— О ходе следствия будете докладывать мне, — сказал прокурор. Возьмите дело.

* * *

За проходной плакат. На плакате — самолет, во всю ширину разбросавший стальные руки — крылья. По небесно-голубому красным: «Больше светлых», и три решительных восклицательных знака.

— Светлых нефтепродуктов, — пояснил сопровождающий.

Валерий смотрел на массивные тела резервуаров, на махины колонн и башен, увитых разноцветной перевязью труб. Звучали названия, цифры температур и давлений, крекинг каталитический, термический, специальный.

— Я хотел бы осмотреть установку, где произошел взрыв, — сказал он.

— Пожалуйста… Только зачем же взрыв? Просто авария…

Это не первый. Как угодно: авария, неприятность, происшествие, только не взрыв.

«Объект преступления» — установка высокотемпературного крекинга — по виду не отличалась от других. Такая же махина: металл, кирпич, трубы. «Можно подняться?» — «Конечно. Но установка работает нормально».

Всё-таки он поднялся — взлетел на лифте. Походил по площадке. Но труба заслоняла всё.

Зашли в операторскую. Начальник установки — немолодой человек с седыми лохматыми бровями — назвал себя, показал всё, что требовалось, но в разговор не вмешивался. Отвечал сопровождающий.

— Да, установка управляется отсюда. Сначала следует повернуть левую задвижку, потом правую. Ошибиться трудно — цвет, как видите, разный. Когда покрашены? Верно, краска немного стерлась. Есть схема, абсолютно ясная. Разумеется, висит давно — видите, бумага пожелтела. Если открыть в обратном порядке? Взрыв возможен. Нет, не обязателен. Всё зависит от параметров: концентрации, температуры, давления.

Валерий молчит. Ничего нового. Обо всём этом сказано в заключении. Даже задвижки он видел раньше — на эскизе. И представлял: сначала оператор поворачивает левую. Выжидает, пока температура снизится на сто пятьдесят градусов. Открывает правую. Следит по приборам за повышением температуры. Закрывает обе. И всё. Просто.

Правила Таирова, конечно, знала. И выполняла, надо думать, точно. Кроме одного: вместо левой задвижки, возможно, вначале открыла правую. Температура сразу подскочила, произошел взрыв.

— Двинемся дальше? — вежливо спрашивает сопровождающий.

— А? Нет, нет… Вернемся.

Инженер, кажется, немного разочарован. Чего он, собственно, ждал? Хитроумных вопросов, подвоха? Прощаясь, они смотрят друг на друга и улыбаются: ровесники, вчерашние студенты…

* * *

Секретарь директора кивнула Валерию, как старому знакомому.

— Открыть?

— Пожалуйста.

Провела его в комнату (письменный стол с зеленоватым стеклом, чернильница, счеты, на стенах диаграммы: что-то поднимается, что-то падает).

— Располагайтесь, — сказала она. — Сейчас вызову.

Оставшись один, Валерий переставил кресло, двинул поближе стул. Сказал спокойно и твердо:

— Войдите.

У неё было худое, смуглое, тонко очерченное лицо. Но это он увидел потом. Даже глаза — очень большие, очень темные — он умудрился не заметить. Так поразила Валерия её неожиданная веселость.

Она вошла с улыбкой. При виде незнакомого человека она попыталась стать серьезной, нахмурилась. А губы продолжали улыбаться, и руки играли с пуговицами в какую-то забавную игру. Казалось, она с трудом сдерживается и вот сейчас рассмеется. Впервые Валерий видел обвиняемую, которая так странно вела себя у следователя.

— Садитесь, — сказал он суховато. И когда она села: — Моя фамилия Крымов. Валерий Петрович Крымов. Мне поручили… проверить обстоятельства дела.

Она сжалась, притихла.

— Расскажите, пожалуйста, подробно, как всё произошло.

Не было в её рассказе ничего неожиданного, никакой «ниточки». Всё знакомо, даже скучновато, Левая задвижка. Правая…

— А не наоборот?

Она не торопилась с ответом. Вспомнила — это читалось на её лице. Странно, ведь её не в первый раз спрашивают.

— Нет. Я сначала открыла левую. Правую после.

— А вы не забыли? Знаете, бывает…

— Нет.

— Кстати, если не ошибаюсь, вы говорили, что взрыв произошел очень скоро, как только вы открыли вентиль (это не очень «кстати», но ничего, сойдет).

— Нет, — она покачала головой. — Я успела закрыть оба вентиля, подошла к столу, взяла журнал…

— И температуру успели заметить?

— А как же! Всё было по инструкции: температура сперва снизилась, потом стала повышаться.

— Не может быть! — не удержался Валерий. (Вентили можно спутать. Но температура… Если бы температура понизилась, взрыва не было бы. Значит, она говорит неправду.)

— Вы успели сделать запись в журнале? (Он отлично знает, записи нет.)

— Нет, я не успела…

Ясно. Сошлется на взрыв.

— Помешал взрыв?

— Не совсем… — Она покраснела. — Я как-то так… задумалась. А потом это… и я испугалась.

Валерий не смог скрыть улыбки. Сразу почувствовал — зря, но было поздно.

Лицо у неё замкнулось. Будто кто-то задернул между ними тяжелую плотную штору. Попробуй раздвинь. Неужели один человек не может объяснить другому?… Ведь ничего плохого он ей не желает. Даже больше: в сущности, он хочет ей помочь. Всё это так, а сумей убедить…

— Можно уйти? — спросила она.

— Да, пожалуйста. — Он вздохнул с облегчением.

Она дошла до двери, взялась за ручку и остановилась. Кто знает, о чём она думала. Может быть, ей казалось, что именно сейчас решается её судьба. Ещё есть возможность вернуться и заставить этого человека поверить, что она не виновата. А может быть, ей просто было трудно переступить порог и остаться одной.

* * *

— Пожалуйста, сюда.

Валерий очутился в окружении книг. Они закрыли стены так плотно, что черные, желтые, синие корешки казались рисунком на обоях.

— Эммануил Семенович Левин, — хозяин поклонился. — Эксперт. Прошу садиться.

Помолчали. Конечно, физиономистика — наука темная, но эта небольшая, слишком верткая голова, хитрые, глубоко посаженные глаза и губы — тонкие, длинные…

Левин закурил, сказал быстро, в одну фразу:

— Осмотр эксперта окончен, мнение составлено, перейдем к делу, чем обязан?

— Пришел к вам за советом.

Ответ, кажется, смутил эксперта. Он поерзал в кресле, загасил папиросу, зажег другую. Может, он ожидал, что новый следователь будет нападать на его заключение, и приготовился к отпору?…

— Пожалуйста, — сказал он наконец. — С удовольствием… А в чём, собственно, вопрос?

Валерий объяснил. Таирова упорно отрицает свою вину. В конце концов и у него появились сомнения. Он понимает, что это несерьезно, что сомнения — дело сугубо личное. Именно потому он не пошел к прокурору, решил сначала посоветоваться с опытным человеком.

— Опытный… первый раз в глаза видит… — пробурчал Левин и улыбнулся. Неожиданно оказалось, что улыбка у него мягкая, а морщины у губ — усталые и добрые.

Хозяин заметил взгляд Валерия. Он поправил галстук, нахмурился. Сказал сурово:

— У нас нет оснований не верить Таировой, однако она может искренне заблуждаться. Вы же прекрасно знаете, какие выкрутасы проделывает иной раз память.

— Может быть, какие-то другие причины?

— Какие же? — холодно спросил эксперт. — Вы, товарищ Крымов, конечно, понимаете, что, прежде чем писать заключение, я вместе с заводскими инженерами облазил установку. Так что посторонние влияния исключаются. Могу вас заверить, что из числа известных причин ошибка, названная в заключение, единственно возможная.

— А если там в установке произошло нечто науке неизвестное?

— Ох, и спешите вы, молодые, с выводами! «Неизвестное науке» — это же очень серьезно! Не надо, дорогой Валерий Петрович, бросаться такими словами…

— Хорошо, не буду, — улыбнулся Валерий. — Подскажите, что делать. Не верить?

— Нет, этого я вам никогда не скажу. Обязательно надо верить. Теперь о деле. Если вопрос стоит категорически: не верить человеку или сомневаться… — Эммануил Семенович сделал паузу и вдруг закончил весело: — Я, например, предпочитаю сомневаться.

— В науке? — быстро спросил Валерий.

Левин рассмеялся.

— Вы меня на слове не ловите. Скажем точнее, а заодно и осторожнее: в полноте сведений, которыми наука располагает в данной области и на данном этапе своего развития. Вам ясно?

— Ясно, — серьезно сказал Валерий.

— Итак, предположим, неизвестное — икс. Где его искать: в установке, в химизме реакции? Не думаю, тут всё исследовано. Остается сырьё, нефть. Конечно, глубокая переработка нефти насчитывает десятки лет. За это время испытывалось сырье из тысяч скважин. Но скважины уходят всё глубже, и нет гарантии, что мы не столкнемся с новым явлением в случае номер «икс».

— Понимаю.

— Боюсь, что не вполне. Вероятность появления «икса» ничтожно мала. Работа предстоит огромная, а шансы на успех близки к нулю. Впрочем, в науке это обычно, дорогой товарищ Крымов.

— Меня интересует не наука, а справедливость. — Валерий покраснел: слишком громкое слово. Он поправился: — Я хочу знать правду.

— Понимаю. Теперь вопрос практический: где и как искать этот таинственный «икс»?

Левин протянул блокнот, вынул из подставки карандаш. В нижнем углу листа возник силуэт вышки. От неё потянулись линии к ступенчатым башенкам и дальше, к домикам резервуаров. Линии раздвигались, уходили и сходились вновь, постепенно сдвигаясь вниз и вправо — к миниатюрным колоннам нефтеперерабатывающего завода.

— Начало здесь, — острие карандаша уперлось в вышку. — Отсюда нефть поступает на сборный пункт, который обслуживает группу скважин или промысел в целом. Затем резервуарный парк промыслового управления и петековские резервуары.

— Простите?

— ПТК — производственно-товарная контора. Сюда сходится нефть всех районов. В нашем случае — объединения. Следующий этап: резервуары товарно-сырьевой базы завода. Наконец установка.

— Благодарю. Но я не совсем понимаю, почему не предотвратили взрыв. Разве состав нефти нигде не проверяется?

— Наоборот, проверяется везде. Но анализы стандартные: удельный вес, процент воды, механические примеси. Поисками «икса» никто не занимается. Вам надо начинать не со скважин — их тысячи, а в обратном порядке — с заводских резервуаров. Потом резервуары ПТК и так далее. — Он долго смотрел на Валерия, сказал почему-то грустно: — Молодые люди часто легко загораются и легко гаснут. М-да… Мне будет очень жаль, если такое случится и с вами.

* * *

На базе его встретили сдержанно. Видимо, решили, что он ревизор.

Он взял документы. Сидел часами, читая все эти разрешения на откачку, журналы анализов, справки, накладные. Он начал издалека: за три месяца до взрыва. Хотел привыкнуть, войти в будничный ритм этих бумаг, чтобы резче ощутить отклонение.

Конец февраля. Март. Апрель. Начался май. Приближалось семнадцатое — день взрыва. Валерий двигался всё медленнее. Верил: в документах за этот день удастся найти что-то особенное, необычное. Но справки, записи в журналах были похожи, как близнецы. В колонках цифр, в перечислении сортов нефти не оставалось места для чуда.

Наконец, документы за семнадцатое мая. Кончил май, начал июнь. Теперь он не читал, просматривал, небрежно бросая страницы. Ничего! Ни малейшего следа.

Когда становилось совсем уж тошно, он выходил и скучными глазами смотрел на резервуары. Ему показали резервуар, связанный с той установкой. Он был до зевоты похож на все остальные…

Однажды он увидел Таирову. Она стояла у диспетчерской и смеялась, объясняя что-то девушке в сером халате. Ему стало вдруг ужасно горько. Он переживает за неё, листает скучнейшие бумаги, а она уже забыла. И снова забудет — через неделю после суда.

— Что с тобой, Назима? — это кричит другая, в сером халате.

Он смотрел в сторону, мимо неё. Но боковым зрением он успел заметить открытые, очень бледные губы и плечо — неестественно высокое, будто она хотела спрятать голову.

«Её настроение тебя не касается», — уверил он себя. И в тот же день поехал в ПТК. Здесь резервуаров было ещё больше. Документы другие, но в общем похожие. Он полистал бумаги за май и, не дождавшись конца дня, вернулся в прокуратуру.

Тут его осенило: «Женька». Он отыскал в записной книжке Женькин служебный телефон и позвонил.

— Погосян в лаборатории, — сказал неприступный женский голос. — А это откуда?

— Из прокуратуры города! — зло ответил Валерий и с удовольствием почувствовал, что тон сразу стал другим.

Через минуту послышался Женькин голос:

— Слушаю вас.

— Во-первых, не вас, а тебя. Это Валерий. Во-вторых, звоню по делу. Нужно произвести анализ нефти.

— Фу… — Женька явно проглотил черта. — Какой анализ: количественный, качественный? На что?

— Пожалуйста, не глуши меня терминами. Анализ, по-моему, качественный. На что — пока не знаю. На что-нибудь такое… необыкновенное.

Трубка нахально расхохоталась.

— Поздравляю прокуратуру с новой классификацией элементов: обыкновенные и необыкновенные. А что такое?

— Не по телефону. Честное слово, нужно.

— Хорошо ещё, что качественный… Ладно, волоки.

…Женька повертел в руках бутылку с нефтью.

— Рассказывай.

Слушал он с интересом. Теребил волосы — думал. Потом сказал:

— Анализ, вероятно, ничего не даст. Мы же понятия не имеем, что искать. Следовало бы смоделировать схему контакта — понимаешь, заводская установка в миниатюре — и сунуть туда твою нефть. Если взорвется, значит эта девчонка не виновата.

— А это возможно?

— Теоретически возможно всё, — философски заметил Женька. — Практически нужна бумага. Хорошая, солидная бумага. Со штампом, с подписями. Дескать, так и так — просим собрать установку…

— Жень, а толк будет?

— Толк, конечно, едва ли, — честно признался Женька. — Видишь, с тех пор ни одного взрыва. Значит, так: условия возникли и исчезли. Почему возникли, почему исчезли — неизвестно. Ладно, сделаю анализ и завтра звякну.

Ни завтра, ни на следующий день он не позвонил. А когда до него дозвонился Валерий, сказал неохотно:

— Ну, чего, всё в норме. Стандарт. Взорвется? Обязательно. Если добавить, скажем, тринитротолуол.

* * *

…Ждать пришлось долго. Старая, обитая дерматином дверь жалобно ухала, впуская и выпуская посетителей. Валерию надоело ходить из угла в угол. Взял у секретаря газету, сел к окну.

— Ко мне? — донеслось издалека.

Валерий с трудом оторвался от газеты. Прокурор стоял в дверях, улыбался.

— Входите.

Может быть, потому что они вошли вместе или от дыма, который теплым облаком висел в воздухе, кабинет показался Валерию не таким официальным. И прокурор держался проще, чем раньше.

— Вам не помешает, если я буду ходить?… Очень хорошо… Ну-ну, пожалуйста…

Валерий заранее решил, что скажет. Без эмоций, только факты. Об анализе не стоит: результат отрицательный.

— Поработали вы неплохо, — мимоходом отметил прокурор. — Ничего нового? Так. Что же, надо передать в суд?

— Как будто.

Прокурор спокойно продолжал мерить шагами комнату. Сказал не оборачиваясь:

— Значит, нельзя передавать в суд.

— Почему? — схитрил Валерий.

— Потому, что у следователя нет внутренней уверенности. А почему — это, надеюсь, вы объясните.

— Таирова не признает себя виновной.

— Знаю. Очень печально. Но одного этого мало.

— Я ей верю, Гасан Махмудович…

Прокурор наконец-то обернулся. Сказал негромко:

— Вот это меняет дело. Вы были у эксперта?

— Был. Он считает, что возможно только одно — кроме, конечно, ошибки Таировой: неизвестная примесь в нефти. Я давал на анализ из резервуаров. Безуспешно. А мой товарищ химик… говорит, что это ничего не доказывает…

Прокурор долго молчал. Устало махнул рукой.

— Погуляйте. Зайдите минут через сорок.

Полдень — самое пекло. Воздух тягучий и липкий. Не идешь, а плывешь в парном молоке.

В подъезде прохладнее. Кажется, от тяжелых каменных стен тянет ветром. Интересно, что решил прокурор?

— Едем к консультанту. — Прокурор отдохнул, смеётся.

Зал. Сдвинутые столы. Вереница телефонов. Пульт, подсвеченный лампочками, — совсем как на заводе.

Хозяин, смуглый, большеголовый, поднялся им навстречу.

— Это наш товарищ, Крымов.

Вежливо, но без особого интереса:

— Очень рад. Рустамов.

Посторонние могли бы догадаться и уйти. Ничего подобного. Посетителей становится всё больше. Отвечая, Рустамов не повышает голоса. Не приказывает, советует. При всём том ясно: он начальник. И едва ли не главный в объединении. Ему докладывают о ходе добычи нефти. О бурении. О заводе, который срывает ремонт агрегатов. О нехватке труб. О катере, час назад ушедшем в море.

— Мы по делу, — пользуясь минутной передышкой, говорит прокурор. — Валерий Петрович, расскажите.

— Пожалуйста, — подтверждает хозяин и берется за телефонную трубку.

Рассказывать невозможно. Кто-то вошел и стоит — ждет, пока он кончит. Начальник кладет трубку и, задумавшись, берет две другие. Появляется секретарь и что-то ему шепчет. Начальник кивает.

Слова приходят какие-то куцые, бледные. Здесь, в деловитой сутолоке планов, вопросов, дел, его сомнения кажутся игрой фантазии. Девушка, которая говорит правду. Неизвестное явление. Состав нефти меняется. Каждая скважина… Он спохватывается. Кому он объясняет, нефтяникам?

— Да, да, — начальник кивает. — Постоянства нет даже в пределах одной скважины.

Снова звонит телефон, хлопает дверь. Валерий больше не может, ему душно.

— Так нельзя. Зря осудить человека! — Голос у него срывается. — Это не шутка, понимаете!

— Понимаю, — медленно говорит начальник. И помолчав: — Итак, вы допускаете, что взрыв вызван особой причиной: составом нефти или неизвестной примесью. Допустим. А как это обнаружить, вы думали? Ведь нам, собственно, пока не ясно, что искать.

— Можно собрать в лаборатории маленькую установку…

— Воспроизвести условия. А, Иван Христофорович?

— Пожалуй.

— Только это не моя идея. Евгения Погосяна из института переработки нефти.

— Их идея, у них и соберем. Договоришься, Иван Христофорович?

— Отчего же, можно.

— Али Ахмедович, предупреди на промыслах: материалы, документы, пробы… И вообще пусть помогут. Со временем туго? Ничего, попроси от моего имени.

Он проводил их до двери. Выходя, Валерий услышал обрывки разговора:

— Как? — голос прокурора.

— Сомнительно. За четверть века моей работы не было ничего подобного. Но мы всячески поможем. И главное — воспитываешь правильно.

— Не я. Время.

В машине прокурор сказал, ни к кому не обращаясь:

— Товарищ, у которого мы были, вернулся домой в пятьдесят четвертом году. Издалека.

* * *

Солидность — первое, что он ощутил в установке. Два низких, прочно влепленных в бетон цилиндра, массивные трубы, очкастые глаза приборов. Установка занимала немного места, и потому большое темноватое помещение казалось пустым. Как будто здесь заранее приготовились к взрыву.

— Грохнет? — спросил Валерий.

— Будь спокоен. — Женькин голос дрожал от азарта. — Давай тащи.

Валерий привез нефть с заводского резервуара, потом из ПТК. Испытания прошли спокойно, установка и не думала «грохать». Женька довольно хмыкал, он это предсказывал.

— Гони из резервуарных парков, — сказал он весело. — Много их?

— Нужных шесть.

— Ясно. Нам вдвое легче, чем Остапу Бендеру. Стульев, как известно, было двенадцать.

…И первая, и вторая, и третья пробы ничего не дали.

— Это всегда так, — ворчал Женька. — Ничего, шестая сработает.

— М-да, — сказал он мрачно, когда и десятая проба окончилась неудачей. — Придется перекинуться на промыслы.

Валерий вставал в пять, торопился на электричку. Ехать позднее не имело смысла: промысловое начальство исчезало на «объект». Найти его там было невозможно. Конечно, «лес вышек» — метафора. Леса нет, каждая вышка сама по себе. Но промысел занимал огромную площадь, и начальство имело привычку непрерывно двигаться: пешком, на попутных машинах, на тракторах, на трубовозках, даже на агрегатах для гидроразрыва.

По документам и на глаз скважины ничем не отличались. Металлическая вышка. Неуклюжая махина, равнодушно отвешивающая поклоны, — станок-качалка. Трубы и задвижки. Попробуй угадай, какая из этих сотен близнецов имела отношение к взрыву.

Скважины в его списке прибавлялись. Выбирая, он мучительно боролся с ощущением, что именно эта, пропущенная, вызвала взрыв. Вписывал. С остервенением вычеркивал. Снова вписывал. В конце недели Женькин начальник сказал ядовито:

— Вы думаете, молодой человек, мы тут блины печем? Анализ требует времени. А у нас свой план. Если вы собираетесь испытывать нефть из всех скважин объединения, попросите организовать специальный институт. Через каких-нибудь десять лет…

Пришлось доложить обстоятельства дела прокурору.

— Всё понимаю, — выслушав его, заметил прокурор. — Но нужно торопиться. Вы же знаете, сроки…

— Придется брать разрешение Генерального прокурора Союза?

— Уже запросили. Думаю, ещё на месяц продлят, хотя и не очень охотно. А дальше… дальше и над Генеральным есть прокурор — закон…

…Он проснулся с твердым намерением — кончать. Как и что кончать, он ещё не решил. Но этот день, тридцать первого августа, должен стать переломным.

В диспетчерской ему сказали, что Таирова больна.

Вышел за ворота и вдруг понял, что делать ему, в сущности, нечего, а впереди долгий и мучительный день.

Если бы не эта болезнь! Допросил бы сейчас Таирову и… Ему уже казалось, что от допроса зависит всё. Память услужливо подсказала, что именно он должен выяснить. Без этих сведений идти дальше немыслимо.

«Ну что же, — сказал он себе. — В конце концов следователь имеет право…» Но дело было не в правах. Ему просто необходимо было действовать. Он, как сжатая пружина, не мог не распрямиться.

Он взял е адрес в отделе кадров.

Она жила в Крепости — в самом древнем районе города.

Валерий долго плутал по узким, мощенным плитами переулкам, где по обе стороны улицы дома почти касались балконами, где мальчишки катались на самокатах у построек XIV, XV, XVI веков с табличками: «Памятник архитектуры. Охраняется государством».

— Зайдите, пожалуйста, — хозяйка открыла дверь. Она плохо говорила по-русски, но это нисколько не мешало Валерию чувствовать, что гостей здесь любят и уважают. Если бы он был просто гостем…

— Мне надо видеть Таирову… Назиму Таирову.

— Извините, она немножко больна, — сказала хозяйка.

— Я из прокуратуры. По делу.

— Да, да…

Ни испуга, ни настороженности, ни суетливой любезности. Лицо такое же спокойное и ласковое. Не поняла?…

— Назима очень переживает. Она из села, далеко за Кировабадом. В город приехала, училась. Работает — такая радость. Это несчастье. Хорошая девочка, добрая. Племянница…

— Я вас прошу быть при разговоре.

— Да, да…

Назима сидела на низком стуле у печки. Когда он вошел, встала, положила книгу. С необычайной для него наблюдательностью (пружина распрямилась) Валерий увидел всё: и похудевшее лицо, и зябкое движение плеч, и название книги — «Каталитический крекинг».

— Вы болели?

— Немного.

— Немного тяжело, — вздохнула женщина.

— Может быть, мы тогда отложим? Вам трудно.

— Нет, — сказала она. — Пожалуйста, нет.

Женщина кивнула.

Вопросы были подготовлены заранее. Он не заглядывал в бумажку и не записывал ответы. Не забыл бы, даже если бы хотел.

Он попросил:

— Подумайте ещё раз. Припомните. Не ошиблись ли вы с задвижками? Это очень важно.

И она старательно, по-детски, нахмурила лоб — вспоминала.

— По-моему, нет, — сказала она виновато. — Я же подождала, когда температура снизилась, и потом закрыла задвижку. И открыла правую… И уже совсем потом отошла, села, взяла журнал. Задумалась — вот не помню о чём, и сразу взрыв…

Валерий поднялся. Конечно, она говорит правду. Дело не удастся кончить сегодня. И вообще неизвестно, кончится ли оно когда-нибудь. По крайней мере обвинительного заключения он не подпишет.

Он вышел на бульвар. Прямо за пожелтевшей травой газона начиналось море. Мысли ясные. Этот взрыв — явление уникальное, на протяжении десятков лет взрывов не было. Значит, и скважина, которая его вызвала, должна быть не обычной. Ну да, не обычной. Скажем, глубже пяти тысяч метров — таких раньше не бурили. Или новая, из недавно открытого месторождения. Или, наоборот, очень старая. Случается, что промысловики возвращаются на нефтяные горизонты, которые эксплуатировались полвека назад. Тогда и крекинга не было… Итак, первое — скважина исключительная.

Второе условие. Вступить в строй она должна была незадолго до взрыва. Скорее всего, в этом году. Больше взрывов не было. Очевидно, вскоре после семнадцатого скважина перестала давать нефть, вышла из строя. Это третье. Очень хорошо. Скважин, которые удовлетворяли бы условиям, наберется, наверное, не так уж много.

Валерий хлопнул в ладоши. Хорошая или плохая, но это уже система. А что, если?… Он вспомнил: «Неизвестное науке — это же очень серьезно!»

* * *

Он научился экономить минуты. Знал наизусть расписание электричек, места остановок служебных автобусов, приспособился ездить на чем придется, даже на подводах. И всё равно времени не хватало. Дни исчезали, терялись в бумагах, в пробах, в беготне.

Впрочем, по совести, всё не так мрачно. Он полюбил это хитрое промысловое дело. Может, поэтому девушки, берущие пробы, уже считают его своим. Вчера вечером Марутин, заведующий третьим промыслом, сказал: «Кидай свою бюрократию и иди ко мне оператором. Свежий воздух, простор. Оклад — не ниже, и премии, и будущее. Станешь мастером, кончишь заочно». Сказано было в шутку, а запомнилось — пожалуй, возьмет…

Но дела шли плохо. Как-то очень уж быстро пропала главная его надежда: глубокие скважины. Одну за другой он вычеркнул из списка скважины, пробуренные на новых площадях. Остались менее перспективные. Он просыпался ночью и лежал, мучительно тасуя в памяти номера скважин. Ему чудилось, что сеть, которую он забросил, порвалась и та, проклятая, скважина ушла, выскользнула, как рыба. Он зажигал настольную лампу, брал до боли знакомые книги.

…Он освободился рано и решил съездить к Женьке. Последнее время они почти не виделись. Попадал в институт поздно, когда лаборатория уже не работала, и оставлял бутылку у старика сторожа. Старику было скучно. Растягивая беседу, он смотрел бутылку на свет, нюхал и, весело качая головой, говорил одно и то же:

— Опять «Юбилейный»?

Садясь в трамвай, он вспомнил, что вчерашние пробы остались в прокуратуре. Делать крюк не хотелось, но всё же пришлось. Бутылок было всего восемь, и в сумке они чувствовали себя слишком свободно. Когда он влезал в троллейбус, бутылки так дребезжали, что на него стали оглядываться.

— Привет паукам-эксплуататорам! — встретил его Женька. — Баста! Сегодня кончаю в четыре, домой — и в кино. Присоединяешься?

— А то в остальные дни трудишься до восьми?…

— По крайней мере до пяти, иногда и до шести.

— Что-то не наблюдал.

— Ясно. Эксплуататорам не доставляет удовольствия видеть, как на них гнут спины. Что принес? С горизонтов моей бабушки?

— Совсем наоборот.

— Ну, ну! — Женька заинтересовался.

…Три дня назад на своем столе в прокуратуре Валерий нашел записку: номер телефона и короткая просьба: «Позвоните в объединение Рустамову».

Он удивился: что-нибудь случилось. Позвонил.

— Товарищ Крымов? Да, да… — мягкий, почти не искаженный телефоном голос показался давно знакомым, хотя Валерий слышал его лишь однажды. — Ну, как дела? Ничего нового? Расскажите, пожалуйста, подробно. — И ещё несколько раз, пока он рассказывал: — Подробнее. Подробнее…

Потом трубка надолго замолкла: на той стороне провода думали, а может быть, и советовались.

— Ход рассуждений правильный, — услышал он наконец. — Если такая скважина есть, вы должны её найти. Только одно уточнение. Вы брали скважины, которые вышли из строя семнадцатого? Правильнее было бы с десятого. Ведь проходят дни, прежде чем нефть попадет в резервуар. Скважина может выйти из строя, но нефть-то будет идти. Согласны?

Снова десятки промыслов, а где взять время?… Но Рустамов учитывал, кажется, всё.

— Вам одному будет трудно. Поэтому сделаем так: поручим кому-нибудь собрать данные, а завтра… нет, послезавтра… возьмете машину и объедете промыслы. Договорились?

И вот эти бутылки.

— Неплохо придумано, — заметил Женька. — Эти самые? Мой шеф, кстати, опять в командировке. Часа два есть. Хочешь, попробую?

— Попробуй, — вяло сказал Валерий. Он не притворялся. Всё это уже было: и новые идеи, и надежды, и Женькин оптимизм.

— Ого! С глубины в шесть километров. — Женька взял бутылку и довольно долго возился около установки. Вернулся, сел поудобнее.

— Что с аспирантурой?

Валерий махнул рукой:

— Скоро придется подавать в индустриальный…

— Идея неплохая. Специальность у тебя, прямо скажем, вымирающая. Вроде кучера. А что ты решил с делом?

— Не знаю. Факт, что обвинительного я не подпишу.

— Выгонят?

— Буду драться. В общем увидим… Я… Погоди! Что-то щелкнуло. Может, предохранитель?

Женька прислушался.

— Чепуха, показалось. А предохранители, запомни, не щелкают. Они перегорают тихо и мирно.

Всё-таки он слез со стула и подошел к установке.

— Черт!

— Испортилось?

— Ничего подобного… Все нормально. Я скоро. Да возьми ты там что-нибудь, почитай.

Валерий лениво полистал книгу. Что-то очень специальное — по природе катализа. От нечего делать стал следить за Женькой. Тот возился с приборами: щелкал по крышке, смотрел на свет длинную зеленоватую ленту. Отложил, взял новую. Валерий встал, прошелся по лаборатории.

— Чего ходишь? — сказал Женька нервно. — Садись.

— А что, мешаю?

— Нет, — он поморщился. — Сбиваюсь, когда смотрят.

— Ладно, закругляйся. Скоро четыре. Пора в кино.

— Ради бога, не мешай! — зашипел Женька. — Без тебя собьюсь.

Он взял бутылку («Ту же самую?» — удивился Валерий) и залил в установку остаток нефти.

— Вот и всё, — сказал он с облегчением. — А ты здорово похудел. И почернел. Целый день на солнце?

— Хватает.

— Ты новый фильм видел? Технично сделано. Как это они… — Он вскочил и бросился к установке.

Валерий остался сидеть. Щелчок, как в первый раз, может чуть громче. Словно пробка вылетела из бутылки.

— Что случилось? Чего ты молчишь?

— Случилось, — сказал Женька. — Взрыв.

— Это взрыв?!

— А ты что хотел, чтобы пол-лаборатории разнесло? К опытам, опасным для жизни, посторонние граждане не допускаются.

— Скажи по-человечески…

— Да. Да. Да. Ясно? Пойдем, уже пять.

— Домой?

Женька презрительно фыркнул.

— Я, например, в лабораторию.

Зачем это нужно, Валерий не понял. Сейчас он вообще плохо соображал. Они поднялись на второй этаж. Вошли в лабораторию.

Женька зажег горелку, что-то поставил. Хотел снять и обжегся. Ругался, дул на пальцы. Белая жидкость бурлила, пенилась. Женька улыбался глупо и счастливо. «Перекись, — бормотал он. — Ацетилен… Аммиак…» Он сел и вытер платком пот.

— Неудача? Сначала ты ошибся, да?

Женька дернулся в его сторону, бережно положил пробирку на стол. Бледно-розовые капли сочились из нее и падали на пол.

— Наоборот, удача, — сказал Женька глухо. — Большая, невероятная удача!

— Значит, она не виновата?

— Боже мой, я не о том. Не понимаешь? К этой нефти примешан сильнейший катализатор. Он ускорил реакцию крекинга в сотни, а может быть, и в тысячи раз. Сделал её взрывной. Главное, он действует на самые различные вещества. Я проверял, аммиак, ацетилен, перекись…

— Подожди! Ты можешь доказать?

— Даже тебе… Разумеется, я могу доказать.

— И дать заключение?

— Конечно, институт даст заключение. Ты можешь её выпустить, или взять на поруки, или порвать дело. Как угодно — она не виновата. А этот природный катализатор очень сильного и широкого действия. Вероятно, вызовет переворот в современной… Ладно, скажем скромнее: ускорит многие процессы. Понимаешь значение?

— Чего ты привязался с этим дурацким «понимаешь»?

— Уже лучше. Гораздо лучше. Сейчас пойду и позвоню, чтобы перекрыли скважину. А теперь… — Он церемонно поклонился. — А теперь, коллега Крымов, позвольте поздравить вас с открытием.