Телефонный звонок разбудил подполковника милиции Сергея Ивановича Брянцева на рассвете. Было что-то около четырех. Схватив аппарат, он босиком, стараясь не разбудить жену, нырнул в соседнюю комнату.

Звонил дежурный по райотделу:

— На улице Металлургов, дом одиннадцать обнаружена женщина, убитая ударом ножа в грудь.

Выспрашивать подробности у дежурного, пожалуй, бестолку, и Брянцев приказал:

— Высылай машину.

До улицы Металлургов от Брянцева было сравнительно недалеко, и он подъехал туда почти сразу же вслед за оперативной группой.

Группа была «так себе», «собранная с бору по сосенке»: молодой следователь городской прокуратуры Бубнов, инспектор уголовного розыска райотдела старший лейтенант Неверов, два стажера, не считая «старых зубров» — врача-криминолога Ульянова да собаковода Феди Устинова. «Они вместе или первый, или второй раз работают…» Брянцев нахмурился.

В последние годы в милиции вообще, и в райотделе в частности, произошли большие изменения. Он, Брянцев, даже не знает, как это случилось, но и в областном управлении внутренних дел, и в их Пролетарском райотделе на первые роли, как-то выдвинулись не опытные профессионалы-криминалисты, а люди вообще-то «серенькие», но обладающие безошибочным чутьем, отлично угадывающие кто и когда из числа областных воротил пойдет вверх, а кто заведомо обречен на падение.

Брянцев не любил этих пронырливых, беспринципных людей в милицейской форме, но виду не показывал. Старался быть «вне политики». Последнее время он даже перестал читать газеты. К тому же у него подходил пенсионный срок и ему совсем не хотелось потерять пенсию. Всю свою, еще сохранившуюся энергию он посвящал работе. Может быть, поэтому его и терпели. Словом, вот уже много лет он оставался бессменным заместителем начальника райотдела.

В квартиру потерпевшей его проводил один из стажеров.

На лестничной площадке, несмотря на раннее время, табунились любопытные.

— Жильцы соседних квартир, — сказал стажер, уловивший взгляд Брянцева. — Никто ничего.

Брянцев вошел в квартиру.

В пустой прихожей ярко светилась трехрожковая люстра. Шикарная обивка стен, широкая ковровая дорожка, высокий шкаф из полированного дерева для верхней одежды, великолепное зеркало с подставкой из такого же полированного материала, — все говорило о достатке.

Первая из комнат тоже была ярко освещена великолепной люстрой. Пол покрывал богатый персидский ковер, несомненно ручной работы. Цветной телевизор. В углу — лимонное деревце, увешанное плодами. Обитый плюшем диван, несколько уютных кресел с такой же обивкой. Посредине комнаты круглый стол, покрытый темной узорчатой скатертью с золотистыми кистями. За столом следователь Бубнов «сочинял» протокол осмотра места происшествия.

Но все это Брянцев рассмотрел уже потом. Первое же, что он увидел, был труп женщины, похоже, небольшого роста, в простом фланелевом халатике. Глаза широко раскрыты, и в них застыло выражение ужаса. Крашенные в черный цвет волосы были вздыблены. Видимо, убийца схватил ее за волосы и после этого нанес единственный, но точный удар под левую грудь. Там по халату расплылось кровавое пятно.

Однако орудие убийства — нож, кинжал или заточка — отсутствовало. Судя по всему, неизвестный или неизвестные обтерли нож или кинжал о полу халата и унесли с собой.

И еще одну детальку высмотрел Брянцев: справа на шее убитой была малоприметная царапина. Он посмотрел на Ульянова-криминалиста.

— Я думаю, — отозвался тот, — на женщине была цепочка, то ли с медальоном, то ли с часами. Расстегивать ее убийца не стал, а просто рванул. Словом, когда вы раскроете это дело, на поверхность обязательно всплывет цепочка.

Между тем, в комнате царила специфическая атмосфера, присущая начальной стадии расследования подобных преступлений. Криминалист заканчивал фотографирование трупа с установленных позиций, второй стажер делал промеры по указанию Бубнова, и только следователь нарушат тишину, обращаясь то к стажеру, то к понятым:

— Обратите внимание, гражданки, дверца шкафчика, заменяющая подставку под телевизор, взломана…

— К Брянцеву подошел старший лейтенант Неверов.

Ни одного отпечатка пальцев, годного для идентификации.

— Кто потерпевшая?

— Елена Ионовна Пустаева, участковый врач местной поликлиники, вдова бывшего заведующего облздравотдела. Одинокая.

— Кто обнаружил труп?

— Соседка. Пенсионерка Кольцова Пелагея Семеновна. Рекс взял след. Ожидаем вестей от Устинова.

— Хорошо. А какие версии приходят на ум, старший лейтенант? Широкие светлые брови Неверова стянулись к переносью, в серых глазах, будто мгновенно потемневших, отразилось раздумье.

— Убийство с целью ограбления. Но тут есть особенность: одежда, домашние вещи и порой весьма ценные, кажется, не тронуты. Однако взломаны дверцы шкафчика под телевизором, а также у секретера из полированного кедра в кабинете Пустаева. Может быть, убийца не хотел обременять себя заметным грузом и довольствовался малогабаритными ценностями, которые, судя по всему, могли иметься у потерпевшей. Убийца мог получить точную наводку или принадлежать к числу ее близких знакомых.

— Имеются и другие версии? Неверов чуть заметно пожал плечами.

— Мы подумали еще вот о чем: возможно у потерпевшей, одинокой женщины, был милый друг. Ведь для женщины беда не года, а то, что душой молода…

— Возможно, — согласился Брянцев. — Все?

— Все, товарищ подполковник.

Было уже около шести, когда Брянцев решил зайти к соседке потерпевшей, так называемому «первому свидетелю». Он нажат кнопку звонка, и дверь почти сразу открылась.

Его встретила сухонькая, с заплаканным лицом женщина.

— Я так и знала, что ко мне еще зайдут, — сказала она, увидев пожилого человека в форме. — Проходите.

Квартира была двухкомнатная, просто, даже бедно обставленная: ни ковров, ни серванта с дорогой посудой, ни хрустальных люстр. Единственным богатством был старый, черно-белый телевизор и чистота, — эта самая расхожая роскошь бедняков, которая вроде бы ничего не стоит, и которая дается не всякому богачу.

— Вы давно в этом доме живете?

Ее исплаканные глаза посветлели и потеплели.

— С того момента, как дом в эксплуатацию сдали. И вот вдруг счастье: наша с Мишенькой моим очередь подошла. Получили двухкомнатную. А соседи люди достойные, видные. В четырехкомнатной — заведующий областным здравоохранением Пустаев Павел Васильевич со своей Леночкой. В однокомнатной — молодой специалист, литературный работник областной газеты. В трехкомнатной — известный на всю область строитель-высотник с семьей.

Ее бесхитростный рассказ, несмотря на всю искренность, мало что давал пока следствию, но Брянцев не перебивал, надеясь, что так между ними скорее установятся истинно доверительные отношения. А она, между тем, продолжала: — Какая в те денечки я была счастливая! В доме достаток, рядом любимый муж и два сыночка. Это же и есть счастье — семья. За что я, грешная, и поругивала Елену Ионовну, покойницу, так за то, что плод она вытравила. Потом-то каялась, конечно, а тогда… о себе только думала, о себе… А тут Ниночка появилась. Видная такая блондинка. Вроде подружка, молоденький врач. Она, как говорили, протекции у Леночкиного мужа искала. Ну и пошло: что ни день гости, то пикник какой там затеют, одним словом — веселье. До ребенка ли тут, до детей ли. Так и осталась одна.

— Поди и Ниночка бросила ее потом, — вставил Брянцев.

— Нет, не скажите. Ниночка, а по-теперешнему Нина Алексеевна Шапкина до последних дней ее подругой осталась. Правда, она теперь заведует отделением в той самой больнице, при которой Елена Ионовна простым участковым служила. Да и замуж она с помощью Елены Ионовны удачно выскочила. Тоже за пожилого… Но он теперь главный банкир области. Шишка.

— А муж-то Елены Ионовны когда?..

— Да почитай как Горбачев на место заступил, как перестройка эта началась. То-то Пустаев разворачиваться начал, то-то возликовал, а она, косая, и подкараулила. Но Елену Ионовну нищей не оставил. Все у нее было. Сама мне по секрету говорила: мол, и камешки драгоценные, и золотые вещицы, и деньги-валюту оставил ей муженек, не считая одежды, богатых отрезов, ковров и другой всякой всячины. Одного кофе растворимого сто двадцать банок оставил.

— А может быть, вечерами кто-нибудь к ней захаживал?

— Из мужиков что ли? Ну, нет. Чего не было, того не было. У меня ведь у самой… (она постоянно сбивалась на свое, лично пережитое, но Брянцев терпел и это). У меня ведь у самой, — повторила она, — Мишенька еще поранее Пустаева землю покинул. Он тоже старше меня был. А тут фронтовые раны открылись. Вот и осталась я с двумя парнишками на руках. Однако крутилась. Продавала за полцены нажитое, но вытянула своих голубков. Оба школу с отличием кончили. Берегла я их от нужды и от скверны людской, а вот от государства оборонить не смогла… Забрали моего старшенького в солдаты, так он и остался где-то в проклятом Афгане. А теперь вот младшенького послали в Чечню. Да и не в свою очередь. Он ведь уже действительную отслужил. Вернулся. Работать начал. Я уже подумывала женить парня. Невесту приглядывала. А тут опять повестка. Опять в армию. Говорили, что профессия у него военная нужная. Словом, мне было легче переживать потерю моего Мишеньки, а каково было ей, покойнице? Одинокая, еще молодая, богатая… Но нет, блюла себя Елена Ионовна. Мы, бабы, на этот счет зоркие. Нас не проведешь. Никто к ней не хаживал, Сергей Иванович. Это уж точно.

«А ведь она могла быть отличной наводчицей, — подумалось ему. Но только на миг. Потому что в следующий, он решительно отверг такую возможность, — Могла бы, но никогда не стала бы. Не такой она человек…»

— А в последний год, — продолжала Пелагея Семеновна, — затосковала покойница. Бывало, придет ко мне, с угощениями, конечно, и пригорюнится. Скажет: «Знаешь, Палаша (она меня «Палашей» величала), тоска одиночества загрызает. Вот и весна не в радость. Одна, кругом одна. Словечком перемолвиться не с кем…» И я жалела ее. Боже упаси, попрекнуть вытравленным плодом. Боже упаси… А она скажет еще: «Мне бы хоть старичка доброго найти. Я за ним, как за ребенком малым бы… Я его от края могилы и то отвела бы…» Такие мысли у нее были. А просто так, чтобы только беса тешить, боже упаси, не было.

— И где же она такого старичка доброго хотела найти?

— Среди больных своих. Она даже как-то еще с полгода тому назад, обмолвилась: мол, есть один на примете, да заковыка существует.

— Кто он, конечно, не говорила?

— Нет, не говорила. Да и нельзя об этом раньше времени. Удачу спугнешь.

Мало-помалу у Брянцева собирались и накапливались сведения о погибшей.

— Тоскливо мне стало вчера. Все дорожает да и от сына — ни письма, ни телеграммы. Легла спать, а глаза хоть зашивай. Вертелась, вертелась и вдруг вспомнила: вчера ведро картошки купила, а она так и стоит в прихожей. Обругана я себя, что ж, мол, я дура старая делаю. Завянет картошка-то. На балкон ее надо вынести, там все попрохладнее. Поднялась, а заполночь уже. Накинула халат и в прихожую.

Только зажгла свет, слышу шаги по лестнице. Дошел кто-то до нашей площадки и остановился. Потом, видно, звонить в дверь Елены Ионовны начал.

Я от удивления замерла. Слышу, замок щелкнул и голосок Елены Ионовны: «Проходите. Проходите, пожалуйста…»

Я только головой покачала. Думаю: вот тебе на, она, оказывается, ночных гостей привечает. Ну и ну!..

А минуты бегут. Я же стою, как столб, и только головой качаю. И тут из квартиры Елены Ионовны крик, похожий на вопль, раздался. Жуткий такой, страшный.

Перепугалась я. Кинулась к себе в спальню, забилась под одеяло и дрожу. Все у меня ходуном ходит, — не могу успокоиться. А в ушах крик этот дикий и «Проходите, пожалуйста…» стоит.

Сколько времени так прошло не знаю. Только отлежалась, перестала дрожать и на цыпочках опять в прихожую. Прислушалась. Тишина. Какая-то не то тревожная, не то мертвая тишина… И тут меня осенило: позвонить ей по телефону. Бегу к аппарату, зажигаю свет, набираю номер. Одни стылые, равнодушные, длинные гудки. Я набираю по-новому: опять гудки. А я уже чую: беда у Елены Ионовны.

Бросила я трубку. И сама не знаю, как решилась, как насмелилась. Но только выскочила я на лестничную площадку, смотрю, а дверь-то к ней не заперта. Прикрыта, но не заперта. Ну, я и шагнула через порог.

Квартиру я хорошо знаю: два раза в неделю прибиралась в ней. За плату, конечно. Шагнула я в комнату, включила свет и обмерла. Выскочила на площадку, кричу, стучу в двери, народ бужу. А уж потом по 02 позвонила.

— Что и говорить, натерпелись вы страха, — посочувствовал Брянцев.

— А я вот о чем думаю: предчувствовала она конец свой. Дней пять тому назад, ни с того, ни с сего, завещание написала и к нотариусу отнесла.

Завещание… Вон оно что! Эта новость была, пожалуй, важной. Даже очень важной!

Для приличия он еще посидел минут пять со словоохотливой женщиной и распрощался.