Утром выяснилось — без меня могут обойтись все. Варвара заявила, что ей предстоит контрольная по генетике и беседа с милиционерами о Зине и останках неведомого дядьки. Полковник Измайлов по телефону послал меня подальше:

— Жду завтра, детка.

Горбатиться на его и своем хозяйстве мне было лень, поэтому я поплелась на рынок, бурча: «Потрачусь на носовые платки и перчатки из ангорки», будто мне предстояло приобрести вторую виллу или седьмой лимузин. Вик часто повторяет, что я клоунесса не по натуре, а по обстоятельствам. И обстоятельства вновь сложились соответственно. Для начала я, по своему обыкновению, отключилась от окружающего бедлама. «Разгадка всех загадок заключается в ответе на вопрос, в состоянии ли обыкновенный человек наложить жгут и попасть иглой в вену», — азартно размышляла я.

С одной стороны, считается, что эта манипуляция сродни искусству. У моей мамы вены тонкие, глубокие, так ее дырявят по часу, прежде чем получится. С другой — наркоманы быстро приобретают навык и дают сто очков вперед опытным медсестрам. Кажется, и без жгута обходятся. Я сама однажды преуспела с первого захода. В школьные каникулы соседка по коммуналке, в которой мы тогда обитали, зазвала меня к себе и попросила сделать укол ее мужу. Дядя Коля был из тех, кто подавался на Север за длинным рублем, пропивал целый таксопарк «Волг», но не привозил денег на единственный «Запорожец», возвращался в родные пенаты со множеством болезней и перед смертью, хорошо, успевал бы получить положенное туберкулезнику благоустроенное жилье. Тетя Клава вколоть супругу лекарство не могла по причине негнущихся большого и указательного пальцев. Представления не имея о том, что такое промедол, я полностью положилась на взрослых людей, выслушала теорию, нащупала прекрасную вену, воткнула шприц, оттянула кровь и, зажмурившись, влила в страждущего дядю Колю содержимое ампулы. В следующее мгновение он закатил глаза, откинулся на кровати и замер. «Ой, — заголосила я, — он умер». Тетя Клава воскликнула: «Нормалек, спасибо». И вытолкала меня. Я металась по своей комнате, ревела и успокоилась лишь через несколько часов, когда раздался характерный рык соседа:

— Клавка, гони за водкой!

«Итак, если у лже-Загорского сосуды были типа дяди Колиных, отправить его на тот свет удалось бы и ребенку», — подвела итоги я. К моему удивлению, это не приблизило «разгадку всех загадок».

— Отменное качество, не сваляются, — крикнул кто-то рядом. Я обнаружила себя перебирающей перчатки. Торговец изобретательно расхваливал товар, но и цену назначил на пять рублей больше, чем остальные. В целях восстановления справедливости, а отнюдь не экономии, я заторговалась:

— Отдайте за пятнадцать.

— Вы что, девушка, разве у других такое качество? — завелся хитрец.

Я отступила на шаг. Всегда была уверена, что затасканное выражение «поскользнуться на арбузной корке» к практике отношения не имеет. Имеет, елки.

Гладкая подошва ботинка заскользила, я потеряла равновесие, и тут кто-то из протискивающихся подтолкнул меня в спину. Продолжая говорить: «Уступите пятерку», я рухнула перед мужиком на колени. Он опешил, потом выскочил из-за прилавка и ринулся меня поднимать со словами:

— Миленькая, зачем же вы так, встаньте, пожалуйста. Я интеллигент, историк, здесь стою вынужденно. Не хватает вам на перчатки, берите за пятнадцать. Довели людей, на колени бросаются перед спекулянтами.

— Ты и есть спекулянт, — ядовито заметила какая-то женщина.

— Простите, я коробейник…

Зажимая рот, чтобы не расхохотаться, я понеслась прочь. Остановилась, достала сигареты и услышала:

— Что ты вытворяешь, детка. Уму непостижимо.

Я повернулась на звук всем вмиг отяжелевшим телом. Виктор Николаевич Измайлов закуривал слева.

— Возвращался в управление, увидел тебя, пошел следом, чтобы подвезти.

Я пыталась втолковать ему смысл недоразумения. Вик схватил меня за локоть и поволок к машине. Он тормознул возле ближайшей парикмахерской.

— Кого ждем? — осведомилась я. — Женщину, не путающую цирк с базаром?

— Сконцентрируйся на выходе, — усмехнулся полковник. Я беспрекословно подчинилась. Собиралась ничего не произносить, но не удержалась, затеребила Измайлова:

— Милый, во-он тот парень здорово смахивает на Борю Юрьева. Не вылитый, конечно, но копия приближена к оригиналу.

Жгучий брюнет с густыми усами направлялся к нам. Плюхнулся на заднее сиденье и поздоровался со мной.

— Борис? — обалдела я. — Тебя внедряют в гущу лиц кавказской национальности? Забрасывают в Чечню? Твоя новая пассия предпочитает броские тона шевелюры? Или ты тронулся?

— У Виктора Николаевича интересная задумка появилась, — важно сказал Юрьев.

— И чем ты лучше меня? — прошипела я Вику. — На ногах держишься, зато лейтенантов заставляешь перекрашиваться и усы наклеивать. Кошмар.

— Не дерзи, Поля. Ради тебя мытаримся, между прочим, — предупредил Измайлов.

— А на кой мне сдался перелицованный Боря?

— За тобой неделю присмотрит. Будет при Линевой. Видела она его раз, пребывала во взвинченном состоянии. Если даже ты признала Бориса его собственной копией, а не оригиналом, то вряд ли у Варвары большие шансы.

Тогда я прозрела. Они не «хи-хи» ловили. Они собирались вплотную заняться Варварой Линевой и иже с ней. Но кто — иже?

— Перед вами впору пасть на колени осознанно. Не мучьте, что случилось?

Но они отомстили мне за все мои выкрутасы. Выгнали из машины напротив подъезда, пожелали всяческих успехов и посулили деловой разговор через двадцать четыре часа.

— Стряпать не буду, пылесосить и стирать тоже, — пригрозила я. Измайлов не захлебывался слезами и не рвал на себе волосы. Подобной черствости я от него не ожидала. Совсем от рук отбился.

Нет, мужчины не поддаются воспитанию, только дрессировке. И курсы последней надо повторять, чтобы не дичали.

* * *

Варвара пришла в девять вечера вымотанная до крайности. Чувствовалась хватка полковника Измайлова.

— Почему так поздно? Пытали? — спросила я.

— Есть что-нибудь пожевать, Поля?

— Я оставила тебе жареной картошки.

— Спасибо. Я хлебну виски. Присоединишься?

— Нет, Варя, мне и так не худо.

Она осуществила свое намерение и принялась жаловаться. Вик обращался с ней, как с малахольной. Умные люди иногда притворяются дураками, но не в двадцать лет. Неоцененная по достоинству Варвара была оскорблена:

— Какое отношение к их расследованию имеет, кто из нас с Зинкой чаще мыл пол и ходил в гастроном? Кто кому подсказывал на семинарах? Давали ли друг другу читать письма родственников? Не могут найти виновного в наезде и цепляются.

— Наверняка, — злорадно подтвердила я.

— Лешка, свинтус, снова куда-то запропастился, — продолжила Варвара. — Сказала им себе на горе, что вчера виделись, они впились: «Где он сейчас?» Будто Трофимов — мой поднадзорный. Кстати, что он тебе хрюкал, пока вы вдвоем сидели?

Для сохранения душевного равновесия ей необходимо было перевоплотиться из допрашиваемой в допрашивающую.

Варвара довольствовалась моими россказнями о неизбывной любви Трофимова к Красновой и перечислением осложнений дилетантски вылеченного гриппа.

— Почему я невезучая, Поля? Стоило познакомиться с Виталием, как обрушилась эта напасть. Они собрались его вызывать! Кому нужна подруга, которую тягают в милицию? Из-за которой тебя тягают? Бросит он меня, бросит.

— Чушь городишь. Варя, он влюблен.

А если бросит, значит, мерзавец, и грустить о нем не стоит.

— Ага, только без такого экзамена я могла с ним жизнь прожить и не догадаться, что мерзавец.

— Ну подготовь его, обаяй вконец.

— Нет, пусть все идет своим чередом.

Возражать я не стала. Сентиментальному Виталику Кропотову когда-нибудь суждено будет узнать, что обожаемая Варюша приторговывает наркотой, но сегодня ее волновало лишь желание милицейского полковника поболтать с парнем о свидании в библиотеке.

— Поль, ты чего замолкла?

— Словами тебе не поможешь.

— Все равно варианта «где уж нам уж выйти замуж, я и так уж лучше дам уж» не будет, — сказала Варвара.

— Правильно. Крупную купюру разменивают, чтобы подать мелочь как можно большему числу нищих.

Прием я применила отработанный.

Когда отвлекаешься в разговоре от повседневных нужд собеседника и начинаешь обобщать, он норовит переключиться на полезную деятельность. Вот и Варвара сразу вспомнила о благотворном влиянии на организм водных процедур, разобрала постель и скрылась в ванной.

«Еще один бестолковый день миновал, — подумала я. — Елки, кто же убил лже-Загорского и Славу?»

* * *

Утром я была не прочь взять кабинет Измайлова штурмом. Видимо, полковник об этом догадывался, поэтому, изображая радушие, немедленно поднялся из-за стола. Вездесущие и неразлучные Юрьев с Балковым уже курили в открытую форточку. Временами Вик увлекается оздоровительными мероприятиями и вводит ограничения на табачный дым.

Но потом забывается и дымит чаще всех.

Только я, страдалица, подвергаюсь дискриминации по половому признаку без выходных.

— За третью сигарету берешься, детка.

А ведь ты женщина, ты нас должна призывать к благоразумию и умеренности.

Не знай я о вреде никотина, конфликтовала бы с ним нещадно. Однако приходится закладывать сигарету за ухо и говорить:

— Спасибо за заботу, милый. Мужчины, Сергей, Борис, будьте благоразумны.

Пассивное курение, на которое вы меня обрекаете, дымя, гораздо опаснее активного.

Как правило, во избежание опасности кто-нибудь немедленно подносит мне зажигалку.

Менты не были настроены на подковырки, что означало — пора пахать, восполняя дефицит юмора сообразительностью. Разумеется, Виктор Николаевич Измайлов возлагал на несравненного Бориса Юрьева самые радужные надежды. Неперекрашенный безусый Сергей Балков привлекался в качестве разнорабочего, но не роптал, привык. Рутина была его стихией, он никогда не проклинал ее и иногда покровительственно взирал на требующих бытовых деталей аналитиков от сыска. Он один умел систематизировать громадное количество ерунды. И когда для интеллектуального прорыва некий мыслитель нуждался в графике стрижки ногтей подозреваемого или жертвы, Балков с лету набрасывал этот график на бумаге. Я скоро смекнула, что мое участие в их операции не предусмотрено, и заявила протест.

— Поленька, ты продвинула нас на двести шагов вперед, — заюлил Измайлов. — Без тебя мы бы шли наугад и заблудились. И тебе еще предстоит до воскресенья добиваться откровенности от Линевой — клюет она на Юрьева или не клюет. А после он сам справится.

— Комплименты приняты.

На столь легкую победу полковник не претендовал и развеселился. Я не была склонна к подвохам и предпочла гордое отступление. Сотрудничество с Борисом сулило постоянные ссоры и нервотрепку. Хотя самое интересное лишь намечалось. Леня и Саня оказались ментами из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. В злополучный понедельник они собрались под видом проверки сигнализации осмотреться в соседкиной квартире. Ее непутевый внук якобы продавал анашу. А чтобы старуха беспрепятственно их впустила, решили заручиться поддержкой жильца с той же лестничной площадки. И заручились моей.

— Поля, для них ты — аспирантка из Орла. Выдать тебя у меня язык не повернулся, — чудил Вик.

Парни занимались университетом месяца три. Летом отирались в общежитии, осенью расширили круг поисков благодетелей ломающихся студентов. Каналы поступления обычных наркотиков более или менее контролировались. Но новинки — мощнейшие синтетические препараты, удобно таблетированные, рекламируемые наверняка: «Никаких шприцев — никакого СПИДа» и давшие вал передозировок, — словно с неба падали в загребущие лапы продавцов.

— Ребята все не вотрутся в доверие, а Поля за два дня подсуетилась, — восславил нашу марку Сергей Балков.

— Они трудятся на перспективу, она развлекается, — вспылил Борис Юрьев.

— Обязательно устроить кавардак из-за Полины? — спросил Измайлов.

Я не снизошла до ментовских распрей.

Неуклюжий рифмоплет Слава был одержим манией очистки мира от скверны. Он информировал коллегу Сани и Лени. Денежные вознаграждения с негодованием отвергал, как все не добившиеся пока своего фанатики. Именно он приметил кайфующих в парке Зину и Лешу. И по собственному почину принялся наводить справки. Выяснил, что отец Красновой хирург, дядя Трофимова представитель крупной европейской фармакологической фирмы в России, каким-то образом увязал эти факты и поклялся «с живых дочки и племянничка не слезать». Общаясь с ним, Леня и Саня придерживались аспирантской легенды, но в поле зрения единомышленника держали.

— Узкое у них поле, — снова вмешался Балков.

— Они не обязаны его охранять, — вступился Юрьев.

Наверное, Сергей немного завидовал сменившему масть Борису. Обычно он проявлял доброжелательность к людям из других отделов.

— Постойте, какое отношение к наркотической эпопее имеют профессии отца Красновой и дяди Трофимова? — не постеснялась я своей глупости.

— Таблетки — аптека — больница. На триаде Славу заклинило, он счел себя непризнанным провидцем, — пояснил Измайлов. — Плюс несопоставимые доходы семей Зины и Леши. Наш насмотревшийся на молодежные нравы доброволец рассудил: богатый не может светло любить бедную, бедная — богатого. Следовательно, их связал семейный бизнес — наркоторговля. Однако безумие безумием, а таблетки импортные, в Европе распробованы и в Белгород, откуда родом Зина, попали почти сразу после столиц.

— Пусть об этом у Лени с Саней головы болят, — не сдался Балков. — Мы ищем убийцу провидца Славика.

— Сергей, не корчь из себя безответственное дитя, — предостерег полковник. — Убийства и наркотики не разделить. Поэтому и подключаем Бориса.

— Кем он представится? — полюбопытствовала я. — Зависимым с героина преподавателем?

Виктор Николаевич уподобился оседлавшему Пегаса Славе. Он втискивал Юрьева в образ бизнесмена и.., воздыхателя! Развивающийся роман Линевой и Кропотова полковника почему-то не смущал, а вдохновлял.

— Вот и поглядим, куда она Бориса приспособит. Трибуна твоя, Поленька.

Трибуна — место, где словоблудие подавляется регламентом. Умел полковник настроить на деловой лад. Но и сплетники-виртуозы не перемывают чужие кости так, как мы вчетвером перемыли их Линевой и Кропотову. И сошлись во мнении, что не принадлежащий университету, посторонний человек обладает неплохими шансами разговорить скрытную Варвару. Особенно если его придирчивая к происхождению девушек мамаша обретается за тысячу километров от сына.

— Поля, чур без фокусов. Не продлевай свое пребывание у Линевой. Борис, Леня и Саня профессионалы, — сказал Измайлов напоследок.

— Борису Борисово, мне мое. Собиралась сегодня на дискотеке смотреть в оба и слушать комментарии, но придется потанцевать. Нужна разрядка.

* * *

Юра Загорский не опоздал к молодежному клубу. Мальчик был невысоким и изящным. Когда получалось заглянуть в его светло-голубые глаза, он казался прозрачным. Раньше таких называли херувимчиками, предрекая, что они расколотят вдребезги не одно женское сердце.

Сейчас подозревают в битье мужских сердец. Воистину «трудно быть красивым». Клевета уродует, как кислота.

И еще Юра был пытливо-внимательным на особый манер. Очевидно, вникал в каждое слово, жест, гримасу собеседника. Будто старался понять, как тот обходится без наркотиков, чем заполняет свои дни и ночи.

— Мы, это, не задержимся здесь. Отец ругается. Я, это, наверняка не знаю, только предполагаю по внешнему виду, кто продает, кто покупает.

Лилия Петровна Вешкова говорила мне, что словечко-паразит «это» привязывалось к Юре после приема дозы. Я всмотрелась в парнишку, но определить на глаз, грешил ли он сегодня, не смогла.

От бессилия взмолилась: «Господи, только бы не сорвался. Разуверится в том, что может не колоться, перестанет сопротивляться, и тогда он обречен».

— Вы, это, нормальная, не лебезите, — одобрил мое поведение Юра.

— Откуда твое «лебезить»? Даже выражения «подлизываться», «рассыпаться мелким бесом» выходят из употребления. Глагол «льстить» превращается в анахронизм.

— Они, это, неприятные для самолюбия, поэтому их редко произносят. А мама просила: «Юрок, учись на отлично, чтобы мне не пришлось лебезить перед твоей училкой». Вы про мать не спрашивайте. Я год назад свою девчонку бросил.

Ее, это, Марией Ивановной звали, как маму. Предлагал, если любит, имя сменить. Она, это, ни в какую. Я-то к отцу сбежал — маленький был. Но мать меня вернуть не пробовала.

— Взрослый и мудрый — не синонимы, Юра.

— Да, для мудрости надо страдать и покоряться.

— Какой гуру тебя учит?

— Меня, это, наркота учила.

— Погоди, Юр. Благополучный юноша начинает употреблять и злоупотреблять. Но ведь наркотик не содержит опыта разочарований, преодолений, страданий и покорности, как ты сказал. Неужели действительно вспоминаются прошлые воплощения? Или генная память человечества преобразуется в доступные восприятию картинки? Зависят галлюцинации от интеллекта, образования, эрудиции?

— Вы, это, много макулатуры читаете.

Благополучный юноша накуролесит под кайфом, его и совесть мучает, и боли в ломке, и все кругом проклинают, орут, что он, это, мучитель, ничтожество без воли и чести. Хлам, отброс. Любой хочет завязать, но раз не выйдет, другой, третий… Такой опыт, это, гарантирует кошмарные видения. А пока правды про себя, скота, не поймешь, и глюки благополучные и юные.

— Сколько тебе лет, Юра? — вырвалось у меня.

— Врачи лепят, что по внутренностям сорок. А по душе мне, это, сто пятьдесят.

— Может, сменим тему?

— Да, надоело.

Он указал мне на пронырливую прыщавую девицу, потом на парня с беспокойными руками. От прочих их отличала только нервозность и стремление держаться за колоннами и спинами хлещущих колу ребят. В клубе под ненавязчивым руководством Юры Загорского я впервые заметила, что наркоманы отличаются от трезвых и пьяных. Они были узнаваемы с первого взгляда. Я сама при столкновении с такими на улице пожимала плечами: «Странный тип». Подумалось: «Смотрим мы, оказывается, на одежду. А если возьмем за правило — на людей? Изменится что-нибудь в мире?»

— Полина, — вдруг жалобно позвал Юра, — если я умру, вы, это, имейте в виду, что меня убили.

— Наркотики?

— Наркотиками.

— Кто? Юра, не прячься в свою раковину, не все люди подонки.

— Я подонок. И заслужил, это, ад.

Я уже в аду. Я так хочу, чтобы бога и вечной жизни не было. Если на том свете встречу одного человека, я не перенесу.

Меня нельзя простить. Я сам себе не прощу. Знать бы наверняка, что умрешь совсем, прямо тут сейчас бы, это, — с наслаждением умер.

— Юра!

— Спрашиваете кто? — не слышал мальчик. — Отец обещал вычислить, выследить и, это, прирезать. Не вышло, прокололся, крутой Уокер. Не беспокойтесь за меня, я еще, это, покукую.

Он развернулся и бросился к выходу.

Я за ним. Но мальчик ориентировался в клубе гораздо лучше меня. За дверями его не было, во дворе тоже. «Мечтал доказать матери, что не пропал без нее. Не смог и боится увидеться на небесах…»

У меня в голове будто дыра образовалась. Через нее быстро утекали мысли и эмоции. Я пустела, опадала воздушным шариком. Но, как и воздушный шар, прежде чем спикировать на землю бесформенной резинкой, со свистом поносилась по хитросплетению холлов и коридоров: металась в поисках автомата, терзала справочную, выясняя домашний телефон Вешковой. Без адреса мне его, конечно, не дали. Я позвонила «в западню». Варвара скажет, как найти хозяйку, та поможет связаться с Лилией Петровной. Глубокий вечер, да, но не себя же я спасаю, Юру.

Судьба распорядилась иначе. Варвару неведомо где носили черти. Я позвонила Загорским. Трубку снял Юра, будто ждал:

— Про клуб молчок, это, никому ни гу-гу. Со мной все в порядке. Завтра понесу Лилии Петровне устав нашего общества. Пока.

Я перевела дух. Вешковой он доверял.

Не обойдет своих проблем. И она его не оставит.