Глава 16

Орецкий выглядел раздавленным и наскоро собранным в кучу. Наверное, я смотрелась не лучше. В машине Измайлов запретил мне открывать рот. Я покорилась. Зато поплакала вволю. И подумала тоже. У меня был скудный выбор: либо я мотивировала свое и Митино поведение, особенно свое, либо теряла Вика. Второе было равнозначно потере какого-нибудь органа и инвалидности. Орецкий, как позже выяснилось, возле стола Бориса Юрьева дал зарок не пить. Я бы дала зарок не лезть в расследование убийств, но поостереглась. Бесповоротное решение могло лишить меня стимула к шевелению мозгами.

Самым мучительным испытанием было въевшееся вдруг в душу сомнение в невиновности Орецкого. Борьба за обладание подушкой Вадима показалась нелепой; утверждения, будто он законченный алкаш, после великолепных выступлений на сцене — маловразумительными. Даже до того, что он «предъявил» мне призрак супруги специально, я дорассуждалась. И едва не впала в транс, вызывая пред свои гаснущие от горько-соленой влаги очи образ фигуры в балахоне у лестницы. Поношу Юрьева, а для самой фактом является впечатление. Я твердо сказала себе: «Он не придуривался. Он панически боялся». Мне стало спокойнее. Хотя я отдавала себе отчет в том, что жгу последние душевные силы. Мне предстояло непоправимо отупеть, возможно сгинуть, но остановиться и положиться на Юрьева в поисках справедливости я не желала. Не разочаровать Вика, только не разочаровать Вика! Это стало сверхзадачей помимо моей воли. Я, треплющаяся с подружками о плавной взаимозаменяемости мужиков, об их одинаковости, впервые обмирала от страха лишиться не самого юного, не слишком уживчивого, вечно занятого не мной, но до неприличия, до идиотизма, до боли любимого. Завопить бы об этом во всю глотку, приникнуть к Измайлову и вцепиться зубами в его пиджак не от Версаче. Но Вику не возбранялось расценить мои вопли как объявление капитуляции. И я сдерживалась. Елки, много ли нам в жизни отпущено, а мы все сдерживаемся.

Однако лирика лирикой, но сколько я ни тужилась, связать события прошедшей недели логически мне не удавалось. Я не могла обосновать свои ощущения — убийства совершил подонок-любитель. Последний светофор перед управлением был счастливым.

— Поля, — повернулся ко мне Измайлов. В его глазах плескалось страдание. — Я тебя люблю, имей в виду. Но ты постоянно меня компрометируешь. Пользуешься нашей близостью, ввязываешься в сыск, мешаешь, а я тебя покрываю. Достаточно. Ты костеришь Бориса Юрьева почем зря, но, стоит ему «капнуть» моему начальству о твоих проделках и нашей связи, я стану безработным полковником.

— Но ведь мы не венчаны и не расписаны, Вик, — возразила я.

— И тем не менее, — вздохнул Измайлов.

— Скажи уж: «Слава богу».

— Не рассчитывай сегодня на мою должность. Юрьев поработает с тобой, как с любым изолгавшимся свидетелем.

— Бить будет, Вик?

— Пусть бьет.

Измайлов нажал на газ.

Я собиралась всхлипнуть, но не до того было. «Изолгавшийся свидетель!» Словно деталь головоломки неожиданно вырвалась из пальцев и шлепнулась на подобающее место.

— Вик, ты только что распутал убийство Вадима и Елены, — подлизалась я.

— Опять ты за свое, Поля? Я на грани, предупреждаю.

Но в зеркало он зыркнул на меня с любопытством.

— Тебе ведь нравится, когда я обставляю Юрьева, Вик? — повлекло меня к наглости.

Измайлов от столь резкого перехода чуть руль не выпустил и сухо предупредил:

— Полина, махать крыльями и летать не одно и то же. Ты сочинила очередную байку и торжествуешь. Уймись, детка, прокурора она вряд ли тронет.

— Мне на твоего прокурора… Лишь бы тебя тронула, милый, — отмахнулась я.

И почувствовала, что всяческих сил у меня еще немерено.

 

Глава 17

Вот чего я не ожидала от Бориса Юрьева, так это скандала. Не придала значения посулам Измайлова отдать меня ему на растерзание. Мне надо было задать Мите Орецкому всего пару вопросов, после чего лейтенанту предстояло пахать ночь напролет, не разгибаясь. Он сопротивлялся подсознательно, чуял сверхурочные и пригвоздил меня при первой же попытке выговориться:

— Здесь спрашивают только носители погон.

— Борь, ты чего? — обалдела я. Полковник Измайлов сохранял нейтралитет, однако не уходил. Мы с Митей друг другу не противоречили, — ломили правду. Наконец я ментовского произвола не выдержала: — Мы не слишком слаженно поем дуэтом, господин Юрьев? Цель перекрестного допроса — напороться на расхождения в показаниях. А у нас их быть не может, потому что мы не врем. Но, если совсем честно, соврали. Я пощадила Бориса с Виком и не стала распространяться о том, как отлеживалась под кушеткой Орецкого. И он подтвердил, будто я просто «заглянула, чтоб вернуть фотографию». Юрьев начал сникать, когда я по собственному почину поведала о загадочных манипуляциях соперника Орецкого с бегемотом, о хранящемся неделю в гримерной Вадима халате без пояска — балахоне, и визите Елены к бывшей соседке Мити. Мое заявление «Для протокола» сделало Бориса из колюче-шерстяного шелковым.

— Почему же ты молчала, Поля? — обиделся лейтенант.

Он забыл, что по его инициативе мы перешли на «вы».

— Дайте мне десять минут на сольный номер, господин Юрьев, и вам все станет ясно.

— Пять минут, — попробовал сорвать с меня то, что висело на нем, Борис.

Я не спорила, лишь бы вякнуть вслух.

— Простите, Митя, ваш брак с женой Ниной был зарегистрирован? И, сообщи вам кто-нибудь, что она жива, бросились бы вы на ее поиски?

— Брак был гражданским. В смысле на загс и церковь мы не тратились. Искать бы не кинулся. Понял, я калечил ее душу, она отомстила, — это мне понятно. Но, знай я о мести, скольких мучений избежал бы. И вообще, сказаться мертвой — дурная примета, артистам такое претит, — потупился Орецкий.

— Тогда, елки, попытайтесь вникнуть в мои умозаключения без снобизма, господа, — сказала я. И по-бабьи жалостливо закивала Орецкому: — Вам скверно придется.

— Привык, не смягчайте ударов, Поля. Я на самом деле застрелил Вадима и Елену?

— Нет, конечно, нет.

Юрьев запыхтел, Измайлов крякнул, но мне было все равно.

— Можете благословить спиртное, Митя, иногда струя попадает в струю, и завихрений не случается. Вы тогда напились вдребодан и крепко заснули. В планы убийцы входило приучить вас к порханиям призрака не только для пущей нервотрепки. Ловкач собирался, в последний раз нарядившись привидением, вложить вам в руки использованный пистолет. Но подвел дружок Вадима, забрал халат накануне убийства. И преступник не рискнул сунуться к вам без соответствующего антуража, в истинном обличье. Не сердитесь, Митя, но, что такое пьющий человек, никому не ведомо. С одной стороны, до жеста предсказуем, с другой — неожиданен. Но опыт общения с таким консервируется, как мамонт в мерзлоте.

— Конкретнее, пожалуйста, — подал голос полковник. — Всех нас можно сравнить с холодильником.

Ох, как он философски про холодильник-то… Ради тебя, — родной, все, что угодно, вплоть до конкретики.

Жена Мити заявила как-то: «Ты не посмеешь пренебречь моей жертвой, Орецкий». А Христос всем заповедовал не путать жертву с милостью. Потому что жертвуем мы ради себя. Гораздо позже костюмерша сказала, что Нина шагнула с балкона «из-за всего и из-за всех». «Из-за» — читай «для».

— Полина! — вскрикнул взбешенный Измайлов.

— Продолжайте, Поля, это любопытно, — попросил Митя.

— Я вам продолжу! — пригрозил Борис Юрьев.

Мне пришлось извиниться перед Орецким. Измайлов и Юрьев приняли это на свой счет и смягчились.

Итак, Нина была одарена гораздо скромнее мужа, тогдашняя прима не чуралась грязных козней против молодой балерины, а Митя вместо того, чтобы пробиваться в великие танцовщики, эмигрировать и перетащить за собой на Запад супругу, танцевал сам и пил сам, не просыхая. Вероятно, принцип: «лучше быть первой в деревне, чем второй в Риме» ее устраивал. Она договорилась о переезде в город N, определила сроки. Но исчезнуть из престижного театра хотелось красиво. И Митю наказать неизбывным чувством вины.

Женщина предприимчивая и энергичная, Нина умела добиваться своего. Поскольку официально они не сочетались узами брака, Мите не потребовалось для формальностей свидетельство о ее смерти. Она заплатила в морге и крематории на случай, если он позвонит. В задуманном ею спектакле из каких-то побуждений и на каких-то условиях согласились участвовать сестра и соседка.

— Точно, с другом соседка связалась, когда печальные мероприятия закончились и сестра якобы отбыла с прахом, — не утерпел Митя.

Борис Юрьев сверлил нас с Орецким медленно сатанеющим взглядом.

Нина сделала пластическую операцию. Взяла сценический псевдоним. Или при смене документов изменила имя, а после, выйдя замуж, и фамилию. Это не так сложно, как представляется человеку, дорожащему своей родословной. В N-ском театре карьера у нее задалась. Пусть в одной партии, но равных ей не было. И вот настал ее звездный час — приглашение на фестиваль. Неузнанная, она появилась на родной сцене. Навела справки о Мите. Увидела его…

— Стоп, — громко приказал Юрьев. — Идея, будто она сменила пол, тебя не щекотала, Поля? Кто из приезжих мужиков окажется Ниной? Не увиливай, лупи сразу.

Орецкого передернуло.

— Меня будоражила идея, что изводить Митю призраком жены через столько лет могла только сама жена. Я было выдумала племянницу, но она скорее пристрелила бы дядюшку.

— Полина, единственная женщина, которая посещала гримерную Вадима и, следовательно, могла брать халат, которая наведывалась к соседке, чтобы выяснить, не проболталась ли старуха, так, значит, Елена, — с суеверной робостью перебил Орецкий. — Вы полагаете… Господи, и Вадима мне назло она соблазнила? А кто ее убил?

— Хватит, — сорвался на свирепость, будто в пропасть провалился, полковник Измайлов. — «Выдумала племянницу» — неплохо сказано. Остальное тоже выдумала.

Я вытащила из сумки фотографию жены Орецкого.

— Вы же мне ее из рук в руки передали, — опешил Митя.

— Другую, вашу. Эту сунули за батарею в гримерке Вадима. Наверняка на ней полно отпечатков пальцев. Я тащила ее за правый верхний уголок. Снимок использовали как образец, гримируясь, а потом прятали. Второй прокол убийцы: шарил в поисках халата и не успел обнаружить фотографию.

— Короче, кого ты держишь за его жену? — гораздо миролюбивее, чем раньше, заговорил Борис.

— Виктор Николаевич лично вывел ее сегодня на чистую воду, — хрюкнула я.

— Меня не приплетай, — отстранился Измайлов.

— Почему? Татьяна уверяла, будто впервые попала сюда. Но ее коллега ляпнул про окраинный ресторанчик, который она облюбовала. Хотя все приезжие ругают цейтнот, времени не хватает и на посещение центра. Тогда, Виктор Николаевич, мы с вами подкараулили балерину возле гостиницы, и вы в свойственной вам неподражаемой манере выяснили у нее дорогу в Кленовый переулок.

— Так его же переименовали, — восстал Борис.

— Совершенно верно. Три, подчеркиваю, три года назад. С одной стороны, Татьяна может направить вас в переулок, не существующий для большинства местных, так он мал, с другой — не догадывается об изменении его названия. Жила она тут, но давно.

Полковник посекретничал с Юрьевым. Я разобрала только фразу: «Безусловно, поддается проверке». Я отдыхала. Мужчины насупились. Нервы не выдержали у Орецкого:

— Мы с женой часто ходили в гости в Кленовый. Не могу взять в толк… Татьяна — это Нина? Не в силах даже представить ее себе. Но кто же убил, Полина?

Кажется, Юрьев и Измайлов посмотрели на него с одобрением.

— Тот, кто навел лейтенанта на пистолет в бегемоте, — ухмыльнулась я.

— Аноним, — проворчал Борис.

Естественно. Не окажи я убийце услугу, мог бы пострадать Митя Орецкий. Мотив у него имелся, но улики необходимо было подкинуть. Иначе исчезал смысл убийства — подставить Орецкого. Преступнику ничего не стоило додуматься до физической расправы над ним. Дескать, раскаялся, христопродавец, и пустил себе пулю в лоб. И тут возникает Полина и орет на весь театр, что будет отбивать подушку до последней капли крови. Вот дорасправится с шастающим в белом халате с капюшоном типом и вручит трофей Орецкому. Я заговорила вслух:

— Пока мы грызлись с другом Вадима, убийца зашил пистолет в объемистое брюхо плюшевого зверя. А я поработала добросовестным курьером. Нитки и иголка, как правило, оказываются под рукой у женщины. Я голосила напротив артистической Татьяны. Елена уже была мертва, так что она в одиночестве дожидалась приятелей, чтобы повести их в тот самый ресторанчик. Изворотливая дрянь. Уговорила Елену поиздеваться над Орецким, отправила под каким-то предлогом проведать соучастницу давней мистификации, а потом двумя выстрелами избавилась и от конкурентки в театре и свидетельницы, и от любовника мужа.

— За уши не много ли притянула? — хмыкнул полковник. Я показала на часы:

— Ваш аноним зашил пистолет в подушку вчера днем. А проинформировал Бориса сегодня вечером. Мадам надеялась, что, пока вы будете возиться с Митей, она спокойно улетит.

— Не раньше, чем побеседует со мной, — проскрипел полковник Измайлов. — А вы пока развлекитесь письменными показаниями с лейтенантом Юрьевым. Все равно вам придется коротать ночь до получения результатов.

Под утро нас с Митей Орецким развезли по домам. Меня катал подобревший полковник. Аккуратистка Татьяна напоследок все себе испортила. Сунула в несессер нитки и иголку, в ушко которой забилась шерсть с подушки. И была настолько потрясена тем, что ее опознали (признали в ней Нину), что поюлила немного, разрыдалась и призналась в убийствах Елены и Вадима.

— Поля, с чего ты взяла, будто я спрашивал у дамы возле гостиницы, как попасть в Кленовый переулок? — поинтересовался посерьезневший Измайлов. — Ты видела, что мы общались, и только.

Я офонарела. Натужно хлопала слипающимися ресницами и мычала.

— Ладно, это чтобы не задавалась.

Я бы, наверное, подралась с Виком… если бы не заснула. И мне снился театр.