В семь утра Измайлов ушел к себе. В семь тридцать мама забрала Севу, предварительно огласив комнаты стенаниями по поводу съеденной вчера внуком отравы. Она грозилась «прочистить бедному ребенку желудочно-кишечный тракт». Севка никогда не подвергался подобным процедурам, о наличии в себе трактов не догадывался, поэтому на всякий случай пискляво заревел. Я знала, что под чисткой подразумевается всего лишь салат из свеклы с последующим задабриванием мученика шоколадом, поэтому не расстроилась.

Письмо от Нинели Михайловны немного запоздало. Она в нем опоэтизировала свою старую скатерть, которая превратилась в «совершеннейшую ветошь». Я помнила этот хрустящий тяжелый квадрат льна в незатейливую крупную клетку. Сколько всего мною лично было на него пролито и вывалено. Но к очередному застолью скатерть вновь возлежала без пятнышка и складочки. Она казалась вечной. Будь у меня побольше времени, я бы порыскала по магазинам и нашла нечто близкое к оригиналу. Но Левушка отправлялся в аэропорт в три часа пополудни, а мне очень хотелось передать свой презент с оказией. Да, Лева сегодня должен был бережно вытянуть последний Зингер-корешок из родной земли. Не мудрствуя лукаво, я шлепнулась на пол возле телефона. Всего-то сорок пять минут потребовалось, чтобы разыскать даму, которой клетчатую льняную скатерть подарили несколько лет назад на свадьбу. Она сочла ее немодной и, не снимая целлофана, уложила в шкаф. Моя приятельница с ней переговорила, после чего странное существо, предпочитающее штампованную под кружево импортную клеенку натуральному русскому льну, согласилось на торговую сделку.

Я позвонила Леве и энергично попросила не застегивать наглухо какой-нибудь баул, чтобы поместить в него сувенир для Нинели Михайловны.

— Окстись, Полина, у меня чемодан с книгами и саквояж. Все, что грело душу, увезли еще родители, Муся и Зорий. Кое-что я продал, а оставшуюся рухлядь дорастаскивают сию минуту соседи. В саквояже довольно места.

— Провожающих полно? — спросила я.

— Ни единого. Кому я нужен? Это у тебя ассоциации с отъездом авангарда. Сейчас все по-другому.

— Ладно, не горюй, жди меня.

— Я должен появиться на работе, Поля. Вернусь домой ориентировочно в двенадцать, — сообщил Лева и споткнулся на слове «домой».

Так споткнулся, что почудился грохот падающего тела.

Удача не сопутствовала, она на мне, как на лошади, скакала. Я надеялась нарваться на «нечто подобное», а обнаружила вещь «один в один». Но вальяжная хозяйка заломила цену, вдвое превышающую мыслимую.

— Не дороговато? — полезла выяснять я, и сарказм удался мне плохо.

— Зина сказала, что она вам позарез нужна и вы раскошелитесь. Если не больно нужна, пусть лежит, где лежала. Тряпка каши не просит.

Я вынуждена была принять ее аргументы. Может, ей, ласточке, именно этой суммы не хватало на очередную пластмассовую дрянь? Тогда церемонии с покупательницей излишни. Конечно, я не рассчитывала на «Берите, мне даром досталось», но и к такому торгу не готовилась. А, бог с ней, но какова Зина! Такая услужливая девица, в лепешку готова расшибиться ради ближнего… Значит, ее манеры — ее бизнес.

— Простите, сколько процентов вы Зинаиде отстегнете за посредничество? — не вытерпела я.

— С какой стати? — вытаращилась неуступчивая купчиха.

И я простила Зинке все, в том числе еще не вытворенное. Альтруистка! Мне скатерть, подружке деньги, себе шиш. Идиотка! Потому что однажды и, похоже, скоро она нарвется на неприятности. Нельзя наплевательски относиться к чужим деньгам. Действительно, богатые люди этого не прощают. Под сурдинку своих размышлений я расплатилась, завладела скатертью и пошла к выходу. Нервишки у дамы сдали, и она промямлила:

— До свидания.

— Упаси бог, — откликнулась я.

Я успела повозиться по своему и полковничьему хозяйству и привести себя в порядок, благо пока на это не требуется много времени. Ровно в час дня, когда, по моим прикидкам, Лева закончил сборы, пришлось напялить на лицо нейтральное выражение и отправиться. Снова мне везло — с транспортом, с толково составленным томиком Пушкина — ему в подарок, с хорошим вином. «Тяпнем с Левушкой, и станет ему полегче», — загадывала я. О себе не беспокоилась. Я же в России оставалась, у меня с моральными проблемами — ни убавить, ни прибавить.

Мне открыл незнакомый парень, этакий очкарик — умница под стать Леве. Ржавая пружина в моем горле расправилась и сгинула: нашлись люди, которым не лень сказать Льву Давидовичу: «Пока». В прихожей стояли обещанные чемодан и саквояж. Я вынула вино, а скатерть и книгу прямо в пакете пристроила на багаж, Лева предупрежден, сам сложит. Встретивший меня молодец подпирал собою входную дверь, пережидал мою возню, молчал и тепло улыбался. Гораздо более твердым, чем уличный, шагом я направилась на звук мужских голосов в зал. Миновала знакомый узкий коридорчик и очутилась в некогда самой большой и нарядной комнате Зингеров.

В сущности, есть три естественных медитативных состояния: когда чутко прислушиваешься, когда вглядываешься в одну точку и когда застываешь в изумлении. Медитация такого рода может закончиться глубоким трансом при условии, что не возникнет чувство страха. В ограниченном голыми стенами пространстве замерли трое — Борис Юрьев, Сергей Балков и я. Менты, как широко известно, в транс не впадают. Я же почти мгновенно испугалась до пускания пузырей из слюны. Во всяком случае, вокруг губ неэстетично запенилось, стоило мне прохрипеть:

— Мальчики, где Лева?

Пока Сергей суетливо, ох суетливо, подставлял стул и то ли ненароком, то ли нарочно тыкал меня им под коленки, Борис свирепо спросил:

— А кто он тебе?

— Друг.

— Я устал повторять: если в могилу не торопитесь, не водите дружбу с нашей Полиной, — вызверился Юрьев.

Я села и заплакала. Балков взял Юрьева за грудки и культурно попросил заткнуться. Потом загудел, будто вентилятор. И с каждым его словом мне становилось все холоднее, все зябче, все жутче. Вентилятор был испорчен, он всасывал воздух, и перспективе задохнуться я не противилась. Под конец я совсем потеряла над собой контроль, криво раззявила мокрый рот и завыла:

— Левка, как же так… За что… Зачем… Левка-а-а…

К сожалению, он ничего не мог мне растолковать. И лейтенанты тоже.

Архитектурная мастерская, в которой работал Лева, располагалась в центре города в гостинице. Скучное сооружение из стекла и бетона не могли расцветить ни рассветы, ни закаты, даже буйствуя. А уж когда в серой громадине отражалось хмурое небо, без содрогания в ее сторону смотреть было невозможно. В памяти самопроизвольно возникало заунывное: «Грехи наши тяжкие…» Естественно, забить такую прорву номеров постояльцами удавалось лишь в лучшие времена. А нынче здание пустовало бы, не явись нужда в офисах, множестве офисов. Додумайся кто-нибудь вывесить таблички с их названиями на фасад, небывалая живописность потрясла бы и зачаточное воображение. Вообще-то помещать в подобный бездарный домишко архитектурную организацию — юмор черный. Но при словосочетании «арендная плата» желающих смеяться не находилось. Мастерская занимала целиком последний, шестнадцатый этаж. Под ним бизнесменам различного калибра сдавались еще шесть. В нижних восьми помещалась собственно гостиница с нерадивыми кокетливыми горничными, подозрительными заторможенными дежурными и царственными администраторами. При такой многопрофильноти в холле, ресторане и барах гостиницы творилось и черту невдомек что. Более всего столпотворение напоминало проходной двор между вокзалом и базаром. Кое-где господа скинулись и поместили вахтеров возле лифтов, а ведущие на лестницы двери заперли. Взятки «пожарникам» были мелочью по сравнению с нашествием посторонних. Кое-где накачанные парни сидели в приемных — всякий собственник охранял себя и контору на свой лад. Но архитектурную мастерскую чужие посещали столь редко, что для защиты от ворья компьютеров и множительной техники сочли достаточным набора из решеток на окнах и металлических дверей со сложными замками. Сигнализация находилась в стадии установления.

Ключи были у начальницы, Евгении Альбертовны Ениной. Кроме того, свободным доступом в помещение обладал руководитель соответствующего отдела и так называемый ключник. Последним по очереди на неделю становился каждый сотрудник. Ему надлежало, кровь из носу, являться в девять двадцать. Потому что начальство, конечно, не опаздывает, но задерживается часто. Прочие творцы городского облика умели вдохновенно отбрехиваться. Назначенная раз в пять дней жертва не роптала. Потом «ключник» отрывался в опозданиях и вранье всю рабочую неделю.

Сегодня, совершенно нетипично, к началу рабочего дня, кроме ответственной за ключ Лиды Симоновой, подошел заведующий проектным отделом Костя Ерофеев и архитекторы Юля Давыдова, Олег Степанцев и Аркадий Петрович Калинченко. Едва поздоровавшись, Лида извинилась и метнулась в дамскую комнату.

— Лето, фрукты… — прокомментировала Юля.

Калинченко строго посмотрел на нее, мол, манеры у вас, молодых. Костя не стал дожидаться даму, отпер все хитрые замки сам. Пока возился с запорами, интересовался, с чего это народ в такую рань принесло.

— Пробок не случилось, — буркнул пятидесятидевятилетний Калинченко.

— Очереди в кафе не было, — хором отчитались Юля и Олег.

Они уже год жили вместе и по обоюдному согласию питались в забегаловках. Ну не приспособлена оказалась Юля к кухне. У нее хватало других талантов. «Оставаясь в душе топ-моделью, надо изображать из себя либо хозяйку, либо архитектора», — смеялась правдолюбица.

Вернувшаяся Лида Симонова промолчала, она-то обязана была появиться первой. Неприятное подозрение, что Ерофеев ее проверял, подпортило девушке настроение.

С порога дисциплинированная пятерка заметила уронившего голову на стоящий в дальнем углу стол Кости Леву Зингера.

— Напился, что ли, с горя? — удивилась близорукая Лида.

— Нормальное горе — вырваться в цивилизацию, — засмеялся стоящий позади всех — еще в коридоре — Олег.

— Погодите-ка, весельчаки, — вдруг перебил Аркадий Петрович.

Он приблизился к Леве, странно, бочком отпрыгнул и сипло распорядился:

— Константин Александрович, у нас ЧП. Вызовите «Скорую» и милицию.

— Зачем? — сердито спросил Ерофеев.

Его сперва покоробила команда подчиненного. Но, приглядевшись к фигуре Зингера, он ее выполнил быстро и безропотно. Леве размозжили затылок тяжелым гладким куском малахита, подаренным Косте приятелем-геологом и используемым как пресс-папье. Все на цыпочках вышли в коридор и шептались там до приезда врачей и милиционеров. Твердили как заведенные: «Жуть, ужас, мрак».

В десять девочки из экономического отдела подкараулили шефиню внизу возле лифта. Поэтому Евгения Альбертовна имела основания бросить устремившемуся к ней наверху лейтенанту Волкову:

— Я в курсе.

И пригласила его в кабинет. Опытные сыщики не надеются на то, что кто-то из вновь прибывших сообщит им нечто такое… Как правило, к показаниям обнаруживших труп потом добавляется лишь всякая бредятина. А сказанное потрясенными, испуганными и подавленными людьми сразу после соприкосновения с неожиданной смертью остается единственно правдивым и достойным внимания. Евгения Альбертовна ереси не несла, но и нового не добавила. Вчера проводили Льва Давидовича Зингера чин чином, преподнесли памятный адрес и шутливый подарок. Попили, попели, убрали за собой и разошлись, не чая уже никогда свидеться с Левой. Ключи от десятка комнат? Енина даже оскорбилась предположением, что она таскает с собой неподъемную связку. Открыла современный сейф, достала и продемонстрировала полный комплект. Где была до сих пор? Заезжала к заказчику. Не назовет она его. Кому при теперешней жесткой конкуренции нужна проверяемая ментами мастерская? Пусть лучше у нее, Евгении Альбертовны, не будет так называемого алиби, но коллектив через пару месяцев получит аванс. Тем более что еще не подписывали договор, и, откажись заказчик от знакомства с ней, она не удивится. В общем, ей, куда ни кинь, везде клин… «От мадам толку добиться практически невозможно, — подумал после десятиминутной беседы с начальницей Сергей Балков. — Слишком деловая».

Тем временем к распоряжающемуся в отделе Борису Юрьеву робко подошла Лида Симонова и, заикаясь, призналась, что из ее сумочки пропали ключи. Еще не совсем освоившийся Борис решил, будто девица посеяла ключи от дома, и попытался отмахнуться. Когда же до Юрьева дошел смысл признания, он посмотрел на обследуемый доктором труп без особой симпатии.

Последовавшие далее находки сделали его взгляд неприязненным. В карманах Левы были обнаружены доверенные Лиде на неделю ключи, ключ от старинного сейфа, в котором хранилась тщательно оформляемая Ерофеевым к международному конкурсу документация, плюс напечатанные на компьютере выдержки из этой документации, содержащие, как растолковали Борису, «самую соль, свежатинку, оригинальные идеи». Более того, Лева перед гибелью просматривал эскизы Кости и, похоже, собирался кое-что зарисовать на память. Сам сейф был лишь прикрыт, но не заперт.

Устно выяснились совсем уж некрасивые детали. Именно Лева провожал после прощальной вечеринки пьяненькую Лидочку. Той было не до проверки сумки вечером: она еле держалась на ногах, а утром — чуть не проспала. Итак, получалось, что Лева Зингер, которого в подробности конкурсного проекта не посвящали — все равно отчаливает, — завладел ключами и напоследок нагло грабил коллег. Вероятно, желал понравиться своим заграничным работодателям.

— А откуда у него ключ от сейфа? — спросил Юрьев.

После совместного осмотра постановили: Лева сделал дубликат и воспользовался им без зазрения совести.

Всего три месяца назад в сейф складывали канцтовары общего пользования, тогда слепок не был проблемой. Это теперь Костя Ерофеев начал носить ключ на шее на шнурке вместо креста.

Однако каким бы моральным уродом ни представлялся отныне окружающим Лев Давидович Зингер, ему было слабо закрыться в мастерской, совершить непотребство, а после в порыве раскаяния шарахнуть себя по затылку камнем. Кто-то застал его за неблаговидным занятием, примерно наказал и удалился, заперев дверь. Конечно, это проделал владелец запасных ключей. Но вот незадача — ключи были только у своих, у Ерофеева и Ениной. Увидев их, Лева вряд ли продолжил бы «трудиться» над эскизами Кости. А его поза свидетельствовала о спокойной позе за столом в момент удара. Да и пока шебуршали в замке, Зингер сто раз мог спрятать в сейф бумаги и разыграть сюрприз для Лидочки. Она якобы выронила ключи, он принес и заодно бросил прощальный взгляд на родной отдел. Действительно, не стоило возвращать их ночью вдрызг пьяной девушке. Засунула бы куда-нибудь, забыла и лишилась престижной доходной работы, предварительно сменив за свой счет дверь.

На этом загадки для сыскарей не кончились. Обитающая в двух шагах от гостиницы любовница Ерофеева клятвенно заверила, что Костя выбрался из постели в девять, они немедленно поссорились, поэтому в девять пятнадцать он опрометью выскочил из квартиры. Ее последнюю клятву подтвердила любопытная дворничиха. Енина поупорствовала, но потом вздохнула: «Своя рубашка ближе к телу». И выдала фирму, с которой вела переговоры.

— Госпожа Енина держала меня за горло мертвой хваткой с половины девятого до половины десятого, — измученно пожаловался заказчик. — Я согласился украсить нужный мне сарай колоннами и мозаичным полом. Бультерьер, а не женщина. Представления не имею, что случилось во вверенном ей учреждении, но если все сотрудники покончили с собой, лишь бы с ней не встретиться, шокирован не буду.

Хоть и не положено, Сергей Балков сочувственно хохотнул в трубку.

И поводы для веселья иссякли напрочь. Потому что Леву Зингера спровадили к праотцам между восемью тридцатью и девятью часами утра. Менты навалились миром, то есть дактилоскопической мощью. Случай-то уникальный, целый коллектив подозреваемых, и все на глазах. Итог? На вопрос Юрьева, кто держал в руках пресс-папье и ключи от двери, раздраженный авральной сменой планов эксперт рявкнул: «Все». Ладно, а ключ от сейфа? Как и следовало ожидать, его захватал только Лева. Несолоно хлебавши Борис и Сергей направились по домашнему адресу Зингера.

— Дайте мне бумагу и ручку! Я официально поручусь за то, что у Левы были свои идеи! Что он не крал чужих! Что за восемнадцать лет нашей дружбы он носового платка не присвоил! — дурным голосом блажила я в квартире Измайлова, куда расторопные лейтенанты доставили меня, похоже, все-таки под конвоем, а не по доброте душевной.

— Молчать! — грянул терпкий полковничий баритон.

Нет, не переорешь, милый.

— Я требую приобщить к расследованию мои письменные показания. Вы постоянно делаете вид, будто спасаете меня от мытарств свидетельницы половины убийств в городе. На сей раз я не нуждаюсь в вашем покровительстве. Никаких скидок на личные отношения! Никаких уговоров не идиотничать! Я достучусь в черепушки ваших замшелых генералов. Лева положил трубку после разговора со мной в четверть девятого. Пусть соседи еще пять минут дорастаскивали дармовую мебель. Ему десять минут ходу из дому до мастерской, так что ровно в восемь тридцать… он был на месте. Но Левушка сказал, что должен, понимаете, должен появиться там, и обещал вернуться к полудню!

— Домой вернуться, а не с работы, — мягко буркнул Сергей Балков и потупился.

Кажется, впервые он высказался против меня. Хорошо, что я не в состоянии была проникнуться этим, иначе не миновать бы мне, полнокровной вампирке, — депрессии.

— Фашисты, — гвоздила я присутствующих. — Если человек уезжает в Израиль, значит, перестает быть человеком? В тамошнем аэропорту висит плакат: «Не воображай, что ты самый умный, здесь все евреи!» Или это байка? Неважно. Лева родился, жил и умер тут. У него хватило бы эрудиции и интеллекта не тянуть до последнего, не рисковать. Обчистил бы вашего Ерофеева, комар носа бы не подточил. Тем более дубликату ключа от сейфа минимум три месяца.

— Да, но все эти месяцы конкурсного материала прибывало. Борис, зафиксируй, пожалуйста, оценку Зингера из уст его фанатки, — утомленно попросил Измайлов. — «Обчистил бы Ерофеева умело» — подчеркни.

— У-у-у, менты позорные, — взвыла я, совершенно не понимая, откуда взялась эта фраза. — Фиксируйте, чтоб вам подавиться, я ничего не подпишу.

На секунду возникла пауза. Потом раздался гогот из двух молодых луженых глоток.

— Где она последний срок мотала, Виктор Николаевич? — рыдал Сергей Балков.

— Все тайное становится явным, — вторил ему Борис Юрьев.

— Полина начитанная, впечатлительная и искренняя, — еле слышно сказал Измайлов.

Но его, как любого вышестоящего, услышали. Я благодарно встрепенулась и сочла своим долгом пояснить:

— У нас в детском саду позорником назывался всякий, кто не мог того, что, по всеобщему мнению, обязан был мочь…

— Ах, ты еще детсадовских впечатлений не переварила, — пробормотал Вик.

— Суд старается заручиться характеристиками подсудимого, да? — не соизволила отвлечься я. — В целях объективности, да? Собирают отзывы завистливых коллег, трусливых руководителей тревожат? Но вот я, независимый и объективный свидетель, перед вами криком кричу: «Не брал он ключи у пьяной девушки Лиды, не таков был». А вам плевать.

— Поля, — мирно обратился ко мне Измайлов, — Зингер не подсудимый, даже не подследственный. Он жертва, он убит. И кто ты, чтобы ручаться за происходящее в мозгах навсегда срывающегося с родины парня?

— Друг я. И не спала с ним ни по дури, ни по пьяни, ни еще как.

— Иди к себе, — попросил Вик, зыркнув на лейтенантов.

— Да уж в этом гадюшнике не останусь, — пообещала я, вскакивая.

— С другой стороны, мне бы такого друга…

Балков выступил. Юрьева не пощадил, Измайлова не убоялся. Спасибо, Сережа. Только полковника твоими изысками не проймешь. Он еще со мной повоюет.