Айд – это пустыня, пустыня с красным песком. Красным до низких гор – и желтым песком после. Белым песком мир засыпан по горло там, где начинается берег моря. Желтый и белый песок разделены полоской лесов, до которой еще идти и идти…

Лик пустыни раскрашен, как лица ее колдунов.

Лик пустыни изрезан шрамами там, где прошлись ножи, копья, проползли огромные змеи… Но каждый день эти шрамы стирает ветер, и тут же возникают новые – те, что ветер оставляет за собой.

Иногда ветер открывает черное железо, которое помнит времена гобеленов, сплетенных в сокрытой стране мастерами, и тогда храм Ланн кричит в ночи, чтобы явился супруг богини из храма, затерянного в лесной земле – времена великих богов и богинь помнит старое, черное железо.

На рогах пустынных гадюк в грозу играют молнии. Сами гадюки – длиной в три человеческих роста. Змеи-молнии жалят быстро.

Грозы здесь без дождя, смерчи – без стона.

Если ты трус, не ходи в Айд. Здесь немирно. Если ты не трус – расскажешь, вернувшись, что здесь живут разные племена, но некоторые из них – это десяток человек, три облезлых шатра и много, много гордости.

Если ты молод, и смел, и можешь без помех держаться в седле одноногой птицы – пустыня проглотит тебя, а песчаные волны не обнажат даже скелета. Древние каменные дороги занесло песком, и не движутся сами по себе противовесы и огромные зубчатые колеса. Пустыня – не море, пустыня – страшнее. Ведь море милосерднее земли.

Если ты – юная женщина, ищи храм Ланн. Но, может быть, поздно его искать? Много лет подряд храм Ланн стоит заброшенным, и ты можешь навеки пропасть в песках. Тебя не пленят, и тебе не остаться в одном из племен: это земля Ланн. Тебя убьют или проводят с глаз долой. Женятся только на своих. Никто не принесет в Айд чуждой крови.

Если ты стар и смел – Айд примет тебя, и расскажет тебе сотню сказок, ты увидишь то, чего не видел никто до тебя, и осенит твой лоб благословение Ланн… Но уже несколько поколений не находится смелых и мудрых стариков, решившихся на это путешествие.

Или кости их занесло песком? Или никто больше не хочет попасть в эти нищие края, где оазисов мало, сказок – великое множество, а племен – гораздо меньше, чем сказок?

Никому не нужен старый, таинственный, страшный, нищий Айд, населенный опасными людьми и быстрыми дикими птицами.

Никому, кроме богини.

…Она шла мимо палаток, обходя стан верных привычным шагом.

Хочешь не хочешь, приятно или неприятно, а некоторые вещи приходится делать. Например, раньше у каждой палатки была куча отбросов, а теперь ходит несколько подручных и просят собратьев не делать этого. Убедительно просят, подкрепляя слова тумаками. А тебе можно обойтись и без тумаков, если ты тут самая главная. Вот и вся разница. А потом те, у кого сейчас нет лишней работы, уносят мусор к месту для сжигания.

Еще теперь есть кузница, которую возит с собой кузнец. Нужно ли? То, над чем кузнец трудится полдня, ты можешь сделать за один миг. И ты тут не одна.

Нет, все-таки нужна. Не звать же каждый раз колдуна или ученицу, когда треснула чека у повозки или сломался нож! Значит, нужна.

Еще тебе надо вставать раньше всех, думала сэи. Еще надо… надо…

Да, а еще… Вовремя нашелся выскочка Кайс, который знал, как поставить настоящий военный лагерь. Он был кладезем книжного смешного искусства, Кейма с ним спорил-спорил, а теперь они спелись и побежали каждый делать свое дело. Договорились и побежали.

Раньше был круг из повозок, до него – вкопанные в землю копья, у повозок – стрелки и стража, а в середине – шатры. Еще раньше, как освоились, даже обоза с собой не возили – у всадников по две птицы, одна – под седло, вторая – вьючная, на ней все припасы. А тепе-ерь… Теперь людей стало много, у них – повозки, панта, семьи, котлы… Тьфу. Честно – пропали бы верные без Кайса с его умными советами.

Лагерь получился смешной – палатки стоят квадратом, еду готовят и раздают – в одном углу, нужду справляют – в другом, ямы большие выкопали, а ездовых птиц, корм для них и форра держат – в третьем, а палатка самой Сэиланн в середине, и по бокам воины живут. Воины стоят по четырем сторонам квадрата. Белый блестящий флаг реет на длинном шесте, и у всех отрядов свои длинные флажки, как шелковые змеи – белые, черные, синие. И стража сменяется чаще, люди успевают отдыхать.

Прямо как город с большой улицей, который носишь с собой в кармане. Город пришел и раскинулся здесь, на склоне, а неподалеку деревня и мельница. Смешно смотреть на верных, которые торгуются с крестьянами, пряча оружие.

Если ты простой обитатель лагеря – делай что хочешь, хоть голым в пыли валяйся. Но если ты воин, хоть женщина, хоть мужчина – тебе нельзя курить трубку, пить вино – до победы над очередным врагом – и жечь курительные плошки и палочки, а золото, добытое в бою, ты не оставляешь себе, а несешь в палатку совета.

Правда, бои сейчас бывают редко, и не так уж легко достается это прославленное золото. Торговля и спрос на лекарства, на работу усердных учениц приносят больше денег. Но когда-то и золото будет.

И учись, учись, бей копьем в пук сухой травы, гоняй птицу до одури, стреляй из лука. И не смей грабить в побежденных городах больше, чем разрешит Кейма.

И мирных людей не трогай без нужды, чтоб тебя!

Она не совсем понимала, как получилось, что все теперь хотят быть воинами, если не мастерами. Ведь воин – старший брат любого необученного верного. Младших братьев и сестер у него до десяти. Он и отвечает, как старший, и набирает себе помощников для мирных дел, когда не сражается… Разумный человек бежит от ответа за чужие дела – но кто здесь видел разумных людей?

Везде солдаты, их забирают в солдаты по повинности, а у нас – почетное ремесло, воины. Кайс, уроженец здешних мест, всем рассказывает про древних айдисских воинов. Он на этом помешался. Как будто у таких воинов другая честь и другое время. И отчего его только не брали в императорское войско? Отчего он звал себя ученым, а теперь зовет всадником?

Она посмотрела на ряды палаток и подумала, что неплохо бы сделать их одинаковыми, из хорошей ткани. И не так, чтобы у каждого своя, а много и одинаково хороших… И раздавать всем… А то шьют из чего попало, как попало, а потом собираются в поход кучу времени. Эммале не успеет наткать на всех волшебного полотна, разве что учениц по-новому обучит. И пожитков должно стать поменьше… Ну зачем ее верным столько всякого скарба? За-чем?..

Кейма еще жалеет, что не поставил частокол. Из чего здесь ставить этот клятый частокол? Рвов достаточно. Мановение руки – и ров. Мы на самой границе Айда, здесь растут корявые, жилистые деревья, трава, разные колючки и кусты. И все.

Ученицы жили в восточном углу лагеря, поставив палатки полукругом. Стены трепал горячий ветер. Сэи подошла поближе и, не утруждая себя розыском, громко закричала, приставив ладони ко рту:

– Эммале-е! Ииииииииии! Эммале!

Началась какая-то возня, потом одна из дальних палаток зашевелилась, и на свет вышла Эммале, растрепанная, толстая, злая. Наверное, спала. Что еще делать в такую жару.

– Ты почему спишь? – накинулась на нее Сэиланн. – Почему не причесалась? Еще бы ты птицу на убой несла под мышкой! Вы тут совсем как в деревне, а не на войне! И-и-и-и!

– Да что это такое! Богиня, а людям спать не дает! – Эммале отряхнулась и поправила покрывала. – Бойцы вон в твоей стороне, их и пугай! Что за пожар посреди дождя?!

– К нам едут, и-эй!.. К нам едут, а ты спишь!

– Кто едет? Зачем? У тебя опять такие широкие глаза? Что это такое?

– Иди сюда, расскажу. У-у-у… дай тебя обнять. Расскажу прямо сейчас…

– Сейчас! – встряхнулась Левая рука богини. – Эн! Эн, иди сюда!..

– Да, санн?

– Проведи сегодня подготовку для новеньких, я буду занята.

– Да, санн. – Девушка кивнула, выпрямила спину и твердым шагом двинулась к девочкам в новеньких белых покрывалах, сидевшим под навесом.

До того, как попасть к веселым странникам, Эн была приживалкой-анут у какой-то дочери в знатном семействе. На границе с Айдом общепринятые правила несколько размывались, как следы после дождя, и на детей обращали какое-то непомерно большое внимание, особенно если это был единственный ребенок.

Судя по рассказам Эн, к ним с подругой, таким маленьким, даже ходили учителя, хотя это могли быть и враки. Но она единственная могла написать свое имя без ошибок и никогда не ела руками.

Когда высокородная девочка переехала с родителями в Марисхе, Эн оказалась на улице. К веселым странникам ее привел за руку какой-то подвыпивший горожанин, которому сказали, что здесь принимают всех, кого попало.

– Серьезное дитя, – сказала сэи, глядя на ученицу. – Что ты из нее сделаешь?

– Съем! – пожала плечами Эммале. – Слышишь, Эн? Остановись. Я тебя съем!

– Да, санн. Так я пойду?

– Оххх…

Подруги направились в сторону общей кухни, провожаемые взглядами любопытных учениц. Для пущей несуразицы, а еще – чтобы порадовать учениц, Эммале действительно прихватила по дороге какую-то толстую форра, отбившуюся от стаи, и теперь тащила ее под мышкой, намереваясь вернуть в птичник.

– Ну что там? – поинтересовалась Эммале, почесывая птицу за хохолком. Птица довольно курлыкала, закатив глаза.

Сэиланн дотронулась до висков:

– Много узнать не удастся. Но сразу войско посылать не стали. Сегодня придет посольство, и они нас будут… Будут… Ну…

– Умолять? Просить? Предупреждать?

– Да погоди ты… – вздохнула богиня, ругаясь про себя за недостаток взрослых слов. – Сюда едет один глупый старик с отрядом и свитой. Он собирается уговорить нас разойтись по домам… – она хихикнула и подпрыгнула на месте. – Или отвезет его священному величеству наш ответ, после чего нас будут… убивать. К нам придет тысяча воинов, чтобы нас победить и взять в плен-н-н! Но, смею надеяться, не прилетят эти… бурдюки.

– Что-о? К нам придут не десять тысяч воинов, а одна?

– Оххх! Эммале, что ты несешь! Кто бы ни пришел, нас мало! Хоть пришли они сюда десять тысяч бурдюков!

Некоторое время обе дружно хихикали. Опасности опасностями, а все равно смешно. Придет какой-то старик… Толстый старик… Со свитой… И только потом – войско…

Сэиланн прослезилась и чихнула.

– Да. Слушай, Эммале… Все идет, как и должно. Наше хорошее поведение не изменит ничего. Устрой-ка ему встречу. Пусть ему будет весело.

В полдень, вытирая лысину под шапкой платком, посланник во главе своего отряда, состоявшего из двух десятков солдат и семи гвардейцев, подъехал к лагерю по пыльной дороге. Его не встретило ни души, и стража на посту ударила в землю копьями. Он обратился к ним, потому что больше было не к кому, и заявил:

– Я пришел говорить с Сэиланн!

Стража молчала.

Посланник выпрямился в седле и повторил;

– Я пришел говорить с Сэиланн! Эй, вы, недостойные! Если у вас есть глава, отрядите кого-нибудь сообщить ему и передать Сэиланн, что прибыл посланец от Его священного Величества!

Стражники молчали и не двигались с места. Наконец один из них отвел копье в сторону, сплюнул в пыль жвачку из смолы и проворчал;

– А ты кто такой, чтобы с ней говорить?

Отряд медленно проследовал по широкому проходу – шириной в несколько длинных копий.

Хамство деревенщины несколько ошарашило старого упрямца, но он решил, что ниже его достоинства хоть как-нибудь отвечать.

У палаток сидели люди, занятые обычными повседневными делами; кто чистил упряжь для птиц или точил нож, кто зашивал одежду… Площадка для занятий с новобранцами была почти пуста, если не считать нескольких жилистых и тощих бойцов, обливавшихся потом и выполнявших какие-то невыносимо медленные движения. Посланника поразило количество чумазых детей, бегавших вокруг воинских палаток – неужели их матери живут вперемешку с воинами? Или сами – воины? А как же дисциплина? – и странного вида людей, водящих хороводы или кружащихся просто так, подставив лицо солнцу. Лохмотья их развевались, и некоторые бродили по вытоптанному кругу, повторяя непонятные слова. Солнце стояло в зените. Люди не выказывали ни малейшего желания бросить это бесполезное дело, забиться под навесы или прикрыть свои дурные головы.

Приблизившись к главному шатру, посланцы остановились. Их окружила плотная толпа любопытных – кто-то уже пытался содрать блестящую пряжку с рукава солдата, а кто-то – потянуть за копье, потрогать стремя посланника или чего-нибудь вытребовать в подарок. Вокруг прыгали и бесились отвратительные и буйные дети, протягивая к страже ладошки и распевая «медяков, медяков»! Шум нарастал, подобно шуму водопада, и даже птицы начали беспокойно подпрыгивать, рискуя сбросить всадников.

Лицо посланника было бесстрастным. Он то и дело напоминал себе, что в таких делах необходимо сохранять спокойствие.

Наконец толпа хоть немного успокоилась, и какой-то визгливый голос вопросил:

– Чего тебе надо?

– Чего тебе надо? Надо? Надо-надо-надо, а? – тут же подхватило еще два десятка голосов.

– Я! Пришел! Говорить с Сэиланн! – громко повторил упрямый посланник, зная, что ни при каких обстоятельствах ему не должно терять лица.

Вперед вышла высокая полная женщина и смерила его взглядом.

– Прежде чем говорить с Сэиланн, ты будешь говорить со мной!

Посланник растерянно кивнул.

– Спешивайся! – рявкнула женщина. Он послушался.

– Они пусть останутся в стороне!

Посланник не произнес ни слова. Он махнул рукой своей свите, приказывая отойти и ждать, и проследовал в проход между палаток за женщиной, увешанной десятком драных узорчатых покрывал.

– Прошу прощения за столь холодный прием, – вежливо сказала она. – Тебя там не помяли?

– Нет, благодарю – сердитый посланник решил тоже перейти на «ты», благо перед ним была не знатная особа. – Я прибыл с письмом от его священного величества. Он был настолько добр, что послал к вам меня, исполняющего для него важные дела, и письмо, в котором подробно описаны условия, на которых вы….

– Сдадимся? – прервала его Эммале. – Разойдемся? Или что?

– Вы распустите армию, вернетесь по домам, займетесь делом, – со вздохом начал перечислять посланник, оставив высокий слог. Похоже, эта дурная девица – совсем из простых и не понимает языка дипломатии. – Все награбленное вами будет изъято и отдано в казну для возмещения убытков, которые вы нанесли империи. Той, что носит имя Сэиланн и объявляет себя богиней, будет предложено сдаться на особых условиях и продолжить жизнь, служа императору. Наградой за это будет жизнь для всех, кто еще останется жив. В противном случае…

Она выслушала условия сдачи и внезапно перебила его;

– О! Я забыла тебя спросить. А как твое имя?

– Мое имя сейчас ничего не значит! – с гордостью произнес посланник; так сказал бы любой, кто говорил по личному поручению Его священного величества.

– Значит, и все остальное ничего не значит! – радостно хохотнула Эммале. – Как я буду разговаривать с тобой, если у тебя даже имени нет? Одна империя осталась.

Она вынула из кармана какой-то корешок и начала жевать.

Посланник окончательно перестал понимать, как эта гибра оборванцев целых полтора года могла так изощренно трепать империю за подол, исчезая и появляясь. Как они захватывали поселки, как они брали дань с высокородных семейств? Неужели они не понимают, что начинается настоящая война!

Он высказал эту идею женщине и тут же натолкнулся на полное непонимание. Оно было таким полным и выражалось так старательно, что ему пришлось ее прервать.

– Неужели вы думаете, что можете спрятаться хоть где-то? – фыркнул он. – Куда бы вы ни ушли, вас настигнет армия его Священного Величества! Не лучше ли получить прощение и разойтись по домам, пока не поздно? Разве можно по доброй воле проводить жизнь среди каких-то оборванцев?!.

– Да ты посмотри! – Эммале дожевала корешок и ткнула пальцем куда-то в сторону палаток. – Нас больше, чем вы можете сосчитать! Ты что, не видишь? Зачем нам расходиться? Нам весело!

Посланник почувствовал, что его терпению приходит конец.

– Я вижу. Это еще один повод сказать о том, что вы объединились незаконно – повторил он. – Его священное величество снизошел до того, чтобы послать к вам гонца, да еще такого, как я. Он требует от вас сдаться и сложить оружие. Ему все равно, десятеро вас или десять тысяч.

– Но сейчас мы только защищаемся. Мы ни с кем не воюем. Сюда приходят все, кто желает принести свой труд богине. Мы поклоняемся ей и следуем ее закону, танцуем солнечный танец и повторяем ее слова. Единственное наше оружие – это гнев богини и руки ее учениц. Что здесь не нравится Его священному величеству?

– Маги погибли за свою гордость и за свою жадность – наставительно напомнил он. – Вы слишком многого хотите. Власть – не дело презренных колдунов.

Пролетевший мимо зубастый задел его шапку жестким крылом и чуть не сбил ее.

Эта ужасная женщина предпочитала не упоминать о своих новых отрядах, вооруженных копьями и иногда – ружьями. О грабежах. Об отбитых повозках сборщиков налогов. О раздаче ненужного войску имущества кому попало. О заколдованных неиссякаемых колодцах, засыпанных по указу, которые после прохода этой сумасшедшей кодлы снова открывались для всех. О взятых городах… Она даже не хвасталась… Какое откровенное хамство!

– Вам нет нужды защищаться – из последних сил повторил он, теряя терпение. – Вам нужно просто разойтись. Думаете, я не знаю, что вы здесь готовите? Еще год-два – и, вопреки императорскому указу, отсюда разбежится чуть ли не десять тысяч магов, подрывающих основы империи! Это незаконно! Разойдитесь по домам, иначе Его священное величество пошлет отряды, чтобы вышвырнуть вас с этой земли! Сейчас к этому относятся по-хорошему, не то, что в старые времена.

Он зачитал по памяти:

«…если какой-либо житель открыто или тайно выступит во главе вооруженных людей против Его священного величества, то совет не посчитает, что за такой поступок следует судить, как за государственную измену, но полагают, что виновного надо судить лишь за уголовное преступление или правонарушение, согласно законам страны, которые действовали в прежние времена, и согласно тому, как этого требует его дело»…

– Но если вы не сдадитесь, карать будут сурово! Ваша магия запретна! Вы прекрасно знаете, что в Айдор стекаются наши войска! Как вы намерены уйти?

Он потряс в воздухе свитком указа.

– А где здесь маги? – невинно спросила ужасная женщина.

У посланника дух перехватило от такого нахальства.

– Ваша богиня открыто учит старому ремеслу самых последних, даже… даже любых деревенских дурачков! – он ткнул пальцем в какого-то верного, который уже третью мерку кружился на пятачке утоптанной земли, достигая состояния отсутствия. – И раз это известно всем… Вы морочите мне голову? Вы думаете, вы можете оставить в неведении императорского посланника? Чем быстрее я доберусь до Айдора, тем быстрее вас сотрут с лица земли! Если вы разжигаете войну, вы быстро добьетесь своего!

– Слушай – удивленно воззрилась на него Эммале. – Да ты с ума сошел!

И внимательно посмотрела по сторонам.

Толпа уже разошлась, но неподалеку шли какие-то дети. Они подбежали к важным персонам, взялись за руки, закружились и запели.

– Господин сошел с ума и сыграл в два-один! – запели дети. – И к нему домой явился незнакомый господин! И господин сошел с ума и сыграл в два-один!

– И к нему домой явился незнакомый господин! – подхватили несколько взрослых, всегда готовых сыграть в любимую игру. – И господин сошел с ума! И сыграл в два-один! И к нему домой явился незнакомый господин! Господин сошел с ума! Господин сошел-сошел-сошел-сошел-сошел с ума! А? Ага-а! Аааааааааа!

Он беспомощно огляделся.

Вокруг него крутился хоровод смуглых лиц, недобрых ухмылок, сцепленных рук, угрожающих взглядов. Проклятые оборванцы! Того и гляди съедят!.. А где же стража?

Он попробовал сбежать или вырваться из круга, но не тут-то было. Его не выпускали.

– Что вы делаете! Что вы делаете! Стойте! Что…

Хоровод становился то шире, то уже, а людей – все больше. И все они, ухмыляясь, повторяли одно и то же.

Они остановились только тогда, когда он упал на колени и схватился за голову. Хоровод распался и растворился, а сам он оказался неподалеку от лагеря, на истоптанной площадке, где торчали какие-то камни и виднелись, судя по всему, зловещие следы крови. Особенно ужасным было то, что какой-то ребенок дружески помахал ему рукой на прощание.

Уже темнело. Странно. Только что был белый день…

Судя по выражению лиц местных жителей, здесь вполне могли кого-нибудь принести в жертву. Хотя вообще-то богиням никогда не приносили человеческих жертв… Может быть, уже начали?

– Сошел с ума… Бррр… Господин чуть не сыграл в ящик… – он отряхнулся. – Ооо… Это они тут все сошли с ума. О боги, о боги, о боги… И сама Сэиланн – она сумасшедшая…

И заковылял прочь от лагеря, туда, где светились костры его стоянки, чтобы найти свою птицу, паланкин, свиту, гвардейцев и солдат, вьюки и верительные грамоты и очень быстро убраться, пока самого несут ноги.

Он нашел перепуганного слугу и двух птиц. Сопровождения своего он почему-то на месте не обнаружил. Солдаты нашлись в том оазисе, куда его любезно направляли до того – с сильнейшей головной болью, без памяти о пребывании в лагере богини. Было ясно, что нужно убегать.

– Не все ли равно, когда откочевать? – фыркнула Сэиланн, отдавая приказ сниматься с лагеря.

Через неделю пути к назначенной точке, городу Ти, Сэиланн доложили, что сбор войск в Айдоре приостановлен. По всей видимости, неисправны были проклятые летающие бурдюки, без которых славные солдаты перед магами чувствовали себя несколько неловко – так, кажется, выразилась Эммале. И, как будто этого было мало – раз за разом оказывалось неисправным оружие, пропадали запасы, заболевали птицы… Кто бы ни наводил порчу, наводил он ее так, что найти его не могли. Отправленных в другие города отрядов было слишком мало в этой части страны, чтобы справиться с веселыми странниками.

Услышав эту новость, сэи злорадно улыбнулась. До вражеских войск добрались те, кто шел вслед за Нинто. Ей обещали месяц отсрочки.

Месяц отсрочки у нее был.

Через пару дней пришло письмо без подписи. В письме была некая замечательная новость. Прочитав его, хотелось смеяться, правда, уже не так громко.

Она позвала к себе Кайса, Кейму и Эммале, сообщив им эту замечательную новость.

– За месяц… – почесали в затылке советники. – Месяц… А если они выступят на нас вместе с этими бурдюками?

– Без них – решительно заявила богиня. – Никаких бурдюков. Разве что нальют в них вина и опоят армию. Смотрите.

Она указала на две прочитанные по буквам строчки, в которых сообщалось самое интересное.

– Пока их переловят… А потом построят новые машины…

– Их не переловят. Они слишком осторожны. Те, у кого нет семей, уже движутся к нам. Жаль тех, у кого есть семьи. А армия… Там сейчас около тринадцати квар. А времени у нас – три месяца. Три, а не один.

– Три!..

Кейма почесал в затылке и предложил немедленно выпить вина, дабы воздать дань уважения смелым людям в Айдоре, восстающим против беззаконной империи.

Она вспомнила Нинто, не желавшего губить летающие лодки, и пить с ними не стала, а села в углу, глядя на них блестящими глазами, и разломила лепешку, разглядывая ее край.

Край напоминал обожженную глину, только желтую.

________________________________________

Вороны!.. Вот как трудно выбраться из дома, когда за тобой следят все подряд!.. Но сегодня ему это хотя бы удалось.

Пришлось лезть через купол, притаившись на самой верхушке башни, подождать полчаса и быстро спуститься вниз, пока сменялась стража у ворот. Через стену квартала Таскат всегда перелезал быстрее. Ради азарта следовало бы засекать время.

Эта башня, из черно-серого камня, была самой дальней из тех, в которых ему приходилось бывать. Тяжело было пробираться незнакомыми улицами, мощеными плоской брусчаткой, еще тяжелее – заросшими руинами, где пахло сыростью, но видеть кости хозяина башни – зрелище во сто крат тяжелее.

Труп, от которого теперь остались обглоданные кости, был брошен на верхней площадке разрушенной обсерватории, чтобы птицы с кожистыми крыльями расклевали его. Когда Таскат перевалил через драконий гребень парапета, минуя разрушенную лестницу на верхний этаж, его встретил взгляд пустых глазниц: хозяин смотрел на него, улыбаясь оскаленным беззубым ртом, и кости его рук тянулись к небу, потому что один камень выступал из кладки точно под лопаткой скелета, не давая руке опуститься.

Второй рукой скелет указывал вниз.

Таскат аккуратно поздоровался и осмотрел примитивный, но на редкость хорошо сделанный телескоп. Линзы не были разбиты, и поворотный механизм все еще работал: точно выверенный медный рельсовый круг был забит листвой.

Выламывая камни, сквозь кладку пробивалась местная растительность, оплетая металл и присваивая отвалившиеся мелкие части: когда-нибудь, подумал он, скелет встанет, оденется в зеленые одежды и пойдет гулять по лесу, с каждым шагом обретая все больше плоти. Лес щедрый, лес подарит ему вторую жизнь. Нужно только подождать немного.

Он поклонился, вздохнул и спустился по лестнице, не тревожа костей.

Чтобы немного отдохнуть, не обижая при этом хозяина, он спустился на нижние этажи и сел, упираясь ладонями в теплые камни: кто видел бы, тот сказал бы, что люди так не сидят.

Его мучили несколько вопросов.

Кто спал в моей постели? Непонятно.

Кто делает это все? Кто следил за мной и зачем? Тоже непонятно.

Зачем, во имя всех богов, убивать людей, которые строят столь сложные механизмы, опережающие развитие здешней науки, дополняя ее неизвестными ранее способами? Впрочем, это жестокость, но, говорят, не бессмысленная. Бессмысленно ее повторение – во всех землях, во всех странах хоть раз да случится такое. Его земля, его страна такого никогда не знала.

Сплошные загадки на каждом шагу. Некоторые превращаются в риторические вопросы.

Сегодня ему очень хотелось петь.

По известным причинам в его нынешнем доме этого делать было нельзя. Человек, поющий таким резким голосом, да еще хэлианские песни, не вызвал бы сочувствия даже у Арады. Попытка что-то подобное сделать во дворце повлекла бы за собой смертную казнь. Или, что еще хуже, внимание любителей безумств. Но как, как без этого обходиться, если сейчас ночь, а в небе луна! Он чувствовал силу здешней луны – она властвовала три дня в месяц. Всего три дня, и целых три дня без песен, среди загадок, отвратительных людей и без всякого приличного общества…

Самым приличным обществом были бы те, чьи кости сейчас были брошены на корм зубастым.

Разве это видано – бросать мертвых на поживу орх?

И он запел над этими костями. Мертвых надо хоронить. А если нельзя хоронить, то хотя бы почтить их память.

Он знал – в разрушенной башне этого было делать нельзя, но и дома, под внимательным взглядом сотни наблюдающих глаз, об этом не могло бы быть и речи. А здесь что, кто-то есть? За полгода башню заплели буйные молодые побеги до самой крыши. Подумают, что здесь завелось ужасное чудовище, и будут обходить стороной старые кости, оставленные зубастым падальщикам на верхнем этаже.

А, пусть тут все хоть обвалится!

Рот его открылся широко, обнажая клыки. Таскат пел долго, старательно выводя высокие ноты и заканчивая их откровенным хрипом, выбирая на своем языке все более ясные и выразительные слова, ругая жизнь за то, что отдалила его от соперников, проклиная тех, кто губил ученых и детей и глубоко зарывал клады, восхваляя прелесть женщин своей земли, недоступных для него более никогда, и жалуясь на судьбу, жалуясь так горько, как только мог. Танец его напоминал движения змеи: он вцепился ногами в деревянный брус, подпиравший галерею, и раскачивался так, что летели мелкие щепки. Пугать лесных жителей, если бы вдруг они заявились сюда, он не хотел – песня его была страшна для неподготовленного слуха любого аар, но и любой житель Хэле имел на нее полное право.

Жизнь проклята! – говорила его песня. – Жизнь потеряна!.. – и это удивительным образом сходилось со всем, что пришлось испытать здешним жителям, которые не смогли жить и не смогли умереть так, как живут и умирают мирные люди в мирной земле.

А Таскату в пылу искренней жалобы сейчас казалось, что его судьба не менее горька, и он выводил свою песню все громче.

Уау-у… – разносилось, отражаясь от стен, громкое эхо, заставляя шерсть вставать дыбом. – Уау-у-ийя… Ауи..

Господину посланнику было очень и очень плохо. Но вскоре он успокоился.

Песня, которая теперь зазвучала в полную мощь и казалась ему прекрасной, прервалась оттого, что затуманенные от напряжения глаза Таската уловили какое-то движение на соседней стене. Ящерица, решил он, но ящерица скрылась бы, промелькнув молнией по черно-синему камню. И все черные большие ящерицы – водяные, а здесь только мелкие зеленые ящерицы и здоровенные насекомые, но…

Да это же трещина!

Вот дела, подумал он. Как бы на голову чего-нибудь не свалилось от необдуманного крика! Но тут у него в глазах прояснилось, и Таскат понял, что трещина довольно глубока, а из нее выглядывает край чего-то коричневого, твердого, похожего на сильно поцарапанный футляр.

Не веря такому чуду, он медленно подкрался к стене, боясь, что камни обрушатся, протянул руку и быстрым движением схватил таинственный предмет.

Блоки стены закачались.

Сам не помня, как, Таскат оказался на другой стороне, судорожно прижимая к себе деревянный ящичек, к которому было привязано обрывком грубой разлохмаченной веревки какое-то письмо. Когда грохот утих, он вздохнул, отряхнулся, сбрасывая оцепенение, и побрел к тому месту, где с некоторых пор был устроен тайник – старый каменный круг с плоским жертвенным камнем отлично для этой цели подходил, а хранить бесчисленные мелочи, добытые в заброшенных башнях, было попросту негде.