___________

Море было видно с этой горы едва-едва.

Поэт и дорогой друг сидели в небольшом кабаке, памятном поэту по прошлым похождениям. Хозяин заведения когда-то так привык видеть поэта в роли нищего у дверей, что целых две секунды стоял, не моргая, пока не заметил присутствия дорогого друга.

– Мне как обычно, – сухо обронил друг, величественно продвигаясь к большому столу у окна. Хозяин заметался, не зная, что и думать. – Нет, не собирай нам корзину. Мы хотим остаться здесь.

– Да, да, конечно! Конечно! Осмелюсь спросить… Вы кого-то ждете?

– Нет. Нас двое. Прошу нас не беспокоить.

Хозяин только горестно вздохнул. На сегодняшний вечер пропало шесть мест за самым лучшим столом.

Они заказали что-то, о чем поэт даже и не слыхал до сегодняшнего дня, и уселись, разглядывая вид на море за большим полукруглым окном. Стекло в окне не разделялось никакими перегородками, было толстым и слегка искажало вид. Поэту казалось, что он смотрит на мир из-под синей-синей воды, лежа на дне, разглядывая недоступную, другую, еще более синюю воду. Это настраивало на особенный лад.

Посередине зала, на площадке для боев, под стеклянным колпаком сражались две огромные многоножки.

– Ставьте на моего! – посоветовал рыжий горец, обходивший столы. – Я их сам развожу, они не дикие.

Дорогой друг поморщился и уставился в бокал с кислым красным.

Скуты были чудо как хороши. Таких больших скут еще поискать. Их гибкий панцирь отливал красным, а усики были такими длинными, что поэт мысленно сравнил их с длиной девичьих волос. У того, на которого показал скутовод, один ус был обломан, но он не сдавался, стараясь перевернуть противника, чтобы куснуть за брюхо.

Интересно – подумал поэт. – Есть ли разум у скуты? Хотя разум и хитрость – разные вещи.

– Как зовут твоего молодца? – спросил он.

– Сахал – подмигнул ему веселый владелец. – Он мне столько денег заработал, что я его так и зову.

На поэта нашло вдохновение. Он сорвался с места и заорал изо всех сил:

– Сахал – дерьмо! Сахал – дерьмо!

Повисла тяжелая тишина.

К нему тут же повернулось несколько озабоченных лиц, а дорогой друг, подносивший ложку ко рту, подавился рубленым мясом. Владелец многоножки громко расхохотался.

– Да как ты смеешь! – рыкнул какой-то кузнец и сунул поэту кулак под нос. Люди начали постепенно расступаться, давая место для драки.

Сейчас будет интересно – сообразил поэт и приготовился к упражнениям в философии. Дорогой друг отодвинул тарелку и начал вставать.

– Да он же проигрывает – спокойно объяснил владелец насекомого и аккуратно отвел чужой кулак в сторону. – Вот он и орет. Он деньги теряет, да? Будет надо – сам побью. А ты чего тут ходишь, добрым людям развлекаться мешаешь? А?

Кузнец постоял немного с поднятым кулаком, но кулак почему-то его не слушался. И остальные конечности слушались плохо. А голова начинала гудеть, как пустой котел. Может, вчерашняя брага виновата? Или сегодняшнее вино?

– Пойди освежись – дружески посоветовал скутовод.

– Пойду… – растерянно сказал кузнец. Он протолкался к выходу и исчез в толпе. Толпа уже не обращала внимание ни на что, и все пялились на драку под куполом – там многоножка по имени Сахал извивалась на песке, ужаленная второй многоножкой, не обладающей громким именем.

– Опять проиграл… – вздохнул владелец, оглянулся, не смотрит ли кто, и щелкнул пальцами. Сахал перестал корчиться, отполз в угол и свернулся там в клубок.

К ним подошел второй участник состязаний и хлопнул владельца по плечу.

– Заколдованный он у тебя, что ли? Его столько раз жалили, а он все живой…

– Ага, заколдованный – хмыкнул скутовод. – А еще на нем холодный панцирь и на всех лапках красные башмачки. Ну, не знаю я! Все спрашивают…

– Да ладно, пойдем выпьем… А эти друзья – они с тобой? Или это уже не друзья?

– Со мной. Но они вроде как собираются по домам.

Дорогой друг величаво кивнул и обернулся к слуге, который уже стоял поодаль с плащом в руках.

– А, ну и ладно… – проворчал победитель и ухватил горца под руку.

Удаляясь, скутовод обернулся и еще раз подмигнул поэту, помахав ему рукой. Смотритель уже убирал многоножек в деревянные ящики, надев толстые кожаные перчатки.

Увидев по дороге лоточника, на подносе которого лежали непонятные листки, дорогой друг потянул Четвертого в сторону. Лоточника сопровождало два вооруженных копьями солдата. Лоточник громко закричал что-то непонятное о ростовщиках, которые ссужают деньги под грабительский процент, и о том, что теперь можно вложить деньги выгодно, богатея с каждым днем! Доверяйте своему правительству!

Он кричит, как пророк – подумал поэт и почему-то полез в карман за медной монетой. Но дорогой друг уверил его, что это – жулик, он чует их за две мерки, а ты, уважаемый и драгоценный, перестань уже шутковать на сегодня. И так они дошли до дома.

Вернувшись домой, опечаленные счастливцы разбрелись по разным комнатам. Дорогой друг зажег свою плошку, что значило «не беспокойте меня», и утешиться было нечем. Кровать была не застелена с прошлой ночи, а одеяло сползло на пол. Поэт растянулся на своем скрипучем ложе и закрыл глаза.

…Богиня танцевала на песчаном холме, а верные смотрели.

Они стояли плотным кольцом – мужчины, женщины, дети – и глядели, не отводя глаз. Любой, кто видел танец богини, замирал, не в силах оторваться от зрелища – и стоял столько, сколько она могла танцевать, никуда не уходя, смотрел на нее, как дитя на огонь, терпел голод и жажду: а, казалось бы, просто женщина танцует, смотрит в небо, открытыми глазами глядит на солнце.

Ученицы послушны. Ни песчаная буря, ни смерч не коснутся замка, не закончится вода, не придут болезни, а порукой всему – танец богини.

Они видели, как развеваются покрывала, как улетает по ветру шарф, которым кочевники заматывают лицо. Руки двигались плавно, ноги не знали усталости.

Ветер крутил ее, ветер поднимал ее, как перо, вел, не разбирая дороги, и кружил, оставляя на месте. Ветер подхватывал ее, пел песню, и пел тот звук, который издает рождающийся смерч, и в такт ему двигались худые руки богини.

– Нннн… Ай-я… Айя…

Слабый голос богини был едва слышен, и верные стояли очень тихо.

Ее кожа еще больше потемнела за время скитаний, остриженные волосы отросли. Она заплетала их во множество коротких косичек, болтавшихся по сторонам ее круглого лица.

Одна сандалия слетела, потому что лопнул ремешок. Скоро придет черед второй, но богиня не замечает, богиня танцует – рен, ди, да, айну, богиня танцует – эн, диан, эн, рей дидан, эй, ех, богиня танцует, обнимает ветер на закате, обнимает все летящие ветра, кружится в лучах заходящего солнца.

Скоро кончится день, и сэи ляжет на песок, раскинув руки. Ее оставят и уйдут, потому что нельзя тревожить сэи, говорящую с землей, оставят флягу с водой и свои следы, которые заметает ветер.

Человек не в силах вмешаться в разговор богини и ее могущественных братьев – воды, земли, огня; но человек может помочь – и скоро вокруг палаток закружится священный хоровод, отвечая силам земли, долгим хором убеждая землю и ветер, и один настойчивый верный, а то и несколько верных поодиночке смогут завтра простоять весь день, глядя на солнце.

Смерч остановлен, вода найдена, войско победоносно, люди здоровы.

Богиня проснется, утрет воспаленные глаза, сбросит вторую сандалию.

Она пройдет по обжигающему песку туда, где оставлена фляга, поднимет ее из песка. Ветер пройдет сквозь нее, когда она сделает первый глоток, и скажет ей несколько строк в утешение.

Богиня может все. Она может одна дойти до лагеря, отвечая на приветствия людей. Она может и войти в свой шатер, где пусто, и только верная подруга постелит ей постель.

Она ляжет на ворох перьев, закроет глаза, и перед глазами все начнет кружиться – эн, рей, диан, эн, рей, дидан, рей, ех, три оборота направо, шаг, раскинуть руки, любить весь мир, обнимать ветер.

Голова кружится.

В ушах звенит, звенит, звенит колокол солнца, перебивая ту колыбельную песню, которую поет ей подруга, и гладит руку, и уговаривает остаться.

…

Таскат покидал дом высокородного господина Илла, стараясь, чтобы никто не заметил его. Он был очень и очень опечален.

Господин Илл отказался с ним разговаривать вовсе. Он так старался, что закрылся в кабинете и принял яд, а когда Таскат при помощи слуг вскрыл дверь и накормил господина противоядием, было уже почти поздно. Бедный господин все же поверил в благие цели посланника, раз уж тот пришел сам по себе и излечил от отравления.

Он проклинал болтливый язык прекрасной Арады. А ведь как этот язык был полезен в других случаях! Но почему, черт побери, ей захотелось припугнуть именно этого поклонника чьими-то острыми зубами и когтями, пусть он даже и решил, что это фигура речи! Арада отказывала ему не менее трех раз. И каждый раз грозила, что придет высокородный Таскат. А ведь высокородный Таскат грозен не этим. Он грозен тем, что сам император чуть ли каждую неделю зовет его в гости… Если такой гость стучится к вам в двери, а вы трус и имеете несколько тайн – что вы будете делать?

Противоядие подействовало, господин Илл успокоился, начал отвечать на вопросы, и тут в дверь некстати вломилась ожидавшая посланника внизу его собственная стража…

Кто просил этих идиотов, этих идиотских сороконожек, этих… сорокоруких ноженосцев… вмешиваться? Впрочем, понятно, кто-то ведь попросил. Кто их первый господин?

Ах, что это я. Ах, какой скандал. Нет, нет, что вы, слуги не могли бы нарушить приказ. Слуги опять подумали, что господина убивают, благодарите землю за таких слуг… Благодарите землю…

Скорее всего, скандал продлится недели две, а его отлучат от двора. О боги…

Усилием воли он перестал скулить о потерянном положении любимца и счастливчика и задумался о важном. Опальные маги, по словам покойника, были в городе и скрывались от стражи и рассерженных жителей в одном из домов в середине улицы Хайбурх – о, которой из трех? – куда нельзя было отправиться прямо сейчас. Это ужасно раздражало посланника. Две улицы Хайбурх и один переулок. Нет, убитый господин Илл был убит не просто так, не по дурости. Все зависело от того, выполнял ли убийца посторонний приказ. Или действительно попался такой глупый охранник? Защитите бедного хозяина, которого мы любим больше жизни? А почему бы не без последствий?

В одном случае посланнику выпадала бы смерть, в другом – домашний арест на неопределенный срок.

Он вернулся к себе в башню, дождался визита стражи, напомнил им для проформы, что он – жертва, а не убийца, и начал вдохновенно врать о запутанных любовных делах и о том, как ужасно, когда слишком усердный стражник прерывает дружескую беседу ударом длинного ножа. Пусть даже дверь была взломана, что с того?.. Господин пытался отравиться, а я пытался спасти его. Взгляд прекрасной, но неверной дамы заставил его пойти на это, но я, одолев свою ревность, поспел вовремя, а вы…

Через несколько мерок день закончился.

Неожиданно все обошлось лучше, чем он думал. Его пригласили присутствовать при казни виновного стражника, принесли извинения, сменили охрану целиком и, наконец, оставили одного.

Таскат написал письмо Ро-мени, мысленно куснул себя за хвост в целях разрядки и лег спать, не переодевшись.

На этой земле слишком много идиотов, думал он.

В эту ночь ему не снился никто. Он устал.