Выходя ранним утром из спальни в поместье своей драгоценной дамы, где его прятали на ночь, Таскат потянул носом и почуял нечто необычное. Он заторопился на улицу – и был вознагражден.
– Я – в академиках! Я – в академиках! – веселый вопль Арады настиг его на пороге. – Смотри!
Это было до такой степени необычно, что он чуть не сел. Арада очень редко вела себя, как девчонка, а уж кричать от радости ей было вовсе несвойственно. Но вот она – бежит бегом от ворот и потрясает каким-то листком, и лента с футляра, из которого был извлечен этот листок, валяется в траве. Пренебречь помощью слуг – запросто. Прыгать и кричать – запросто. Где же тот серьезный ученый человек, с которым они ночь напролет рассуждали об особенностях жизни в разных землях?
Хотя, если этот человек громко кричит «я» – значит, вот она, эта серьезная ученая дама.
Таскат подхватил Араду на руки и закружил ее в воздухе под деревьями.
– Академики – это как?
– Это так. Мое членство в Академии истории и культуры – вопрос решенный. Они возились с этим два года, и теперь я могу… Я могу! Они издадут любую мою книгу под своим покровительством, я смогу преподавать, я смогу набирать учеников из высокородных! Я почти как маг в башне! – Она рассмеялась.
Он отнес ее в дом и усадил на стул. Арада взяла расческу и стала торжественно причесываться, выбирая из волос пыльцу и семена.
Таскат был растроган. Если кто-то при дворе заслуживал такого звания, то это была именно Арада. Монография о старинных обычаях окраинного населения Аре, единственная прочитанная им действительно умная книга за два года, была не единственным ее трудом, который успешно расходился бы в среде образованных людей. Хотя – как он мог оценить эту среду? Разве что по нескольким занудам, специалистам в области экономики и горного дела. И еще по той реакции, которую вызывало у них имя Арады…
Впрочем, к воронам эту, так сказать, реакцию. Известность – это известность.
– Есть еще один вопрос – задумчиво сказала она, проводя расческой по длинной черной пряди. – Новость важная и приятная, господин посланник, и я ждала только подтверждения, но один вопрос все же остается. Понимаете ли, я пребываю в глубоком отчаянии, начиная со вчерашнего утра.
По ней не было заметно, что она в отчаянии, но он всем видом выразил готовность помочь: сел перед ней на корточки и учтиво склонил голову набок.
– Все, кто будет присутствовать на этой церемонии – покачала она головой – будут в платьях, сшитых с помощью старого ремесла, хоть это и запрещено. А мой портной – пропал…
– Это же запрещено – хотел сказать Таскат, но тут до него наконец дошло. Не всякий указ выполняется буквально. А уж этот… Самый шик под носом Его священного величества и Сахала блеснуть легким неповиновением, не считая потом никаких последствий. Пострадать может разве что портной, которого вычислят, допустим, по магическому следу. Но не высокородная дама.
Ему стало несколько не по себе, а потом – даже как-то противно, и, почти помимо воли, неожиданно для себя, он, прокашлявшись, сказал:
– Давайте лучше я вам его сошью. Потому что это ужасно.
– А что ужасного? – обиделась Арада. – Или вы умеете шить лучше, чем люди, для этого предназначенные судьбой? Родился в семье портного – работай портным! Ужасно не это, а то, что ремесло пропадает. Их иногда приходится вытаскивать из таких трущоб, что… А потом еще говорят, что мы платим недостаточно!
– Я умею! – торопливо соврал Таскат. – Я все умею. Вы только дайте мне, из чего. Потому что… В общем, я не буду вам объяснять, но у меня гораздо лучше получится.
Арада призадумалась.
Судя по ее виду, перед ней проплыли одна за другой великолепные картины: вот она входит в залу в чем-то таком, чего нет ни у кого, и великолепно ей подходящее платье окутывает ее невесомыми волнами: вот она плывет по лестнице, и за ней тянется шлейф легких, но неизвестных никому духов: вот она небрежно роняет в разговоре – «Я уговорила на эту шутку такого человека, такого человека!»
– Согласна! – и она немножко покружилась на месте. – Это всех убьет наповал. И имейте в виду! Я хочу вот такое, как у…
– Нет, нет – перебил ее Таскат. – Ни слова. Я уже знаю, что вам подойдет. Повернитесь боком, выпрямитесь… Вот так. А теперь еще одно изображение… Я набросаю эскиз… Если хотите, можете отпустить меня немедленно, чтобы я успел. Ведь это будет завтра?
– Завтра, завтра! Утром! Впрочем, если вы не справитесь, то ничего. У меня припасено на всякий случай одно парадное одеяние. Но оно… как бы это вам объяснить… того вида, который был в моде пять лет назад… Я в нем буду выглядеть, как пустынная прыгающая улитка.
О боги, там есть еще и улитки.
Таскат понял, что влип. Оставалось только справиться. Он вежливо отклонил все прочие вопросы, принял из рук дамы инструкции и материал, принесенный двумя служанками – чего только стоил ворох тончайшей паутины, предназначенный для верхнего платья! – приказал погрузить его в коляску Арады и собрался к себе – выполнять неожиданный план.
– Только вы уж постарайтесь! – прошептала ему на ушко Арада.
– Запросто – ответил он.
Дома его ждала большая работа.
Выкройку ему удалось рассчитать довольно быстро – умная машинка справилась со всем, и ей достаточно было объемного изображения Арады. Но нитки!..
Нитки путались, рвались, не пролезали в иглу. О боги, он никогда в жизни не пробовал…
С ножами у господина посланника всегда были хорошие отношения, но для кройки пришлось как следует заточить длинный ноготь мизинца, чтобы деликатная ткань не рвалась, а послушно укладывалась в нарисованный на полу голографический прямоугольник. Она не плавилась. Прожечь материал с помощью линзы Таскат не рискнул. Маломощный лазер прочертил бы на полу нечто невиданное.
Хорошо, что материала было с запасом: он, материал, был на редкость неподдающимся. Он мялся, крутился, укладывался складками, но Таскат напомнил себе, что он важный человек на задании, а не какой-нибудь эн-тай на отдыхе в горах, и решительно покорил сопротивляющиеся тряпки.
Верхнее платье поддалось быстро. Нижнее – с большим трудом: оно все состояло из каких-то геометрических фигур, которые нужно было собрать в сложном порядке. Оказалось, что если вывернуть отрезанный кусок ткани, отрезанный сбоку, а потом пришить обратно, объем уменьшается. Если проклятую ткань нужно было собрать складками, ее стоило сначала прошить крупными стежками. А уж если надо подчеркнуть грудь, которых у этих людей почему-то всего две…
Жизненно важно было не перепутать материал, из которого делают белье, и материал, из которого делают рукава. Хорошо хоть, на изготовление дамской верхней калли ушло не так много времени. Все застежки и боковую пряжку ему пришлось, ругаясь, срезать с собственного гардероба – он о них не позаботился, а покупать по дороге или посылать слуг было уже невозможно.
Тем не менее, платье выходило красивое. Верх был готов еще в полночь, но вот юбка… Юбка!..
Скроенная умной машиной юбка, состоящая из бесчисленных полос, сдаваться совсем не собиралась. Если бы он мог вспотеть, он бы вспотел.
Так или иначе посланнику удавалось делать одинаковые стежки, которые были длиной примерно ноль целых три десятых сантиметра, но на трехтысячном стежке глаза и пальцы у него заболели.
К рассвету он понял, что просчитался. Компьютер был глубоко неправ, рассчитывая время пошива. По комнате, мало чем отличаясь от драпировок, прикрывающих каменные стены, валялось несметное количество лоскутков, лоскутьев и два полотнища, на которые Таскат смотрел с подозрением. Руки уже дрожали, и было совершенно ясно, что с заданием он не справился. Это вызывало глубокое отчаяние.
Но тут до него дошло.
Юбка бывает еще и другая… Нет, не хэлианская, не та косая мужская юбка, которые все носили до недавних времен. Есть же нормальная женская одежда для людей здешнего вида, изобретенная совсем в другом месте, и она отлично подойдет Араде с ее хрупким сложением. Длинная, не складчатая (только не это!), но разделенная на три части! А подходящий пояс у него у самого есть! И еще внизу, чтобы никого не напугать, будет это самое, собранное на шнурок… как его… которое шить, вообще-то, совсем не надо… Только подол и то, на что собирают… Тьфу ты… Рхх…
Он срочно связался с Ро-мени (известно, что человек на этой работе никогда ничем другим не занят, не спит, не ест и не пьет) и потребовал древнеземную египетскую картинку с изображением танцовщицы – как они выглядели, он почти не помнил, а времени оставалось очень мало.
Церемония начиналась к полудню. Зал был забит народом так, что негде было ступить.
Невыспавшийся Таскат стоял у колонны на галерее, и его мутило. Труд Арады был, без сомнения, достоин того, чтобы его прочесть, но почему надо опять идти на все эти ужасные сборища? Радовало только то, что платье ей понравилось. Правда, она попросила его показать изображение, которым он руководствовался, а потом целых два часа, никого не впуская, возилась перед зеркалом, но ниток и иголок не просила. Значит, все правильно.
Протрубил звонкий рожок, которым по традиции открывались заседания. Все гости, разодетые по последней моде – такого он не видел и во дворце – заняли свои места и благонравно зааплодировали. Таскат приготовился смотреть.
Великолепная Арада медленно спустилась по лестнице, окутанная ароматом, который заставил нос Таската изумленно сморщиться: что это, такое знакомое? Пока что до него не доходило.
Его удивило, что волосы ее были распущены, а на лице сияли какие-то странные линии, нанесенные светящимся порошком. Нет, не светящимся, блестящим. Никакой магии, что вы.
– Как смело… – уважительно произнес кто-то рядом. По рядам побежал шепоток.
Арада была чудо как хороша – настоящая танцовщица с фрески, разве что верхняя часть и калли этому не соответствовали. Смысл наряда, похоже, сохранен. Впрочем, к воронам эту калли. Никто не видел эту фреску. Главное – юбка! Юбка хорошо держалась на бедрах и не сползала. Открытый живот целомудренно сиял.
Она милостиво (другого слова не подберешь) протянула главе Академии руку, украшенную широким браслетом. Таскат посмотрел на это и еще раз порадовался, что ради соблюдения приличий оставил ноги почти закрытыми. Если бы на этой даме оказался костюм, исторически верный, как сгоряча предлагал Ро-мени, то никто бы не шикнул, не крикнул и не подумал о том, чтобы указать на вопиющее неприличие: почтенные господа просто умерли бы на месте.
Зал радостно взревел. Таскат запоздало сообразил, что именно он сделал, нарядив ученую даму плясуньей, и отчаянно пожелал никогда больше не выполнять ничьих желаний. Статус высокородных рушится от любого прикосновения. Эти люди способны разорвать любого, кто им понравится, просто потому, что захотят прикоснуться к нему одновременно, а одного человека на всех не хватит. А если сейчас ее выгонят и ничего не дадут?
Но глава академии, сохраняя невозмутимый вид, передал Араде круглую тяжелую железную печать, символизирующую членство. Арада приняла ее, улыбнулась, обернулась к залу и приготовилась сказать торжественную речь.
Речи не получилось.
На возвышение, опережая друг друга, лезли стражники, ученые, академики, супруги ученых, жрецы низших рангов и расфуфыренные дамы, пришедшие на праздник ради улаживания кулуарных дел. Почтенный глава обхватил Араду обеими руками и приготовился отражать натиск, отступая к дверям. «О боги! Они же ее затопчут» – подумал было Таскат и рванулся в том же направлении, но стражники быстро взяли триумфантку в кольцо, и страшного не случилось. Через минуту толпа постепенно успокоилась, и он перевел дух. Но напор усилился, а крики не улеглись.
Все, что можно было понять из этого неразборчивого гула, укладывалось в одну-единственную фразу: «Откуда вы это взяли? Откуда вы… это взяли?!»
Арада аккуратно освободилась от объятий почтенного ученого. Он встряхнулся и принял обычный любезный вид.
– Да, уважаемая, да. Вам стоило бы выдать этот знак отличия только за то, что вы пришли сюда в этом… этом…
– Одеянии – весело перебила его Арада. – Я понимаю: вы никогда такого не видели. Не беспокойтесь, я не настолько бедна, чтобы вдруг начать шить. Я умею только разбираться в своем деле. – И она скромно опустила глаза.
– Но кто это сделал? – возопила какая-то большого размера женщина, протискиваясь вперед. – Кто?!!
– Можете успокоиться – тряхнула распущенными черными волосами Арада. Я вам покажу этого человека. Вот кто это сделал! – смеясь глазами, она обвиняюще указала на Таската.
Не упасть ли с галереи? – подумал он, отступая в тень.
Толпа засмеялась и зааплодировала.
Пользуясь тем, что внимание почтенной публики перешло на другой предмет, Арада пристально посмотрела на него и беззвучно заговорила. Он присмотрелся и прочел по губам:
«…тебе еще припомню!»
На лестнице, ведущей на галерею, показались первые люди, требующие немагических деталей и подробностей. Таскат вздохнул.
После того, как Арада удалилась объясняться, а наплыв желающих выяснить все детали несколько стих (Нет, что вы, нет, я сделал это из любви. Арада так хороша, что до гроба я способен быть верным ее слугой. Нет, это была прихоть высокородного меня. Да, я все расскажу. Да, я бы хотел видеть вашего портного. Нет, я не хотел бы заняться ремеслом, что вы, я сейчас обижусь. Вам нужен мой вызов? Какая неудачная шутка. Ах! Эта женщина заставляет меня забыть о своем положении. Нет, это был единичный случай, а как это делается – вообще секрет: да, специального человека у меня нет, я просто иногда так коротаю время, свободное от концессии и вращения в высоких кругах, приближенных к Его священному величеству) … – Таскат был готов провалиться сквозь землю, только бы не видеть этих, без сомнения, замечательных людей. Но, к счастью для него, пришло время торжественного обеда, и, хотя никуда уехать было нельзя (по традиции в Академии нужно было провести целый день), после трапезы Таската ненадолго оставили одного. От любопытных у него кружилась голова. Более того – от еды его тошнило.
Курительная комната и чисто мужское общество – вот что мне поможет! – решил он. И отправился в курительную комнату. Символически курить.
Чисто мужское общество его удивило.
Кого здесь только не было: разойдясь кучками по углам, шумели и шептались и ученые, и жрецы, и даже писатели. Да, академики – академиками, но на его родине такое разнообразное и деловитое сборище можно было увидеть разве что в хорошем кабаке. Ошеломляло количество верноподданных и патриотически настроенных людей. Он был совершенно не готов увидеть здесь маститого писателя, готовящего одновременно объемный труд о всемирной истории и книгу о великих целях новоявленного жречества.
Здесь был и издатель единственной нынче столичной газеты. Он жаловался на то, что листки печатать немодно, типографии обанкротились, не в силах выполнять государственные заказы, за которые, видите ли, еще надо платить… а воск нынче слишком дешев – и, ведь если его слегка поднять в цене, то среди высокородных будет пользоваться спросом личный выпуск новостей, доставляемый прямо в дома – на бронзовой подложке и точно к сроку!..
О боги! И эти люди вершат дела в империи? Лучше уж эти, как их, пляшущие на улицах старики и безумные люди в разноцветной одежде.
Поставив одну ногу на подлокотник кресла, писатель начал вдохновенно читать, размахивая измятым листком:
«Твоя Родина – Империя, люби её превыше всего и больше в деле, чем на словах!
Враги Империи – твои враги, ненавидь их от всего сердца!
Любой собрат по нации, даже самый бедный – это частица Империи, люби его как самого себя!»
– Правильно! – подхватил толстый виноторговец, супруг ученой дамы. – Под лежачий камень вода не течёт. Только решительными действиями истинный человек может завоевать свои законные права! – и захлопал в ладоши.
– Да! – воскликнул жрец. – Надо крепко верить в будущее – только тогда мы сможем им наконец овладеть! Откуда все беды? От нашей нерешительности, от нашей жертвенности, от разрушения нравственности! От нашего слишком уж терпимого характера!
«Интересно, что он цитирует» – подумал посланник. Где-то он уже слышал этот голос. И эти имена ему называли.
– Но, может быть, все беды от воров? – подколол его Таскат.
Жрец воздел очи горе.
– Это исключено! У нас очень богатая страна. Невозможно столько украсть, чтобы развалить всю нравственность. Да, чиновники берут взятки, но виноваты не они. Все беды знаете от чего? От мужеложства! От политиков и от мужеложцев!
– То есть как? – поперхнулся Таскат. Его бедная голова никак не могла связать одно с другим. О чем это? Он говорит о жертвенности в любви – или о влиятельных любовниках политиков? А чем плохо? Но, насколько он знал, здесь это совсем не было популярно: тем более, как он понимал, если положение не военное и рядом есть женщины, незачем постоянно утешаться друг с другом… Так никто и не заставляет. Ну, и не все ли равно?
– Вот так вот и узнаешь, что в этой стране все-таки есть какая-то разница в любовных предпочтениях – очень вежливо сказал он. – Но где прячутся эти таинственные люди с иными предпочтениями?.. И чем они плохи? Может быть, это тоже – всем известный секрет? Я ничего об этом не знаю.
Жрец отложил трубку и стукнул кулаком по курительной плошке. Таскат вздрогнул.
– Ну как же! – рявкнул собеседник. – Раньше об этом не говорили, а теперь это известно всем! Многие советники – мужеложцы! И, вступая в мужеложескую связь, любой советник напрямую, грубо, снизу, незаконно, противоестественно добивается сверхъестественной энергии наслаждения, уродливо, неосознанно, гипертрофированно трансформируя ее затем в энергию интеллектуальных фантазий!
Таскат поежился. Откуда такой изысканный словарь у религиозного деятеля? Впрочем, они тут все почтенные ученые… Ах, да! Ольмитт! Этот голос был у того, кто вытягивал деньги Ольмитта! И что теперь с этим делать, раз он такая важная птица?..
– Политик – существо интуитивное – продолжил деятель. – Политик любого пола просто вынужден вести разнузданную, противоестественную половую жизнь, чтобы, противоестественно наслаждаясь, получать трансформированную интеллектуальную подпитку, поддерживая тем самым свой интеллект на надлежащем политическом уровне. У мужчин просто нет другого выбора, а при остановке мужеложества, то есть при остановке своего политического развития, их просто затопчут свои же политические партнеры и раздавят силой энергии падения.
– А большие политики вас, случайно, не слышат? – робко осведомился посланник. Ближайший человек, близкий по третьей степени родства к советнику Его величества, сидел на соседней скамье. Но жрец уже разошелся.
– Имея нужду в высших знаниях, но не имея возможности их употребить – тут жрец причмокнул – политик просто вынужден добывать высшие знания низшими средствами, через всю чувственную, противоестественную, незаконную сферу! Отсюда – воровство, казнокрадство, взяточничество и прочее. Спросите меня, зачем? Затем! За этим!!! Он это делает для… уестествления!.. Для получения любых чувственных сладостных энергий, хаотически трансформирующихся в энергию мышления. Хаотичность этих энергий, следующих, минуя женщин, и их непредсказуемость и неуловимость вынуждает советников инстинктивно объединяться в чисто мужские партии и отряды для создания из частного хаоса общего, более-менее устойчивого энергетического интеллектуального фона. То-то самые первые захватчики времен Войны поощряли мужеложество! Без мужеложества нынешние политики просто не смогут существовать, они существуют на его фоне, заряжаются от него умственно и эстетически, наполняют уестествляемыми свои ряды. Вот.
Таскат немного помолчал, пытаясь понять, что именно ему сказали. Он не видел никакого насилия в удовлетворении естественной потребности, если уж настала брачная пора и никто не против. Но этот человек, похоже, все связывал с насилием, даже возможные женские объятия. А зачем?..
– Позвольте… – нерешительно спросил посланник. – Так хорошо это для общества или плохо? (Жрец озадаченно посмотрел на него и постучал по лбу пальцем). И разве не все политики занимаются одним и тем же делом, и женщины тоже?.. Мир не состоит из одних мужчин! И ведь никто из советников не оспаривает власть Его священного величества. Никто не пытается никак уестествить законную власть. Зачем же…
Жрец доверительно наклонился к нему.
– Скажу вам по секрету, мы все – на своей собственной стороне. Женщины нас не понимают. Но мы – лучше, чем любые политики.
– Почему?
– Мы, если это возможно, всегда поддержим наследственную власть. И нам нужны женщины. А они – не все на нашей стороне. Они сами хотят нас… эээ… употребить. И советники – хотят. А император вполне способен употребить… нас. И нам страшно.
– Но если вас будут… эээ… так употреблять, согласно вашим словам, император или люди императора… Ведь вам же это совсем… не понравится? – с трудом находил слова ошеломленный посланник.
– Да. Именно. Именно – не нравится. Но, говоря как на духу – тут жрец наклонился прямо к уху Таската – мне бы очень хотелось сделать это самому. Хоть раз. Чтобы не они меня, а я их. Понимаете? Я – их!!!
Таскат на всякий случай кивнул, ерзая на своей скамейке, и с трудом дождался момента, когда можно будет покинуть курительную комнату и академию вообще.