Сегодня поэт торопился домой. Дорогой друг ожидал новых писем, не из Айда – из столицы, и нужно было быть с ним рядом, чтобы поддержать его, когда он их прочтет: сам Четвертый их никогда не читал. Нехорошо читать чужие письма. Но обычно имел некоторое понятие об их содержании.

О последних письмах дорогой друг ничего не рассказывал. Один раз – радовался, до того – ругался. Хорошо бы в этот раз он объяснил… Неудобно утешать человека, огорченного тайнами. И тайны не узнаешь, и утешить не получается…

Входя в дом, он понял – пришли гости, и гости нежданные: на столе – угощение, в креслах – двое, и сам старый вельможа имел слегка растерянный вид.

По тому, какой взгляд он метнул из-под ресниц входящему поэту, было ясно, что лучше уйти и не возвращаться. Но такой взгляд в любом случае означал «спаси!» – и Четвертый решил остаться. Тем более кто-то из гостей повернулся к нему и мог потом узнать в лицо. Может быть, все не так страшно, как думает дорогой друг.

– Здравствуй! Ну, что случилось, покуда меня не было? – спросил он весело, усаживаясь на соседний стул.

– Проходи, проходи… Ничего не случилось. Гости вот приехали… Знакомься, это Аллер, а это – Кедар. Мои знакомые из столицы. Приехали утром, никого здесь не знают… Ты не согласишься проводить их по городу, чтобы они испробовали нашего вина и нашего гостеприимства? Сам я для этого уже не гожусь…

– Годитесь, годитесь… – перебил его человек повыше, светловолосый. – Если я не ошибаюсь, вы писали нам, что готовы проскакать верхом на птице весь путь до границы Аре.

– Это было поэтическое преувеличение! – засмеялся в ответ Четвертый, перебивая его. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, как опасна такая цитата. – Мой дорогой друг, к сожалению, уже несколько месяцев как болен и не может пройти расстояние до ближайшей лавочки. Ему приходится посылать слугу… Или, вот – просить меня.

Он жестом фокусника вытащил из-за пазухи бутыль и радушно предложил гостям выпить. Они не отказались.

Четвертый мало-помалу успокоился сам и успокаивающе повел рукой – дескать, волноваться не о чем. Дорогой друг в ответ незаметно кивнул, но смотрел так же настороженно, как в самом начале. Четвертый повел беседу о достопримечательностях города.

– Мы считали, что мы пьем за наш отъезд – сказал тот, кто пониже, неизвестно, Аллер или Кедар. – Вы не против, если мы увезем вашего старшего товарища в небольшой отпуск от дел, в столицу? Он так давно не был там…

Дорогой друг напрягся всем телом, и на его лбу выступил холодный пот. Определенно, что-то шло совсем не так, как они предполагали, иначе бы они сейчас тут не сидели. Если бы все было как надо, они бы уже были на пути в Аре, и провожали бы их двое, но… Это другие люди.

Собирались одни, а приехали другие.

Дорогой друг говорил, что заговорщиков, или тех, кто хотя бы похож на заговорщиков, императорские службы карают беспощадно. Нет. Так просто он никого не отдаст. Никому и никого.

– Неужели вы выдержите такую долгую дорогу? – спросил Четвертый как бы между прочим. – А не прогуляться ли нам перед этим по городу? Вы, драгоценный, разомнете ваши старые ноги… Наймем экипаж и покатаемся. Я вам такие места покажу…

– Запросто – согласился то ли Кедар, то ли Аллер. Или, нет, Аллер. Или Кедар.

– Да, только прикончим этот сосуд, пока не поздно! – подхватил второй. Перед этим он уходил в комнату и вернулся с четырьмя бокалами на подносе. Поэт лихорадочно соображал, что можно исправить, пока не поздно.

– За Империю! Чтобы любить ее не на словах, а на деле!

– Да! Враги Империи – твои враги, и ненавидеть их нужно от всего сердца!

– Да! – подхватил Кедар или Аллер, наливая бокал. – Любой собрат, даже самый бедный, как этот юноша – частица Империи! Возлюби его, как самого себя!

– Да пойдем уже… – Четвертый потянул за рукав того, что повыше, притворяясь, что уже пьян. Высокий только отмахнулся. – Если вы сейчас же со мной не пойдете, я обижусь за весь город! Поймите, путь далекий, и…

– Не имеет значения – процедил тот и повернулся к сотоварищу. Тогда поэт сжал кулак и со всей силы ударил ему в скулу. Кулак не достиг цели, а поэт вдруг обнаружил себя сидящим на полу. Голова гудела, и очень болела грудь. Двинуться было невозможно.

– Засвидетельствуй! – бросил ему светловолосый. – Потом расскажешь.

Дорогой друг из последних сил выпрямился, а двое придвинулись ближе.

– Прошу вас, выпейте за нашу дружбу! – поднял бокал тот, кто принес его. – За идеалы, которые привели нас сюда!

– За идеалы – пожал плечами дорогой друг. – За мои идеалы. За достоинство.

Он улыбнулся такой улыбкой, какой не улыбался никогда, и поднял бокал в ответ.

– Не пей! – крикнул поэт, обретая голос. – Это отрава!

Он все-таки рванулся и выбил из рук незваного гостя поднос. Тот, который пониже, отшвырнул его к стене.

Потом оба прижали старика к креслу и влили в рот вино. Четвертый бессильно корчился на полу, глядя, как на губах друга выступает пена. Потом свет померк.

Его тянуло обратно, тянуло с такой силой, как будто в этом месте, оскверненном бессмысленной, грязной работой убийцы, сосредоточилась вся его жизнь.

Наверное, прошло уже какое-то время. Та же комната, те же люди, но почему-то сорвана занавеска. Край ее был зажат в руке мертвого, а две тени склонялись над ним. Поэт начал подниматься, понимая, что случилось небывалое – ему удалось воскреснуть, не уходя далеко.

Да, больно, еще как больно, но что-то надо сказать… Что-то надо сказать…

Да. Но говорить уже нечего.

– Богиня увидит вас… – произнес он неожиданно громко.

Свистнул метательный нож. Тело поэта, дважды мертвого поэта, раскинулось на полу.

Тени, осматривавшие труп дорогого друга, переглянулись.

– И здесь эта зараза… – проворчал один из них. Потом положил руку дорогого друга, уже мертвого, на подлокотник кресла и ударил тяжелым ножом. Наследное кольцо не снималось с распухшего пальца.

Так свет померк второй раз.

Поэт когда-то писал, уединяясь: