Шпионаж, выдача государственной тайны и прочие глупости считаются, как известно, государственной изменой. А потеря совести – считается?
Это сказала Арада.
Советник по военным вопросам только что вызывал ее в комнаты второго яруса и называл шпионкой, продавшей имперские секреты проклятому иноземцу ради необязательной связи. Это было очень неприятно, и Арада, вместо того, чтобы прикинуться дурочкой, вылила на него кувшин с водой, стоявший на столике. Такое серьезное дело не было бы забыто, если бы она в свое время не имела его в любовниках: мне совершенно ясно, сказала она, что дело не в какой-то там государственной измене, а в том, что господин советник боится когтей соперника и хочет повторения пройденного. Она покинула кабинет, гордо неся на вытянутых руках мокрое покрывало, и бросила его в первого встречного.
Эти неприятные истории длились уже некоторое время. Ясно было только то, что ни о какой любви речи не идет. Секреты посланника интересовали всех, а так как она была его единственным близким другом, малозначащих деталей его жизни уже никому не хватало: ни начальнику дворцовой охраны, ни господину советнику в вопросах верности, ни тому светловолосому человеку, который недавно приходил, показав печать, и вежливо расспрашивал, много ли теперь понимает посланник в обычаях Аре. Арада честно сказала, что посланник читал ее книгу, после чего других вопросов не последовало.
А господин советник по военным вопросам, давно забывший свое собственное имя, забыл еще и совесть. По крайней мере, так утверждала Арада, сбегая по тридцати двум ступеням из белого мрамора на черный пол малого зала, в котором недавно говорил речь известный поэт. А советник бежал за ней.
– Стойте! – крикнул он совершенно неподобающим тоном.
Броситься бежать – не самый лучший способ. В углу он наконец настиг ее и обнял, прижав к себе, но Арада вырвалась.
– Не смейте преследовать меня!
– А что не так?
– Вы еще смеете спрашивать, что здесь не так? После того, как мой племянник был насильно вырван из семьи и отправлен в школу для одаренных, меня не удивляет ваша наглость. Вы лично нажали на вашего приятеля в Совете, чтобы я лишилась дохода от фабрики тканей. Кроме того, эти проклятые слухи! Я понимаю, что именно вы собираетесь сделать. Не преследуйте меня, говоря о любви. Если дуэль, то дуэль. Прошу вас, действуйте первым.
– У вас родовитости не хватает, чтобы меня вызвать, госпожа Арада – оскалился он.
– Поэтому я и жду, пока вы меня вызовете – качнула она головой. – Вам, говорят, нравится представлять человека, которого вы любили, в таком виде, что…
– Прекратите! – он упал на одно колено. – Прекратите немедленно! Я дам вам содержание, я представлю вас к любой награде, издам еще одну вашу книгу, устрою место в университете! Мне все равно, куда вы денете этого проклятого иноземца с его таинственной жизнью! Не уходите! Не уходите от меня!
– Я не могу к вам вернуться. – Арада села и расправила покрывала, и он замолчал. – Поймите, если вы никогда не любили то, что не можете получить, то я… Я не могу вам это объяснить. Мне уже понятно, кого я люблю, и это бессмысленно. У меня никогда этого не будет. Сегодня он это сказал. Он не останется на нашей земле. Никогда не останется.
– Да?
– Да. А расстались мы с вами потому, что мне не нравится ваш пост, ваш рост и ваша дружба с советником в вопросах верности. Я люблю человека, который никогда не останется со мной. Его земля – чужая.
– Это правда? – он затаил дыхание. – Неужели этот урод обижает вас? Тогда у меня есть повод…
Он знал, что его давняя любовница не будет врать. Ее искренность стала притчей во языцех, та самая искренность, которая не имеет ничего общего с наивностью. Она тонко, умно и кстати применяла ее. Но то, что безнадежная любовь к этому длинному, тощему, неумелому, неказистому посланцу с другой стороны неба затмила великолепной Араде весь белый свет, приводило его в неописуемую ярость. Так можно загубить весь талант! Этот иноземец ни грана не понимает в великой игре!..
И все же…
– Нет. Не убивайте его.
– Что?
– Не убивайте его. Он не оскорбил меня. Он просто не может здесь жить. Как бы я ни старалась, он уедет. Это же все равно, что умрет.
– Неужели я не могу вас утешить по старинному праву…
– Нет.
– Но я же люблю вас! – он растерянно улыбнулся. – Если вас это смущает, давайте… Давайте будем дружить домами. Заходите хотя бы иногда. Поиграйте со мной в эти новомодные шахматы.
Она посмотрела на него с грустью.
– Хватит, господин советник. Что было, то не повторяется. И не лезьте, наконец, ко мне с вашими шахматами. Они накликают на вас беду. Вы хотя бы знаете, как переводится с небесного языка название этой игры? Правитель умер!
– Правитель… умер? – спросил советник, и губы его побелели.
– Да! А теперь уходите и не мешайте мне собираться. Мой экипаж будет очень скоро.
Она развернулась и поплыла по лестнице, храня надменное выражение лица.
– Государственная измена под видом игры… – протянул советник, глядя из окна на отъезжающую крытую коляску, запряженную рлеи. – Ну, наконец-то…
На то, чтобы отделаться от всех, желающих рискованного и серьезного разговора, ушла неделя, но за это время план Арады наконец сдвинулся с мертвой точки.
Я снова написала книгу, хотелось ей говорить всем и каждому. Я написала книгу.
Длинный труд о кризисе власти в империи был закончен. Она улыбнулась тонкой улыбкой – теперь я знаю их всех, изнутри и снаружи. Иногда даже имела доступ к тайнам их тел, что уж говорить о тайных планах!.. Ах, долгие годы…
Осталось поставить к толстому тому эпиграф, отдать переписать набело… А, кстати, вот и этот иноземный эпиграф, из книги, которую Таскат так любезно читал ей перед сном.
Что там у нас? Достаточно возвышенно? «Мой бог, сотворенный из глины»?.. И далее…
Она поставила точку. Ах, господин посланник… Вы сколько угодно можете обещать мне межземельную известность в тысячах государств. Вы можете издать ее у себя, разумеется. Каким угодно тиражом. Ваша машинка с необъятной памятью запомнит все. Но мне чрезвычайно важно, чтобы книга была напечатана именно тут, чтобы распространялась в списках, чтобы ее прочитали те люди, которым есть дело до империи!.. Какое дело каким-то иноземцам до наших дрязг? Они будут, как вы, только развлекаться. И твердить: веселое знание, веселое знание…
Скоро нужно будет собрать все листы, рассортировать, расположить в нужном порядке главы, отдать на переписку… А потом – в набор… купить печатный станок и услуги наборщиков – нехитрое дело. Хитрое дело – все остальное.
Ах, да, еще и это надо добавить, и это…
Она беспомощно смотрела на груду черновиков, которые коварно выползли из ящиков стола и погребли под собой ее четкий и простой план.
Вошедший Таскат виновато вздохнул, и она оглянулась, готовая взорваться.
– Кажется, вам надо помочь – сказал он. – Я имею некоторый опыт в подобных делах и, конечно, мог бы…
– Ах… – сказала Арада. – Ах. И еще раз – ах! Прошу вас. Переберите эти бумаги. Немедленно.
Он засмеялся и сел на пол рядом с ней.
Она немедленно сообщила о том, как устала, и объяснение наконец-то состоялось.
Все планы господина советника пойдут прахом, мстительно думала она, видя, как сокрушается и хватается за голову Таскат. Нет, я выведу этого неблагодарного человека из-под удара. Он слишком зол, чтобы понять, как весело способен развлекаться мой хвостатый друг. Посланник развлечется с кем-то еще. И это, будь оно проклято, тоже будет… хорошая… государственная измена. Государство изменилось, и мне это не нравится.
На следующий день они стояли перед воротами в ее поместье, там же, где полгода назад случилось их свидание напоказ.
При свете дня поместье выглядело пустым. Так выглядит корабль, который отправляют на консервацию; такой вид бывает у человека, уволенного с работы… У этого дома, несомненно, было лицо. Оставалось надеяться, что хозяйка вернется.
Начальник охраны бросил на него недоверчивый взгляд.
Охраны, слуг и свиты у нее было столько, что один иноземец ничего не решил бы. Он понял, почему последний месяц дома Арада чувствовала себя в безопасности. Большинство из них выросло вместе с ней. Таких не подкупают.
В кои-то веки она была одета как настоящая дама – в простейший костюм, состоящий из штанов и короткой верхней калли какого-то сложного кроя. А поверху – одна накидка цвета земли, так непохожая на ее роскошные покрывала. В другом мире к этому непременно прилагалась бы корона, а дальше – изгнание. Королевы в изгнании – самые нетерпеливые королевы…
– Если бы я мог, я бы уехал вместе с вами – искренне сказал Таскат. – Я очень к вам привязан. Жаль, что я такой вам не нужен. Я бы пересилил свою природу, даже остался здесь, и жил бы с вами, и придумал бы, как нам остаться вместе… Но если уж все так, как вы говорите, в этом случае нас просто сожрут.
– Я уезжаю примерно на год – сощурилась Арада. – Я пустила слух о своей беременности. Честно говоря, неплохо было бы действительно родить ребенка. Беременные не подпадают под действия закона о государственной измене, а там и кончится все… Что вы делаете?
Таскат склонился к ней и изо всей силы потерся подбородком о ее шею, оставляя невидимый, но хорошо различимый мускусный след.
– Я буду ждать вас – печально сказал он. – Унесите с собой хотя бы это. А если вам захочется родить ребенка, по вашим законам я признаю этого ребенка, как своего.
Арада засмеялась.
– Вы слишком многого от меня хотите. Если у меня будут дети, я не отдам даже вам. Просто помните меня и сделайте все, как надо.
Он чувствовал себя облитым холодной водой. Хотелось рвать землю. Еще вчера – блестящий кавалер, удачливый дипломат, все понимающий друг – и теперь вот это… Это случилось, и ничего нельзя сделать. Инструкция рекомендует не падать духом. Что же ты тогда встал, как пришибленный, и не можешь ничего понять? Совсем, совсем ничего.
– Могу дать вам один совет – по-прежнему дружелюбно сказала Арада. – Делайте вид, что ничего не произошло. Катайтесь на охоту и ходите на прогулки с этими обормотами, занимайтесь чем угодно, играйте в шахматы. Все знают, что в определенный момент вы теряете опору и действуете, как захочет ваше левое ухо. Но если вы сейчас затаитесь, вы признаете, что мы оба в чем-то виноваты. Они не дадут вам сделать решительно ничего. Я вернусь через полтора года. Будьте осторожны.
Он виновато склонил голову.
– Прощайте…
Он смотрел, как паланкин, качаясь, исчезает за поворотом.
Паланкин сопровождал эскорт из пятидесяти человек. Вслед за ним потянулась вереница повозок, похожих на караван жадного торговца. Он печально вздохнул и отошел с дороги.
Не хватало еще столкнуться с каким-нибудь возчиком, который обольет его потоком ругани, сводящим на нет все светлые воспоминания. Впрочем, бывает и такое.
– Стой! Ах ты…
Он отшатнулся. Захлопал тент, тяжело ступили когтистые лапы. Над его головой возникла огромная морда рлеи.
– Бедняга… – рассеянно сказал Таскат, потрепал свирепую зверюгу по шее и зашагал к своей любопытной охране.
Изумленный возчик моргнул, потом схватил кнут, хлестнул рептилий и поехал догонять караван, не сказав ни единого слова.
Неприятности начались на следующий день. Негласный запрет бродить по улицам столицы действовал на него, как красная тряпка, и он, следуя совету Арады, вырвался на прогулку вместе с пятью молодыми людьми, двое из которых были ему известны.
На прогулке случилась дуэль, на которой ему предложено было стать секундантом. Ночь он просидел в ожидании указа о заключении в тюрьму, но в письме было сказано иное: домашний арест на месяц. Из башни не выходить.
Понимая, что это, скорее всего, конец, он отправил отчет начальству и сел вырезать шахматные фигуры.
Но это было еще не все: вскоре его вызвали на аудиенцию к Его священному величеству, который сыграл с ним на большой доске, ни о чем не спросил, а после партии велел убираться вон. Стража подошла, не дожидаясь приказа, и встала за спиной, и он знал, что это значит.
На пороге его попросили обернуться, и он обернулся.
В малый зал вкатывали постамент, на котором стоял механический человек – бронзовое туловище и руки, латунная голова. Постамент подкатили к столу, и механизм начал медленно наклоняться, занося руку над доской. Его священное величество улыбнулся, подошел к доске и сделал первый ход.
– Видите – сказал он. – Вряд ли вы незаменимы.
– Подумайте, кто еще незаменим – пожал плечами Таскат, думая, что стесняться нечего, если казнить будут не завтра, а сегодня. – Подумайте, если сумеете.
– Вон – кивнул император. – Выйди вон.
И ничего не случилось: он просто вышел впереди свиты, провожаемый взглядами мстительных придворных. Он шел вперед так настойчиво, что стража постепенно отстала на десяток шагов, и добрался до дома, никем не преследуемый: насколько он понял по тому, что его не стали догонять солдаты, и он пока жив – приказа все-таки не было. Он не знал, когда император передумал – может быть, в тот момент, когда проиграл последнюю партию?
Через неделю ему опять разрешили передвигаться по кварталу, через две – по городу. Популярность его как игрока и диковинки не уменьшилась – по крайней мере, приятели оставались все те же. Многие вполголоса восхищались его смелостью. Можно было подумать – пронесло, но слишком часто мимо судачащей компании гостей на балу проходил слуга с подносом, на котором лежал красный паутинный шнурок или кинжал, и слишком часто исчезали удачливые и красивые герои сплетен. Дворец пожирал сам себя.
Для какой роли его готовят? – размышлял Таскат. – Почему?
Он начал опять появляться на приемах, чтобы не терять нить событий, и многие дамы намекали ему, что не прочь занять при нем освободившееся место. Зачем они это делают, Таскат не понимал. Разве траур по ушедшей любви – такое непонятное дело?
Иногда на праздниках и прочих назидательных мероприятиях, ставших особенно грустными для всех, кто чувствовал себя дичью, раздавали утренние и вечерние выпуски «Общей газеты». Ничего особенно интересного для него там не было: разве что список мест, в которых положено быть. Теперь приверженцы чистой науки выпускали какой-то свой листок, где сверху стоял витиеватый синий оттиск:
«Империя дала тебе жизнь. Никогда не забывай этого!»