Солнце было в самом зените, а они стояли над развалинами арки.

Место оказалось в точности таким, каким его представляла Сэиланн. По бокам от огромного плоского камня, занесенного песком, были остатки двух стен, а рядом – еще. Под камнем была пустота, уходящая глубоко вниз. Она закрыла глаза и представила, каким было погребенное здание – от большого подземного купола над великим камнем, на котором разжигался огонь, до входа с его ступенями, расходившимися полукругом.

– Здесь – сказала она. – Отдохните и начнете копать, чтобы я могла войти. Дальше я пройду сама, но начать должны вы.

Пройти вниз она смогла только через несколько мерок. Все было не так просто – эти люди уже раскапывали раньше разрушенные здания и знали, что и через какое время может обвалиться, а богиня, увы, могла только сдвинуть камни и песок, а не мгновенно перенять чужой опыт. Но из подземелья она вышла сама, оставив пока нерасчищенным подземный лабиринт, и вынесла оттуда большой прозрачный кристалл, который нужно было хранить при себе, как великую драгоценность. Он и был драгоценностью – вся память о сэи, зажигавших здесь огонь, осталась в нем.

Великий камень, тот, на котором разжигали огонь, никуда двигаться не захотел. На нем держалась вся постройка, изъеденная трещинами, и даже нерушимая скала, в которой были вырублены самые давние пещеры, зависела от него.

К вечеру было что-то сделано. Сэиланн присвистнула сквозь зубы и объявила ночлег.

Теперь они нашли такую стоянку, на которой можно было оставаться надолго. Очень надолго.

Тайлем сидел с богиней в ее шатре, потому что она устала, и рассказывал ей, как живут благородные, потому что ей было интересно. Никаких других причин для действий, кроме «интересно» и «нужно», богиня не признавала. За два года Тайлем уже начал к этому привыкать.

– Почему высоким господам нужно строить башни? – спрашивала сэи, рисуя палочкой на полу.

– Потому что туда может ударить молния. Тогда тот, к кому придет молния, станет избранником твоего супруга, богиня.

– Уж точно не моим – фыркнула Сэиланн. – Кто может быть таким дураком, чтобы специально желать быть убитым молнией?

– Тот, кто хочет видеть тебя вживую… – вздохнул Тайлем. – А еще тот, кто желает, чтобы его считали равным богам.

Сэиланн почувствовала неловкость и перевела разговор на другую тему, чего никогда не сделала бы даже с Эммале.

– Откуда ты пришел в столицу, когда был молод? Ты шел с караваном? – она явно не представляла себе, как еще можно путешествовать, если не с караваном.

– Меня туда прислали с посольством моего отца. – Он вздохнул, потому что уже когда-то объяснял ей это. – Исх всегда отличался хорошими механиками. Если бы вышло тогда поехать на тех диковинных машинах, которые у нас в то время бегали по улицам… Но их быстро запретили, и нас везли ездовые змеи, как любое важное посольство. Мы останавливались не на постоялых дворах, а в отдельных домах на дороге, где отдыхают в пути высокородные. Ты же знаешь, кто я? – улыбнулся Тайлем. – Я – «зеленый человек», я из сердца Исха.

– Исх – это там, где я жила до того?

У нее в голове по-прежнему путались взрослые понятия. Если дело было не срочное, то бесполезно было объяснять, не имея под рукой карты. Гениальная хозяйка совета, Сэиланн могла заблудиться, задумавшись, в двух мерках от лагеря и порой забывала простейшие вещи… Тайлем вздохнул.

– Нет, нет. Марисхе – это столица Исха, болотной страны, а ты родилась недалеко от пустыни, там почти нет Исха. Там до ближайшего леса мерить – не перемерить, как здесь говорят. А я сам, можно сказать, исхере. У меня там много друзей, которых я давно не видел.

Тайлем вздохнул, вспоминая низкий – в три этажа, не больше – каменный дом, ничем не похожий на обычные башни высокородных, вьющуюся по решеткам зелень, отца, многочисленных слуг, мать и то, как он однажды отбыл ко двору – это должны были делать все старшие дети, если они были благородного происхождения.

– Лучше бы отец оставил меня дома – искренне признался он. – И не отправлял никуда и никогда. Я бы и там мог пригодиться.

– А храм твоего бога – в самом сердце страны?

– Храм моего бога стоит далеко в лесу, оплетенном лианами. Это место называется Исхет, потому что храм – это «Хет». Я там никогда не был, так же, как большинство женщин никогда не были у твоего алтаря, богиня. Но ты ходишь по свету, и к тебе можно прийти, а я не могу навестить своего бога, и в пустыне не бывает дождя и гроз, таких, чтобы он явился.

– А там – дождь?

– Да, там – дождь. Ты помнишь дождь? Если бы люди пустыни увидели это место, они бы захотели остаться там навсегда… Если не задохнулись бы под пологом леса, когда дождь стоит стеной и хлещет, как хвосты серых змей.

– Да, потому мы с моим супругом и не встретимся на земле, пока я не установлю Закон – важно кивнула богиня. – Я здесь, а он – там, и не-встре-тить-ся нам… Но – тут она улыбнулась, и вся важность мигом исчезла – ты же хочешь увидеть этот храм? Иди!

– Что?

– Иди, говорю! Одерни калли, накинь плащ, соберись и иди. Бог тебя ждет.

Тайлем был ошарашен ее быстротой. Может быть, именно за этим они разговаривали? Именно за этим она ведет с людьми такие длинные разговоры и просит, просит несколько раз объяснять все то, что объясняли ей раньше, тем самым вплетая в гобелен его жизни новые нити?.. О, какая мудрость! Человеку такой никогда не добиться!

– Я готов, богиня! Но в такое время… Справятся ли войска с обороной? Солдаты…

– Справится Эммале! – кивнула Сэиланн. – Они нескоро еще придут снова. Кайс и Кейма возьмут на себя снабжение и строительство, я прослежу за советом… А ты иди, иди, ты будешь моим посланцем! Передай ему все, что я напишу в письме! – тут она топнула ногой и закружилась, глядя в потолок шатра, и в воздухе запахло грозой.

Тайлем поспешил выйти.

…

Тянулись дни, складывались в строфы, недели, строчками письма полыхали на серебре ночной пустыни.

Письмо, сохранившееся целиком

Любимая моя, драгоценнейшая Эммале! Путь туда занимает два месяца, а путь обратно – столько же и еще столько, если не повезет. Но птица, мой гонец, пролетит это расстояние быстрее, и потому я спрошу тебя: все ли здоровы? Отражаем ли мы набеги? Сколько воинов умерло после эпидемии в замке Нар, сколько осталось? Есть ли потери, хватает ли всего? А после спрошу тебя о самом сокровенном: как наш ребенок, который должен уже поворачиваться в твоем животе? И о том, спишь ли ты ночами, и обо всем, о чем ты захочешь мне написать. Знай, что я помню и люблю тебя, и это – как перейти море: я никогда не поверну обратно, переходя море. Так говорили те, кто из-за моря пришел, а я читал о них, я знаю, что это правда.

Мой отряд числом двадцать воинов постоянно пополняется: многие хотят увидеть храм супруга богини.

Береги себя и нашего малыша, ведь если ты погибнешь в бою, я умру, не закончив паломничества.

Тй

ответ, запечатанный именной печатью

Драгоценный и возлюбленный мой!

Все благополучно, малыш уже шевелится, и все, что мы делаем, мы делаем хорошо. Вчера пришел большой караван с продовольствием. Они говорили, что видели наяву странного зверя, который грелся на солнце, сверкая разноцветной чешуей. Такое бывает раз в двести лет.

На втором листке ты прочитаешь о том, как мы справились с болезнями, а также – с безумием нового главы стрелков, и прочие важные вещи.

Твале устает, пересекая такие огромные расстояния. Ему тяжел даже обычный пепельный лист. Посылаю тебе письмо на новой бумаге, той, что сверкает на солнце.

Я\мы счастливы.

Эи

ответ, сохранившийся потому, что был вышвырнут из палатки прямо в руки прохожему гостю

Драгоценнейшая! Я буду краток.

Мы идем по старой земле, откуда родом Сэи и еще несколько других Сэи, бывших в старые времена.

Для богини здесь важно то, что в ее честь уже выкладывают полукруги из камней, хотя уважения к ней мало, только страх, а нас принимают за первый отряд ее войска. Многие присоединились бы к нам, но отстали – одним не дают старосты, потому что сейчас сезон свадеб, другим – работа в полях и постройка дорог, раз уж их теперь велено мостить камнем. Эти люди выполняют повеления правителя, но не хотят рассердить и нас. Чтобы не вызвать новых стычек и не призвать армию на их шерстяные головы, мы должны сейчас малым отрядом идти в стороне от больших дорог, и поэтому от меня не будет писем довольно долго. Позаботься о Твале.

Тй

(росчерк камышовой кистью, запечатано второпях)

встревоженное письмо

Милый!

Мы\я кричу тебе через две страны, о которых я ничего не знаю: неужели богиня значит для твоего сердца больше, чем я?

Но это не о делах.

О делах:

(длинный список военных новостей, обозов, рассуждения о состоянии нерожденных младенцев, но ни слова о богине)

Эи

Ответное личное письмо, по обычаю высокородных, залито розовой смолой и потому недоступно прочтению.

Оно довольно длинное, тоже свернуто трубочкой, и к нему приложен рисунок летящей почтовой птицы, который является произведением искусства.

Второе письмо:

Драгоценная Эммале!

Исх принял нас с великой осторожностью.

Мы достигли кромки леса. Воздух сырой, дышать тяжело.

Через большую реку нас переправляли на спине огромнейшей бесперой птицы, которая, когда лежит, занимает, думаю, половину речного дна, а когда встает – может удержать на спине пятерых воинов.

Чешуи у птицы тоже нет, только гладкая серая кожа и толстые ноги: их четыре. Птица ли это вообще?

В этих лесах много таких орх и насекомых, о которых мы и думать не смели – на многих из них охотятся, и водятся они в изобилии. Они не летают и не закапываются в землю, но ловко прячутся в тенях леса. Звери здесь крупнее и сильнее, я таких не помню. Тирем, разведчик, в отчаянии – с непривычки лес сливается перед ним в сплошную стену, а острый глаз дальновидца здесь совсем ничего не значит.

Местные вожди пропускают нас беспрепятственно, устав от отрядов законной власти и полагая, что мы сильнее. Земля богата, а люди нищи. Впрочем, и наша земля могла бы быть богата, если бы сбылись все наши мечты.

Здесь ходят люди, которые поклоняются зверям. Они возят незаконный товар из-за границы. С тех пор, как восстали города приграничья, к нам просачиваются макенгу, темнолицые, и они привозят с собой незнакомые вещи, одежду, веру. Воины не приходят, идут разведчики и торговцы. С ними – обычные люди, ведомые некоей целью. Невероятно, но кто-то из них находит здесь родню, потерянную давным-давно.

Иногда солдаты Его священного величества отказываются выполнять наш приказ и уходить из городов. Нас просят о помощи, и мы задерживаемся.

Мой отряд уже не отряд: для того, чтобы остановиться, нам приходится разбивать военный лагерь. Я вынужден отсеивать всякий сброд, распутников и торговцев, но некоторых из этих глупых людей – наоборот, брать с собой, потому что многие из этого сброда следуют за нами по пятам, стараясь держаться тропы, проложенной нами. Легче держать их под своей рукой, чем убить или прогнать. Боюсь, как бы не взбунтовались уже против нас местные жители. Мы подняли мой флаг и объявили его флагом паломничества, но только красота этих мест спасает меня от того, чтобы вспылить и сжечь очередную деревню, через которую мы проходим – и мы приручаем их. Накорми и напои Твале, и дай ему отдохнуть как следует, потому что птица не привыкла летать там, где воздух склеивает перья. Зубы у него совсем стерлись, корми его хорошо.

Если даже очередное письмо с новой птицей запоздает, я не буду в обиде.

Тай л й м

письмо второпях

Драгоценная Эммале! Я посвящен!

Пишу тебе с великой радостью и тем ликованием, которое слишком огромно для моего сердца, и говорю тихим голосом, чтобы не разбить стен этого мира.

Мы торжественно, развернув флаги, подошли к подножию рукотворной горы, в которой находится храм. Служители зажгли внутри огни, но не вышли, очевидно, опасаясь такой толпы. Возможно, мои подозрения смешны, а возможно – нет.

Тогда я увел войско – теперь это уже было войско, три сотни человек! – в лагерь, веселиться и петь песни, считая дневную добычу (мы разбили укрепившийся здесь отряд имперских солдат, который никто до нас не мог выбить с подступов к храму, и только поэтому люди устроили нам хорошую встречу), а сам, не отдыхая после похода, поднялся в храм и лег на ступенях у входа в него.

Я оставался там три дня, не упрашивая, но утверждая, и служители открыли ворота, допустив меня в святая святых. Там я делал то, о чем нельзя говорить никому, но о главном скажу: я зажег огонь на жертвеннике молний.

Ритуальная цепь посвященного теперь моя: бог дал мне знак о том, что доволен моим служением. Письмо богини передано и прочитано. Я посвящен, но меня не допустят к высоким тайнам, пока не сделаю определенных дел. Я расскажу тебе, как и что, когда мы вернемся.

После этого мы провели несколько дней близ храма, рассказывая о том, откуда мы пришли и что происходит у нас. К нам присоединилось много охотников, лесных людей и маленьких людей, которые разводят зубастых птиц, таких же, как Твале, только меньше, и охотятся с ними.

Скоро мы будем дома.

Я возвращаюсь из похода, обремененный армией в пять сотен, а к тому же – и здешними стрелками, которые лучше прочих, чужими людьми и их копьями, слухами, песнями, рассказами и домыслами, и многое, о чем не расскажу богине, расскажу тебе, потому что это – для тех, кто любит и любим, и это – настоящее.

срочное сообщение, переданное через башни

Тайлем, Мне\нам снится это существо. Существо с радужной чешуей. Я встревожена.

Оно говорит, что войска императора подходят через Айдор со стороны Ти и Большого оазиса, и я собираю отряды.

Скоро родится твой сын или дочь, поспеши.

Эи