Ночи в этих краях волшебны! Море ночью бархатное и словно расшито драгоценными камнями звездных бликов. А если ночь лунная, то от месяца по воде тянется такая дорожка, что даже человек, не верящий в приметы, все равно зачерпнет лунной воды и изопьет прямо из ладоней, без чаши… А теплая она! Волна шевелит гальку, шепчет картаво, как будто ребенок, который еще толком не научился говорить. И ветра почти нет.

А в степи ночь! Полынь пахнет одуряюще, горьковатый запах этот, говорят, местным уроженцам, скфарнам, снится и на чужбине, а попав домой, они целуют невзрачную траву и ноздри у них раздуваются, как у их же лошадей: «То запах свободы нашей!». Ляг на землю спиной, протяни руки к звездам… Ты равен богам, потому что держишь небо на руках. Так какими словами рассказать про ночь в степи?

Но удивительнее дивного и дороже дорогого южная ночь в предгорьях. Тишина здесь такая, что слышен негромкий голосок ручья, бегущего в полулиге. Здесь всегда не жарко, оливы опускают свои драгоценные плоды прямо в руки, как покладистые девушки, а ломящая зубы вода вкуснее фалернского вина. И нагретый за ночь камень отдает свое тепло щедро, и костры здесь разводят высокие, яркие, не вырыв ямку, чтобы случайно не увидели, а со всем почтением к огню и к титану, принесшему его людям.

По преданиям, именно в этих скалах когда-то то томился прикованный Прометей, а орел клевал его печень… Наверное, выдержал он все это безобразие лишь потому, что эта дивная ночь дарила ему свое тепло и прохладу, лечила, утешала, убаюкивала. Да и орлы по ночам спят.

Во всяком случае, те, которые с крыльями.

В неглубокой пещере, скорее просто в выемке скалы, был разведен костер. Пахло мясом. Оно «доходило» на сложенном из камней очаге, приправленное какими-то травами, которые знала только Вани, и мужчины уже давно глотали слюни, но никто не смел приблизится к огню. Сестра Танкара за такое самоуправство запросто могла отлучить от козленка.

Переломили хлеб. Взяли по луковице.

Танкар держал в руках большую чашу. Йонард видел ее впервые, дивился размерам, догадывался, что она не пуста, но не имел ни малейшего понятия о том, что должно произойти дальше.

– Братья, – тихо сказал Танкар, – я говорю так, потому шо сейчас, в этом кругу только братья… Некоторые слишком свободные женщины сидят себе у очага и делают вид, шо они разом оглохли! – он перевел взгляд с сестры на сидящих полукругом мужчин и медленно обвел их глазами: Римас, Наиль, мальчишка Наке, Рифат, еще двое, которых Йонард ни разу не видел. – Нас здесь девять, вместе с Вани. Если бы мы собрались два дня назад, нас было бы десять…

«Поминальная чаша по старику Фриму, – сообразил Йонард, – но ведь ее пьют только родственники». Впрочем, сказал же Танкар, что все они здесь братья.

– Мы скорбим, – лицо рыжего предводителя «братства» перекосило. Он глотнул из чаши и передал Римасу. Тот пригубил и молча опустил чашу в протянутые руки Наке. Когда чаша оказалась у Йонарда, последнего, она была все еще почти полна. Йонард по наитию поднес сосуд к губам, но сделал лишь небольшой глоток.

– Мы помянули брата, – продолжал Танкар, – пусть земля будет ему мягче пуховой перины и пусть душа его летит свободно, мы не задержим ее рекой из слез. – При этих словах Наке, который начал было всхлипывать, быстро просушил глаза рукавом. – Но этот глоток сладкого фалернского вина был последним. И для меня, и для вас. И для всех остальных братьев. С этой ночи и пока мы не вернемся домой, в Акру, свободную от Тени, никто не прикоснется к вину. – Танкар встал, шагнул к огню. Вани посторонилась. Все молчали, молчал и Йонард, напряженно слушая. Он понимал, что это еще не все.

– И в знак траура по нашему брату поститься будет вся Акра, от Тени и его прихвостней, до последней «помойной крысы». Все! Даже те, кто не слишком скорбит. – С этими словами рыжий Танкар перевернул чашу, и перебродивший виноградный сок, который был лишь чуть дешевле своего веса серебром, ушел в землю.

Правитель Нижней Акры начал войну.

Чуть позже, когда козленок был съеден, ближайшее будущее определилось, и почти все братья пристроились на козьих шкурах, поближе к очагу и задремали, Танкар поманил двоих, Йонарда и Рифата, вытянул перед собой руки и сказал-приказал:

– Смотрите внимательно. От этого будет зависеть не только ваша жизнь. Когда вольный складывает пальцы вот так, это означает, что он «ведет козу».

В ответ на вопросительный взгляд германца Рифат шепотом с улыбкой пояснил:

– Слежка!

Танкар не усердствовал. Он показал всего три тайных знака, велел повторить и, убедившись, что урок усвоен, отпустил их с Рифатом спать. Сам он так и не лег и встретил рассвет, сидя на плоском камне у входа в пещеру. Размышлял Танкар, скорбел о товарище или просто любовался дивной ночью, радуясь неожиданному спасению, Берг не спрашивал. Он слишком хорошо знал, каково это, когда ты уже простился с миром, а он внезапно продолжился для тебя. Сильная радость валит с ног почище любого горя.

* * *

В приливной волне слабо шевелилась галька. Солнце еще не вошло в полную свою силу, когда на камнях можно печь яйца, а испитый исключительно от жажды кувшин вина немедленно выходит потом, не принеся никакой радости, но пригревало уже ощутимо. На расстоянии полета стрелы темнело длинное низкое здание городских казарм. Его окружал насыпанный вал высотой примерно в рост воина. Выкопанный ров был так же неглубок и преследовал цели скорее учебные, чем оборонные. Во всяком случае, римского легионера такая «линия укреплений» не задержала бы ни на миг, разве что остановился бы посмеяться.

Со стороны лагеря слышались команды, топот множества ног, обутых в мягкие сандалии, стук друг о друга грубо отесанных палок, первого оружия, которое во всяком военном лагере получает новичок. Пахло свежевскопанной землей и не очень хорошей рыбой.

Йонард стоял в толпе таких же, как он, искателей удачи, наемников, пришедших предложить свои услуги новому советнику Акры за неплохую (по здешним меркам) плату. От нечего делать он разглядывал стоящих рядом. Большинство из них были мальчишками, еще не вошедшими в возраст, когда начинают регулярно бриться. Они возбужденно переглядывались, оценивая шансы: свои и соперников и, пожалуй, лишь только присутствие Йонарда и еще парочки взрослых мужей сдерживало их от того, чтобы продемонстрировать свою годность к службе в войске Мудрейшего, расквасив соперникам носы.

Советник мог иметь свои взгляды, но если бы Йонард набирал отряд, этих юнцов он бы сразу отправил домой, к маме. Они могли бы стать неплохими солдатами, но в наемниках детям делать нечего.

У войны два лица – героя и зверя. Оба хороши, оба равно привлекательны для мальчишек, которые отчаянно хотят поскорее стать мужчинами, вот только не знают как… А у пиратских и разбойничьих рейдов (для которых обычно и нужны наемники) нет вовсе никакого лица, ни благородного, ни страшного – только большая поносная задница и острые копыта. Только так! Йонард знал это доподлинно: он был легионером великого Рима, был наемником и имел возможность сравнить.

Меньшую часть сброда, «украсившего» военный лагерь, составляли мужчины, не слишком молодые, но какие-то уже потасканные, с сутуленной спиной, злобным огоньком в глазах и характерно натертыми руками, ногами и шеями. Чтобы прочесть их судьбу, прошлую и будущую, не нужно было быть звездочетом: беглые рабы, люди вне закона в любом полисе.

Как и все вольные города, Акра кишела ими. Беглые попадали в Акру и морем, в трюмах отчаянных ребят вроде Танкара и Фрима, и сушей, прибившись к караванам, как-то умудрялись просачиваться сквозь рогатки городской стражи и увеличивали население города. В Акре их ждала свобода, которая часто оборачивалась свободой умереть с голоду или замерзнуть под забором. Новый советник дал им, конечно, не меч – это было бы слишком, но вполне приличное копье, шерстяной плащ, место в казарме и миску с дешевой непотрошеной рыбой каждый день. По меркам голытьбы, собравшейся здесь, это считалось неслыханной удачей.

Среди этой публики Йонард смотрелся чуть ли не царем: гордая осанка, развернутые плечи, спокойный взгляд человека, который сегодня уже завтракал, вчера неплохо поужинал и знал наверняка, что будет обедать. Свое оружие. Да не просто какая-нибудь секира, сделанная из деревенской косы, страшная на вид, но почти бесполезная в бою, а меч! Добротные штаны и рубаха, кожаные сапоги и безрукавка по местной моде.

Спину безрукавки украшал узор, который порядком смущал Йонарда – на него косились.

– Зачем это? – спросил он Рифата, вручившего ему безрукавку.

– Нужно, – ответил тот. – Ты не много можешь сделать один. А это поможет тебе найти союзников.

– Союзников? – переспросил Йонард, – он ткнул пальцем в узор, от которого за три лиги несло опиумными грезами, – душевные же они ребята, как я погляжу. Теперь я понимаю, почему, попав в переделку, ты предпочел явиться не к ним, а к врагу… только не понимаю, зачем они мне?

– Союзники надежные, – заверил Рифат, – поэтому я их и берег. А что до узора, ты взгляни, у меня такой же. Я бы отдал тебе свою безрукавку, но слишком она приметна, да и не налезет на твои плечи… и эта хороша.

Йонард с сомнением принял подарок.

На безрукавке Рифата красовались два льва с птичьими крыльями и двойными пушистыми хвостами. У зверей были выпущены когти и оскалены зубы. Оба льва, как и положено большим кошкам, были песочного цвета с пышными черными гривами, а их фантастические крылья отливали темным золотом. Красивый узор. Персидский.

Львы Йонарда были невозможного, дикого красного цвета, а гривы и перья зеленели, как молодая трава по весне. Только зубы и когти оказались какие надо – белые. Да-а! Увидев такую вышивку любой помойник без сомнения отнес бы Йонарда к своим клиентам. Стежки лежали шире и реже, чем на оригинале. Вышивальщик явно торопился.

– И не надо кривиться! Какие нашлись, такими и сделала, – огрызнулась Вани, – сами виноваты. Довели базар до того, что приличных ниток не купить!

Вздохнув пару раз, Йонард смирился с красными львами, здраво рассудив, что, во-первых, можно выдать безрукавку за военный трофей, а во-вторых, не прибита же она к телу.

– Последние напутствия рыжего Танкара озадачили:

Ты смотри, слушай, запоминай… и, если сможешь, ни о чем не думай. Или хотя бы думай о бабах, выпивке, драках… о чем-нибудь приятном и безопасном. Не старайся понять, что происходит, и боги упаси тебя решать, что надо делать.

– Считаешь меня идиотом? – набычился Йонард.

Ни в каком разе! Просто иногда думать – все равно, что в барабан греметь.

Последней к нему, тяжеловатой походкой, подошла излишне пышная, но ошеломляюще красивая, чернокосая, с сильно подведенными глазами, Вани. Не говоря ни слова, она сунула Йонарду в руки сверток, источающий дивный чесночный аромат и быстро отошла. Йонард развернул ткань и обнаружил филе молодого козленка.

– М-м! За такой дар я готов стерпеть даже красных львов, – восхитился он, – если бы твоя сестра не была замужем, я бы к ней посватался.

– Если бы Вани не была замужем, тебе пришлось бы пробиваться сквозь толпу, – с гордой улыбкой заверил Танкар…

Женщина улыбнулась из-под руки так, что перехватило дыхание, и Берг подумал, что быть ее мужем в равной мере и награда, и наказание, которые вынесет далеко не каждый… И от которых не откажется никто.

От приятных мыслей о сестре Танкара Йонарда отвлек появившийся малый, похоже, десятник. И, похоже, именно ему предстояло решить судьбу искателей военного счастья. Он обежал всю толпу быстрым, внимательным взглядом. Юнцы подтянулись, беглые как-то стушевались и приобрели вид одновременно и жалкий и вызывающий. Десятник отдал команду построиться в шеренгу. Прозвучала она на греческом, но опытный военачальник помог себе жестом столь красноречивым, что не ошибся бы ни дикарь, ни глухой. И столь властным, что разношерстный сброд повиновался мгновенно.

Йонард вперед не лез и оказался в середине, ближе к концу.

Ему обязательно нужно было попасть в число избранных, чтобы подобраться ближе к Тени. И поэтому, прежде чем соваться к десятнику, имело смысл понаблюдать за отбором.

Через некоторое время Йонард порядком озадачился.

Десятник пропустил сразу троих худых, явно голодных мужчин, одного со следами выжженного огнем клейма и еще более явными шрамами от попыток его спрятать. Йонард мог даже сказать, за что новый наемник угодил на галеры – за убийство. Клеймо было знакомым. Второй избранный хромал. Третий страдал жестоким похмельем или чем похуже… Зато был безжалостно отсеян молодой, хорошо сложенный юноша с темными смышлеными глазами. Следующие двое, по виду – беглые рабы, тоже были признаны годными, хотя у одного на глазу красовалось бельмо, а у другого уже серебрилась борода. А молодой темноволосый мужчина без физических изъянов отправился за ворота.

Взгляд десятника уперся в Йонарда, когда тот все еще перебирал в уме увиденное и недоумевал.

– Имя – коротко спросил он.

– Йонард Берг.

– Легионер? – в тоне десятника прозвучал не вопрос, а уверенность.

– Одиннадцатый легион, – ответил Йонард, стараясь не морщиться.

Десятник кивнул с уважением.

– Последний оплот павшего Рима, – проговорил он со странным выражением на жестком, сильно загорелом лице со светлыми полосками от шлема. – Я знавал вашего легата Сервилия.

Йонард все еще удивлялся и умилялся тому, что о доблести их дважды прославленного, трижды проклятого и единожды преданного и разбитого легиона поминают в такой глуши… и притом вполне почтительно, вот что странно… А левая рука его меж тем машинально, совершенно не дожидаясь приказа занятой головы, крепко перехватила руку десятника. Йонард опустил глаза. Лезвие кинжала с лютым прагматизмом целило в пах.

Кинжал не был тупым.

Йонард тоже.

Он сообразил, что за этим последует. Десятник его не разочаровал.

– Пойдешь во дворец правителя. Знаешь, где? – Йонард кивнул. – Спросишь Ритула. Это наш главный. Скажешь ему – Отар послал. Или лучше вручишь вот это, – он сунул в руку Йонарда деревянную пластинку и широко улыбнулся, обнаружив великолепные белые зубы, правда, в несколько недостающем количестве, – будешь десятником. Или как он решит. В любом случае, среди этого сырого мяса тебе делать нечего.

Йонард поймал на себе взгляд одного из новобранцев – мальчишка поедал его глазами, словно жрец, которому прямо на церемонии явился его собственный бог. Берг отвернулся. Он слишком хорошо помнил такие же горящие взгляды мальчишек, мечтавших только об одном: умереть за Рим и, предел желаний – на глазах у лысого пса императора, германца Одоакра. Многие из них исполнили свою мечту… А остальных Одоакр разогнал, отобрав оружие и оставив лишь по ножу, не имевшему клейма.

Отар не спросил, что делает в Акре бывший легионер. Йонард не был диковинкой в этих краях. Да и в любых других. Солдаты павшего Рима уже пятый год болтались по дорогам мира, продавая свой меч за золото, серебро, медь, миску каши или просто занимались разбоем.

Направляясь наверх, к дворцу, крутя в пальцах пластинку, на которой Отар вырезал своим кинжалом какой-то незнакомый знак, Йонард все еще раздумывал, по какому признаку происходил отбор. И, кажется, понял. Среди признанных годными не было ни одного евера.

* * *

Ритул был уже навеселе. На низком столике громоздилась гора перепелок, обжаренных в сухарях, на большом медном блюде. Они были почти не тронуты, в отличие от коринфского вина, осколка павшей Эллады, сладкого и крепкого. Амфора опустела на треть, и, похоже, это был не первый сосуд, «приговоренный» его старым знакомцем.

– Нас схватили ищейки Ардашира, – говорил он, – да испытает сей господин еще на этом свете все муки ледяного ада! Ты ведь помнишь эту собаку?

– Ритул, не обижай животное.

Согласен, гиену. Против гиены ты не возражаешь?

Против гиены Йонард не возражал. Господин Ардашир, начальник конной стражи Хорасана Великолепного, до сих пор вызывал у него теплые чувства. В том смысле, что его бросало в жар от желания сжать пальцы на худой, жилистой шее хорасанского вельможи и не отпускать до тех пор, пока его лживый язык не достанет драгоценного пояса из тонкой крашеной кожи.

– Кераму удалось бежать. Видно, плохо связали. Когда мы утром проснулись, на его месте лежали лишь куча спутанных веревок да старая верблюжья кошма.

– Почему же он не развязал тебя? – удивился Йонард. Его кубок, хотя он регулярно подносил его к губам, оставался полон.

– Почему солнце встает на востоке, а садится на западе? – усмехнулся Ритул, – почему здесь идут теплые дожди, а у нас на родине холодные снега? А кровь и здесь и там одинаково солона, и потроха пахнут так же омерзительно… Не развязал – значит не посчитал нужным. На кривом дереве не будет плодов добрых, от лисицы не родится благородный орел.

– Кстати, об орлах, – вставил Йонард, – если тебя бросили в тюрьму Хорасана, то как ты оказался по эту сторону Понта?

Ритул сделал большой глоток и отер губы рукавом.

– Побег грабителя караванов разозлил Ардашира так, что тот грыз свою плеть. Нас прихватили за городской стеной у южных ворот.

– Там, где растет большой бук? – припомнил Йонард.

– Во-во. Большой такой бук. Удобный. Вешать на нем хорошо. Ветви крепкие.

– Повесить можно и на воротах, нашлась бы веревка…

– Веревка у него нашлась, – Ритула передернуло. – Ардашир привязал меня к стволу дерева и распорядился оставить на ночь. Я висел на веревках, почти врезавшихся в тело, а мимо шли люди. Крестьяне, купцы. Они не смотрели в мою сторону. Ардашир поставил двух стражников и они копьями пугали всех, кто смел хотя бы скосить глаза. Потом ушли и стражники. Ворота закрыли. К тому времени я уже не чувствовал боли и был уверен, что на эшафот меня придется нести. Если только Ардашир не распорядится вздернуть меня здесь же, на ветке.

Когда звезды сместились к западу на две ладони, из пустыни пришел большой лев с темной гривой и вонючей пастью. Он направился прямо к дереву. Я решил, что мне конец, и пожалел, что плохо слушал бродячего монаха-проповедника, который рассказывал о Христе. Тот, говорят, принимает всех грешников, если они искренне раскаиваются. С каждым шагом льва-людоеда раскаяние мое было все глубже и искреннее. Когда я увидел его зеленые сощуренные глаза почти у своего лица, я раскаялся даже в том, что родился на свет и не помер в младенчестве.

Лев подошел ко мне вплотную. Обнюхал, рыгнул и принялся точить когти о жесткую кору. Я стоял ни жив, ни мертв.

Лев закончил точить когти, развернулся и ушел обратно в пустыню. Он был сыт. А я… Я был мокрым во всех местах. Я, – Ритул понизил голос и быстро оглянулся, – я обоссался. И мне даже не стыдно тебе об этом говорить… С тех пор я терпеть не могу кошек.

– А дальше?

– Мерзавец напугал меня изрядно. Но своими железными когтями он разорвал веревки. Я пережил несколько поистине неприятных мгновений, когда тело возвращалось к жизни, но все же смог встать. Я стряхнул путы, плюнул на ворота Хорасана и ушел в пустыню за львом, по его круглым следам. Три дня без воды!!! Я жевал собственный ворот, соленый от пота. Наверное, это и спасло мне жизнь. Я дошел до оазиса, а потом дошел до Синопы. У меня не было денег, ни одной медной обрезанной монеты. Мне пришлось наняться на греческую тиеру гребцом за дорогу от Анатолии до Пантикапея. Моим товарищем по скамье был крепкий невысокий человек с желтым лицом и тонкой черной косичкой.

– Китаец, – со знанием дела кивнул Йонард.

– Мы почти не разговаривали. Но однажды, у берегов Тавриды, когда Посейдон за что-то осерчал на нашего хозяина, грека, и чуть не разбил тиеру, китаец спас мне жизнь, сбив под скамью. Если бы не он – обломок весла проломил бы мне череп.

В открытые арочные окна, забранные фигурной решеткой, текло тяжелое благоухание роз. Тонко кричали обезьяны. Они пробирались из окрестных рощ в дворцовый сад за фруктами.

Йонард хотел пить, но был твердо уверен, что боги карают нарушителей обетов. И поэтому, улучив момент, он ловко выплеснул терпкую влагу за окно, подальше от соблазна. Ритул ничего не заметил. Он уже порядком захмелел, языком ворочал с трудом, слова его становились все невнятнее, но Йонард ловил каждое, надеясь, что они сложатся в мозаику и прояснят все… или хотя бы что-нибудь.

* * *

В Пантикапее, про которую упомянул его знакомец, Йонарду бывать приходилось. Это был большой, грязный и довольно-таки бестолковый город, бывшая столица Боспора. Он располагался рядом с мятежной Фанагорией, которую во все времена не устраивали власть, налоги и погода. Берг пережил там несколько незабываемых дней и чуть было не свел короткое знакомство с обитателями места, что в Пантикапее сходило за тюрьму… Но, видимо, у северных богов были свои планы на тело и душу германца, и он ушел оттуда живым и целым. Ну, почти целым. Два сломанных ребра не в счет. И поэтому Йонард очень хорошо представлял себе то, о чем говорил Ритул.

Впрочем, надо отдать должное, первое впечатление город оставлял отличное. Высокие каменные дома поразили германца, привыкшего в последнее время к мазанкам из верблюжьего навоза. Ему даже на мгновение показалось, что он обрел второй Рим… Пока рыжий Танкар не развеял заблуждение. Роскошь оказалась подделкой, такой же, как местная медная монета, покрытая тонким слоем позолоты. Каменных домов в Пантикапее было совсем немного. Большинство собрали из крошки, смешанной с известью и глиной. Для прочности в нее заделывали деревянные крепления, связанные жердями, а для красоты стены ровняли и выдавливали ложные швы, словно бы дом и впрямь был сложен из тесаного камня. От времени такие дома разрушались. Огонь и вода были для них смертельными врагами.

Портики и колоннады, которые казались мраморными, на деле же почти все были деревянными, покрытыми алебастром. И так во всем, за что ни возьмись, даже сладкие по определению греческие вина были здесь почему-то кислыми, словно местный воздух их портил…

Таверну «Дары», рядом с городской тюрьмой, Йонард тоже знал неплохо и не любил за жесткое мясо и хамоватых слуг. Если с его приятелем и должно было случиться что-то скверное, то, пожалуй, лучшего места на всем побережье понтийском для этого не найдешь.

Насколько сумел уловить Йонард из заплетающейся, как горная тропа, речи Ритула, именно там судьба-злодейка (а кто же еще, если для того, чтобы бросить кости, она выбрала шулерский притон) свела дороги его, китайца Тонги и Тени Орла и его сподвижников, беспородной шайки бродяг. Основной костяк этого «войска» составляли бывшие воины, собратья Берга по несчастью, «римские граждане», которых в последние дни Империи бросали в костер войны вязанками… Те, кто уцелел, ныне пытались вернуться назад, к давно забытому очагу, или еще как-нибудь устроиться. Часть их прибилась к Тени, и сюда пришли они возвращать ему трон предков, несправедливо отнятый в боги знают какие времена. По мнению Ритула, если предки Тени прекрасно обходились без трона, то мог обойтись и он… но его мнение Тень интересовало мало. Да он и сам на нем не настаивал, особенно когда узнал размеры обещанной наемникам платы.

– И? – подтолкнул Йонард.

– Ну, столковались. Правда, пришлось железом помахать.

Йонард примерно представлял, как они «столковывались»: большая нетрезвая компания вооруженных до зубов вояк и его приятель, после всех своих несчастий решивший во что бы то ни стало получить от нового хозяина тройное жалование. В таверну «Дары» наверняка можно больше не заглядывать, если осталась от нее хоть одна стена – и то славно. Высокое положение, которое сейчас занимал Ритул, было явным тому подтверждением.

– Корабль, на котором мы шли из Пантикапея в Акру, – меж тем продолжал Ритул, – в порту обыскали. Я с моими людьми сидел в трюме, готовясь к драке, но обошлось. Тонга увел стражу. Потом предатель открыл потайную дверь. Акра упала в наши руки, как спелый плод. А потом начались… случаи.

– Случаи? – Йонард подумал, что ослышался. Словечко-то было совсем не Ритуловское. Помнится, в бытность свою в Иране он любил говорить, что нет случайностей в рукаве судьбы, все написано в те времена, когда камни еще были жидкими. Потом они затвердели, потом появились боги, гномы, тролли, люди… Ну и все. Нет, стало быть, случаев.

– Разные случаи, – Ритул неопределенно махнул рукой и чуть не сшиб со стола сосуд с вином.

– А не мог бы ты напрячься и рассказать об этих случаях так, чтобы даже я понял?

– У меня стали пропадать покойники, – произнес Ритул на удивление внятно и снова замолчал. Но на этот раз Йонард не стал тянуть его за язык, а просто подлил еще вина, надеясь, что это поможет.

– Я не нашел тела жены правителя, – Ритул сморщился, словно глотнул кислого, – ни живого, ни мертвого.

– В городе говорили, что госпожа Франгиз больна… – задумчиво проговорил Йонард.

– Она выбросилась с балкона, когда мы вошли в спальню правителя. Это случилось прямо на моих глазах. Я не смог помешать.

Голос Ритула был ровным и спокойным, он словно рассказывал о сражении, которое завершилось вполне успешно, но, к сожалению, не без потерь. Так бывает. Вернее, не бывает по-другому. Вот только глаза он почему-то прятал… Или просто голову не мог держать ровно?

– Ты смотрел вниз?

– Было темно. К тому же там был широкий подоконник и целая стена этой густой зеленой пакости.

– Плюща, – подсказал Йонард.

– Вот именно. Готов спорить на что угодно, садовник, который его вырастил, в прошлом был вором. Я послал вниз людей, потом спустился сам. Но ничего не нашел. Даже крови и клочков одежд…

– Значит, либо ее унесли, либо ушла сама. Женщины, знаешь, бывают живучи прямо как кошки. Допроси слуг.

– Допрашивал. Молчат. Не рвать же им ноздри из-за женщины.

– Из-за женщины и впрямь ни к чему, – согласно кивнул Йонард, – а вот из-за жены правителя вполне можно. Но ты сказал «покойники». Значит, не она одна?

– Еще собака, – Ритула передернуло, – жуткая тварь.

Берг улыбнулся. Собак мы, оказывается, любим еще меньше, чем кошек. Они-то чем насолили?

– Собака тоже бросилась с балкона? – поддел он.

Но старый приятель уже находился по ту сторону гордости и даже не понял, что его поддели.

– Она не сошлась, – туманно проговорил он.

– Что? – изумился Йонард.

– Не сошлась, – четко и раздельно повторил Ритул. – Я, конечно, не сборщик податей и не могу считать с той скоростью, с какой осел подбирает арбузные корки… – Он, казалось, вполне протрезвел. Во всяком случае, речь его стала вдруг на удивление связной и понятной, – Но сколько пальцев на руке, я знаю и уж в них-то не запутаюсь. Пятьдесят – это ведь пять раз по десять, верно?

– Верно, верно, – кивнул Йонард, – во всяком случае, раньше у ученых людей именно так и было. Если бы что-то изменилось, так об этом кричали бы на базаре…

– У меня получилось четыре раза по десять и один раз девять, – не слушая его трепа, закончил Ритул и снова потянулся за живительной виноградной влагой.

Йонард уже отчаялся что-либо разобрать и просто слушал, стараясь хотя бы запомнить.

– А Тонга?!! – Ритул вытянул над столом руки с растопыренными пальцами. В расширенных глазах мелькнули злость и недоумение. – Мы усыпили всю стражу. Совсем всю. Чистая работа! Среди моих воинов не было ни одного раненого. Только порванные и покусанные этими адскими тварями, которых здесь все почему-то называют собаками, словно сговорились. А Тонга был убит. Зарезан со спины. И не кинжалом, а чем-то другим. Я раньше не видел такого оружия.

– Его труп тоже пропал? – попытался уточнить Берг, но Ритул уже упал на руки и захрапел

Северянин понял, что с откровенными разговорами покончено. По крайней мере на сегодня. Он пожал плечами, аккуратно вылил из своего бокала вторую порцию вина назад в амфору и встал. Ритул сопел и невнятно ругался во сне. Солнце сделалось красным и медленно катилось по плоским крышам вольного торгового города в море. Относительно положения Йонарда в свите Тени они ничего не решили – не до того было. Но Берг все же подумал, что, пожалуй, окажет старому знакомцу услугу и проверит караулы во дворце… а заодно и осмотрится, что тут и как.

Приняв решение, он встал… и неожиданно качнулся. Комната, где принимал его приятель, вдруг куда-то поехала, вместо трех окон с узкими арками и черными узорными решетками в живых цветах и железных птицах внезапно оказались шесть, потом двенадцать, потом еще больше, все это множество закрутилось… Йонард сделал шаг к дверям, намереваясь позвать на помощь, но в глазах потемнело, в ушах стремительно заглохли звуки, а пол, выложенный каменными плитами, вдруг прыгнул вверх и больно ударил по лбу, едва не размозжив череп.

Сколько он был без сознания, Берг не понял. Солнце, во всяком случае, уже село – в комнате было темно. Мысли разбегались в стороны, и чтобы собрать их, требовалось значительное усилие. Он поднял руку и пощупал голову. Она оказалась цела, глаз не убавилось. Даже кой-чего прибыло. Большая такая шишка со спелую хурму величиной… Ну хорошо, со сливу. Все равно приличная. Берга подташнивало, словно с похмелья. В раскрытые ставни сочилась ночная сырость. Он встал. Ноги слушались. Даже неплохо слушались. По крайней мере, поднесли к окну, а не мимо. Йонард облокотился на широкий подоконник и почти до половины высунулся в окно. Его вывернуло наизнанку и, как это и бывает, сразу стало легче. В глазах почти не двоилось. Он смог рассмотреть звезды и сориентироваться по времени. Странное состояние длилось чуть больше часа.

Ритул лежал, умостив голову на руки. Спал он, или был в забытьи, Йонард определить не смог. Дышал – значит мертвым не был, и то ладно, а с остальным потом разберемся. Дыхание вроде было ровным.

Воздух, сочившийся с улицы, казался сладким. Пахло розами. Отчего-то красные розы пахнут слаще, чем белые… Во дворце правителя Акры росли пурпурные, бархатные, почти уже черные на кончиках лепестков огромные розы. Стену плотным зеленым одеялом покрывал плющ. Внизу была разбита клумба.

«Видимо, – подумал Йонард, с почти физическим усилием пробуждая ленивую, одурманенную мысль, – жена правителя, опасаясь насилия, выпрыгнула вниз, чтобы быстрая и честная смерть положила конец кошмару. Но, похоже, эта Франгиз хорошо молилась своим богам, или же просто судьба ее возлюбила. Густой плющ задержал падение, а внизу оказалась мягкая вскопанная земля. Наверное, женщина сильно ушиблась, но не покалечилась, судя по тому, что сумела мгновенно исчезнуть. А раз ее так и не нашли, значит, не потеряла присутствия духа и нашла верное решение. Молодчина! Пусть ей и дальше везет, она вполне заслужила свою удачу».

Свежий прохладный воздух быстро привел Йонарда в себя. Он выпрямился: ноги держали, глаза вели себя прилично и почти не разбегались. Пол тоже не пытался вздыбиться и исчезнуть. Берг накинул шерстяной плащ и открыл дверь в темный, едва освещенный редкими факелами коридор.

Дворец правителя Акры показался ему очень древним. Видимо, строили его еще в те времена, когда самым лучшим и надежным материалом считался тесаный камень. Коридор, сложенный из серых плит, кое-где от спешки или лени плохо обработанных, казался мрачным. Факелы в бронзовых кольцах, вкрученных в стены на значительном расстоянии друг от друга, давали очень мало света, но много копоти. Потолки и стены были сплошь в черных разводах, а по углам болталась обгорелая паутина. Похоже, здешнему слуге-распорядителю никто не сказал, что уже давно придумали масляные светильни… Сквозь узкие окна тянуло сыростью. Ветерок шевелил старые, выцветшие кошмы. И пахло здесь псарней… Возможно, в другом крыле, где жили сам правитель с женой и приближенные слуги, не так, но тут Йонарду показалось, что попал он на задний двор к не слишком удачливому купцу. Впрочем, где-то именно в этом крыле располагались роскошные римские бани. Да и кухня здесь была знатной, судя по перепелкам, почти не тронутым Ритулом и полностью доставшимся германцу.

По словам Танкара, Даний никогда не держал стражу в личных покоях и даже в других помещениях дворца ограничился малым количеством вооруженных воинов. Да и те были в основном сыновьями сановников, которым льстила обязанность носить меч с клеймом дворцовой стражи, но возможность отдать жизнь, спасая повелителя, казалась очень почетной, но не слишком реальной. Хорошо обученных воинов был всего десяток. Они непосредственно подчинялись Рифату и обычно днем прохаживались по двору, цепляя с подносов лакомства и перемигиваясь с молодыми служанками. Ночью караулы усиливались, но не всегда. В основном Даний пренебрегал своей безопасностью, беспечно полагаясь на удачный брак. Благодаря женитьбе на Франгиз, он разом породнился со всеми смутьянами Акры и полагал такие шелковые узы достаточными. За что и поплатился.

Тень Орла подошел к делу иначе. Наверное, он, занявший «дворец своих предков по праву», чувствовал себя в нем куда менее уютно, чем «узурпатор» Даний. Воины в легком доспехе, вооруженные мечами и кинжалами, несли службу и во дворе, и внутри дворца. В одном полутемном коридоре Йонард насчитал их полдюжины. Пароль менялся каждые сутки. Сегодня – «рысь», как сообщил ему Ритул. Но лишь до полуночи. После – «олень». Не попустите боги перепутать! Сначала разделают, как форель, и лишь потом будут разбираться. Как опытный воин и телохранитель, Йонард такой подход к делу вполне одобрял. Но как заговорщик был недоволен. Он обошел весь дворец, нашел даже бани, убил на это больше четырех часов этой благословенной ночи, но так ни до чего и не доходился. Караульные везде несли службу исправно, никто не спал и не играл в кости. Кое от кого попахивало вином, но Йонард не стал бы ставить свою жизнь на то, что это и есть в обороне дворца главное слабое место. От него и самого, случалось, попахивало тем же самым. И на посту бывало. В умеренных дозах вино лишь обостряло слух, зрение и служебное рвение.

В личных покоях правителя свет был потушен. Оттуда не доносилось ни звука. И розовым маслом в коридоре не пахло. Должно быть, Тень пренебрег возможностью позвать красивую рабыню «согреть ложе» и лег почивать один.

Наконец, судя по запахам, Йонард попал в коридор, ведущий в помещения кухни. Вышел, что называется, на верную дорогу. Где кухня, там обычно и кладовые с пряностями, иногда – очень дорогими пряностями. А где большие деньги, там и соблазн. Если что-то и могло найтись, то только здесь. Света в этом коридоре было еще меньше, чем во всех остальных. Вдоль стен угадывались двери кладовых. Йонард добросовестно толкал каждую, чтобы снова и снова убедиться, что кладовая надежно заперта. Свернув в очередной раз, Йонард неожиданно оказался в полной темноте – должно быть, факел потух. С разгону он сделал пару шагов, потом остановился и вытянул руки. Пальцы ощутили пустоту. Медленно и осторожно Берг сделал шаг вперед, ощупывая пол ступней. Потом еще один. Правая рука коснулась стены. То ли коридор в этом месте сужался, то ли он в темноте свернул. Йонард двинулся в сторону. Левая рука коснулась чего-то теплого и вроде бы матерчатого и быстро отдернулась. Ничего не произошло. Йонард снова протянул руку. «Что-то» было на месте. Германец нащупал мягкую округлость, покрытую, похоже, тонкой шерстяной материей. «Это» было не стеной, не старой кошмой, не большим глиняным горшком, покрытым одеялом… Все еще ничего не понимая, Йонард протянул вторую руку и нашарил странный столбик, а на нем что-то вроде горшочка. И все это теплое и такое на ощупь знакомое. Где-то на уровне большого и указательного пальца ощущалось легкое движение воздуха. И тут палец коснулся гладкой теплой кожи. Кожи!!!

Озарение запоздало. Железная рука, возникшая из тьмы со скоростью мысли, нанесла короткий и точный удар в шею. Йонард не знал, потемнело ли у него в глазах… может, и темнело, но на общем фоне разница как-то не ощущалась. От ушей тоже пользы было чуть, да и вреда не больше. Впервые в жизни пришлось терять сознание в полной темноте и тишине. Он сложился пополам и осел на каменный пол, как мешок, уроненный неловким рабом. И остался лежать.

Когда Берг вернулся к началу своего пути, приятель его все еще сладко спал, а окно уже золотил рассвет. Такой крепкий сон заслуживал отдельного внимания. Похоже, сладкое коринфское вино было тут не при чем. Йонард-то почти не пил. Одного-двух глотков было явно недостаточно, чтобы свались с ног крепкого мужчину, какой бы пакости туда не подмешали. Видимо, не полагаясь на случай, неизвестный подстраховался и намешал снотворное еще и в соус, чтоб уж наверняка. Но кому и зачем могло понадобиться устранить на всю ночь именно Ритула?

Что ж, еще одна странность. Какая по счету?

Для верности германец присел к столу, обмакнул палец в вино и на светлой столешнице начертил косой крест: пропажа жены правителя – раз. Второй крест лег на стол рядом с первым: исчезновение мертвой собаки – два. Пропажа китайца – три, сонный порошок в вине – четыре. Пятый крест обозначил происшествие в коридоре, ведущем в кухню. Странный черный парень, едва не превративший видавшего виды легионера в блюдо «мясо, хорошо отбитое, с доспехами» заслуживал самых серьезных раздумий. Знавал он одного такого умельца, который с пеной у рта утверждал, что не воин, Будда запрещает кровопролитие, и вообще он возлюбил все живое как кровную родню… и при этом, Йонард сам был тому свидетелем, однажды раскатал десяток вооруженных до зубов хорасанских воинов, словно кегли. И даже не вспотел. В том, как черный срубил ему дыхание, было что-то до боли знакомое, Берг едва не выжал скупую мужскую слезу на столешницу, изрисованную крестами. Он мог бы поклясться, что в темноте коридора ему повстречался Дзигоро. Если бы не одно обстоятельство – уже больше года маленький желтокожий мудрец и путешественник, философ и прирожденный лекарь, мастер боя без оружия и лучший друг германца покоился в сердце пустыни, окружавшей мерзкий городок Хорасан. Он заплатил своей жизнью за давнюю ошибку: возомнив себя учителем, молодой Дзигоро взял на воспитание мальчика, честно поделился с ним всеми своими умениями, а вот мудрости и доброты своей передать не смог. И получился из мальчика черный маг, задумавший уничтожить целый город со всеми жителями, включая убеленных сединами праведников и безгрешных младенцев. Правда, всякого дерьма человеческого в этом городке тоже хватало… Но Дзигоро решил, что капля добра стоит всей реки его жизни.

Впрочем, Дзигоро ни разу не пожалел о своем поступке – Берг знал это доподлинно. Маленький китаец не поленился явиться к нему в виде призрака… но это была уже совсем отдельная история. Нынешний черный человек хоть и напомнил Йонарду друга, но и напугал изрядно. Было в нем нечто странное… пожалуй, что и нечеловеческое. Тому, что Йонард ничего не слышал и не видел, пока не взял воина тьмы за плечо, германец не удивлялся. При нужде он и сам мог не только сохранять полную неподвижность, но и красться бесшумней кошки. Но, во имя всех богов, почему Йонард ничего не почуял?!! Ноздри германца не уловили запаха пота, вина, лука, оружейного масла – ничего из того, чем мог пахнуть нормальный живой человек из плоти и крови. Черный демон не пах ни чем! И это навевало очень неприятные подозрения. Берг терпеть не мог магии, колдовства и прочих «игр разума», и настолько, что сейчас был готов плюнуть на обет и как следует напиться.

Вместо этого он крепко выругался, не забыв в числе прочих помянуть и китайских богов и демонов, рукавом стер со стола кресты и сделал попытку разбудить Ритула.