Известный дореволюционный библиофил и знаток русских иллюстрированных изданий В. А. Верещагин в 1914 году в Петербурге выпустил почтенной толщины книгу «Памяти прошлого». В книге помещен ряд статей и заметок о старинной мебели, о веерах, о модах, о книгах и о многом другом. Все эти статьи и заметки были ранее напечатаны автором в журналах «Старые годы», «Русский библиофил», «Столица и усадьба» и других.

Весьма возможно, что напечатанные порознь, статьи эти оставляли приятное впечатление, но будучи собранными вместе, в одну книгу, они стали чуточку напоминать каталог комиссионного магазина, владелец которого расхваливает свой товар исключительно только по той причине, что он старинный. Никаких других достоинств, кроме древнего года рождения, у этого товара не оказалось.

Это тем более обидно, что В. А. Верещагин — человек с несомненным вкусом. Он был председателем петербургского Кружка любителей изящных изданий и выпустил ряд книг, образцовых по оформлению 2.

Любование стариной, вне связи с историей, развитием науки, культуры и искусства, — совершенно непонятно.

Предисловие автора книги «Памяти прошлого», в котором говорится: «От современной нам тусклой бездарности, от томительных будней мы словно стремимся уйти в мир иной, где жили полнее и благороднее чувствовали», — сейчас просто смешно. Это же опять знаменитое: «В старину живали деды веселей своих внучат»…

Забавно, что в самой старинной книге, имеющейся у меня в библиотеке, в сочинении Семеона Полоцкого «Притча о блудном сыне», примерно это же самое говорилось в 1685 году, почти триста лет назад!

Да когда же, в конце концов, эти самые деды жили действительно лучше! При Адаме, или при Ное?

В книге В. А. Верещагина «Памяти прошлого» мое внимание остановила заметка, озаглавленная: «Кабинет Аспазии. Альманах на 1815 год».

Заметка написана в том же сентиментально–восторженном тоне, как и вся книга. Начинается заметка словами: «Вы конечно помните Аспазию, знаменитую гречанку, красавицу, умницу, обучавшую афинян красноречию, жену Перикла, друга Алкивиада и Софокла. Ее памяти посвящен прелестный альманашек 1815 года».

И далее: «Благоуханными цветами он усыпает свою дальнюю дорожку. Это не пышные розы и не роскошные орхидеи, пробуждающие своей чувственной прелестью греховные помыслы. Это скромные полевые цветочки: голубые васильки и незабудки, желтые лютики и алые лазоревки, душистые и нежные…»

Ряд примеров, приводимых В. А. Верещагиным, показывает, что альманах «Кабинет Аспазии» посвящен авторами и издателями (ни тех ни других В. А. Верещагин не называет) — женщинам, «прекрасному полу»… Разговор идет о модах, о «прелестных ручках и ножках» и о всем прочем, что характеризует подобные же издания того времени, вроде «Журнала для милых», «Дамского журнала» и так далее.

Заканчивает свою статью В. А. Верещагин призывом: «Перелистайте же альманах лучше сами! Вы найдете, я уверен, на его пожелтевших страницах еще много таких же маленьких розовых жемчужин. Пробегите его нежные мадригалы и наивные эпиграммы, чувствительные романсы и элегии, дифирамбы и сказки, побасенки и песни. Они очаровательны любезной своей искренностью и свежей непосредственностью».

Я уже говорил, что альманахи и сборники — это своего рода «конек» моего книжного собирательства. Однако «Кабинета Аспазии» я в своем собрании не имел и, честно говоря, до В. А. Верещагина ничего о таком альманахе не слышал. Неудивительно, что я кинулся к своим «книжникам, но не фарисеям» с воплем: «Достаньте мне «Кабинет Аспазии»!

Книжники пожимали плечами и отвечали, что–де слыхать они о таком альманахе слыхали, но что он уже давненько не попадался…

— Да как давненько–то? — спросил я у одного, наиболее расположенного ко мне «мага и волшебника» книги, — год, два, десять?

— Ну, десять — не десять, — ответил мне «маг и волшебник», — но я, как вы знаете, работаю в книжном деле лет сорок, так вот все сорок лет и не попадался…

Я понял, что «Кабинет Аспазии» принадлежит к тем непрославленным книжным редкостям, которые порой встречаются куда реже знаменитых и прославленных раритетов. О последних все знают, все их берегут, а такие вот «Кабинеты Аспазии», если иногда и появляются, то на них никто и внимания не обращает. При случае, их можно купить за копейки, только где же искать случай?

Но случай все–таки пришел.«ИЧСН». Долгое время это расшифровывали, как «и черт с ним», то есть — полностью: «Колоколыцику петля готова и черт с ним». Советский литературовед Ю. Г. Оксман предложил куда более точную расшифровку «ИЧСН». Это значит: «и Чернышевскому с Некрасовым», или полностью: «Колоколыцику петля готова и Чернышевскому с Некрасовым». Ю. Г. Оксман, конечно, держится более правильного мнения о мере подлости господина Федорова.

У меня было одно чрезвычайно приятное знакомство, которым я очень дорожил и берег его, что называется как «зеницу ока». Это — знакомство (с горечью говорю — было) с ленинградским профессором–литературоведом Василием Алексеевичем Десницким, скончавшимся недавно на 81 году жизни.

Автор многочисленных трудов о Пушкине, Горьком и других русских писателях, В. А. Десницкий собрал библиотеку, которую смело можно было считать одной из достопримечательностей Ленинграда. Впрочем, покойный Василий Алексеевич и сам был неотъемлемой достопримечательностью этого города. Познания Василия Алексеевича в книжном деле были безбрежны, и нет ничего удивительного, что в одно из своих посещений этого чудесного человека я обратился к нему с вопросом, что он может рассказать мне о «Кабинете Аспазии»?

Василий Алексеевич погладил бороду и, поблескивая очками, спросил, в свою очередь:

— Это какой же «Кабинет Аспазии»? Восемьсот пятнадцатого года, наверное?

Я было кинулся рассказывать профессору о статье Верещагина, о своих долгих и бесплодных поисках этого «альманашка», но В. А. Десницкий, остановив поток моего красноречия, протянул руку к полке и достал маленькую, толстую книжку в стареньком переплете. Жестом, полным нарочитой, но очаровательной небрежности (ах, надо знать библиофилов!), он перебросил эту книжку на мой конец стола:

— Вероятно, вы говорите об этом «Кабинете Аспазии»?

На моем лице отразилось при этом столько откровенного удивления и еще более откровенной зависти, что Василий Алексеевич не выдержал, расхохотался и сказал:

— Ну ладно, ладно! Не завидуйте! Владейте этим «Кабинетом», — мне он вовсе не нужен…

В. А. Десницкий проживал в Ленинграде почти в самом конце Каменноостровского проспекта. До «Европейской гостиницы», где я останавливаюсь, — немалый конец. Я не стал ждать ни такси, ни автобуса, а отмахал пешком это расстояние в рекордно короткий срок, производя, вероятно, на встречных прохожих впечатление не очень нормального человека. Но, что знают прохожие о ни с чем не сравнимой радости прибежать домой и начать перелистывать долгожданную книжку!

Прежде всего, оказалось, что «Кабинет Аспазии» — не альманах в строгом значении (кстати, очень спорном) этого слова. Точное именование книги: «Кабинет Аспазии. Литературный журнал». Издание выходило ежемесячными книжками, примерно, от 80 до 100 страниц в каждой. Всего за половину 1815 года вышло шесть книжек. Однако назвать «Кабинет Аспазии» журналом — оснований не много. В конце шестой книжки объявление издателей гласит, что продавался этот полужурнал–полуальманах сразу полугодием, «в двух частях в переплете», по цене 12 рублей. Внешне, по размеру (шестнадцатая доля листа), да и по характеру содержания, он так же ближе в альманаху 3.

В следующем полугодии вышла еще одна, седьмая книжка «Кабинета Аспазии», но ее нет в моем экземпляре, да и вряд ли она находима вообще. Первые шесть книжек, продававшиеся переплетенными вместе, еще могли уцелеть, как нечто единое, а уж отдельная книжонка, существовавшая, что называется, на отшибе, — вовсе исчезла с книжного горизонта.

Ознакомление с содержанием этого «Кабинета Аспазии» показало, что и первые–то шесть номеров этого «литературного журнала» хранить в библиотеках современным ему собирателям нужды особой не было.

Нельзя не согласиться с критиком ««Сына отечества», который в этом «Кабинете Аспазии», именовавшем себя литературным журналом, «не увидел ни журнала, ни литературы». Это–случайное собрание плохих стихов, прозаических подражаний Карамзину, пошловато–сентиментального порядка. Мелочи, анекдоты о ручках и ножках «милых», хвалебная статейка в честь графа Хвостов а и две–три «антикритики», огрызающиеся на «Сына отечества» и другие журналы. Сомнительно, чтобы сама Аспазия, знаменитейшая женщина Греции, выбрала бы именно этот альманах в качестве своего «кабинета».

Если он и представляет какой–то интерес сейчас, то отнюдь не с той стороны, с которой восторгался им В. А. Верещагин. Издавал «Кабинет Аспазии» пресловутый Борис Федоров, и, просматривая сейчас его «нежные эпиграммы и наивные мадригалы», невольно вспоминаешь экспромт, написанный не то Дельвигом, не то Соболевским:

Деятельность стихотворца, драматурга, журналиста и писателя для детей Б. М. Федорова, во всем, кстати сказать, равно бездарного, может служить материалом для исследования литературных нравов своего времени, но отнюдь не должна вызывать чьи–либо умиления и восторги.

В. Г. Белинский почти все рецензии на федоровские книжки для детей заканчивал неизменным возгласом: «Бедные дети!» В рецензиях на прочие сочинения Б. М. Федорова у В. Г. Белинского всегда звучали только сарказм и насмешка. Не жаловал великий критик этого писателя! Да и не за что было его жаловать.

Один из отвратительнейших поступков Б. М. Федорова заслуживает, как мне кажется, более подробного рассказа. Он относится к 1815 году, когда, после появления сатирического журнала «Весельчак», издававшегося Адольфом Плюшаром, на улицу высыпал дождь юмористических листков с самыми «зазывными» названиями.

Уличные листки эти подробно описаны Н. А. Добролюбовым в известной его статье, специально посвященной их разбору и характеристике. Уже в наше время напечатана статья И. Г. Ямпольского, также посвященная этим уличным листкам и содержащая ряд новых, интересных подробностей 5.

Появление журнала «Весельчак», породившего уличные листки 1858 года, а вслед затем выход в свет лучшего русского сатирического журнала шестидесятых годов «Искра», во главе с В. С.Курочкиным и Н. А.Степановым, вызваны подъемом общественной мысли после падения Севастополя в 1855 году. Появился спрос на обличительную литературу, которая, с одной стороны, блеснула «Губернскими очерками» М. Е.Салтыкова—Щедрина и прогрессивным демократическим журналом «Искра», а с другой — имела в своем арсенале и ряд бесцветных журналов, вроде того же «Весельчака», «Арлекина», «Гудка», «Развлечения» и других.

К их числу необходимо отнести и весь «вихрь» уличных листков, откровенно спекулировавших на этом спросе на обличительную литературу.

М. А. Антонович в своих мемуарах писал об этих листках:

«В то время свирепствовала мания, какое–то поветрие на издание сатирических листков, которые натуживались забавлять и смешить читателей»6.

Литературный материал этих листков был низкого качества, но распространение они имели весьма значительное. Н. А. Добролюбов в своей статье об уличных листках 1858 года приводит такую сценку:

«Я сам видел, как одного почтенного горбатого чиновника, бежавшего в департамент с портфелем под мышкой и, по–видимому, с очень мрачными мыслями, остановил вдруг на Невском проспекте ловкий господин, запустивший руку в карман пальто почтенного чиновника. «Что это, что это значит?» — забормотал испуганный чиновник. — «Пять копеек-с, — развязно отвечал ловкий господин, указывая на листок «Смеха», торчавший уже из кармана горбатого чиновника. Бедняк, застигнутый врасплох, остановился, разинув рот, но, не будучи в состоянии произнести ни одного слова, с видом отчаяния и покорности судьбе взглянул он на «Смех», медленно вынул из кармана пятачок и молча подал его развязному господину, с такою печальною, убитою гримасой, что на него смотреть было жалко. Но развязный господин был, по–видимому, слишком весел для того, чтобы проникнуться чувством сострадания: он жадно схватил пятачок, проговорил с улыбкою: «точно так-с» и исчез»7.

Так, примерно, распространялись эти листки газетчиками на улицах. Листки и внешне имели сходство с газетой, они издавались размером в пол–листа, на четырех страницах.

Кстати, эта газетная форма юмористических листков, служила, по мнению цензуры, одной из причин их большого распространения. Позже, когда было решено покончить с листками, их прежде всего предложили печатать уже не в форме газеты, а в виде брошюр, размером в восьмую долю листа. Получилось нечто вроде книжек, которые продавать на улице было уже неудобно, и издания эти быстро исчезли. Впрочем и увлечение ими тоже прошло, так как немудрящее содержание их перестало удовлетворять даже тех невзыскательных читателей, на которых листки были рассчитаны.

В истории журналистики появление уличных листков 1858 года было чрезвычайно характерным фактом. Этот факт, правда очень своеобразно, повторился в начале семидесятых годов, в разгул реакции.

Появился почти такой же «вихрь» лубочных изданий, на этот раз имевших форму уже не газеты и не брошюры и носивших подзаголовок «альманах», или «литературный сборник». Все они были размером в четвертую долю листа и имели от 8 до 16 страниц текста; по содержанию они мало чем отличались от «юмора» летучих листков 1858 года. Эти издания указаны в моей книге «Русские альманахи и сборники 18 и 19 веков»8.

Можно вспомнить, что во время революционных событий 1905–1906 годов появился тоже целый вихрь сатирических изданий–однодневок, выходивших в форме журналов, кончавших свое существование, за редкими исключениями, на первом, втором, или третьем номере. Разумеется, революционное содержание этих журналов не идет ни в какое сравнение ни с уличными листками 1858 года, ни с лубочными альманахами и сборниками семидесятых годов. Различны и причины возникновения тех и других. Речь идет лишь о формальном сходстве.

Немало было выпущено сатирических изданий, разнообразных по форме и, в большинстве случаев, убогих по содержанию, после февральской революции 1917 года. Это был тоже своего рода «вихрь» листовок и журналов.

В последний раз нечто подобное такому же «вихрю» уличных юмористических листков, появилось было уже в наше советское время, в 1922 году.

В какой–то мере, в этом последнем «ренессансе» был повинен я сам. Хорошо относившийся к моим эстрадным выступлениям народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский как–то поддался на мои уговоры о необходимости популяризации эстрадного репертуара и разрешил мне издать его в виде юмористической газеты. Был я тогда еще очень молод и, не задумываясь, написал какую–то забавную «передовую», смешную «хронику», сатирические «объявления» и прочее. Самое же главное, дал газетке более чем неуместное название: «Известия Смирнова—Сокольского».

Курьезная газетка незаслуженно прошумела и привлекла внимание, мною никак не ожидавшееся. Появились и другие юмористические газетки, вроде «Веселой простокваши», просто «Простокваши» и так далее. Все это отличалось крайне невысоким качеством и быстро было прикрыто тем же Анатолием Васильевичем. Встречаясь со мной, он долгое время после этого, еще издали, сердито грозил мне пальцем: «Я покажу вам «Известия»!»

Это было не страшно, так как человека, равного Анатолию Васильевичу по душевной доброте, не было на свете. Этот талантливейший, европейски образованный публицист и политик обладал большим чувством юмора и единственно, к чему относился непримиримо, — это к пошлятине, в чем бы она ни проявлялась. Был он страстным библиофилом, и его многоязычная библиотека являлась предметом, о котором он говорил много и охотно. А говорил он ярко, красочно, увлекательно. Незабываемый человек! Множеству советских артистов, писателей и художников он оказал чуткую помощь и поддержку.

Возвращаясь к летучим листкам 1858 года, надо сказать, что сейчас они, разумеется, чрезвычайно редки. Ну кто же собирал подобную литературу? Конечно, только специалисты — литературоведы. Коллекция, собранная именно таким специалистом — П. А.Ефремовым, и попала в мою библиотеку. После мне удалось пополнить ее: изредка листок–другой еще попадались на книжном рынке. Я приведу здесь их список, так как самые названия листков характеризуют в достаточной степени содержание и направление этих летучих изданий. Вот он:

«Смех № 0», «Смех № 00», «Смех под хреном», «Смех смехович», «Пустозвон» (три номера), «Смех и горе» (три номера), «Ералаш» (два номера), «Шутник», «Потеха» (два номера), «Пустомеля», «Рододендрон», «Щелчок», «Дядя шут гороховый, со племянники чепухой и дребеденью», «Бесструнная балалайка», «Юморист», «Раек» (два номера), «Сплетни», «Литература в ходу» (два номера), «Правда деда Федота», «Фантазер», «Сплетник», «Фонарь», «Смех» («Чудеса в решете»), «Русский мужичок–говорун», «Смех и горе–горемыка», «Смех и горе», «Бардадым», «Бессонница», «Попугай», «Всякая всячина», «Новейшие юмористические рассказы» (два номера), «Картинки с натуры» (три номера), «Не журнал и не газета», «Разгулье на петербургских островах», «Говорун», «Муха», «Юбки кринолины», «Турусы на колесах» (два номера), «Правда в стихах и прозе». Вероятно были и другие, но не много.

Авторами и, в большинстве случаев, издателями этих листков являлись следующие лица: А. К.Фриде, С. И.Турбин, Е. Вернет, Г. П. Надхин, П. И. Пашено, Б. И. Корзон, Е. С.Щукин, Н. Н. Герасимов, А. Узанов, К. Т. Козлов, А. К. Нестеров, М. Евстигнеев, А. Балашевич, И. К. Зейдель, А. Троицкий, Танеев, Л. Пивоваров, Н. Брусков.

Часть этих людей — писатели, которые стали участниками листков случайно, часть — профессионалы лубочной литературы.

Труд и тех и других в летучих листках не внес в литературу какого–либо мало–мальски ценного вклада, но и не нанес ей существенного вреда. Можно вполне согласиться с цензором А. В. Никитенко, записавшим у себя в дневнике следующее: «Поутру был у князя Щербатова. Неутешительный разговор о современных делах. В Главном правлении училищ, генерал–губернатор напал на несчастные листки, которых развелось ныне множество и которые продаются на улицах по пяти копеек. Это его пугает. Между тем, в этих листках нет ничего ни умного, ни опасного. Им строго воспрещено печатать что–нибудь относящееся к общественным вопросам. Это пустая болтовня для утехи гостинодворцев, грамотных дворников и пр. Один господин литератор и мне говорил, что их следовало бы запретить. Зачем? — отвечал я. — Конечно, это вздор, но он приучает грамотных людей к чтению. Все–таки это лучше кабака и харчевни. Между тем, от вздорного они мало–помалу перейдут и к дельному. Ведь и хлеб вырастает из навоза. Да и что это за система — все запрещать. К чему только протянет руку русский человек самым невинным образом, тотчас и бить его по рукам. Ведь и в старину издавались же для народа лубочные картины с разными рассказами и сказками! Но наши великие администраторы во всем видят опасность»9.

Повторяю, что с этими суждениями о летучих листках цензора Никитенко можно было бы согласиться, если бы в их число не внес и своего «вклада» интересующий нас сейчас Борис Михайлович Федоров. «Вклад» его был, разумеется, просто подлый, и листки его резко отличны от всех других листков 1858 года.

В приведенный выше список летучих листков я нарочито их не включил, так как считал, что подобные «опусы» Бориса Федорова заслуживают быть представленными отдельно. «Листков» у него было всего два и назывались они: «Басня ороскоп кота (акростих)» и «Моим трутням совет».

Первый листок напечатан в Петербурге, в типографии X. Гинце и имеет цензурное разрешение от 10 апреля 1858 года. Это — второе издание листка. Первое вышло в феврале того же года. Весь текст напечатан на одной стороне листа и представляет из себя стихотворение–акростих следующего содержания:

Вся эта галиматья подписана «Ижицын», расшифрованным ныне псевдонимом Бориса Федорова.

Из первых букв этого, с позволения сказать, акростиха получается фраза: «Колокольщику петля готова». Не трудно догадаться, что под «Колокольщиком» подразумевался издатель «Колокола» А. И. Герцен. Злобная пена тупорылой шавки брызжет на него и в самом содержании стихотворения.

Несколько загадочными казались последние четыре строки стихотворения, из начальных букв которых получается непонятное

Листок этот, несомненно, издан с благословения и при помощи Третьего отделения, в котором Борис Федоров считался своим человеком. Популярность летучих листков была использована охранкой в целях своеобразной агитации против А. И. Герцена, Н. А.Некрасова и Н. Г.Чернышевского. Имя Герцена не было полностью названо, так как существовало запрещение даже упоминать эту фамилию в печати. Охранка не хотела нарушать своих же собственных постановлений.

Пасквиль не мог нанести Герцену какого–либо вреда, и он высмеял его у себя в «Колоколе» (1858 г., № 17), перепечатав целиком. «Наконец–то, — писал Герцен, — разрешено в России говорить о «Колоколе», хотя для начала только по–китайски, читая буквы сверху вниз…»

Н. А. Добролюбов написал ироническую рецензию в «Современнике», прикинувшись ничего не понимающим в содержании акростиха, но так, что читателям было все ясно. Рецензию эту цензура из журнала вырезала, но с текстом познакомила Федорова, подбивая его на ответ.

До Н. А. Добролюбова против пасквилянта выступила «Иллюстрация» В. Р. Зотова, разумеется, тоже в крайне осторожной форме.

В ответ Б. Федоров выпустил второй листок, так же под псевдонимом «Ижицын», с названием «Моим трутням совет». Здесь был напечатан акростих, из начальных букв которого выходило «Обезьянам трезвона», подразумевая «подражателей» А. И. Герцена. В содержании самого акростиха заключалась беспардонная брань по их адресу. На обороте листка напечатано несколько рисунков, изображающих колокол, петлю, обезьян–подражателей и так далее. Листок напечатан в типографии Академии наук и разрешен цензурой б июня 1858 года.

Надо ли говорить, что оба пасквильных листка Бориса Федорова сделаны бездарно, без тени остроумия. Но они представляют несомненный интерес как документы, свидетельствующие о борьбе лагеря крепостнической реакции с революционным демократом А. И. Герценом.

Подловатая физиономия пасквилянта Бориса Федорова выглядит отвратительно, и можно еще раз подивиться, как В. А.Верещагин, рассматривая его же, федоровский, «Кабинет Аспазии», нашел возможным с умилением говорить, что альманах этот «благоуханными цветами усыпает свою дальнюю дорожку»? «Дорожка» эта была, отнюдь не дальней и вела издателя альманаха Бориса Федорова прямо в Третье отделение.