В предыдущих рассказах не раз заходила речь об особых «подносных» экземплярах книг, экземплярах, напечатанных в весьма малом количестве. Однако такие экземпляры всегда печатались сверх обычного, общего тиража этих же самых книг и отличались от них лишь чисто внешними, качественными признаками. Но были книги, которые печатались вообще только в крайне ограниченном количестве. Нарочито малые тиражи таких книг не превышали 10, 25, 50 экземпляров.

Делалось это либо по указанию цензуры, которая таким нарочито малым тиражом ограничивала возможность проникновения книги в широкие народные массы (например, суворинская перепечатка «Путешествия» Радищева в 1888 году), либо — по воле самих авторов и издателей, не желавших, по тем или иным причинам, чтобы их труд получил слишком большое распространение.

Книги, напечатанные нарочито малым тиражом исключительно по желанию самих авторов и издателей — это особые книги, и о таких книгах хочется поговорить отдельно.

Разумеется, такие книги заслуживают внимания только в том случае, если содержание их представляет какой–либо общественный интерес. Есть целый ряд подобных изданий чисто семейного, личного порядка, как, скажем, пресловутая «История моего котенка», сочиненная малолетней дочерью барона М. Корфа и отпечатанная в количестве всего 30 экземпляров. Конечно, кроме папы и мамы этого «чудо–ребенка», такая книга никому не нужна и упоминания о ней в ряде антикварных каталогов и библиографических справочников, подающих эту кошачью историю, как «величайшую редкость», надо рассматривать лишь как потворство вкусам особой части собирателей, так называемого «геннадиевского толка»

«Для немногих» (Fur wenige) назвал в 1818 году свой полужурнал–полуальманах В. А. Жуковский, и именно с этой книги можно начать разговор об изданиях, напечатанных нарочито малыми (условимся так их называть) тиражами.

Вкратце история появления этой книги такова. В июне 1817 года завербованная в невесты будущему царю Николаю I прусская принцесса Шарлотта, переименованная после свадьбы в Александру Федоровну, решила вместе с женихом провести зиму в Москве.

Для ознакомления будущей царицы с русской литературой и для более основательного изучения ею русского языка, к ним был приглашен поэт В. А. Жуковский, считавший себя, по примеру Гете, придворным поэтом.

Так же, как и Гете, В. А. Жуковский искренне полагал, что он этим выполняет высокую миссию воспитания «добрых чувств» в будущих властителях народа. Мысль об «идеальном государе» очевидно владела поэтом и он отдавал свое время воспитанию будущих царя и царицы, а далее уже их собственных отпрысков, так же предназначенных для наследования престола.

История показала, что труды Жуковского пропали даром, но какую–то роль в смягчении «ндрава» царей, хотя бы по отношению к судьбе некоторых представителей литературы и искусства, ему, несомненно, удалось сыграть.

Так вот, начиная с января по июнь 1818 года, В. А. Жуковский, для вышеуказанных целей «просвещения» будущей царицы, предпринял издание полужурнала–полуальманаха «Для немногих». Печатался этот своеобразный орган в Москве, в типографии Августа Семена, и было выпущено его шесть номеров, примерно по 32 страницы в каждом, тиражом не более 25–30 экземпляров, предназначавшихся для самого ограниченного придворного круга 2. В это количество не входят пять обязательных экземпляров, представлявшихся в цензуру.

Заполнялись страницы этого издания произведениями самого В. А. Жуковского и его же переводами из Гете, Шиллера и других. Печаталось все это на двух языках (русском и немецком), и многие из произведений В. А. Жуковского здесь появились впервые.

Именно это обстоятельство позволяет считать «Для немногих» не пустой придворной забавой, а одним из прижизненных изданий произведений выдающегося русского поэта.

В 1829 году, в Петербурге, уже в качестве пособия при воспитании наследника Николая I — Александра, В. А. Жуковский издавал без цензуры другой полужурнал–полуальманах, под названием «Собиратель»3. Печатался он всего в 10–15 экземплярах и вышло его только два номера. Кроме всяких «отрывков и выписок», а также статей В. А. Жуковского напечатаны одно его стихотворное произведение и большой отрывок из «Полтавы» Пушкина — «Полтавский бой».

Прижизненное опубликование пушкинских строчек делает «Собиратель» особенно ценным.

Первый номер этого редчайшего сборника ко мне попал с собственноручными правками самого В. А. Жуковского (корректурный экземпляр). Правки, преимущественно, грамматические, но одна довольно любопытна: зачеркнуты набранные слова «слепое самолюбие царя» и надписано В. А. Жуковским «заблуждение царя».

Последним изданием точно такого же характера, т. е. с той же целью создать пособие при воспитании наследника, у В. А.Жуковского был полужурнал–полуальманах, носящий название «Муравейник, литературные листы, издаваемые неизвестным обществом неученых людей»А. Издан он был, так же без цензуры, в Петербурге, в 1831 году. Вышло всего пять номеров от 22 до 32 страниц в каждом. Заполнен «Муравейник», главным образом, произведениями В. А. Жуковского и лишь немногие страницы отведены сочинениям самих, воспитывавшихся им «отпрысков». В этом году для компании наследнику на уроки В. А. Жуковского приглашались дочери царя Мария и Ольга, а также молодые граф И. Виельгорский и А. Паткуль. Затея В. А. Жуковского была рассчитана и на них.

В целом, «Муравейник» надо считать тоже одним из прижизненных изданий произведений В. А. Жуковского. Печатался он в количестве несколько большем, чем «Для немногих» и «Собиратель», но никак не более сорока экземпляров.

Все три издания являются большой библиографической редкостью (в особенности «Собиратель») и среди книг, напечатанных нарочито малым тиражом, любопытны, как документы, относящиеся к деятельности В. А. Жуковского, имя которого теснейшим образом связано с А. С. Пушкиным и его эпохой.

У меня все три эти издания отнесены в отдел русских альманахов и сборников, к которым они, конечно, ближе, чем к периодическим изданиям.

* * *

К изданиям, напечатанным нарочито малым тиражом, принадлежит «труд» барона Модеста Андреевича Корфа, составившего тенденциозно неверное описание восстания 14 декабря 1825 года.

Напечатано было два издания этой книги. Сам барон Корф учился, как известно, вместе с Пушкиным, в Лицее, где отличался пристрастием к чтению «душеспасительных» церковных книг. Соученики его Пушкин, Илличевский, Кюхельбекер и другие дали ему презрительную кличку «Мордан–дьячок». По окончании Лицея Корф быстро сделал служебную карьеру, стал камергером. Был членом знаменитого бутурлинского цензурного комитета, прославившегося резкими мероприятиями по удушению русской печати. В 1849 году Корф стал директором Публичной библиотеки.

Он написал воспоминания о Пушкине, носящие недоброжелательный, клеветнический характер. Фальсифицированное описание декабрьского восстания составлено М. А. Корфом, разумеется, в верноподданническом, угодном царю тоне.

История появления работы Корфа в печати изложена в предисловии к книге, во втором ее издании. Эта история такова: «Осенью 1848 года приехала в Россию государыня великая княгиня Ольга Николаевна. Незадолго перед тем было окончено составление настоящего рассказа. Великая княгиня, услышав о нем в царственной семье, изъявила редактору желание иметь для себя список. Он отвечал, что единственный экземпляр находится у государя наследника–цесаревича, а черновые тетради истреблены».

Словом, великая княгиня высказала пожелание, чтобы работа Корфа была напечатана, хотя бы для членов царской фамилии. Государь «повелеть соизволил» напечатать ее в количестве 25 экземпляров.

Таким образом появилась книга, носящая заглавие: «Историческое описание 14‑го декабря 1825 года и предшествующих ему событий. Спб., 1848. В типографии П-го Отделения собственной ЕИВ канцелярии».

В 1854 году Корф собрал некоторые дополнительные материалы и книга его вышла вторым изданием, также в количестве 25 экземпляров 5.

Оба эти придворные издания, напечатанные таким ограниченным тиражом, разумеется, весьма редки. Напечатаны они на великолепной бумаге и роскошно, по–придворному, оформлены. Ко мне они попали из магазина «Международной книги» в первые годы его существования. Магазину что–то понадобилось для срочной отправки за границу, и Павел Петрович Шибанов, ведавший такими делами в «Международной книге», выменял у меня «что–то», (что именно, не могу вспомнить) на описываемые сейчас книги. В то время подобные обмены широко практиковались.

Как материал для историков оба указанных издания книги Корфа, сейчас сами по себе ценны лишь относительно, так как в 1857 году было напечатано третье издание или «первое для публики». Это издание несколько пере редактировано Корфом и менее полно. Ряд документов в него не вошло.

Но зато именно это издание «для публики» вызвало страстный, горячий протест А. И. Герцена, который при этом отозвался о двух первых тиснениях книги, как о «семейной тайне» Николая I.

Эта «семейная тайна» в третьем издании стала достоянием общества, и Герцен, в форме письма к царю Александру II, наследовавшему престол после Николая I, пишет гневные строки, в которых, обливая презрением автора — Модеста Корфа, стыдит царя за подлую фальсификацию истории.

Работу Корфа Герцен называет «отталкивающей по своему тяжелому татарскому раболепию, по своему канцелярскому подобострастию, по своей уничиженной лести».

«Неужели вы думаете, — пишет Герцен царю, — что история поверит какому–нибудь Корфу, со всеми поправками ваших дядюшек?»

Корф явно перестарался и, называя, через тридцать лет после событий, осужденных участников декабрьского восстания «гнусными развратниками, буйными безумцами, негодяями», вызвал всеобщее возмущение.

В 1858 году, в Лондоне, А. И. Герцен выпустил книгу, которая называлась: «14-ое декабря и император Николай. Издано редакцией «Полярной звезды». По поводу книги барона Корфа».

В этом произведении вольного печатного станка А. И. Герцен страстно вступился за декабристов, доказав документально высокие идейные цели их восстания. Уничтожающе была разбита холуйская книга барона Корфа, не делающая чести ни автору, ни всей царской фамилии, санкционировавшей появление этого гнуснейшего пасквиля.

А. И. Герцен, как известно, вообще чрезвычайно высоко чтил участников декабрьского восстания. «Восстание декабристов разбудило и «очистило» его», — писал об издателе «Колокола» В. И. Ленин 6.

В книге А. И. Герцена помещены следующие материалы: «Оглавление» (стр. III), «От издателей» (стр. V), «Предисловие» (стр. VII–XIV—подпись Герцена), «Донесение следственной комиссии» (стр. 1–114), «Верховный уголовный суд» (стр. 117–181), «Письмо Александру II» (стр. 183–202 — подпись Герцена), «Разбор книги Корфа» (стр. 203–308 — подпись Р. Ч.).

Я подробно выписал все содержание этой, довольно известной книги только потому, что у меня есть экземпляр, резко отличный от всех и по виду и по композиции.

Экземпляр заключен в серенькую обложку, на которой грубо набрано и тиснуто явно на ручном станке следующее: «14-ое декабря 1825 и император Николай. (По поводу книги барона Корфа)».

Ни выходного листа, ни места, ни года печати нет. Книга начинается со шмуцтитула «Письмо к императору Александру II». Далее следует самое письмо на страницах 1–18, с подписью Искандера. Далее идет шмуцтитул: «Разбор книги барона Корфа» и на страницах 1–118—текст разбора, а на страницах 119–126—примечания к нему.

На этом кончается содержание книги, которая, кстати сказать, носит следы небрежной брошюровки: одни листы необрезаны и имеют большие поля, другие, наоборот, обрезаны почти по самый набор. Пагинация у книги своя, не совпадающая с пагинацией обычных экземпляров книги «14-ое декабря и император Николай».

В книгу вклеен листочек, на котором чернилами, по–видимому, рукой прежнего владельца экземпляра, написано: «Эта книга напечатана в России, в самом Петербурге на ручном станке, во время студенческих волнений, при Филипсоне и Путятине. Место печати — Офицерская у Большого театра. Полагаю, книга наиредчайшая».

Это можно было бы принять за истину (а может быть, так оно и есть?), если бы в собрании сочинений А. И. Герцена под редакцией М. Лемке не имелось следующего примечания редактора:

«Мне пришлось встретить экземпляр с обложкой без указания года, города и типографии и с подзаголовком «По поводу книги барона Корфа» и при том только с первыми 126 страницами. Таких экземпляров было сделано около 25 для скорейшей отправки книжки друзьям в России с А. А. Тучковым, которому она была переслана через Рейхель»7.

Так как внешние данные — количество страниц, текст обложки, отсутствие места и года печати — совпадают с имеющимися у меня экземплярами, то М. Лемке говорит, очевидно, как раз о таком же, то есть об одном из сделанных А. И. Герценом в количестве «около 25». Но, как я уже отмечал, в моем экземпляре не «первые 126 страниц» обычного вида этой книги, а 126 страниц с собственной пагинацией. Значит, экземпляры эти А. И. Герцену пришлось либо набирать заново, либо хотя бы сверстать по–новому.

Это дало повод включить описываемый экземпляр книги A. И. Герцена в число напечатанных нарочито малыми тиражами, хотя, на этот раз по особой, своеобразной причине. Книжку эту можно считать уникальной.

К изданиям, близким по назначению к описанной выше работе М. Корфа, можно отнести две книги на тему исследования скопческой секты в России, напечатанные также для ограниченного круга лиц высшего чиновного звания.

Исследования эти написаны В. И. Далем и Н. И. Надеждиным. Оба служили в начале сороковых годов у министра внутренних дел графа Л. А. Перовского и по его поручению составили эти труды по вопросу сектантства, бывшему тогда чрезвычайно злободневным.

Первым свою работу напечатал В. И. Даль. Книга его называется: «Исследование о скопческой ереси. Печатано по приказанию министра внутренних дел. 1844». В книге 238 страниц и пять литографий на отдельных листах, изображающих сцены хлыстовских «радений». Книга была напечатана в количестве менее 20 экземпляров, да и они, по свидетельству П. М. Мельникова—Печерского, почти все сгорели. Уцелевшие единичные экземпляры являются большой редкостью.

Работа В. И. Даля не удовлетворила министра, и он поручил Н. И. Надеждину написать ее заново. Пользуясь собранными

B. И. Далем материалами, бывший редактор и издатель «Телеско–па» выполнил работу очень быстро, и ровно через год появилась

книга под тем же заглавием: «Исследование о скопческой ереси.

Напечатано по приказанию г. министра внутренних дел. 1845.»

Работа обширней далевской: в ней 384 и 120 страниц и семь цветных литографий на отдельных листах. Напечатана книга в количестве 25 экземпляров, исключительно для членов особой комиссии, занимавшейся делами раскола под председательством И. П. Липранди. Книга также чрезвычайно редка.

Я плохо разбираюсь в вопросах, которых касаются работы В. И.Даля и Н. И. Надеждина, хотя не без интереса прочитал обе эти, имеющиеся у меня книги. В романах П. И. Мельникова—Печерского (кстати, бывшего помощником Н. И. Надеждина по работе над исследованием раскола) «В лесах» и «На горах» мне многое стало более ясным.

Нельзя не согласиться с С. А. Венгеровым, считавшим эти работы Н. И. Надеждина и В. И. Даля сделанными слишком догматично, с явно выраженным «православным» взглядом на раскольничество, господствовавшим в официальных кругах. В обеих работах нет анализа глубоких социальных корней и причин возникновения всякого рода «ересей», бытовавших в старой дореволюционной России.

Обе книги принадлежат не только к числу напечатанных нарочито малыми тиражами, но и, в какой–то степени, к «секретным» книгам. В тех редчайших случаях, когда они попадались в антикварных каталогах, книги эти оценивались весьма высоко.

Старые книжники рассказывают, что Алексей Максимович Горький, работая над повестью «Жизнь Клима Самгина», долго разыскивал эти труды В. И. Даля и Н. И. Надеждина. К величайшему сожалению, в то время я еще не был знаком с Алексеем Максимовичем. С наслаждением отдал бы ему обе эти книги.

* * *

Среди огромного количества воспоминаний современников о великом русском поэте А. С. Пушкине, анекдотов и рассказов о его жизни, имеется брошюрка, изданная всего в десяти экземплярах, под заглавием: «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу. Записан со слов князя Александра Васильевича Трубецкого, 74 лет, генерал–майора, состоящего на» службе при артиллерийском складе в Одессе. Воскресенье, 21‑го июня 1887 года. Павловск, дача Краевского».

На обороте заглавного листа значится: «Дозволено цензурой, Спб. 17‑го апреля 1898 года. Типография П. Сойкина».

Содержание этой брошюры подробнейшим образом разобрал

П. Е.Щеголев в сборнике «Пушкин и его современники». Самой брошюры П. Е. Щеголев в то время, очевидно, не видел, так как сообщал, что на ней якобы не указано типографии, где она печаталась (а типография указана), и, кроме того, говорил, что в брошюре всего десять страниц, тогда как в ней VIII+43 страницы.

Брошюра отпечатана оригинально: на формате в восьмую долю листа (24x16,5 см) набор занимает посредине маленький прямоугольник размером 5,5x4 см. Все остальное — поля.

Предисловие к «Рассказу Трубецкого» весьма кратко, и его стоит привести целиком.

Вот оно: «Князь Трубецкой не был приятельски знаком с Пушкиным, но хорошо знал его по частым встречам в высшем петербургском обществе и, еще более, по своим близким отношениям к Дантесу.

В 1836 году, летом, когда кавалергардский полк стоял в крестьянских избах Новой деревни, князь Трубецкой жил в одной хате с Дантесом, который сообщал ему о своих любовных похождениях, вернее о своих победах над женскими сердцами.

Это обстоятельство и дало возможность кн. Трубецкому узнать об истинных, быть может, причинах роковой дуэли, 27‑го января 1837 года.

Трудно предположить вымысел со стороны кн. Трубецкого, почтенного 74-летнего старца; быть может, некоторые подробности затемнились в его памяти, другие же получили несколько иную окраску, но рассказ его должен иметь в основании своем истинное происшествие.

Князь Трубецкой в течение многих лет упорно отмалчивался о том, какие именно подробности в отношении Пушкина к Дантесу ему известны. Лишь совершенно случайно удалось выпытать у него этот рассказ, тотчас же записанный со слов его.

Так как лишь в печатном виде рассказ может получить разъяснения или опровержение, то и явилась необходимость выпустить его в свет.

Нежелание же распространять его в массе побудило печатать его лишь в 10-ти экземплярах».

Нет нужды останавливаться на содержании самого рассказа престарелого князя Трубецкого. Он перепечатан П. Е. Щеголевым в указанном выше сборнике «Пушкин и его современники».

Текст рассказа был взят П. Е. Щеголевым из журнала «Русская старина»10, где издатель брошюры, о которой здесь идет речь, В. А. Бильбасов, несмотря на «нежелание распространять рассказ Трубецкого в массе», счел возможным, однако, напечатать его еще раз, с некоторыми, правда, сокращениями.

Суть этого пресловутого рассказа князя Трубецкого заключается в том, что Пушкин якобы вызвал на дуэль Дантеса вовсе не из–за ревности к своей жене Наталье Гончаровой, а — к ее сестре Александрине, некрасивой, но очень умной девушке, будто бы и бывшей настоящей «мечтой поэта».

Все это противоречит подлинным фактам, затуманивает политическую сущность вопроса, в котором домогательства царя Николая I, всеми способами пытавшегося затравить и добиться гибели опасного для него поэта, несомненно, являлись главной причиной роковой дуэли.

«С полнейшей уверенностью можно утверждать, — пишет П. Е. Щеголев, — что история с Александриной никакого отношения к дуэли Пушкина с Дантесом не имеет».

Рассказ престарелого князя А. В. Трубецкого, записанный и изданный В. А. Бильбасовым, является отражением тех великосветских сплетен, которые мутной волной бились вокруг имени Пушкина, и лишь с этой стороны может представлять какой–то интерес для исследователей.

Изданная всего в 10 экземплярах, брошюра является величайшей редкостью.

Думается, однако, что тираж ее «десять экземпляров», указанный издателем, не совсем соответствует действительности. Какое–то количество экземпляров сверх этого должно было обязательно поступить в распоряжение Главного управления по делам печати, раз брошюра печаталась официально, с разрешения цензуры. Этим объясняется, что мне, например, «Рассказ Трубецкого» попадался три или четыре раза, и я имел возможность выбрать для себя экземпляр в обложках хорошей сохранности. Правда, это произошло на протяжении трех десятилетий, но я убежден, что подлинный тираж «Рассказа Трубецкого» был минимум экземпляров пятнадцать.

* * *

Литературный кружок «Арзамас» (1815–1818), тесно связанный с именами А. С.Пушкина, В. А.Жуковского, К. Н.Батюшкова, П. А.Вяземского и других, был организован С. С. Уваровым, который в зрелые годы резко переменился, сумел сделать карьеру, стал министром народного просвещения, одним из мракобеснейших реакционных деятелей.

В молодости, однако, он был совсем другим человеком и считался одним из самых «заводных» членов «Арзамаса». По обычаю этого литературного кружка, боровшегося против Шишкова и шишковистов, Уварову дана была шутливая кличка «Старушка». Пушкина называли «Сверчком».

Константин Батюшков, один из виднейших русских поэтов, оказавший своим творчеством влияние на Пушкина, прозывался среди арзамасцев «Ахиллом».

Был в «Арзамасе» еще один молодой литератор, тоже из «озорных» и тоже впоследствии ставший министром (юстиции) — это Д. В. Дашков, арзамасская кличка которого была «Чу».

Деятельность литературного кружка «Арзамас» достаточно изучена, и сейчас о нем вспоминается лишь постольку, поскольку три арзамасца — «Ахилл», «Старушка» и «Чу» — создали в 1820 году книжку, которая называется «О греческой антологии»11. Тираж книги был всего 70 экземпляров, тридцать из которых было разослано членам «Арзамаса» (тогда уже прекратившего свое существование), а остальные 40 поступили в продажу по 5 рублей. Вся выручка, без вычета расходов на печатание, пошла на благотворительные цели.

Книжке предпослано шутливое предисловие, характерное для «арзамасцев». Оно потом не повторялось в других изданиях и его стоит привести целиком:

«От издателя. Сию рукопись получили мы из Арзамаса следующим образом. За несколько лет перед сим жили там два приятеля, оба любящие страстно литературу. Во время свободное от хозяйственных занятий читали они вместе поэтов древних и новых, и нередко старались им подражать для собственного наслаждения; не для публики, которая их не знала и о коей они не помышляли. По стечению обстоятельств были они принуждены прекратить дружеские беседы свои; один из них был избран в земские заседатели; другой поступил во внутреннюю стражу, и бумаги их остались в руках арзамасского трактирщика, от которого мы оные получили.

В том числе находилась статья, которую мы решились напечатать. Она, конечно, не может удовлетворить совершенно справедливое требование знатоков: безделки двух беспечных провинциалов могут ли не оскорбить невольно утонченный вкус столицы? Впрочем, предаем мы их на общий суд без дальнейших объяснений».

Статья была подписана так: «Ст… и А…».

Надо ли объяснять, что «Ст…» — значит «Старушка», то есть поэт К. Н. Батюшков, «А…» — «Ахилл» — С. С. Уваров. В роли издателя этой книжки выступил «Чу» — арзамасец Д. В. Дашков.

С. С. Уварову принадлежит все прозаическое рассуждение о древнегреческой поэзии, сейчас, кстати, кажущееся старомодным и не очень верным. Зато стихотворные иллюстрации этого «рассуждения», сделанные К. Н. Батюшковым, — совершенно очаровательны. Они принадлежат к лучшим творениям поэта.

К книжке приложены переводы этих же стихотворений на французский язык. Это дело рук С. С. Уварова и Д. В. Дашкова.

В целом — это очень приятная и крайне редкая книжечка пушкинской поры, чудесная памятка о литературном кружке «Арзамас». Помимо будущих реакционеров, вроде Уварова, Блудо–ва и Кавелина, омрачивших потом славу арзамасцев, в этот кружок в 1817 году вступили и будущие декабристы: Н. И.Тургенев, М. Ф. Орлов, Никита Муравьев. Именно в «Арзамасе» с ними познакомился молодой «Сверчок» — Пушкин, и это знакомство сыграло не малую роль в формировании его свободолюбивого мировоззрения.

* * *

Нарочито малыми тиражами печатал свои издания грозный временщик граф Аракчеев, наперсник Павла I, друг Александра «благословенного», самая мрачная фигура, затемнившая собой почти три царствования.

Организатор военных поселений, солдафон–диктатор, проливший реки человеческой крови, по–своему понимал искусство, пытаясь насадить его среди военных и собственных крепостных, с помощью кнутов и палок.

При Штабе военных поселений он завел типографию, в которой печатал различного рода издания, никак, впрочем, не украсившие русскую литературу. Это были различные «правила поведения» для людей, загнанных в военные поселения, или книги, посвященные прославлению его змеиного гнезда — села Грузине

Одно из таких изданий — «Виды села Грузино» — можно назвать роскошным. — Это альбом из шести тетрадей, в которых помещено сорок литографий, исполненных крепостными художниками и литографами совсем не плохо. Альбом этот — редчайший, так как напечатан не для продажи и, вероятно, тоже в весьма малом количестве экземпляров.

Год его выпуска, примерно, 1823–1824.

Редкость всех изданий Аракчеева обусловливается еще тем обстоятельством, что всесильный временщик не только печатал

свои издания малыми тиражами, но и не считал для себя обязательными правила, установленные для всех типографий. Он печатал книги без цензуры и без предоставления каких бы то ни было обязательных экземпляров в Управление по делам печати. Неудивительно, что издания Аракчеева крайне редки даже и/ в государственных книгохранилищах.

У меня, помимо вышеназванного альбома, есть всего несколько его изданий, а именно:

В Грузине мера саду в разных местах и расстояние деревень. 1818 года. (Без места печати. 8°. 13 страниц).

Опись церковной утвари, имеющейся в грузинском соборе святого апостола Андрея Первозванного. Сделана и поверена в 1821 году. (Без места печати. 8 .172 стр.К книге три «Дополнения» 1823, 1824 и 1825 годов: — 11, 24 и 15 страниц).

Указатель в селе Грузине для любопытных посетителей. Получать можно в оном селе у инвалида Синицы. Печатано в типографии Штаба военного поселения 1821 года. (8°. 9 стр.).

О военных поселениях. Спб. Печатано в типографии Штаба военных поселений. 1825 (4°. 32 страницы).

Список этот приводится исключительно для того, чтобы был яснее характер всех так называемых «аракчеевских изданий». В журнале «Русский библиофил» (1911, № 4) список их значительно обширней (22 номера), но и он не исчерпывающ.

К изданиям, напечатанным нарочито малым тиражом, относятся две аракчеевские книги, кстати сказать, наиболее интересные из всех. Первая носит следующее название: «Рескрипты и записки государя императора Павла Первого к графу Аракчееву». Книга издана без указания места и года печати, переплетена в темно–зеленый марокен с оттиснутым золотом на крышке гербом Аракчеева, с его знаменитым девизом: «Без лести предан». В книге 42 страницы, на которых напечатаны личные записки и распоряжения Павла I Аракчееву. Некоторые записки были написаны царем, очевидно, во время заседаний, вроде: «Кто старее: Давыдов или Каннабих?», или «О караулах в мое отсутствие».

Некоторые, хотя и весьма краткие распоряжения Павла I, собранные в этой интересной книге, живописуют его мрачную эпоху иногда лучше, чем многотомные труды. Есть, например, такая записка:

«Екзекуции быть завтре. Если покажется много двенадцать раз, то остановите настольки, чтобы смерть не приключилась, а если выдержит, то все двенадцать раз. Павел».

Книга особенно важна еще и потому, что проливает некоторый свет на гатчинское пребывание Павла, которое мало отражено в литературе.

Вторая книга Аракчеева называлась «Рескриптам и письма императора Александра Первого к графу Аракчееву с 1796 по 1825 годы». Книга значительно обширней первой и напечатана в 2‑х частях.

Оба сборника писем и записок Павла и Александра, покровителей и друзей временщика, изданы, судя по архивным данным, примерно, в 1821 году 12, когда дальновидный Аракчеев решил начать завоевывать личное к себе внимание двух предполагаемых наследников престола: Константина и Николая.

Для этого, по мнению Аракчеева, надо было документально подтвердить его интимную дружбу с их отцом Павлом и братом Александром.

«Рескрипты и записки» Павла I были напечатаны в количестве всего десяти экземпляров, а «Рескрипты и письма» Александра I — в тридцати. И то и другое печаталось в типографии военных поселений тайно, и Аракчеев, сам будучи в Грузине, писал своему фактотуму И. Ф. Самбургскому, чтобы «тщательно переплести книги в футляры», «черновые сжечь», а главное — «строго наблюдать, чтобы ни один экземпляр никому не был отдан»13.

Первой книгой, как уже говорилось, были «Рескрипты и записки» Павла. Аракчеев сам распределил все десять ее экземпляров, стараясь, чтобы они попали в руки приближенным к наследникам людям. На имеющемся у меня экземпляре этой книги — собственноручная надпись Аракчеева: «От графа Аракчеева подарок к новому 1824 году в библиотеку его сиятельства князя Алексея Борисовича Куракина в село Преображенское».

Книга эта сейчас почти уникальна. Библиограф Г. Геннади в своих «Книжных редкостях» описал именно этот экземпляр с дарственной надписью Куракину 14.

Но по содержанию своему гораздо интереснее другая книга Аракчеева: «Письма и записки» к нему Александра I. Как уже сказано выше, она напечатана в количестве 30 экземпляров, причем почти весь тираж был замурован в одной из колонн церкви в Грузине. Как писал Аракчеев тому же И. Ф. Самбургскому, «сие удивлять будет потомство».

Однако книга попала на глаза царю Николаю I, и он выразил Аракчееву «высочайшее неудовольствие», издевательски написав ему, что это–де «дерзко сделано, конечно, без ведома вашего сиятельства».

Аракчеев трусливо поспешил отречься от своей причастности к изданию этих книг. Но наряженное негласное следствие нашло замурованные в церковной колонне 18 экземпляров книги, и они были преданы сожжению. Звезда Аракчеева начала закатываться.

У меня нет печатного экземпляра этого редчайшего издания, но есть полная писарская копия, переплетенная в точно такой же переплет, как и «Рескрипты и записки» Павла.

Происхождение этой копии нетрудно установить. В одном из писем к И. Ф. Самбургскому Аракчеев писал: «Я рескрипты императора Павла получил… посылаю вам еще две, в переплете книги, с коих прошу списать копии, а потом по дружбе своей, заведенным осторожным порядком напечатать…»15

Следует понимать это так, что Аракчеев, получив уже напечатанные «Рескрипты и записки» Павла I, послал Самбургскому подлинники писем Александра I, с которых приказал предварительно снять копии и уже их дать в типографию.

Именно такая копия, сделанная рукой какого–нибудь верного крепостного писаря и переплетенная для аккуратности в той же крепостной переплетной в военных поселениях, позже всплыла на антикварном рынке, откуда и попала ко мне.

Книга чрезвычайно интересна. Письма Александра I охватывают период с 1796 по 1825 год. Некоторые из писем — явно личного, интимного характера и рисуют автора их, «освободителя Европы», человеком с мышлением рядового мелкого мещанина.

Вполне понятно, что брат его, царь Николай I, не мог допустить опубликования подобных писем и предал огню все найденные печатные экземпляры.

Аракчееву, мечтавшему похвастаться близостью своей к «благословенному», не приходило в голову, что само содержание этих писем компрометирует его державного «благодетеля». У Николая I хватило разума понять это.

Одно из писем царя, датированное 1818 годом, касается какого–то театрального инцидента, какого именно — я не мог докопаться. Вот содержание этого любопытного письма:

«При сем прилагаю записку военного генерал–губернатора (записки этой нет. — Н. С. — С.) о случившемся происшествии в театре.

Наглость сия мне крайне не нравится. Я нахожу, что слабо было поступлено по сему делу. Первого виновного нахожу я жандармского офицера, непошедшего на место, дабы лично видеть, что происходит. Второго — унтер–офицера, не умевшего заставить себя слушать и не вытолкнувшего за плечи того, которого следовало вывесть: чем бы, вероятно, все происшествие окончилось. Как уже довольно времени прошло, то мне кажется вновь возобновлять сию историю не у места. Но никак не намерен попускать впредь подобные наглости. Посему объяви военному генерал–губернатору и министру полиции дабы строго было надсматриваемо за поведением сих трех актеров и даже прочих и при первой дерзости, арестовав виновного, и тогда в смирительный дом уж не иначе из оного выпустить, как с выключкою из труппы и с отсылкою на жительство в Вятскую, Пермскую и Архангельскую губернии в пример другим, весьма мало заботясь, что расстройство труппа от сего терпит.

Я предпочитаю иметь дурной спектакль нежели хороший, но составленный из наглецов. В России они терпимы не должны быть. Притом нахожу, что жандармский унтер–офицер разжалован бы в рядовые, за то, что не умел заставить себя слушать, а офицер арестован на неделю за то, что не пошел сам прекратить беспорядок.

Александр.»

Интересно, кто эти три актера и что за инцидент, возбудивший негодование царя? Впрочем, самый стиль письма тоже любопытен, как образец стиля всех писем Александра I к Аракчееву.

Некоторые из таких посланий, в особенности, например, с выражением сочувствия Аракчееву по поводу убийства его любовницы Минкиной и советы его, «не жалея злодеев, достойно отомстить за пролитую кровь сердечного друга», рисуют автора их с самой отвратительной стороны.

В письмах — множество интереснейших материалов, освещающих события русской жизни, в особенности, в годы, последовавшие за окончанием войны с Наполеоном.

Перелистывая письма и записки Александра I, невольно вспоминаешь потаенные, но дошедшие до нас стихи о нем Пушкина:

* * *

Среди книг, напечатанных нарочито малым тиражом, весьма интересно издание, выпущенное в свет всего в количестве 40 экземпляров, под названием: «Альбом мадам Ольги Козловой» (название напечатано по–французски).

На имеющемся у меня экземпляре автограф: «Князю Владимиру Андреевичу Долгорукову — 11‑го января 1884 года. № 30»

К книге приплетен фотографический портрет мадам Козловой, довольно пышной русской красавицы. Выпущено издание из типографии А. Гатцука в Москве в 1883 году. Экземпляр роскошно оформлен, очевидно, самой издательницей, в кожаный золототисненный переплет. Альбом издан, разумеется, «не для продажи»16.

По каталогам собраний К. М. Соловьева и Л. И. Жевержеева можно узнать, что в 1889 году выпущено второе издание этого альбома уже в количестве всего 10 экземпляров. По мнению Н. Киселева («Известия», 1934, номер от 15 ноября) — это второе издание, вышедшее без указания места и года печати и без цензурного разрешения, сделано из остатков первого издания альбома, в котором некоторые страницы вырезаны и заменены новыми, а также добавлены страницы с новыми, последними записями. Этого второго издания в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина имеется два экземпляра. Первое издание альбома было у Л. Модзалевского и описано им также в «Известиях«(1934 г., номер от 29 октября). Имеется первое издание альбома и в Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова—Щедрина в Ленинграде.

Оба издания воспроизводят рукописный альбом Ольги Козловой, в который сделали свои собственноручные записи почти все литературные корифеи того времени: Виктор Гюго, Дюма (отец и сын), Проспер Мериме, Сюлли Прюдом, А. Н. Островский, А. А. Фет, гр. А. К. Толстой, И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, А. Ф. Писемский, М. Е. Салтыков—Щедрин, Н. А. Некрасов, Ф. М. Достоевский, И. А. Аксаков и многие другие.

В подлиннике альбома было много акварельных рисунков виднейших западных и русских художников, которые в печатном экземпляре фигурируют лишь в виде списка. Среди них–имена А. Айвазовского, Петра Соколова, А. Боголюбова и так далее. Имелись нотные автографы композиторов—П. И. Чайковского, Антона и Николая Рубинштейнов, Верди.

По всему видно, что подлинник альбома представлял из себя большую историко–литературную и художественную ценность. Такие альбомы были в большой моде в 20‑х, 30‑х и 40‑х годах минувшего столетия. В этих альбомах встречались записи А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, В. А. Жуковского и других. Мода эта держалась еще в шестидесятых и семидесятых годах и постепенно увядала. Альбом Ольги Козловой — едва ли не один из последних отголосков этого увлечения.

Л. Модзалевский считал, что подлинник альбома утерян. Однако в журнале «Временник общества друзей русской книги», издававшемся в Париже (1928, кн. 2, стр.55) сообщалось, что альбом цел и находится в Париже, в коллекции частного собирателя

Здесь мы говорим лишь о печатном воспроизведении текстовой части альбома, из которого получился весьма интересный сборник.

Прежде всего, кто же эта «мадам Ольга Козлова», собравшая и издавшая альбом? Это—Ольга Алексеевна Козлова, жена известного поэта–переводчика Павла Алексеевича Козлова (1841 —1891). Он прославился переводами Байрона и, между прочим, романсом, до сего времени не вполне забытым: «Глядя на луч пурпурного заката».

Занимая крупную чиновничью должность при московском губернаторе, Козлов часто бывал за границей, а у себя в Москве организовал нечто вроде литературного салона, в котором бывали крупнейшие представители литературы и искусства. Знакомства в литературном и художественном мире, как в России, так и за рубежом, позволили жене Козлова создать альбом, о котором сейчас идет речь.

Альбом открывается стихами поэта Якова Полонского:

Драматург А. Н. Островский оставил в альбоме такую запись:

«Вы вашим альбомом ставите драматического писателя в драматическое положение… Я не знаю, имел ли я смолоду столько легкости и остроумия, сколько их нужно, чтобы без труда, без тоскливого чувства своего бессилия, написать приятную или шутливую безделицу. Теперь я очень хорошо чувствую, что все, что было во мне молодого и игривого, утрачено безвозвратно… Но богатое талантами общество, в которое вы меня радушно приглашаете, манит меня; я не могу отказать себе в удовольствии войти в него и только прошу извинения, что занимаю страницу блестящего альбома несвязными строчками. (11 апреля 1874 г.)»

Творец «Обрыва», «Обломова» и «Обыкновенной истории» — И. А. Гончаров оставил такой автограф:

«С робким смущением являюсь я на ласковое приглашение в этом блестящем собрании — и пробыв в нем минуту, не успев оглядеться среди сокровищ умов и талантов — со вздохом от старости и бессилия стать рядом — спешу спрятаться в свой обломовский угол. (Март 1872)»

Алексей Феофилактович Писемский написал в альбом довольно мрачный, но любопытный экспромт:

Запись датирована 1879 годом, за два года до смерти писателя. Это — одни из последних его строчек.

Ф. М. Достоевский написал в альбом нечто весьма любопытное: «Посмотрел ваш альбом и позавидовал. Сколько друзей ваших вписали в эту роскошную памятную книжку свои имена! Сколько живых мгновений пережитой жизни напоминают эти листы! Я сохраняю несколько фотографий людей, которых наиболее любил в жизни, — и что же? я никогда не смотрю на эти изображения: для меня, почему–то, воспоминание равносильно страданию, и даже чем счастливее воспоминаемое мгновенье, тем более от него и мучения. В то же время, несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо; люблю жизнь для жизни и, серьезно, все еще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я все еще никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь ее начинаю. Вот главная черта моего характера, может быть и деятельности».

Подобные записи в альбомах действительно тоже напоминают фотографии. В этих нескольких строчках Ф. М. Достоевского — портрет писателя.

Известное впечатление должен был производить в подлиннике альбома «разворот», где на левой стороне по–французски рукой Сюлли Прюдома написано его стихотворение: «Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный», и на правой — рукой А. Апухтина известное его переложение этого стихотворения на русский язык:

«Не тронь ее — она разбита!»

В печатном виде этот «разворот» много проигрывает.

И. С. Тургенев записывает в альбом в июне 1873 года, в Карлсбаде, следующее:

«Желал я очень написать вам что–нибудь стихами, но я так давно расстался с музой, что мне остается заявить смиренной прозой, что я очень рад и свиданию с вами и случаю попасть в отборное общество, наполняющее ваш альбом».

О музе вспоминает и поэт Н. А. Некрасов, оставив в ноябре того же 1873 года такую запись:

«Не имея ничего нового, я долго рылся в моих старых бумагах и нашел там исписанный карандашом лоскуток. Я ничего не разобрал (лоскуток, сколько помню, относился к 1848 году), кроме следующих осьми стихов:

Извините, если эти стихи не совсем идут к вашему изящному альбому. Ничего другого не нашел и не придумал.»

Несомненно, что запись Н. А. Некрасова выглядит острой и саркастичной, и он ею как бы делает упрек владелице «изящного альбома», в котором многовато, конечно, «охов и вздохов» А. Фета, А. Апухтина, К. Случевского и других.

От некоторой доли сарказма не удержался и М. Е. Салтыков—Щедрин, который выбрал для записи в альбоме маленький отрывок из своего сочинения «За рубежом». Думается, что выбор великого сатирика тоже далеко не случаен. Вот его содержание (январь 1882 года):

«Как ни приятна сытость, но и она имеет существенные неудобства. Она отяжеляет человека, сообщает его действиям сонливость, его мышлению вялость. Чересчур сытый человек требует от жизни только одного: чтоб она как можно меньше затрудняла его, как можно меньше ставила на его пути преград и поводов для пытливости и борьбы. Сытные наслаждения, в глазах сытого человека приобретают ценность лишь в том случае, когда они достаются легко, приливают к нему, так сказать, сами собой. Мы, русские сытые люди, круглый год питающиеся блинами, пирогами и калачами, кое–что знаем о том духовном остолбенении, при котором единственную лучезарную точку в жизни человека представляет сон с целой свитой утробных сновидений и кошмаров. От того, быть может, у нас и нет тех форм обеспеченности, которые представляет общественный политический строй на Западе. Но зато у нас есть блины».

И есть альбомы, — вероятно хотел сказать Михаил Евграфович, — сытые хозяйки которых заставляют своих гостей–литераторов, после сытного ужина, записывать те или иные сытые изречения.

Не смею, конечно, говорить за Салтыкова—Щедрина, но выбранный им отрывок в альбом мадам Ольги Козловой наводит на такие мысли.

Я прошу извинить меня, что привел довольно много записей из этого любопытного альбома, но все они принадлежат известнейшим людям в литературе и большая часть их нигде не опубликована, кроме описываемой сейчас книги, изданной нарочито малым тиражом, а потому чрезвычайно редкой.

* * *

Книг, напечатанных «для немногих», вовсе не так мало. К их числу надо отнести редкие официальные издания, которые, подобно книгам В. И. Даля и Н. И. Надеждина «О скопческой ереси», издавались и по другим вопросам. Весьма в малом количестве экземпляров печатались некоторые подносные «оды» XVIII века, описания фейерверков, празднеств. Издавались, подобно упоминаемому выше альбому «Виды села Грузино», гравированные или литографированные виды других «дворянских гнезд», например: «Виды села Надеждино», «Виды села Влахернского» и т. п. Среди этих альбомов есть альбомы, выполненные с большим художественным вкусом, образцы полиграфического искусства. Все они чрезвычайно редки и ценны.

На рассказы обо всех таких изданиях не хватило бы нескольких книг. Кроме того, далеко не все напечатанное «для немногих» заслуживает подробного рассказа.

У меня есть, например, книжка поэта Аполлона Григорьева, выпущенная в Петербурге в 1846 году 17. Сама по себе книжка очень интересна, как интересна и биография ее автора. Сборник 1846 года — это единственная прижизненная книга стихов поэта. Творчеством А. Григорьева очень увлекался Александр Блок и, собрав все его разбросанные по разным журналам стихотворения, напечатал их в 1916 году, в издательстве К. Ф. Некрасова.

В примечаниях А. Блок говорит, что сборник Аполлона Григорьева 1846 года был напечатан всего в 50 экземплярах. В качестве источника этого сведения он указывает каталог библиотеки К. М. Соловьева, составленный Ю. Битовтом. Последний, действительно пишет, что книжка Аполлона Григорьева в 1846 году напечатана в количестве 50 экземпляров, однако, откуда им взята именно эта цифра–указаний нет.

Ю. Битовту можно поверить на слово, так как редкостность книги Аполлона Григорьева — вне сомнений. Однако никаких особых причин печатать свою первую книжку стихов именно таким нарочито малым тиражом у Аполлона Григорьева не было. Значит, это с его стороны простая дань эстетству: печатать свои творения непременно «для немногих», «для избранных».

В двадцать три года (возраст, в котором Аполлон Григорьев печатал свою книжку) многое, конечно, можно простить, но если причиной нарочито малого тиража того или иного издания является желание автора распространить его только среди «избранных», то необходимо сознаться, что обстоятельство это не заслуживает уважения.

Ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лермонтов, ни Некрасов, ни действовавшие после них Горький и Маяковский никогда не печатали своих сочинений тиражами, рассчитанными на какой–то узкий круг читателей. Наоборот, каждые лишние сотни или тысячи напечатанных книг, написанных ими, были предметом их гордости. Искусство, предназначенное только «для избранных» — не искусство!