На следующий день попутная машина с маркой транспортного агентства «Кер энд Дауни» доставила нам почту. В полусотне метров от нас под таким же развесистым деревом остановилась группа туристов. Цивилизация вторглась в наш мир. Будто любопытные соседи в каком-нибудь местечке, мы один за другим, находили предлог посетить новый лагерь, и каждый приносил новости.

— Видели — у них два холодильника?

— Вы заметили, какой у них утюг? И гладильная доска!

— А сколько консервных банок уже накидали!

Хорошо еще, что туристы уехали через два дня, прежде чем мы окончательно скисли от зависти.

Куда сильнее подействовали на нас письма. Этот финансовый клерк наломал дров. Его сообщение об аварии вызвало немалый переполох, тем более что у газет есть привычка печатать опровержения самым мелким шрифтом в каком-нибудь незаметном месте. Читатели допытывались, как все произошло, почему газ взорвался, не было ли в конструкции шара какого-нибудь порока, правда ли, что мы не пострадали, или кто-то пытается скрыть истину. Из Найроби писали о неполадках с компрессорами, из Аруши — что из-за дождей машины не смогут забрать наши баллоны с Салехской площадки. Словом, пришла пора мне наведаться в город. Как ни чудесно жить под фиговым деревом, у такой жизни есть свои минусы организаторская сторона страдает.

Ален и Джоун должны были вернуться со дня на день, но, когда я отправился в путь, их еще не было. Дуглас отвез меня наверх, а там нашлась попутная машина до Аруши. Водитель спешил и нигде не останавливался. На полном ходу мы миновали Уилкиз-Пойнт, потом свернули с дороги, которая вела к носорогу и Салехской площадке, и пошли выписывать петли на склоне, спадающем к равнине Карату.

Когда начались редкие строения вытянувшейся в длину деревни Карату, я пытался представить себе, кто из здешних сообщил властям, что был взрыв. Может быть, вон тот тип в голубом костюме, с галстуком? Или вон тот, в пиджаке горчичного цвета и фиолетовых брюках? Или вот этот, в белой тоге, или этот, в драных шортах? Интересно было бы узнать. Я обернулся в последний раз, разглядывая группу африканцев в ярких одеждах, но ответа не получил. Сквозь мглу вдалеке на фоне неба просматривалась голубая гряда гор. И как только он ухитрился разглядеть наш шар над Кратерным Плато?.. А может быть, ему просто почудилось? Скользнула по сетчатке какая-нибудь точка, как это иногда бывает. Так или иначе, он поведал миру свою версию, и, что самое главное, ему поверили. В чем бы он ни ходил — в горчичном или пурпурном, белом или грязно-сером, бог ему судья. Но я его вовек не забуду.

В Аруше я, не утруждая себя особенно ходьбой, побывал в полиции, больнице, информационном бюро, банке, автомастерской, на почте, в конторе Национального парка, в кинофотомагазине и туристском агентстве. Аруша — компактный городок, где можно в несколько часов уладить все свои дела. Господствующий элемент ландшафта — гора Меру. Правда, этот могучий вулкан порой скрывается, когда облачность низкая или туман окутывает его крутые серые склоны. И вдруг опять появляется, всегда как-то неожиданно, будто вот сейчас только выросла из-под земли, 4500-метровая громадина. И прямо в нее упираются городские улицы, которые прежде терялись где-то вдали.

Вечером я опять встретился с биологом и пилотом Хью Лампри, моим однокашником по зоологическому факультету Оксфорда. Хью собирался на следующее утро лететь на маленькой машине в Найроби, и я с радостью принял его предложение подбросить меня. Мы вылетели спозаранок, воздух был еще недвижим, когда самолет оторвался от дорожки в Аруше. Странно было после долгого перерыва вновь очутиться на борту самолета. Я уже успел отвыкнуть от оглушительного шума моторов. Сидя за спиной Хью, я вынужден был наклоняться к нему, чтобы разобрать, что он говорит, а отвечал ему криком. Потом мы перешли на почти столь же выразительный и куда менее утомительный для голосовых связок язык жестов и мимики. Непривычным было для меня и обилие воздушных ям в столь ранний час. По сравнению с полетом на шаре сумасшедшая тряска, как если бы на автомашине вместо круглых колес поставили квадратные. В отличие от аэростата самолет не сливался с атмосферой, а лишь опирался на нее.

Идя курсом на невысокие западные отроги Меру, Хью набрал высоту и пошел над склонами вулкана. Машина надежная, ничего не скажешь, но после шара темп набора высоты показался мне смехотворным. Под сплошной рев мотора мы лезли вверх, набирая восемьдесят — сто метров в минуту. Над Нгоронгоро, как я ни тормозил подъем, мы за минуту подскочили чуть ли не на километр, причем поднимались бы еще быстрее, если бы я не стравливал газ, насколько позволяла обстановка. Мне кажется, еще несколько лет назад аэростат вполне мог бы на ограниченном отрезке соревноваться с реактивными самолетами в наборе высоты с горизонтального полета.

Перевалив через отроги, мы спустились ниже и на высоте около трехсот метров пошли над краем к юго-востоку от Найроби. Здесь множество жирафов, да и геренуков тоже хватает. Геренуки, или жирафовые антилопы, часто водятся и в местах с более пышной растительностью, но там, где они и жирафы преобладают в фауне, природа не радует глаз. Красивые животные, а ухитряются, как и маленькая антилопа дик-дик, жить в самой засушливой саванне. Недаром область, где только эти животные водятся в больших количествах, называют пограничной. Здесь проходит грань между живой и неживой природой, пустыней и непустыней.

В Найроби мы сели на аэродроме Вильсон, причем едва не столкнулись с каким-то непослушным привязным аэростатом. С аэродрома мы отправились каждый по своим делам, условившись встретиться на следующий день, чтобы лететь обратно к кратеру. Я первым делом пошел в Управление гражданской авиации. Начальник управления заведовал всем, что касалось полетов над Восточной Африкой, а ведь я основательно накуролесил в его владениях. Отчасти поэтому, но главным образом из-за зоркого жителя из Карату я, стучась к нему в дверь, чувствовал себя слегка виноватым. Моя тревога длилась недолго. Меня пригласили участвовать в воздушных гонках, они должны были состояться через десять дней. Я прикинул, что после старта в Найроби преобладающие северо-восточные ветры должны пронести нас над равниной Атхи, и с благодарностью принял предложение. Старт в аэропорту, где нам обеспечена квалифицированная помощь, сулил немало преимуществ. Мы сможем показать шар всем, кто оказывал нам поддержку, поднимем их в воздух. А затем с попутным ветром пройдем над той самой равниной, которую избрали своей очередной целью.

Вечером я пригласил нашего главного помощника в Найроби Джона Бриджмена и его жену Маргарет пообедать в ресторане «Пагода». Неожиданно передо мной возникли трудности. Перед тем я заходил на завод «Ист-Африкен индастриз», чтобы условиться о снабжении нас газом для перелета из Найроби, и с некоторым опозданием внес страховку. А так как в тот день пришлось оплатить немало счетов и покупок, вечерний костюм мне уже был не по карману. Когда живешь в кратере, потребности заметно ограничиваются, зато, перенесясь в другой мир, приходится, чтобы вас пустили в ресторан, одалживать носки и галстук у Джона, приличную рубашку у одного из его соседей, смокинг — у другого. Найроби расположен в сердце огромного малоразвитого континента, и в десяти километрах от центра можно встретить дикого льва, но в самой столице мало что напоминает об этом. Обед вознаградил меня за все. В африканской стране китайские официанты с американским шиком подавали европейцам восточные блюда.

На следующий день мы с Хью вылетели в 13.00. Сперва прошли над областью Атхи. Под нами простиралась обширная равнина, которую местами рассекали глубокие овраги, — зрелище увлекательное, но и удручающее, так как оно говорит об эрозии. Когда белые в девятнадцатом и двадцатом веках начали внедряться сюда, связи между человеком, животными и природой были нарушены. Эти огромные шрамы внизу — знак перепаса. Красные реки несут ил, замыкая порочный круг.

Дальше начинался Рифт-Валли. На всей земле нет ничего подобного этому разлому, причем найробский участок заметно отличался от маньярского, образ которого так сильно запечатлелся в нашей памяти. Там была одна могучая стена, здесь же на десятки и сотни метров вздымалась череда отвесных скал. На дне рифта поблескивали озера Магади и подальше Натрон. Вода обоих озер содержит соду; в Магади налажена добыча. Железнодорожная ветка позволяет, преодолевая крутые подъемы, вывозить продукцию. Я не видел, чтобы дети укладывали рельсы своей игрушечной дороги уступами так, как они уложены над Магади, где поезд проходит путь, в десять раз превосходящий расстояние между конечными станциями. В отличие от поезда мы поднимались на Кратерное Плато по прямой.

Это было поистине сказочное путешествие. За причудливым геологическим образованием Рифт-Валли возвышался почти на три тысячи метров действующий вулкан Ленгаи. С ревом мы пронеслись над дремлющим конусом. Вершина напоминала старомодную соковыжималку из стекла с торчащим посередине острым бугром. Лавовые склоны достаточно круты, и подниматься по ним нелегко. Это не значит, что гора вообще неприступна, только надо, как и на лежащем поблизости Килиманджаро, использовать самые холодные часы суток, когда мороз сковывает коварные рыхлые осыпи. Мне кажется, людям полезно время от времени наблюдать действующие вулканы. Они убедительно напоминают о том, что наша жизнь протекает на тонкой корке планеты, которая далеко еще не успокоилась после своего бурного рождения.

Миновав конус Ленгаи («обитель бога» на языке масаев), мы затем очутились над просторами Кратерного Плато. Это плато объединяет много потухших вулканов, в том числе Нгоронгоро. Едва ли не самый красивый из них — Эмбагаи. Он сложен как-то особенно соразмерно, и его лесистые склоны спадают к глубокому непересыхающему озеру.

Последний барьер взят, и мы идем над Нгоронгоро. Нигде не видно никаких следов наших товарищей. Сделав круг над заброшенным лагерем под фиговым деревом, мы сели поблизости. Животные разбежались, едва увидев самолет, так что никто не мешал посадке.

Хью заглушил мотор, и мы сошли на землю удивительного уголка, которым я никогда не устану восхищаться. Для того, кто всего полтора часа назад покинул Найроби, впечатление оказывается еще сильнее. Куда ни повернись, кругом животные; за ними, будто рои черных точек, еще и еще; и все это окаймляют высокие кручи. Каждую секунду картина меняется. Глубокие тени отступают под натиском дня и опять выползают, когда солнце теряет силу. Безупречная симметрия царит в этом волшебном мире, усиливая впечатление нетронутости. У кратера есть что-то от руин, от древнего творения, которому время придало новые совершенства. Край сказочной красоты…

Вскоре появился Ален. Ему пришлось воспользоваться попутной машиной, потому что его лендровер прочно завяз в грязи у Фигового холма. Хью взлетел, покружил, словно пеликан, набирая высоту, и исчез за кратерной стеной. В это время мы пригнали наш «джипси» из старого лагеря, потом вместе с Аденом в восхитительном золотисто-коричневом вечернем свете отправились выручать лендровер. Кроме обычных для этого края препятствий нас задержало в пути львиное семейство. Старый, тощий лев ничем не привлекательнее других старых тощих самцов, зато львица в расцвете сил одно из самых совершенных творений природы. Когда она прохаживается, или затевает возню с озорным львенком, или вдруг ни с того ни с сего делает прыжок метров на пять, можно залюбоваться игрой ее мышц. Идеальное сложение, великолепная окраска, изящество — кто сравнится с ней? Возможно, гармоничная сила львицы особенно бросается в глаза потому, что в стае почти всегда есть один-два члена, уступающие остальным по физическим данным. В царстве хищников, особенно если они ведут стайный образ жизни, ослабевшие могут еще рассчитывать на долгий век в противоположность животным, составляющим их добычу. Больная гну или газель, если не произойдет чудесного исцеления, протянет от силы несколько часов. Престарелый лев может жить еще много лет, пока есть стая, которая о нем заботится.

Вытащить лендровер из грязи было нелегко. Начищенные до блеска ботинки и новые носки, купленные в Найроби, я снял, как только прилетел в кратер, но мои роскошные брюки были еще на мне, когда я бродил по колено в воде. Как совместить два столь разных образа жизни?..

Хотя у нас были две лебедки и грузовик, мы два часа барахтались в грязи, прежде чем одолели ее. В таких случаях здорово выручает танганьикский домкрат. Пусть вас не смущает название — это просто нехитрая конструкция из дерева и железа с одной-единственной функцией. С ее помощью можно поднять любую часть автомобиля, была бы опора в виде деревянной колоды. Поднял колесо и подкладывай в колею подручный материал, чтобы резина хотя бы на миг обрела опору. Не будь этого изобретения, количество рабочих часов, поглощаемых грязью, достигло бы астрономических размеров. И не будь у нас танганьикского домкрата, крылатые мучители высосали бы из нас всю кровь. В жизни не видел такого скопища шестиногих! Они лезли в рот, в глаза, в нос и утоляли хоботками жажду. К счастью, это было местное явление; стоило нам отъехать, как мы избавились от этой чумы.

Зато нам встретились полчища долгоногов, которых днем в этих местах не увидишь. Энергично отталкиваясь длинными задними ногами, они лихо плясали в свете фар. Когда глядишь на них, так и подмывает выскочить из машины и затеять облаву. Есть три причины не поддаваться этому соблазну. Во-первых, кратер изобилует львами и другими животными, присутствие которых не располагает к таким затеям. Во-вторых, долгоноги обычно пасутся возле своих нор, а норы глубокие, попадет нога — не скоро вытащишь. В-третьих, даже если ноги останутся целы, долгонога вам все равно не поймать. Во всяком случае мы, как ни старались, не поймали ни одного.

Во время визита в Найроби я воспользовался случаем и отправил в Англию кучу отснятой пленки. А после моего возвращения мы в первый же день почему-то затеяли вечером дискуссию об операторской этике, в частности при съемке животных. Ален рассказал о той поре, когда на Африканском континенте впервые появился человек с кинокамерой. Дескать, тогда старались изображать Африку возможно более жестокой и дикой. Набьют мясом зебры одежду, втиснут это чучело в спальный мешок и положат его в палатку. И камера запечатлевает на пленке жуткое зрелище: лев пожирает человека… Все подобные трюки теперь запрещены властями, чтобы вид палаток и спальных мешков не ассоциировался у львов с пищей.

У зрителя было свое понятие о «подлинной Африке», и продюсеры подлаживались под это понятие. Спрос на «подлинную Африку» существует до сих пор, говорил Ален. Но как ее показать?

— Что за радость снимать европеизированных пигмеев, которые ходят в жилетах? Даже если вы их разденете, загар выдает, что они были одеты. Увидят человека с камерой и бегут к нему, клянчат денег, только что экспозицию не подсказывают.

— Но ведь это тоже Африка, как бы они ни одевались!

— Конечно, — согласился он. — Но это будет уже другой фильм. Не такой, какой нужен большинству зрителей. Если уж показывать пигмеев, то так, чтобы вся кожа была одного цвета. Животных снимай так, чтобы на заднем плане не было дорог и автомашин. Жилище в кадре допустимо только глинобитное, никаких кирпичей, не говоря уже о дорожке с гравием.

— Но ведь может случиться так, что настоящий лев в настоящей Африке пройдет мимо машины?

— Может, — ответил Ален, — но нежелательно. На то и организация. Зайди с другой стороны или еще что-нибудь придумай. Конечно, трудно провести границу. Одни буквально все организуют, даже привозят животных с собой в Африку. Является такой деятель со своей машиной в Найроби и заявляет, что отправляется в Северную пограничную область, чтобы искать редких зверей. Отъедет от Найроби километров на восемь — десять и в каком-нибудь глухом уголке выходит из машины — устал. Еще восемь-десять километров — совсем устал, терпение на исходе. Наконец тайком поместит привезенного зверя в уголок, смахивающий на логово, и начинает его выслеживать. Настоящая Африка! А точнее, настоящий обман.

— Так ведь все кино — сплошное надувательство, разве нет? — возразил я. — Идет панорама, потом крупный план, потом все показано с другой стороны, в следующую секунду следует сверхкрупный план, а камеры в кадре не появляются. Спрашивается, кто же снимал? Разве не обман — создавать у зрителя впечатление, будто никакой камеры и не было вовсе? Так зачем же так ратовать за правдоподобие?

— Правда, что хорошего, — вступил Дуглас, — если зрители начнут задумываться и сомневаться, как это оператор смог снять такой кадр?

— Во всем, что снимаешь, — продолжал Ален, — стремись к правдоподобию. Как бы трудно оно ни давалось. Ты должен предвидеть, как поведет себя зверь в следующую минуту, и быть наготове. В том, что обычно делают животные, для нас ничего занимательного нет. Поэтому так важно не прозевать, когда происходит что-то интересное для камеры. Инсценировать действие не годится, но нет ничего худого в том, чтобы создать нужную обстановку. Скажем, лемуры любят кузнечиков. Что же предосудительного, если ты сведешь их вместе и снимешь результат? Одно плохо: лемур ночное животное, а снимать приходится днем. Но ведь ночного угощения не устроишь.

Дискуссия затянулась; время от времени нас перебивал своими криками даман. Лично мне кажется, что большинство операторов-анималистов дорожат своей репутацией и работают терпеливо, со знанием дела, а не выезжают на трюках и ухищрениях. Хотя им, наверно, подчас хотелось бы, чтобы кодекс профессиональной чести был менее строг.