Только на третий день мы смогли выехать из Найроби в Серенгети. Сперва надо было уладить вопрос о непрошеном розыске, а на это потребовалось некоторое время и уйма извинений. Вместе с Аленом я отправился в авиаотряд полицейского управления. Пилот не был в обиде на нас, но как-никак мы ему причинили немало хлопот. Военные предоставили в распоряжение спасателей самолет с парашютистами; пришлось нам сходить и к ним. Команда начать поиски была отдана Управлением гражданской авиации, которое не располагало данными, говорящими о том, что в этом нет необходимости; мы подробно объяснили в управлении, как все было. Содовый завод в Магади, неподалеку от которого мы сели, держал наготове санитарную машину; мы извинились перед ними по радио. Одна найробская газета посчитала наш случай ярким примером разбазаривания государственных средств и заявила об этом во всеуслышание. Пришлось мне снова идти по кругу с повинной; к счастью, оказалось, что затронутые инстанции не согласны с газетой. Да, аэронавтика — это не только умение вовремя сбросить горсть песку и потравить малость газа.

Я установил, что решению начать розыски способствовали три обстоятельства. Во-первых, многие на аэродроме знали, что мы потеряли деталь от распределительного вентиля. Знали также, что исправленный вентиль действовал отменно, тем не менее власти были встревожены. Во-вторых, — тут все были согласны — погода в тот день выдалась не идеальная. Получив сведения о наших промежуточных посадках, в Найроби справедливо заключили, что эти посадки не входили в наши планы. Однако решающую роль, думается мне, сыграло третье обстоятельство. В том самом районе, где сели мы, недавно погиб от жажды пилот самолета «Тайгер Мот», совершивший вынужденную посадку из-за нехватки горючего. Вместо того чтобы ждать около самолета, он пошел искать воду и помощь. И не нашел ни того ни другого. Спасатели довольно быстро обнаружили его машину, но самого летчика отыскали, когда уже было поздно. Этот нелепый случай у всех еще был свеж в памяти, поэтому, когда мы пропали, немедля развернули спасательные операции.

Кроме всех этих хлопот у нас была еще одна забота — шар. Втроем мы отправились на биржу труда, прошли сквозь толпу ожидающих африканцев к конторе и зарегистрировались в качестве временных работодателей. Нам нужно было шестнадцать человек, чтобы забрать гондолу, оболочку и различное снаряжение в точке, лежащей примерно в пятнадцати километрах к западу от магадийской дороги. Немного погодя нам вручили шестнадцать удостоверений личности, мы пригласили их владельцев и двинулись в путь со своим отрядом.

— Какая будет работа? — спросил чей-то голос.

— Вынести из зарослей шар, тот, который вылетел отсюда вчера.

— А! О! — вскричали они. — Мы сразу поняли, что работа будет тяжелая, по вашей одежде и обуви было видно, когда вы пришли на биржу.

От Найроби до Нгонга дорога шла через плодородный возделанный край. За грядой простирается жаркая, сухая местность и, кроме колючих кустарников, с которыми мы уже успели познакомиться, ничего не растет.

— Гляди, сколько земли, — сказал один из наших рабочих; они, должно быть, все были уроженцы Найроби. — Вот где можно разбогатеть! Выращивать кофе. Выращивать кукурузу.

— Слишком сухо, — заметил другой. — Тут орошение нужно.

— Взял да пробурил колодец, вот тебе и вода. Вот тебе и богатство. С этим районом надо что-то сделать. Были бы люди.

В эту минуту у лендровера Алена лопнула шина. Пока он менял колесо, африканцы вылезли поразмяться. Они пинали ногами колючие кусты. Они рылись в пыли на дне высохшего русла. Они прыгали с камня на камень. И обмахивались, изнывая от зноя в бесплодной, выжженной солнцем долине. Но вот колесо заменено, и все забрались обратно в кузов.

— Пожалуй, кофе тут не вырастет, — сказал кто-то.

— Пожалуй, тут ничего не будет расти. Придется искать другой участок.

Дорогу нам торопливо пересек неуклюжий жираф, и те, кто впервые видел жирафа, дали волю своему удивлению — до чего же странные животные существуют на свете! Кофе было забыто; теперь все обсуждали, не стоит ли заняться охотой на жирафов. Какое у них мясо? Или добыча вся будет кожа да кости?

И вот мы добрались туда, где вышли на дорогу несколько дней назад, изнывая от жажды. Свернув с дороги, мы проехали еще сколько было можно (тряска была такая, что все разговоры прекратились), затем вышли из машины и продолжили путь пешком. На сей раз отыскать аэростат и доставить его к машине было несложно, но поту мы пролили немало. Встретили трех масаек, явно пораженных зрелищем такой активности со стороны мужчин, а вообще кругом было безлюдно и пустынно. Всюду царил триумвират: колючки, лава и пыль. Эти самые колючки напомнили о себе двумя проколами, когда мы поехали обратно. Наконец на Деламер-авеню мы рассчитали нашу бригаду, уплатив по шиллингу на брата сверх обусловленного.

Так через пятьдесят четыре часа после старта завершилось для нас воздушное ралли. Приключений было много, даже чересчур много, но не спеша пройти над огромными стадами копытных нам опять не пришлось. Эта мечта превратилась уже в навязчивую идею, однако и на этот раз мы не смогли сделать то, что составляло смысл нашей затеи… Теперь вся надежда на Серенгети! Эта огромная область, эти ровные просторы, изобилующие животными, должны нас выручить. Мы не будем связаны никаким графиком, выберем подходящий день и час для взлета, место для старта годится любое, важно только, чтобы по ветру были большие стада. На этот раз мы непременно добьемся успеха. Сами решим, как, где и когда стартовать.

Обычно из Найроби в Серенгети можно попасть по сравнительно прямой дороге через Нарок. К сожалению, эта дорога уже несколько месяцев как вышла из строя, так что нам предстоял объезд по знакомым местам.

Сперва мы проехали от Найроби до Аруши. По пути мы врезались в огромное облако саранчи, после чего нам долго пришлось чистить ветровые стекла. Из Аруши мы двинулись на юг по Большой северной магистрали (по дороге чинили помпу), затем у Макаюни свернули вправо на Маньяру. В Мтувумбу, как уже повелось, выпили с обоими индийцами холодной кока-колы и обсудили проблемы аэронавтики с теми из нашей старой наземной команды, кто пришел нас поприветствовать. На крутом подъеме за Мтувумбу лопнула рама прицепа; нам ее исправили в гостинице «Маньяра». Дальше направились к Нгоронгоро, где забрали оставленное лагерное снаряжение. И наконец, миновав Винди-Гап и первую площадку, с которой намечался старт нашего полета над кратером, принялись отсчитывать петли на долгом спуске к равнине Серенгети.

Бывают первые впечатления, навсегда врезающиеся в память. Я никогда не подозревал, что район Серенгети так прекрасен. Сперва шла пересеченная местность, но после Олдовайского ущелья, когда машины выбрались на великую равнину, у меня дух захватило. Наша колонна состояла из трех машин (Ален захватил еще одну из своих), так что я один сидел в кабине «джипси» и мог свободно выражать свое изумление и восхищение, каскады бессмысленных слов извергались, никого не раздражая. Люблю, особенно под гул мотора, кричать, выражая свой восторг при виде волшебного ландшафта. Люблю в песне излить ликование, вызванное картинами, которые открываются моим глазам. И теперь, сидя в скрипучей машине, вместе с ней подскакивая на ухабах, я говорил, и пел, и кричал, и мне все не верилось, что такое место в самом деле есть на свете. Три машины катили вперед по равнине, и тысячи животных трусили рядом с нами.

Конечно, и в кратере Нгоронгоро была тьма животных, но там так не поездишь. Нельзя развить хорошую скорость, нет никакой уверенности, что доедешь до намеченного места — скалы, болота, сама почва связывают вас. А здесь, в Серенгети, где земля скатертью расстилалась перед нами и вдали манил горизонт, можно было ехать, ничего не опасаясь. Животные заразили нас беспечным отношением к земле, по которой они бежали, — чувством, которое гармонировало с их собственным упоением и восторгом. Они скакали рядом с нами, колотя землю копытами, и мы помогали им превращать почву в летучую пыль.

Мы шли с большим интервалом — что за радость дышать пылью из-под колес идущей впереди машины! — и каждый из нас был один в своем рокочущем мире. Можно подумать, что есть инстинкт, не позволяющий животным терпеть, чтобы их обгоняла машина. Они рвутся вперед. Когда машина их настигала, все эти гну, зебры и газели удваивали скорость. Во что бы то ни стало им надо было обойти нас, взять верх над нами. И они бежали все быстрее и быстрее. Как нацелятся куда, уже не свернут, хотя бы грозило столкновение; лучше все силы обратят на то, чтобы не уступить первенства. От этой страсти к соперничеству содрогалась земля кругом. И мчались наперегонки наши лошадиные силы и мелькающие конечности копытных. Звучало традиционное приветствие Серенгети.

Не только большие гну и зебры одержимы этой страстью, газели Гранта и Томсона также подвластны ей. Но если первые тяжело скакали рядом, то вторые прыгали и пританцовывали, и так это у них получалось очаровательно. Казалось, гонка их ничуть не утомляет. Сколько бы ни бежала газель, она все так же легка на ногу, не сопит и не фыркает. Только что лежала на земле, теперь встала, по щуплому телу словно пробегает дрожь — и вот уже мчится, прыгает, рывками летит по степи…

Много дней спустя в том самом месте, где я впервые увидел Серенгети, встретилась мне группа немцев. Они о чем-то разговаривали, но один старик стоял особняком, глядя назад, на широкие просторы, через которые только что проехал. Казалось бы, много ли радости ему трястись на ухабах, однако он был счастлив. Он долго подбирал нужные слова, душа была в плену увиденного, наконец произнес скрипучим голосом:

— Я старый человек. Много повидал. Но такого дня, как сегодня, в моей жизни еще не было. Волшебный день.

Он сделал ударение на прилагательном и в изумлении покачал косматой головой.

— Ну, поехали, посмотрим еще одного льва, — позвали остальные, усадили его в машину и повезли к очередному льву.

Но голова старика все еще покачивалась, он никак не мог прийти в себя от изумления.

Я тоже, впервые увидев Серенгети, качал головой, не веря своим глазам. То одна, то другая машина отставала из-за прокола, и мы останавливались, чтобы подождать ее. Магадийские шипы продолжали нам докучать, но они же помогли продлить эту чудесную поездку. В одном месте Ален резко затормозил и, не дожидаясь полной остановки, выскочил из машины. На бегу он сорвал с себя рубашку, потом запрыгал, держа ее перед собой. Мы с Дугласом тоже нажали на тормоза, подбежали к нему и увидели кобру с раздувшейся шеей.

— Она не плюющаяся, — запыхавшись, произнес Ален и продолжал свой танец.

Змея не сводила с него глаз и время от времени делала выпад против рубашки. Дуглас тоже забегал кругом, стараясь поймать обоих в видоискатель. Полутораметровая кобра то подавалась вперед, занимая новый рубеж для атаки, то поднималась над землей, обороняя старую позицию, и я вспомнил рассказ Киплинга про кобру, которая, как стрела, бросалась на мангуста.

— А вдруг она надумает атаковать и ринется прямо на нас? — Я с детства нерушимо верил каждому слову Киплинга.

— Не ринется, — выдохнул Ален. — Разве ты не видишь — это и есть атака. Быстрее двигаться она не может.

И сразу старая история утратила всю свою прелесть, а сама кобра вдруг юркнула в нору. Дуглас возмущенно глядел на опустевшую сцену. Как это так змея ушла, не дожидаясь конца съемок.

На ночь мы остановились в Серонере, маленьком красивом поселке в центре национального парка, занимающего площадь около 12 800 квадратных километров. По соседству с поселком можно увидеть характерные для Африки огромные гранитные плиты, стоят акации, дающие желанную тень. Большинство приезжих размещаются в очень практичных круглых домиках с крутыми конусами крыш.

Утром мы раздобыли две стовосьмидесятилитровых бочки для воды, запасли также побольше бензина, сказали о наших планах дежурным инспекторам и отправились искать место для лагеря.

Около Нааби, километрах в сорока пяти от Серонеры в сторону Нгоронгоро, мы облюбовали себе площадку. Нааби — маленький холмик, вершина которого возвышается всего на каких-нибудь тридцать метров над равниной; тем не менее с него открывается великолепный вид. Ландшафт кругом настолько плоский, что видно вдаль на много километров. Мы поставили палатки под деревьями с восточной стороны холма, затем приступили к рекогносцировке. Водород ожидался только через пять дней, и у нас было вдоволь времени, чтобы подготовить полет. Надо было установить, куда и с какой силой дует ветер, а кроме того, выяснить, где искать стада и когда они перемещаются.

Впрочем, в первое утро некоторые животные сами решили познакомиться с нами. Я услышал сквозь сон какие-то звуки и окончательно проснулся, когда в палатку заглянул Ален.

— Не шумите, — сказал он. — Лев пришел, в пяти метрах от нас ходит.

Мы с Дугласом тихонько поднялись с кроватей и выглянули. В самом деле, молодая львица присвоила себе одно одеяло и играла с ним, почти как котенок с клубком шерсти. Затем из кустов беззвучно выскользнула вторая львица и ухватилась за другой конец одеяла. Сразу в нем появились большие дыры, и оно впрямь стало похоже на клубок шерсти. Его не стащили ни с чьей кровати, оно лежало и сушилось около палатки Киари. Когда мы собирались накануне, я проявил небрежность, в итоге вечером одно одеяло оказалось пропитанным бензином, а одна канистра — пустой. Мы расстелили одеяло на земле, чтобы выветрился запах, а оно чем-то привлекло львиц, и теперь оставалось его только выбросить.

Пока львицы состязались, кто кого перетянет, с другой стороны появились два льва в лучшем возрасте, с великолепными гривами. Присмотревшись хорошенько, мы разглядели в кустарнике среди деревьев еще несколько львиных голов, а шуршание коры говорило, что один лев решил вскарабкаться на дерево. Лагерь оказался в центре львиной активности, но звери спокойно воспринимали наше присутствие. Все внимание львов было обращено на львиц, а львицы увлеклись расправой с одеялом. Любитель деревьев, очевидно, был вполне доволен своей позицией на суку, а те, которые затаились в траве, незримо наслаждались там утренним воздухом.

К сожалению, мы не могли вечно пребывать в неподвижности, любуясь львами из своих палаток. Киари как ни в чем не бывало приступил к повседневным делам; мы начали одеваться. Львы наконец снизошли до того, чтобы заметить нас, и не спеша побрели прочь, захватив с собой остатки одеяла. Мы сели завтракать. Начался наш первый день в национальном парке Серенгети.

Ландшафт национального парка — все эти 12 800 квадратных километров почти совершенно плоский, так как в прошлом всю область занимало озеро Виктория. Разрушенные склоны Олдовайского ущелья помогли палеонтологам установить, как озеро наступало и отступало, как тысячелетиями откладывало осадки, как кормились жившие по его берегам люди. Животные в ту далекую пору отличались от нынешних. Одних истребили, другие видоизменились, но ландшафт в общем остался тем же. Возраст древнейших останков человека, найденных в ущелье, определяется в 1 миллион 750 тысяч лет. Тогда здесь обитали охотники; они питались мясом животных, которых ловили хитростью или убивали на равнине.

Теперь от ущелья до озера Виктория далеко. По берегу озера проходит западная граница Серенгети, оттуда заповедная территория простирается на восток почти до самого Олдовая. Раньше ущелье тоже входило в национальный парк, но, когда выделили заповедник Нгоронгоро, ущелье отнесли к нему. Нынешняя граница между парком и заповедником не совпадает ни с какими естественными рубежами и вовсе не учитывает естественную миграцию животных. Стада свободно могут выходить из парка, что и происходит. В этом не было бы ничего плохого, но правила охраны, действующие в парке, соблюдаются далеко не так строго в заповеднике, не говоря уже про области, лежащие дальше на север или на юг, где животных никак не охраняют. Границу национального парка обозначают стоящие редкой цепочкой бочки с землей. В пределах этой границы инспектора ревностно применяют власть, которой они наделены. За ее пределами и там, где нет хотя бы заповедника, формально тоже действуют некоторые правила, охраняющие животных, но от них мало проку. Живущие вне границ парка африканцы справедливо видят в животных источник своего существования. Такая система, когда животные на свою погибель свободно уходят из-под опеки, приводит в отчаяние инспекторов. Впрочем, на огромной территории Серенгети им все равно хватает работы.

На первых порах главной задачей инспекторов было истреблять опасных зверей. Они убивали львов, ставших людоедами, стреляли взбесившихся слонов. Сопровождали также очередных «охотников», которые приезжали, чтобы обратить кучу денег в кучу окровавленных трофеев. Потом наступила пора, когда первейшей заботой инспекторов стало не дать животным полностью вымереть. Сотрудники национального парка, как могли, боролись с заболеваниями, преследовали браконьеров и хватали их тысячами. Собирали и уничтожали ловушки и самострелы. Сражались с засухой, с наводнениями, с добытчиками слоновой кости и рога носорогов. Словом, всячески старались наладить охрану животного мира.

Теперь все проблемы основательно изучены и никого уже не поражают. Старые трудности еще не изжиты, и ситуация остается угрожающей, но хоть планы позволяют на что-то надеяться. В конце концов всегда настает время, когда после многолетних лобовых атак начинают подумывать об обходных маневрах. Прежде инспектора боролись с браконьерами, не обладая надлежащими средствами для такой борьбы. Ныне предложены планы, как увеличить эти средства, как добиться того, чтобы национальный парк был, так сказать, источником не только красоты, но и белка, как превратить браконьеров в надсмотрщиков, с выгодой использовать избыточный прирост стад, принимать туристов и пускать в оборот их деньги, как сделать сокровищницей крупную дичь, кое-где ставшую тяжелой обузой.

Все это будет нелегко осуществить. Попытки управлять природой наталкиваются на ожесточенное сопротивление самой природы. В Кении вымирающих от жажды слонов удалось обеспечить водой. Они быстро ожили и, освобожденные от необходимости постоянно искать источники, принялись опустошать возделанные районы. До сих пор какой-то непонятный импульс побуждает сотни слонов сдирать кору с баобабов, обрекая деревья на погибель. Они сами уничтожают среду, от которой зависит их жизнь.

Незнание — великая беда. Чтобы придумать обходный маневр, надо проникнуть в суть проблемы. Почему слоны воюют с баобабами? Как часто можно лишать животных водопоя, принуждая их переходить на новое место? Чем вызваны миграции гну? Нередко они оставляют хорошие пастбища с водопоем и переходят в худшие районы. Почему? Сколько съедает за день лев, часто ли он испытывает потребность в пище и почему численность стаи колеблется, хотя мяса вдоволь? Большинству заболеваний животных присвоены немудреные названия, какими люди обозначали свои собственные недуги в ту пору, когда еще не знали причин, а только пагубные следствия. Наука и медицина должны помочь решить проблему крупных животных. Только в 1961 году в Серенгети приступил к работе первый научный сотрудник на штатной должности. Только в начале 1962 года появилась маленькая лаборатория. Перед ней — непочатый край работы. Незнание так велико, что научным сотрудникам — их теперь четверо, наверно, труднее всего решить, не как работать, а с чего начать.

До сих пор не установлено даже, сколько именно крупных животных обитает в Серенгети. Ошибка в последних данных может достигать 100 тысяч и больше голов. Подсчеты проводились с маленьких самолетов, которые летали в намеченные районы и кружили над каждым стадом. Прибегали к аэрофотосъемке, забираясь повыше на более мощных машинах, а затем не спеша учитывали пятнышки и точки, зафиксированные камерой. Наконец учетчики просто объезжали всю область на автомашинах. Участники всех этих затей трудились очень прилежно, однако итог каждой очередной переписи заметно отличается от предыдущей.

Например, «по грубым подсчетам» Пирселла, в 1956 году в Серенгети обитала 101 тысяча гну. В 1957 году Свиннертон «весьма приблизительно» определил их численность в 180–200 тысяч. Отец и сын Гржимеки в 1958 году насчитали с воздуха 99 481 гну. Тремя годами позже Толбот и Стюарт, произведя аэрофотосъемку, сообщили цифру — 221 699 гну. Такой же разнобой видим в подсчете с воздуха поголовья зебр. У Гржимеков итог — 57 199, у других — 151 006. Гржимеки видели 5172 антилопы топи, Толбот и Стюарт — 15 766. Причин расхождения много, такие огромные стада трудно подсчитывать, тем не менее очень важно возможно точнее установить их истинную численность.

Нас особенно интересовали наблюдения над популяциями, так как в этом деле аэростат, сдавалось нам, мог бы сыграть важную роль. Казалось бы, привязной аэростат, запускаемый в воздух в любой точке и позволяющий пассажирам спокойно обозревать ландшафт с высоты, скажем, трехсот метров, сулит большие преимущества перед самолетами и автомашинами. Мы должны были проверить свою догадку на практике. Однако не это больше всего занимало наши мысли, когда мы возвращались из очередной вылазки. Незабываемые картины вызывали у нас одно пламенное желание — сделать все, чтобы помочь сохранить Серенгети. То это были тридцать тысяч спугнутых кем-то гну, которые с грохотом промчались мимо нас, то стая бегущих по следу гепардов, или детеныш зебры на фоне бездонного неба, или топи — одинокий сторож на бугорке. Куда бы мы ни поехали в Серенгети и что бы ни происходило, всегда в памяти на всю жизнь оставалось чудесное зрелище. Мы приезжали вечером в лагерь, опьяненные впечатлениями, а душа жаждала еще. Как и все, кто попадает в этот национальный парк, мы с первой минуты стали его поборниками. Серенгети наследство, которое нельзя расточать. Серенгети надо спасти, каких бы трудов это ни стоило; нельзя допустить мысли о его гибели. Если кто-нибудь думает иначе, пусть побывает там и приобщится к этой сокровищнице.