Воздушный транспорт совершенно исказил облик современной экспедиции. Изобилие нелепых предметов снаряжения, принадлежащих к иному миру, — шарфов, пальто и тому подобного — подчеркивало спешку, присущую межконтинентальным путешествиям, которая оставляет так мало времени для адаптации.

К счастью, Бразилия быстро корректирует график прибывшего, позволяя ему собраться с мыслями и выбрать надлежащую одежду. Когда экспедиция Шавантина — Кашимбу уже приступила к работе (с середины 1967 года до ее завершения двумя годами позже), соучастники добирались до города Бразилиа довольно быстро, но затем располагали достаточным временем, чтобы преодолеть оставшиеся 530 километров — расстояние по прямой от столицы до лагеря. Покрыть за один день первые десять тысяч километров — это неплохо. А последний участок пути хорошо если отнимал четыре дня, но зачастую он требовал значительно больше времени. Различные мелкие задержки, встречавшиеся на пути, давали возможность попрактиковаться в разговоре на португальском языке.

Люди, приглашенные исследовать часть чужой страны, предполагают, что им будут сделаны какие-то уступки, и, лишь потеряв много драгоценного времени, они начинают понимать, что одно наличие приглашения ничего еще не значит. В Бразилии самым подходящим местом для разочарования был порт прибытия, потому что в нем находилось управление бразильской таможни. Многие английские ученые покинули Бразилию задолго до того, как прибывшее с ними оборудование ушло со складов таможни. Другие же, перепланировавшие свою работу из-за отсутствия оборудования, стали планировать ее заново, когда их грузы таинственным образом были выданы таможней.

Каждый из английских гостей провел в лагере в среднем несколько меньше трех месяцев, а в общей сложности приглашением исследовать этот рай смогли воспользоваться сорок шесть специалистов из Англии. На короткое время или на длительный срок, молодые или старые (самому молодому было двадцать один год, самому старому — шестьдесят шесть), мужчины или женщины, имея оборудование или оставив его в таможне, покинув свои лаборатории, приезжали поработать в Бразилии.

До прибытия в столицу маршрут и график следования у каждого ученого был индивидуальным, в соответствии с его (или ее) пожеланиями. Путь каждого из города Бразилиа становился в равной степени уникальным, но уже по множеству причин. Внутренние районы страны добавляли разными способами — отменой рейса самолета или проколотой шиной — то необходимое время, которое столь грубо устранял скоростной перелет из одной страны в другую.

Покидать город Бразилиа по дороге сложно. Казалось, в этом новом городе, выстроенном на пустом месте, выездные пути должны расходиться во всех нужных направлениях по радиусам, подобно спицам в колесе. Вместо этого совершаешь «кругосветное» путешествие, как по лабиринту, по всевозможным объездам, петляющим дорогам и бог весть чему, прежде чем удается выбраться на постоянный курс и предоставить солнцу возможность нагревать только один бок автобуса. Затем автобус компании «Виакау Арагуариана», направляющийся в Гоянию, начинает пожирать километры, оставляя позади местность с красной землей. Дорога гудронированная, с неровными, сильно избитыми обочинами. Цепочка тонких столбов, иногда побеленных, несущих один или два телефонных провода, некоторое время тянется вдоль дороги. По обеим сторонам бродят случайные группы зебу, пасущиеся в кустарниковой саванне. Стоят большие щиты, обращенные «лицом» к едущим в город Бразилиа, и ни одного — к покидающим столицу.

Прошло около двух часов спусков и подъемов по пыльной стране пологих холмов, и вот автобус въезжает в небольшое селение, которое служит удобным местом для остановки в нашем путешествии. Все втискиваются в бар «Пошту Мокасп», чтобы подкрепиться. В баре продаются сладости и булочки, но за чашечку кофе платит автобусная компания. В городке Алешандрия нет никаких крупных зданий, но у него вполне западный вид, с его двойными рядами скромных построек. Однако он несколько напоминает и столицу тем, что расстояние от одной стороны улицы до другой больше шестидесяти метров. Сама дорога на этом широком проспекте кажется всего лишь полоской, находящейся на достаточном удалении от фасадов хижин, где люди сидят, разговаривают, стоят, прислонившись к стене, или разглядывают лошадь с проступающими ребрами, пинают еще более худую собаку, а дети играют с ободранными останками грузовика, давно закончившего свое бренное существование.

Раздается гудок автобуса — и путешествие продолжается. Бразилия все более раскрывает себя. То тут, то там появляются небольшие банановые и фруктовые плантации, где деревья беспорядочно толпятся вокруг какой-нибудь неказистой хижины, этого простейшего прямоугольного подобия дома, вид и планировка которого одинаковы на всем земном шаре. Дверной проем представляет простую раму из трех досок, окна — рамы поменьше, но из четырех досок, а стены земляные, из жердей, или кирпичные, или из всего понемногу. Крыша покрыта тростником или железом, а ее скаты столь же ортодоксальны, как и прямоугольная форма дома. От разбрызганной дождями земли стены внизу изменили цвет, и дома выглядят древними. Куры, копошащиеся вокруг, выглядят не менее древними, их можно встретить везде как неизбежную принадлежность людей, едущих на телеге, в автобусе и даже в поезде или такси. Птицы на вид кажутся мертвыми, как им и следовало бы быть, но они бросают медленные моргающие взгляды, чтобы привести в замешательство любого пожелавшего это проверить.

Говорят, что Бразилия вполне может прокормить один миллиард человек благодаря идущим дождям и ее огромным размерам. На самом же деле Бразилия ввозит продукты питания, а многие жители северо-востока страны часто голодают и даже умирают от истощения. Попав сюда прямо из Европы, сев в автобус, идущий на Гоянию, и проехав многие километры мимо лишь частично освоенных земель, начинаешь понимать, что, как бы низка ни была плодородность почвы, Бразилия только начала чуть-чуть использовать возможности этого края. Эксплуатация пока самая элементарная — и вскоре ею будет охвачена большая часть Мату-Гросу, — но крупномасштабное освоение страны все еще дело будущего. Где плотины? Как используется гидроэнергия? Чем прокормить ежегодный прирост населения в 3,5 процента? Да и где все эти люди — сотня миллионов человек этой пятой по численности нации мира? Несомненно, они не селятся в серрадос, этой пустынной зоне в пустынной местности.

Рекламные щиты дают на это все более убедительный ответ по мере увеличения их размеров. Вот мы приближаемся к другому городу: «Пейте кока-колу», «Шины Данлоп», «Станция обслуживания фирмы „Фольксваген“». В городах есть люди, и их население возрастает вдвое быстрее, чем в целом по стране. Южная Америка — это городское общество на сельском фоне. Это пустота со случайно встречающимися толпами. Это серрадос. Но вот за поворотом, подобно ковру на земле, раскинулась Гояния.

Белостенные небоскребы Гоянии видны с большого расстояния. Подобно городу Бразилиа, развитие Гоянии представляет собой плановое продвижение в глубь страны, осуществляемое правительством. Улицы Гоянии безукоризненно прямолинейны, но жители наложили свой отпечаток на строго спланированную чопорность города. В результате получился теплый, дружественный, суматошный город, в котором гораздо легче все купить, причем лучшего качества, чем пока что в городе Бразилиа. Автобус выруливает к стоянке и высаживает пассажиров, устремляющихся в поисках еще одной чашечки кофе.

У тех, кто не бывал здесь раньше, есть время поразмыслить над своеобразием изоляции Гоянии — этапного пункта на пути на запад. Город насчитывает почти один миллион жителей. Его расположение удобно для следующего прыжка в глубь страны. На сотни километров к западу от него расстилается Бразилия, но поездка в этом направлении была сопряжена с наибольшими трудностями. Участникам же экспедиции нужно было ехать именно на запад. Богатый, растущий, с тянущимися вверх небоскребами, этот промежуточный этап представляет изолированный островок кипучей деятельности, созданный планировщиками.

В период работы экспедиции добраться до следующего промежуточного этапа, Арагарсаса — всего каких-то триста с небольшим километров напрямик, как летит ворона, — можно было двумя способами. Первый — это посоревноваться с вороной и достать место на один из двух самолетов «Дакота», прилетающих сюда каждую неделю по пути в Куябу, столицу штата Мату-Гросу. Самолеты были превосходным средством сообщения, когда прилетали, но нет ничего пустыннее аэродрома без самолетов, которые задержались из-за плохой погоды или поломки двигателя где-то в другом месте. Если вам скажут во вторник, что самолет может прилететь в пятницу или что сначала должен прибыть механик из Сан-Паулу, то подобная информация способна привести вас в отчаяние, словно узника крепости, и вынуждает незамедлительно отправиться на поиски другого транспорта. (Пассажиры-бразильцы, конечно, всегда безошибочно знали, что в данный день никакого самолета не будет и даже благоразумно не приезжали на аэродром, что придавало ему еще более заброшенный вид. Увидев там одних иностранцев, можно было сразу сказать, что никакой самолет не прибывает и не ожидается.)

Второй способ продвижения на запад складывался из путешествия на юго-запад, а затем, после такого большого крюка в противоположном направлении, — пути на северо-запад, для компенсации ошибки. Это длинное отклонение, требующее двадцатичасовой поездки на автобусе, чтобы преодолеть 320 километров полета по прямой, имеет исторические причины, объясняющие его противоречивость. Во-первых, вдоль более прямого пути когда-то существовали бурно выросшие города, такие, как Гояс, но затем для них наступили тяжелые времена, а вместе с ними пришли в упадок и дороги. Во-вторых, поездке на запад в Арагуаю и к Риу-дас-Мортис всегда препятствовали находившиеся на пути индейцы. Люди строили дороги, даже немощеные и причудливо извивающиеся, от А до Б, но со значительно меньшим энтузиазмом относились к прокладке дороги из А неизвестно куда или из А в индейскую страну.

Поэтому ученые или садились в самолет, летавший в Арагарсаса два раза в неделю, или втискивались в автобусы и пили бесчисленные чашечки кофе по пути через Жатай, Кайапониа, Пираньяс и Бон-Жардин-де-Гояс, чтобы прибыть в тот же Арагарсас после двадцати часов пребывания в пыли, а если в пересадочных пунктах автобуса не было, то и тремя днями позже. Те, кто ехали на автобусах, к моменту прибытия приобретали вид бывалых путешественников, а также становились убежденными сторонниками освоения прилегающей к дороге местности. А прилетевшие на самолете после двухчасовой болтанки на небольшой высоте были зелеными, как тяжелобольные, зато они могли наблюдать сверху длинные зигзагообразные дороги, разбросанные дома, прямые линии вырубленного леса и кустарников, глубокие эрозионные овраги.

Пассажиры самолета располагали лучшей возможностью рассмотреть географическое положение Арагарсаса, состоящего из двух городов, расположенных в месте слияния двух рек — темно-зеленой Арагуаи и коричнево-зеленой Гарсас. Официально Арагарсас возник в начале 1940-х годов, как часть пути с юга на север, запланированного Фондом Центральной Бразилии. Неофициально на этом месте раньше было поселение, возникшее отчасти потому, что старатели считали место слияния рек благоприятным для промывки золота. Теперь здесь Фонд Центральной Бразилии создал аэропорт, «Гранд-отель» и широкие улицы, с фонарями и деревьями вдоль них. Вместо парома, который связывал оба берега слившихся рек, планировщики выстроили мост, немного выше по течению. Большие мосты нечасто можно увидеть в Центральной Бразилии, но этот по праву завоевал широкую известность. Он был построен, чтобы соединить новый город Арагарсас в штате Гояс со всеми новыми землями в штате Мату-Гросу, и представлял важнейшую переправу на этом великом северном пути.

Под влиянием этого строительства город Барра-ду-Гарсас на другом берегу также разросся в крупный населенный пункт. Его застройка не столь упорядоченная, как у города на другом берегу, и он застраивается в основном частными предпринимателями, но, несмотря на это, город служит главным центром гигантского административного департамента или префектуры, которая включает весь район Серра-ду-Ронкадор, вплоть до Кашиейра-Мартинс на северо-западе и до Сан-Фелиса на северо-востоке. В границах одного этого административного района вполне могут разместиться Англия с Уэлсом. Префектура управляет землями этого огромного владения в лице полудюжины людей, сидящих в двух комнатах.

Правительственный контроль в различных секторах бразильской администрации, видимо, весьма слаб. В префектуре Барра-ду-Гарсас легкость его кажется невероятной.

Основным украшением в помещении префектуры служит карта этой огромной территории, аккуратно разделенной на прямоугольные земельные участки. Внутри каждого прямоугольника записана фамилия его предполагаемого владельца, занесенная после продажи правительством этого поместья в джунглях за номинальную цену — один-два пенса за акр. Однако заметим, что ни одна фамилия, написанная на карте, не соответствовала фамилии или фамилиям любого из владельцев, фактически живущих на любом из этих прямоугольников, которые нам предстояло посетить. Продажа и перепродажа участков приняла невероятно широкий размах. Несомненно также, что на владение некоторыми участками имеется не один претендент, поскольку продажа участков в штате Мату-Гросу — как законная, так и незаконная — была обычным и выгодным делом еще задолго до того, как индейцы были согнаны с этой земли, и задолго до появления достоверных аэрофотоснимков вместо карт.

Следует сказать, что город Барра-ду-Гарсас представляет собой привлекательную смесь магазинов и домов. Торговля находится почти целиком в руках арабов — таково общее наименование всех современных финикийцев, которые считают выгодным открывать магазины во всех диких местах, где бы они ни находились — в Западной Африке или Центральной Бразилии. Стиль торговли у них универсальный — они продают прямо из упаковочного ящика покупателям, имеющим кредит, всесильный кредит, всемогущий кредит, играющий жизненно важную посредническую роль. Наиболее привлекательными, с хорошим ассортиментом и процветающими были, хотя бы по внешнему виду, аптеки, которые удовлетворяют как мнимые, так и подлинные потребности. В каком-нибудь местечке Центральной Бразилии, столь остро нуждающейся во многих благах цивилизации, кровь любого жителя может иметь более высокое содержание антибиотиков (в результате старательного и непрерывного самовведения), чем где-нибудь в антисептических больничных палатах Западной Европы. В то время как фармацевты с удовольствием удовлетворяют прихоти своих клиентов, большинство других магазинов имеет более функциональный и узкий характер, продавая топоры, швейные машины, два сорта шляп, гамаки одного сорта, крайне скудное разнообразие продуктов и ничего такого, что не представляло бы насущной необходимости для большинства людей в течение большого времени.

Каждый из членов экспедиции при поездках на юг или на север стал завсегдатаем двух заведений, потому что они, каждый в своем роде, были превосходны: отеля «Канашу» и ресторана «Вера-Круз». Отель гордился неприхотливыми номерами и туалетом в конце прохладного двора, где были протянуты веревки с бельем и росли многочисленные банановые пальмы. В ресторане же подавали пищу, как только клиент садился за стол, задолго до того, как он мог сообщить свое желание цветущим официанткам. На стол выставляются тарелки полные риса, фасоли (основной гарнир, который в ходу в Бразилии), мяса, помидоров, жареных пизангов (вид банана), яиц и сырого лука.

Все места — и не только город типа Барра-ду-Гарсас — необходимо смотреть и оценивать дважды: как на пути в глубь страны, так и возвращаясь оттуда; за это время они претерпевают коренные изменения. Довольно подозрительная санитария становится достойной похвалы. Плохо подпружиненная кровать превращается в кровать с полноценными пружинами, пятиваттная лампочка, то затухающая, то разгорающаяся в зависимости от нагрузки, кажется уже чем-то восхитительным. По возвращении же из джунглей в этот город вы с жадностью и благодарностью набрасываетесь на эти крохи комфорта.

Строительство дороги к северу от Барра-ду-Гарсас было начато в конце 1940-х годов. Когда в Шавантине на Риу-дас-Мортис был сооружен аэродром, в 145 километрах к северу от аванпоста Арагарсас, то логическим шагом было соединить эти два пункта дорогой. Такая дорога была проложена и, насколько это было возможным, в обход всех низменных и болотистых мест, заросших бамбуком, с черной болотной почвой. Фонд Центральной Бразилии сделал в Шавантине передышку.

В этот район двинулись переселенцы, или законно, как удостоверенные владельцы, или случайно, как скваттеры, чтобы временно попользоваться землей, и местность сразу приобрела обжитой вид, как будто этот освоенный кусочек существует с незапамятных времен, а не несколько лет.

Древние повозки, с круглыми сплошными колесами без спиц, тащились по дороге. Автобус с выцветшей надписью курсировал на юг, или север, или в обе стороны почти каждый день. Другие автомобили разных типов едва плелись или мчались по дороге примерно через каждый час. Прямая дорога, проложенная строителями, приобретала все новые изгибы, так как водители объезжали различные препятствия, причем кривые уходили все дальше, чтобы избежать избитой колеи, проложенной ранее. На остановке, находившейся на полпути по этой быстро постаревшей дороге, продавались холодное пиво и guarana — сладкий и безвредный напиток. Однако самым распространенным освежающим средством был апельсин — его очищали от кожуры ножом, как яблоко, а затем высасывали из него сок. Такие высосанные апельсины, белые, как грибы-дождевики, которые так и хочется пнуть ногой, представляли основную разновидность мусора в Мату-Гросу наряду с крышками от бутылок и фильтрами сигарет. Стоило посмотреть на землю почти в любом месте, где побывали люди, чтобы увидеть весь этот мусор, который клевали вездесущие куры.

В те времена, когда экспедиция имела наибольший размах, в Шавантине всегда находился англичанин, направляющийся на север в лагерь или на юг. В Шавантине не было ничего, пока сюда не прибыл Фонд Центральной Бразилии, с тем чтобы сначала построить посадочную площадку, затем больницу, школу, церковь, городскую площадь с отелем «Шавантина» и несколько улиц с аккуратными и одинаковыми домами по обеим сторонам. К тому времени, когда англичане приехали посмотреть Шавантину, ее население насчитывало тысячу человек. Приезжие могли купаться в холодной зеленой воде Риу-дас-Мортис, любоваться сказочными закатами солнца, сравнивать достоинства пива «Антарктика» и «Брахма» и разглядывать первого встреченного индейца. Шаванте с удовольствием выпрашивали подарки, улыбались при явной неудаче и хохотали над очевидным несчастьем.

Многие из них говорили по-португальски, приближая свое лицо к вам так близко, будто обоим беседующим было легче понимать друг друга, если они находились не в фокусе зрения.

Бразильские власти предоставили в распоряжение экспедиции дом в Шавантине, в котором члены экспедиции останавливались, когда ждали транспорта на север или юг. Большинство их могло начинать исследования почти сразу же, выйдя из дома. Река была полна рыбы, и ребятишки с большой охотой ловили ее. За короткое время здесь можно было увидеть значительно больше птиц разных видов, чем в любом месте Европы. И везде вокруг — за плантациями манго и за неизбежным районом лачуг, который лепится почти мгновенно к любой плановой застройке в Бразилии, — расстилалась саванна с деревьями и кустарниками, которые расцветали и плодоносили каждый в свое время.

Большую часть времени Шавантина была пустынным местом, с совершенно пустой больницей — как без медицинского персонала, так и без пациентов — и необычайно безлюдными улицами. Лошади или пощипывали пыль там, где сквозь нее пробивалась зелень, или стояли на солнце, понурив головы. Время от времени в городок с грохотом вкатывался автомобиль, который или останавливался, или ехал к парому и начинал там сигналить. Дорога через Шавантину была, несомненно, основной магистралью на север от Арагарсаса, но каждая переправа на пароме представляла своего рода событие, редкое и отнимавшее много времени. В ожидании паромщика водители машин ставили под колеса подпорки. Вскоре — зачастую не очень скоро — паромщик появлялся. Он помогал автомобилю въехать на паром, который направлял затем к другому берегу с помощью подвесного мотора мощностью двенадцать лошадиных сил, установленного на выдолбленной из дерева пироге. За перевозку днем паромщик взимал десять шиллингов, а за перевозку ночью — один фунт стерлингов, и вот таким скромным, неторопливым и нерегулярным образом протекала переправа через знаменитую Риу-дас-Мортис. Пересечь эту реку в 1940-х годах, до «умиротворения» индейцев шаванте, означало накликать на себя беду и даже расстаться с жизнью. Пересечение ее, когда был выстроен город Шавантина, было связано с некоторым раздражением из-за неизбежной задержки, но также позволяло полюбоваться стайками черных кукушек, береговыми ласточками, которых здесь называют martim pescador, и ласточками, сидящими на телефонных проводах, а затем прогуляться за последней чашечкой кофе, на этот раз в бар «Глориа», и бросить взгляд назад, на Шавантину. Как и в Арагарсасе, здесь на одном берегу реки находилась плановая застройка, а на другом — менее упорядоченная. Из этой более северной и более бедной части Шавантины дорога опять устремляется на север. Для приезжих ученых это был последний этап их путешествия.

Предстояло пересечь еще одну крупную реку, Ареойеш. В сухой сезон ее размеры невелики, и она течет в самом низу лощины, но в сезон дождей она может подняться на шесть метров и более, поэтому Фонд Центральной Бразилии выстроил над ее сезонными бурными водами мост почтенных размеров. За ним дорожники направили свои усилия в сторону Гарапу — еще одного из этапов на пути к Амазонке. Первоначальное назначение Арагарсаса, Шавантины, Гарапу и всех остальных пунктов далее на север состояло в том — я подчеркиваю это важное положение, — чтобы создать самолетные этапы для большой авиалинии на север. Если между этими аванпостами удастся построить дорогу, это будет очень хорошо, но в первую очередь они предназначались для авиабаз. Именно по этой причине Гарапу был выстроен в таком месте, которое представляет рай для строителя мостов, если он располагает необходимыми средствами и свободой действий. Рио-Сети-де-Сетембро, Кулуене, Кулисеу и десятки более мелких рек требовали сооружения через них больших мостов, если дорога пойдет от Гарапу дальше на север. Вследствие этого дорога, подойдя к Гарапу, там и остановилась: никто не посмел вести дорогу дальше на север, в обширную речную сеть верховьев Шингу.

Именно это препятствие, нарушившее планы строителей дороги, сыграло впоследствии весьма благотворную роль при создании Национального парка Шингу, поскольку на территорию, предназначенную для индейской резервации, оказалось мало других претендентов. Таким образом удалось выделить двадцать одну тысячу квадратных километров территории Шингу, объявить о создании резервации и утвердить ее правительственным декретом (в 1967 году).

Может показаться парадоксальным, что изобилие рек послужило здесь препятствием, особенно с точки зрения первых исследователей, которые двигались именно по рекам, а также для индейцев, считавших их самыми удобными средствами сообщения, но дело обстояло именно так. Поэтому, дойдя до Гарапу, первопроходцы основали там довольно большое поселение, но дальше не пошли.

Пришельцы добирались до Гарапу вначале по воздуху, потом по пикаде и наконец в конце 1940-х годов — по дороге. Только пикада двинулась дальше на север, связывая последующие посадочные площадки на своем пути — Васконселос, Дриаурун, Жасари, сама же дорога многозначительно остановилась в Гарапу. Территория вокруг следующего аванпоста на пути — Васконселоса была густо заселена индейцами, именно она и стала впоследствии всемирно известным Национальным парком Шингу. Авиабаза этого аванпоста (после того как он был переименован в Пост-Леонарду) служила одновременно базой военно-воздушных сил и административным центром нового парка. Она принимала примерно раз в неделю самолет «Дакота», доставлявший сюда предметы снабжения. Здесь есть хорошая радиостанция, различные постройки, поликлиника, но нет дороги. Есть все основания быть благодарным за подобное упущение. Даже и сегодня дорога, проложенная к этой территории, может погубить ее.

Любой новый план продвижения на север требует форсирования реки Шингу, а ее проще пересечь в том месте, где все притоки сливаются воедино. Пороги Мартинс, названные так в честь ботаника-исследователя начала XIX века родом из Баварии, представляют собой самое подходящее место для пересечения реки, поскольку прочные скальные породы обеспечивают здесь надежную опору для арочного моста. В 1965 году дорожники вновь двинулись вперед из Шавантины, но на этот раз они оставили без внимания старую дорогу в Гарапу, а направились севернее, вдоль узкой гряды Ронкадор.

В 1966 году, когда разведочная партия из Лондона находилась в этих местах, дорожники работали в двухстах километрах к северу от Шавантины. В апреле 1967 года, когда Иен Бишоп выехал из Англии, дорожники находились уже почти в пятистах километрах к северу от Шавантины, в глубине зоны лесов, оставив на юге легко проходимую серрадос. Все, по-видимому, шло хорошо, и дорога уже готовилась повернуть к порогам Мартинс, как все работы опять приостановились. Правительство сменилось, а новое изменило все планы. Оно ликвидировало Фонд Центральной Бразилии, сделавший столь много, и отозвало людей и машины. Одновременно правительство прекратило финансирование работ. Стук топора, прокладывающего путь сквозь бескрайний девственный мир, внезапно опять уступил место извечному шуму первобытного леса.

Этот резкий поворот был, конечно, совершенно неожиданным для английской экспедиции. Иена Бишопа уведомили о нем почти в тот самый момент, когда первая партия в составе четырех ученых собиралась выехать из Англии. Считалось, что дорога уже прошла через территорию, весьма ценную для исследования, и что там более чем достаточно объектов исследования. Лагерь предполагалось разбить где-нибудь у дороги, чтобы ученые действовали с этой удобной позиции. В конце концов, масштабы безлюдных и необжитых пространств оставались фантастическими. Четыреста восемьдесят километров новой дороги, вторгнувшейся в пределы столь обширной новой территории, означали, что лагерь в любом случае будет находиться в непосредственной близости от десятков тысяч квадратных километров безлюдного мира.

Наконец расположение лагеря было выбрано так, чтобы обеспечить все возможные преимущества. В двух километрах от основной дороги, в месте слияния двух небольших, но непересыхающих ручьев, на самой границе между саванной, простиравшейся южнее, и лесом, идущим прямо на север, находилась бывшая стоянка строителей. Это место располагалось одновременно и в глуши, и на стыке двух растительных зон — именно то, что и требовалось. Один из дорожников Фонда Центральной Бразилии знал это место и показал его Иену Бишопу. В сентябре 1967 года, перед началом сезона дождей, сюда прибыл первый контингент в составе Иена, его жены, полутора десятков бразильцев и четырех ученых из Англии. Они разместились на поляне, между двумя крыльями галерейного леса, и с того момента это место все стали называть базовым лагерем.

Именно в этот базовый лагерь прибывал каждый следующий английский ученый, когда он выезжал из Шавантины на север, пересекал реку Ареойеш и, не обращая внимания на старую дорогу к Гарапу, ехал по новой дороге вдоль горной гряды. Один из ученых писал, что подобное путешествие было «восхитительным для геоморфолога, но неинтересным для неспециалиста». Этот мир, в котором не было ничего, кроме самых пологих холмов, самых крохотных ручейков (за исключением периода их разлива) и вечно покрытой кустарниками серрадос, доставлял также огромное удовольствие ботаникам. Невесть откуда иногда появлялись животные: гривистый волк с длинными тонкими ногами, гигантский муравьед, один-два оленя, тут же исчезавшие в редком, но весьма эффективном укрытии по обе стороны дороги. Над головой пронзительно кричали попугаи, изредка пролетавшие мимо запыленного автомобиля, мчавшегося по дороге. Макао кричали громче, но полет их был тяжелее, и выглядели они лучше всего в тот момент, когда садившееся солнце вспыхивало на перьях самой экстравагантной расцветки. Иногда неуклюже и неуверенно пролетал тукан, как бы сомневающийся, летит ли он, а солнце играло на его клюве, как на фюзеляже самолета, парящего в заоблачной выси.

Что касается людей, то их здесь было мало, особенно первое время, правда, вдоль дороги стояло несколько глинобитных хижин, появившихся почти сразу же после прокладки дороги. В этих хижинах были жители, причем довольно многочисленные, как можно было разглядеть, когда ваши глаза привыкали к царившей внутри них темноте. Человек по имени Жералдау был владельцев одного из таких скромных жилищ на полпути от Шавантины до базового лагеря, возле ручья, часть вод которого он регулярно превращал для нас в кофе в этом удобном остановочном пункте. Он вел свое хозяйство — по крайней мере, так казалось, — не сходя с гамака. Время от времени он продавал корову-другую. Ему принадлежали также несколько черно-серых свиней, несколько кур, пара хижин и большое гладкое брюшко, которое всегда чувствовало себя вольготно в расстегнутой рубахе. В этом мире нищеты с земляным полом, качаясь в гамаке над копошащимися курами и запыленными свиньями, он каким-то образом казался процветающим. Более того, он всегда отказывался брать деньги за кофе.

Иногда дорогу перебегала seriema, похожая на дрофу птица, не желающая летать, или эму — птица из семейства страусов, которая совершенно не способна подняться в воздух. Иногда попадалась саранча, вполне способная летать и сохранять направление полета, но значительно менее способная изменять его. Ее парашютирующие прыжки редко завершались с изяществом, когда она цеплялась за ветку, на которую налетала. Зачастую полет оканчивался гибелью при столкновении с машиной. Нежелание саранчи покинуть дорогу или оставить себе достаточно времени для бегства было сравнимо только с поведением козодоев, которые низко припадали к земле, так что в их глазах отражался свет фар машины, а затем вскакивали и увертывались в сторону, взлетая подобно летучей мыши. Ночью свет отражался и в других глазах, владельцы которых исчезали до того, как их удавалось опознать.

Благодаря в основном козодоям, а отчасти и другим животным, дорога казалась ночью гораздо оживленнее, чем днем, а днем интересного встречалось крайне мало. Центральная Бразилия не изобилует большим количеством легко заметных животных, и это обстоятельство делало немногие подобные встречи столь характерными и памятными. Путешественники, знакомые с богатым ассортиментом диких животных, которые разгуливают, скажем, на равнинах Восточной Африки, должны были изменить свою шкалу оценок и в соответствии с ней получать удовольствие при виде одной лисицы или комбинации трехпалых и четырехпалых отпечатков следов тапира. Здесь им приходилось смотреть гораздо внимательнее, и вознаграждение за это они получали по новой шкале.

Наконец, примерно через пять часов после переправы на пароме через реку Шавантина и через два часа после приема горячего, крупинками, кофе, приготовленного по рецепту Жералдау, путешествию наступал конец. Последний козодой прыгал в сторону от дороги, и еще одна группа ученых прибывала к месту назначения. Каждый прибывший думал, что он действительно проделал очень долгий путь. Лишь впоследствии он осознавал, насколько близко он находится от города Бразилиа, той отправной точки, которую покинул неделю назад. Даже небольшой самолет пролетел бы это расстояние меньше чем за три часа.

Вскоре после выбора места лагерь начал функционировать. Его сооружение в основном следовало проверенному временем правилу, что лучше всего придерживаться местных обычаев, что проще всего делать так, как принято здесь. Кабокло Центральной Бразилии, по происхождению наполовину негр, наполовину европеец, а возможно, также и отчасти индеец, большую часть своей жизни живет обычно в таких же домах, какие были построены в лагере. Краеугольные столбы, у которых наверху было вырублено треугольное углубление, делали из срубленных в лесу деревьев и зарывали их в землю. В углубления наверху клали горизонтальные шесты, затем такие же выемки вырубали в жердях, предназначенных для каркаса крыши, и прибивали их гвоздями.

Для того чтобы покрыть крышу, времени требовалось больше, поскольку для этого нужно было найти пальмы Бурити, срубить их, обрубить огромные пучки листьев, удалив у каждого дерева растущую верхушку (весьма пригодную для изготовления веревок), и доставить все это в лагерь. Фактически способ сплетения листьев, то есть разделение каждой пальмовой ветви и последовательность их соединения, был индейским, как мы узнали об этом впоследствии, когда входили или, вернее, ныряли в первый из увиденных нами индейских домов. Такая крыша сослужила нам хорошую службу, не пропуская солнца и дождя, лишь изменив с течением времени свой цвет с темно-зеленого до светло-коричневого.

У лагеря была и своя идиллическая сторона. Зачастую первым утренним звуком был крик длиннохвостых попугаев, гонявшихся друг за другом, или же три визгливые ноты piya, две высокие и одна низкая. Восход солнца в лесу лишен той внезапности и четкости, которым он отличается, когда виден горизонт, здесь он протекает незаметно, и день становится постепенно теплее. Над нашим лагерем висело чувство безвременности, горячей и постоянной. В небе набухали огромные облака, а само оно всегда казалось больше обычного.

Здесь всегда было шумно. Цикады заводили свою песню в положенное для них время и затем не прекращали ни на минуту этот характерный для них треск. Колибри подлетали неизвестно откуда, на мгновение зависали у ярко-красного цветка, а затем исчезали в колышущейся зелени. Отряд коричневых блестящих муравьев сновал по какому-то растению, разделывая его листья и веточки на куски транспортабельных размеров и сбрасывая эти куски другим муравьям, которые утаскивали их по своим проторенным дорожкам, через упавшие деревья и под листьями, к крохотному входу в их подземную общину. Соседнее отверстие, столь же крохотное, служило выходом для потока крылатых термитов, покидавших свое жилище и улетавших с одинаковой скоростью и в одном направлении.

Наконец солнце нисходило с выси ослепительного могущества, слишком близкой к зениту, ненадолго появлялось в виде огненного шара вблизи горизонта, затем исчезало, и наступала долгая тропическая ночь. Широкая лента Млечного Пути, намного более яркая в Южном полушарии, расстилалась подобно радуге, а привычная для нас Большая Медведица, перевернутая наоборот и незаметная, указывала вниз на Северное полушарие, лежащее где-то под окружающим горизонтом из деревьев.

Была у лагерной жизни и другая сторона, гораздо менее идиллическая. Время дня, а также то или иное место в лесу или на открытой серрадос можно было с большой точностью определять, обращая внимание на то, какие насекомые были самыми неистовыми в это время. Легче всего было заметить слепней — из-за того, что хоботок у них размером с иглу шприца. Они любят тень и, конечно, кровь. Длина слепня несколько больше одного сантиметра, они родственны слепням и оводам, известным повсюду, но не мухам цеце, имеющим аналогичные повадки. Наилучший способ защиты от них состоит в том, чтобы носить толстую одежду или идти под открытым солнцем.

В толстой одежде человек потеет, и над ним со всех сторон начинают роиться потовые пчелы, меньших размеров, чем медоносные пчелы, но аналогичной внешности, с висячей третьей парой лапок. К счастью, они не жалят, как и многие другие разновидности пчел еще меньших размеров, которые любят забираться человеку в ноздри. Правда, кроме этого есть много пчел, которые жалят. Смахивая с себя пригоршню потовых пчел, можно потревожить обычную медоносную пчелу, которая немедленно жертвует своим жалом и своей жизнью, и тогда вы осознаете свою ошибку. Еще имеются осы, которые могут причинять — и причиняют — сильную боль, прокусывая кожу, и, если их небрежно смахнуть, они, не колеблясь, начинают жалить.

Если сидишь спокойно, меньше потея при этом, то привлекаешь к себе внимание мельчайших плодовых мушек, или acolupterae. Они попадают в глаза, но не случайно: глаза привлекают их к себе. Пока извлекаешь из-под век их смоченные слезами тельца, другие мушки той же породы, преодолевая преграду из волос и серы, залезают в уши, создавая сильный вибрирующий звук на барабанной перепонке или возле нее. Такое двойное нападение может превратить нормальных людей в идиотов, беспорядочно машущих руками, у которых глаза слезятся, в ушах гудит, а ноздри и рот оказываются тоже уязвимыми для нападения. Конечно, размахивание руками и другие энергичные жесты, отпугивающие насекомых, заставляют вспотеть, вследствие чего прилетают новые полчища потовых пчел. К счастью, подобные нарушители спокойствия встречались местами или, скорее, не были распространены повсеместно, и из зоны их пребывания можно было уйти.

В качестве платы за подобное избавление можно было угодить в царство прожорливых «пиум». Их личинки развиваются в проточной воде, особенно в больших реках, и взрослые особи могут перемещаться на значительное расстояние от места рождения. Другими словами, если данная местность богата ручьями и реками, она изобилует также и «пиум», представителями мошек, в числе родственников которых находятся знаменитые кровососущие мошки. Они кусают любую незащищенную поверхность тела, а живут только на солнце (таким образом, от них можно спастись, бесславно отступив в темноту хижины), от их укуса вскакивают волдыри, размером в сотни раз больше самих мошек, если организм человека реагирует бурно и раздраженно на их укусы. Даже и без сильной реакции укусы оставляют чешущиеся места, которые дня через четыре превращаются в черные пятнышки свернувшейся крови.

К счастью, по мере опускания солнца «пиум» тоже отступают. Но им на смену приходят мошки (рода Culicoides), которых в Шотландии называют просто кусающимися мошками. В большинстве случаев они почти не видны и их укус незаметен. Действие их укуса (они обычно нападают вечером), совместно с реакцией организма на еще один антиген, приводит к очень неприятным последствиям. Человек, вновь прибывший в лагерь, походив с голыми руками, с удивлением замечает, что у него на предплечьях появились какие-то оспины в виде многочисленных, близко расположенных красных пятен диаметром с полсантиметра, которые начинают чесаться. Поэтому мы к моменту появления мошек раскатывали рукава, засовывали штанины в носки, застегивали ворот на все пуговицы и покрывали инсектицидами остальную поверхность кожи. Подобная предосторожность имела свой недостаток, состоявший в том, что репеллент не только отпугивал насекомых, но и размягчал пластмассу любой шариковой ручки. Из-за этого ведение записей становилось грязной операцией, зато укрепляло уверенность в действенности лосьона. Бурная реакция организма на укусы насекомых, к счастью, через несколько недель или месяцев затихала, что позволяло по вечерам не закутываться с головы до ног для защиты от атакующих насекомых и не водить по бумаге размягченной шариковой ручкой, записывая события дня.

По ночам, как обычно в тропиках, тучи насекомых бьются о стекло и сжигают себя в пламени керосиновых ламп. Большие мотыльки, по всей вероятности, обжигают себе только одно крыло, когда и начинают описывать вокруг стола концентрические круги, успокаиваясь только тогда, когда утопят свою энергию в чьем-нибудь кофе или пиве. Стоило выйти с освещенного места и побродить по лесу, стоящему рядом, как вы встречались с вездесущей песчаной мухой. Эти маленькие мушки могут пролетать сквозь ячейки москитных сеток, кусая достаточно убедительно. Кому приходилось сидеть ночью в лесу, подкарауливая какое-нибудь животное или фотографируя с большой выдержкой, тот обращал все большее внимание на присутствие песчаных мух, утрачивая постепенно уверенность в какой-либо ценности ожидания животного или фотографии. По ночам в лесу на нас нападали москиты. Но все же большую часть года противомоскитная сетка была даже не нужна.

Не все нападения наносились с воздуха. Натуралисты Европы благодушно раздвигают траву руками, чтобы добраться до интересующего их предмета. Натуралисты Южной. Америки раздвигают растительность ножом или палкой. Любой европеец, устав, с удовольствием растягивается на земле — в Мату-Гросу подобное блаженство будет кратковременным: насекомые немедленно накажут его. Правда, для того чтобы подцепить клещей, не обязательно ложиться на землю.

Здесь водятся клещи трех размеров. Самые крупные из них — плоские, похожие на клопов — около трех миллиметров в поперечнике, до того как они насытятся и раздуются. Средняя, наиболее распространенная разновидность, имела в поперечнике около одного миллиметра; эти клещи любят впиваться в мягкие части тела проходящего человека, но их сравнительно легко извлечь. Самые мелкие нападали обычно легионами. В начальный момент их можно было смахнуть рукой, но потом удалять их было значительно труднее. Сев где-нибудь в лесу на голое бревно, можно было с интересом и страхом наблюдать, как клещи подползают к вам с обеих сторон. Вначале нападающих старательно убивали поодиночке, но столь медленная борьба ни к чему не приводила. Приходилось собирать их горстями и отбрасывать прочь. Полагают, что клещи находят свою добычу по запаху, по испускаемому теплу или колебаниям. Однако каждый из нас поражался, с каким искусством они обнаруживают жертву независимо от того, какую систему обнаружения используют.

Для тех, кто жил в этом лагере, с его полуторакилометровой дорогой до главного шоссе, двадцатью двумя хижинами с комнатами для отдыха, сна и работы, запруженным ручьем, образовавшим плавательный бассейн, метеорологической станцией, водонапорной башней и стоянкой автомобилей, место казалось внушительно большим. С течением времени, когда весь участок и его дорожки были плотно утоптаны, когда в нем твердо установился распорядок, чувство родства с лагерем способствовало повышению его статуса. Время от времени жителям лагеря случалось пролетать над «акампаменто инглес» (английским лагерем), и тогда они поражались его фактическим размерам: крохотное поселение в мире деревьев, очень похожее на маленькую лодочку в океане.

Вид сверху позволял также оценить пропорции выбранной рабочей территории для лагеря, квадрата со сторонами двадцать километров. Лагерь находился почти в центре этого квадрата, и мы полагали, что такой кусок земли не был ни чрезмерно большим для проведения тщательного исследования, ни чрезмерно малым и непредставительным. С воздуха все четыреста квадратных километров площади все равно выглядели крошечными в окружении тысяч и тысяч квадратных километров того же леса. С земли, если идешь пешком до какого-нибудь отдаленного места в этом квадрате, он казался довольно большим. Сеть пикад сделала большую часть его достаточно доступной, но ходить по нему, особенно в первое время, было нелегко. Для этих предварительных прогулок необходимы были как компас, так и хорошо изученные аэрофотоснимки.

Для людей, незнакомых с девственными лесами подобных размеров, представлялась весьма необычной та быстрота, с которой можно было потерять ориентировку в такой дикой местности. Имелись различные факторы, усугубляющие положение. В первую очередь тут не было никакого обзора, а в облачные дни не было видно и солнца. Во-вторых, здесь, как правило, нельзя идти по прямой: на пути встречаются всевозможные препятствия, что в результате ослабляет и сбивает ориентировку.

Лучше чувство направления сохраняет идущий сзади. У него имеется большая возможность ориентироваться. Тем не менее компас нужен обязательно.

В пределах ста метров человек мог ошибиться в направлении на девяносто градусов, особенно если дорога была чрезвычайно трудной и — что чрезвычайно важно — если человек был убежден, что для него удобнее уклониться в ту или другую сторону от курса, показываемого компасом. Летчики, потерявшие ориентировку, стремятся лететь — если их больше ничто не привлекает — по направлению к солнцу. Путешественники, заблудившиеся аналогичным образом, стремятся идти или ехать по направлению к чему-то конкретному. Так же обстояли дела и в лабиринте Мату-Гросу. Поддерживать прямой курс было невероятно трудно, какая бы растительность ни была вокруг — однородная или разнообразная.

После некоторых предварительных исследований, проведенных частично для того, чтобы получить представление о данной проблеме и подтвердить абсолютную необходимость пикал, было принято решение о прокладке в границах квадрата определенных маршрутов. Они должны были служить как дорогами для доступа в лес, так и секущими линиями — прямыми, идущими через различные районы, вдоль которых можно будет получать ценные сведения об изменениях характера почвы, о видах растений и тому подобном. В качестве тропинок пикады полностью изменили характер продвижения, поскольку здесь стала возможной ходьба с нормальной скоростью. Но даже и в этом случае осторожность была необходима. Прокладка пикады заключалась в том, что нужно было срубить и убрать небольшие деревья и растения на узкой полосе выбранного пути. При рубке всей растительности почти под корень и под удобным углом на пикаде появлялись многочисленные колья, заостренные вверху. Упасть на них или, в наихудшем случае, упасть навзничь, а потом сесть на такой кол было бы смертельным.

Пикада во всех случаях представляла собой компромисс между отсутствием тропинки и наличием свободного пути без каких-либо препятствий. Члены экспедиции были благодарны за прокладку этих проходов, но им приходилось проявлять непрестанную бдительность, особенно когда тропа шла через беспорядочно стоящие, скользкие, выступающие над землей остатки бамбука.

Кстати сказать, вначале пикады прокладывали англичане. Они намечали путь с помощью компаса. Также с помощью компаса они проверяли его отклонения. Бразильские рабочие наблюдали за их действиями. Когда же за дело принялись бразильцы, то без компаса, только время от времени оглядываясь назад, они прорубали пикады гораздо быстрее и намного точнее. Теперь за работой наблюдали англичане, которые впоследствии имели мужество признаться, что тамошние бразильцы, стоявшие перед ними, знали, что к чему в здешних местах. Они всю свою жизнь жили и охотились в самых неизведанных частях Бразилии и знали многое, чему могли научить пришельцев. И пришельцам следовало как можно быстрее оценить хотя бы это обстоятельство.

Кабокло Центральной Бразилии — это такие люди, в отношении которых делать обобщения одновременно легко и невозможно. По расовым, и поэтому внешним, признакам кабокло может иметь кожу от белой до черной, при столь же сложном генетическом наследстве. Независимо от того, чья кровь в нем преобладает — нефа, индейца или португальца, — он представляет собой уникальный сплав, имея, возможно, волосы негра и черты лица индейца или же наоборот. Численность индейцев, несомненно, уменьшилась от миллионов до тысяч, но индейские гены у современного населения Бразилии представляют собой значительную часть целого. Если бы кто-то смог сложить вместе все эти части — где одну восьмую, где одну четвертую и так далее, то доля выживших индейцев была бы значительно больше. Однако в отличие от Соединенных Штатов, где человека считают негром даже тогда, когда у него лишь частица негритянской крови, в Бразилии индейца считают бразильцем, если он только частично индеец или если он хочет считать себя бразильцем. (Конечно, можно спорить, являются ли индейцы бразильцами, но никто никогда не говорит об Indios как о Brasilieros.) Один или два бразильца в лагере, судя по их лицам и почти полному отсутствию волос на теле (у индейцев редко растут волосы на лице или на груди), по лоснящимся черным волосам на голове и по цвету кожи, должны быть почти чистокровными индейцами, но они были такими же бразильцами, как президент их страны. Несомненно, что их культура была полностью бразильской.

Тем не менее как обитатели джунглей, кабокло имели много индейского, хотя бы потому, что они жили на той же территории и ею же пользовались. Почти все бразильцы, работавшие в лагере, превосходно умели ловить рыбу, хотя у одних это получалось лучше, чем у других. Они брали леску без всякой удочки, раскручивали ее над головой и затем забрасывали в воду, а попавшую на крючок рыбу вытаскивали моментально, сделав при этом хорошую подсечку. Они видят рыбу в воде, а увидев, сразу же замирают. Англичанин же, пристально вглядываясь в воду и поводя глазами в разные стороны, может так и не разглядеть этой рыбы, сколь бы ее ему ни показывали. Кабокло знают, насколько ниже рыбы следует прицеливаться, чтобы компенсировать рефракцию.

Кабокло любят восхищаться каким-нибудь величественным деревом. Когда видишь в лесу группу возбужденных бразильцев, смотрящих вверх и оживленно что-то обсуждающих, то вначале думаешь, что на дереве находится какое-нибудь животное, возможно пара обезьян-капуцинов или осиное гнездо метровой длины. На самом же деле объектом восхищения служит само дерево или из-за чрезвычайно прямого ствола, или из-за великолепия его цветов. Деревья здесь славятся как своим применением, так и названиями: деревья, стойкие к термитам или влаге, деревья, о которые гнутся гвозди, и деревья, которые хорошо горят. Лес для бразильцев, как и для индейцев, представляет своего рода «универсам» с различными товарами, из которых можно брать любые.

Некоторые бразильцы имели сверхъестественное чутье к систематике растений, группируя растения правильно только потому, что они казались им родственными.

Часто говорят, что Бразилия — это такая страна, в которой нет расовых барьеров. Правильнее все-таки следовало бы говорить, что подобные барьеры, несомненно, существуют, но в них больше отражается классовая структура, нежели прямолинейное подразделение на черных и белых. К самым бедным слоям общества, как правило, относятся те, в ком течет много индейской или негритянской крови, те, кто всегда находились на нижней ступеньке лестницы. «Может ли негр стать здесь главой государства?» — спросили мы однажды. «О да, ему не будет создано никаких препятствий». — «А станет ли один из них когда-нибудь президентом?» — «Конечно нет, потому что он не сможет получить образование».

В прежние времена негры никогда не получали никакого образования, и они были, вне всякого сомнения, бедны. Это старое правило все еще в силе. Стоит поинтересоваться любым учреждением, как убедишься, что должностная иерархия представляет собой градацию от белого к черному. Все дворники — черные, а боссы — белые. Только в таких бесклассовых профессиях, как водитель такси, встретишь тех и других, но, вообще говоря, чем менее привлекателен труд, тем меньше вероятности увидеть там белое лицо. Подобное обобщение справедливо для страны в целом.

Стремление к восточному побережью почти столь же всеобще, как и энтузиазм по отношению к футболу, а наряду с этой почти всеобщей любовью существует соответствующая нелюбовь к необжитым районам. Вследствие этого в Арагарсасе, в Шавантине и среди дорожных рабочих Мату-Гросу лица, как правило, черные. Из упомянутых поселений были подобраны люди для лагеря. Они были настоящие кабокло, беднее большинства других, причем совершенно незнакомые с большими городами. Эти люди в большинстве своем не имели никакого образования и поэтому не могли занять сколько-либо важного поста. Они были бы совершенно не на месте в большом городе и, по всей вероятности, превратились бы там во второсортных граждан, так как не смогли бы приспособиться к такому ненормальному окружению. В Мату-Гросу, где нужно влезть на дерево, чтобы достать увиденную орхидею, выкопать яму для почвенного разреза или сделать укрытие от дождя, они находятся вполне на своем месте. Языковый барьер не мешал англичанам проникнуться огромным уважением к большинству их случайных коллег, а также понять, как много могут дать эти люди, не владеющие ничем.

Вместо того чтобы обучать этих бразильцев английскому языку, всем англичанам пришлось немного научиться португальскому. Сложнейшая перспектива выдачи инструкции о том, чтобы собирать одни только сложноцветные, или о необходимости зачистить свечу у подвесного мотора, или купить два напильника, или приготовить немного фасоли, исчезла полностью, поскольку из-за исключительной бедности словаря возник некий смешанный язык с усиленной артикуляцией при передаче как звука, так и смысла. Ученый мог отправиться на целый день со своим бразильским спутником, располагая лишь полдюжиной слов, общих с ним, и все же оба возвращались, сказав многое друг другу. Сами же бразильцы, хотя и не выучили ни слова по-английски, стали очень хорошо понимать англичан.

Короче говоря, в этот самый лагерь спустя неделю или немногим более после выезда из Англии прибывали английские ученые, к которым впоследствии присоединялись их бразильские коллеги. В эту крохотную точку среди джунглей, в этот оазис они прибывали с оборудованием или без оного для выполнения своей работы. Там они восхищались достоинствами лагеря и переносили его энтомологические недостатки. Вначале они потешались над вареным рисом и вареной фасолью — этими основными гарнирами к каждому блюду, — которые потом вызывали у них волчий аппетит. Они обучались структурному словарю Мату-Гросу и с удовольствием пользовались им. Они прорубали пикады, а потом совершали по ним переходы, таща на себе буры или ловушки, бинокли или гербарные прессы, в зависимости от своей специальности. Их непременно сопровождал один из бразильцев, заинтересовавшийся еще одной разновидностью работы. По вечерам они или возвращались засветло, до наступления темноты в 6 часов 30 минут, или же оставались ночевать в одном из вспомогательных лагерей, с меньшими удобствами, но ближе к месту работы. Долгие тропические вечера были весьма подходящими — если не брать в расчет насекомых и их стремления к самоуничтожению — для записей о проделанном за день. Эти заметки составляли фактическую канву всех статей, опубликованных впоследствии.