Крупные животные Африки, привлекавшие на этот континент стольких людей в течение многих лет, настолько хорошо описаны и сфотографированы, что любой, приезжающий в Южную Америку впервые, склонен все время осматриваться в тщетных поисках столь же больших стад. Не увидев их, он начинает удивляться, почему в ней нет крупных травоядных (заменяющих слона) и почему человек может прошагать весь день по девственным местам, не увидев и даже не услышав ни одного крупного животного.

Вероятно, правильнее было бы удивляться изобилию в Африке степной промысловой дичи и обусловленному им изобилию плотоядных, чем ожидать, чтобы все другие континенты следовали этому первичному примеру. Так, например, в пампасах Южной Америки когда-то существовали многочисленные стада гуанако, но в ее лесах никогда не было большого количества крупных и легко заметных животных. (Как фактически их нет и в лесах у реки Конго.) Этот континент имеет только узкую полоску, связывающую его с Северной Америкой, практически же он изолирован. Кроме того, крупные реки должны были бы служить (и служили) дополнительными географическими барьерами, и большое количество таких рек, безусловно, ограничивало распространение многих видов животных, не способных пересечь подобные барьеры.

К тому же в наши дни в Южной Америке, где бы ни проходило освоение девственной местности, быстро исчезают все животные. Однажды партия из лагеря встретила вблизи Сан-Фелиса охотника на ягуаров. Он добывал их для туристов, желавших обязательно иметь ягуара среди своих трофеев, собранных на всем земном шаре. Охотник знал, что раньше ягуара можно было встретить не очень далеко от реки Арагуая, но за последние несколько лет здесь ягуары практически исчезли, и американских собирателей трофеев теперь отправляют на реку Шингу. Вскоре даже и в столь отдаленном месте ягуаров поймать не удастся.

Основные группы млекопитающих Южной Америки состоят из особей главным образом небольших размеров, которые поэтому менее заметны, особенно в условиях Мату-Гросу — как в серрадос, так и в лесу. Здесь имеется 46 видов грызунов, главным образом мелких (самый крупный из них — это водосвинка Hydrochoerus), 52 рода летучих мышей, 8 родов сумчатых и 11 — неполнозубых Эти две последние группы относятся к реликтовой фауне. Сумчатые доминируют в Австралии, тогда как плацентарные представляют собой группу млекопитающих, доминирующих во всем остальном мире, но в Южной Америке сумчатые живут бок о бок с плацентарными, хотя и в меньших количествах. В Бразилии существует фактически лишь одно семейство сумчатых, Didelphidae, которое состоит из двенадцати родов.

Экспедиции Мату-Гросу удалось наблюдать и отловить довольно большое количество различных млекопитающих. Мы видели оленей (Capridae), прежде чем они скрылись в лесу, тапира (Tapiridae), но только вблизи рек. Поймали гривистого волка (Canidae), правда, красивое длинноногое животное жило у нас недолго. Встречались также большие кошки (Felidae), которых дорожные рабочие ловили как на мясо, так и из-за их шкуры. Иногда мы наблюдали приматов, например обезьян-капуцинов, особенно если с нами находился бразилец, который умело их выманивал. Мы видели заостренные следы копыт агути почти во всех влажных местах, но очень редко наблюдали самих животных. Случалось, что на дерево быстро взбиралась, чтобы оглядеться, тайра, крупная разновидность куницы, которая потом с шумом исчезала.

Из неполнозубых в лагере некоторое время жили несколько броненосцев, муравьедов и ленивцев. Ленивцы (трехпалые Bradypus tridactylus) карабкались вверх по деревянным стропилам крыши или же поразительно быстро передвигались по земле. Броненосец демонстрировал свою исключительную способность к рытью нор, даже если его держало за хвост столько рук, сколько могло ухватиться. Лишь однажды мы видели гигантскую выдру Pteroneura brasiliensis, когда она стремительно мчалась по берегу со своим семейством. За этими крупнейшими в мире выдрами яростно охотятся, и во многих местах они уже исчезли.

В соответствии с лагерной программой отлова животных различными ловушками было поймано 676 млекопитающих, представляющих около 33 родов и 36–40 видов. (Последние цифры, несомненно, изменятся, когда шкуры этих животных будут более тщательно исследованы в лабораториях с использованием всех сравнительных материалов, находящихся под рукой.) На протяжении года, когда регулярно проводился отлов ловушками, количество пойманных животных не было особенно велико, поскольку эффективность этих ловушек составляла только около одного процента.

Имелось два других, более конкретных указания на то, что ловушки не собирают всего того, что могли бы поймать. Прежде всего, в базовом лагере нам удалось поймать более сорока грызунов. Большинство из них относилось к виду Oryzomine, которых поймать больше нигде не удалось.

Почвенные разрезы, представлявшие собой не что иное, как ямы в земле, выкопанные почвоведами для совершенно другой цели, соперничали с ловушками. В эти ямы попало около тридцати млекопитающих, из которых восемь принадлежали к трем родам, никогда не попадавшим в ловушки: Cavia, Scapteromus и Lutreolina. Если в ловушки не попадает какое-нибудь животное, то легче всего сказать, что оно или редкое, или отсутствует в этой местности. Почвенные разрезы, которые без всяких ухищрений «ловили» довольно много разнообразных животных, помогали опровергать подобное ошибочное утверждение.

Участница экспедиции Рут Джексон проявила исключительное усердие в том, чтобы сохранить живыми всех животных, извлеченных из ловушек или из ям: сумчатых содержать было намного труднее, чем грызунов, но два представителя вида Mannosa, которым давали невероятно сложную диету, включавшую вареный рис, яйца, молоко, сырое мясо, бананы, плоды дынного дерева (mamaãeo), комнатных мух, крылатых муравьев, термитов и мотыльков, прожили у нас рекордное время. На такой разнообразной пище один из них прожил три месяца, поскольку был пойман очень молодым. Грызуны довольствовались простой диетой из сырой кукурузы или риса, яиц и молока. Двое из них (оба вида Proechimus) принесли потомство в неволе, хотя одна самка через несколько дней съела своих малышей. Тот факт, что так много грызунов выжило на столь простой еде, не означает, что они отвергали другой корм. Время от времени им давали (и они ели) насекомых, таких, как медоносная пчела и цикады, и бесчисленное количество фруктов — плоды пальмы Бурити, лиан и различных видов Rubiaceae и Myrtaceae.

В течение некоторого времени, когда в базовом лагере находился Рон Наин, все внимание было обращено на летучих мышей. Он ловил их главным образом сетями-паутинами (они достаточно прочные, и летучие мыши не сразу могли их прогрызть), которые развешивал так, чтобы мышам было легко в них залететь. Из летучих мышей, пойманных сетями или подстреленных, насчитывалось 26 видов, относящихся к 18 родам. Наиболее часто встречались виды Artibius и Molossus, но и здесь были некоторые сюрпризы. Например, нам не попался ни один представитель вида Desmodus, вампира, который очень часто встречается в коллекциях, привозимых из Бразилии. И наоборот, были пойманы одиннадцать особей двух видов, которых ранее встречали только на Тринидаде и в Панаме.

Согласно бразильской статистике, ежегодно в стране регистрируется около двадцати тысяч укусов человека змеями, из которых приблизительно пять тысяч со смертельным исходом. Эти цифры легко подвергнуть сомнению, особенно если рассматривать их, находясь в Мату-Гросу, где к любой статистике относятся пренебрежительно, тем не менее не вызывает сомнения, что множество людей погибает от укусов змей. К счастью, в лагере подобных случаев не было, хотя однажды на кого-то напала змея, но ее удар пришелся в ботинок. Из 200 видов бразильских змей только 16 могут представлять опасность, и все они относятся к семейству Crotalidae, за исключением печально известной коралловой змеи. Наиболее страшная змея — это жарарака, обнаруженная в базовом лагере в первый же день размещения там экспедиции.

По рассказам, коралловых змей видели гораздо больше, чем их было на самом деле, вследствие большой их схожести с ложными коралловыми змеями. У последних нет ядовитых зубов, голова шире, глаза больше, а хвост длиннее, причем во время движения они его не поднимают вертикально вверх, но на подобные вещи не обращают внимания, когда поблизости оказывается змея с яркой и разноцветной раскраской настоящей коралловой змеи и тех же самых размеров. В любом случае бразильцы ее убивают. Они даже убивают змей, поедающих других змей, настолько глубоко укоренился у них обычай убивать этих пресмыкающихся.

Орнитолог Хилари Фрай провел в базовом лагере восемь недель. Его прибытие было встречено с радостью, потому что изобилие птиц вынуждало других ученых тратить много времени или на споры о их классификации, или на поиски их изображений в книгах. Представление об изобилии птиц (и об энергичности Хилари Фрая) можно получить из его отчета: он поймал сетями 940 птиц 161 вида и зарегистрировал путем наблюдений еще 102 вида. (Любой английский орнитолог, наблюдающий всю свою жизнь птиц на Британских островах, если бы насчитал 263 вида, то считал бы это выдающимся достижением. Богатый разновидностями пернатый мир Мату-Гросу более щедр — и более изнурителен.) Почти каждый день Фрай вносил новых птиц в свой перечень и пришел в конце пребывания к выводу, что, поработав в окрестностях базового лагеря в течение года, он мог бы зарегистрировать 400 видов. Для сравнения стоит сказать, что он пробыл год в Африке на территории сравнимых размеров и местоположения и зарегистрировал всего лишь 266 видов, включая 26 мигрирующих из умеренного пояса. Эндемичная орнитофауна Бразилии действительно щедра.

Наибольшее количество видов, обитавших исключительно в одной зоне, составило 60 в серрадос; в галерейном лесу насчитывалось только 33 вида птиц; в сухом лесу — лишь 25; в серрадос — 5 и в кампо — тоже 5. Странно, что в густых зарослях по обоим берегам Суя-Мису обитало 10 видов, не встречающихся более нигде, что свидетельствовало о наиболее ярко выраженном небольшом местообитании.

Не всегда можно было дать готовое объяснение, почему данный вид выбрал именно это местообитание или даже два местообитания и не селится в третьем. Фрай по этому поводу писал:

«Я осмеливаюсь высказать предположение, что наиболее влиятелен единственный фактор (при выборе местообитания) — психологический, то есть отдельная птица остается в границах данного местообитания потому, что ей не по себе за его пределами…»

В галерейных лесах вдоль рек и ручьев мы видели или поймали в сети представителей всех пяти разновидностей южноамериканских зимородков. За исключением крупного Ceryle torquatus, остальные четыре принадлежали к семейству Chloroceryle. У этих четырех видов все же есть незначительные различия в местообитании, но их совместное проживание в одной и той же местности, вероятно, обусловлено тем, что они употребляют в пищу различные виды рыб. C. аепеа весит около тринадцати граммов, C. americana весит примерно в два раза больше, C. inda весит в четыре раза больше, а C. amazona — почти в восемь раз больше, чем C. аепеа. Длина их клювов находится соответственно в пропорции 1:1,5:2:2,5.

Предполагается, что размеры рыбы, которую они ловят, находятся в таком же соотношении. Проведя много времени в Африке и потратив значительную его часть на изучение щурков, Хилари Фрай в Бразилии столкнулся с совершенно иной, неродственной им группой птиц — якамарами, которые тем не менее имеют сильное внешнее сходство с африканскими щурками. Сходство ряда признаков между неродственными группами, особенно когда они разделены океаном, всегда вызывает интерес. Между этими двумя разновидностями птиц действительно существует заметное сходство. Фрай провел сравнение рыбоядных Galbulidae Нового Света и насекомоядных Meropidae Старого Света, записав следующие наблюдения.

«Те и другие птицы имеют яркое оперение, длинные заостренные клювы и очень короткие ноги. Особи обоего пола имеют сходное оперение, в основном зеленого цвета, с переходом к темно-желтому на брюшке, с контрастом между шейкой и грудкой. Они охотятся за летающими насекомыми сверху главным образом в лесах (якамары) и в саваннах (щурки). Ни одно из семейств не имеет существенных экологических вариаций: якамары насчитывают 16 видов в пяти родах, а щурки — 24 вида в трех родах.

Степень сходства, как свидетельствуют репрезентативные якамаров Galbula ruficauda и щурков Merops bulocki, вероятно, обусловлена тем, что их пища практически идентична, поскольку пища птицы и способ ее добывания оказывают сильное влияние не только на морфологию клюва, но и на многие другие характеристики: оперение, поведение и биологию размножения. Пища у обоих семейств практически идентична, и здесь возникает вопрос, в какой мере остальные сходства вытекают из этого обстоятельства, или же их совпадение случайно. Этот вопрос можно решать весьма предположительно. Их длинные заостренные негибкие клювы приспособлены для захвата летящих насекомых, которые жалят. Щурки обезвреживают яд у своей добычи с помощью врожденного образа поведения, но у якамаров аналогичного поведения пока не наблюдалось. Как и другие птицы, питающиеся одиночными летающими насекомыми (как, например, стрижи и ласточки), якамары и щурки гнездятся в углублениях, хотя не ясно, зачем им копать туннели в земле, оканчивающиеся камерами для яиц, а не использовать выемки в деревьях или скалах. Возможно, такое поведение якамаров обусловлено малочисленностью естественных углублений или любовью к прибрежным местам (где изобилует добыча?), где имеются подходящие крутые обрывы, или потому, что клюв якамаров пригоден для копания. Размеры кладки яиц, инкубационный период и период оперения якамаров и щурков одинаковы, вероятно, как следствие характера и качества пищи на различных стадиях высиживания, который относится примерно к началу местного сезона дождей».

В основном все коллекторы, собирающие рыб, млекопитающих, растения или птиц, в своих коллекциях почти всегда расширяли границы распространения у тех видов, которые не были новыми для науки. Вполне естественно, что большая часть бразильской флоры и фауны собрана в более обжитых районах страны, и никогда ранее не проводилось столь интенсивного сбора с территории базового лагеря. Поскольку лагерь находился вблизи границы между лесом и серрадос, которая перемещалась с незапамятных времен то в ту, то в другую сторону вслед за климатическими и иными переменами, расширение ареала распространения конкретного вида происходило в основном в двух направлениях: наблюдалась экваториальная или лесная форма, которая ранее не встречалась так далеко на юге, или же находили более южный вид, который до этого не встречался так далеко на севере или на западе.

Исследования рыб проводила Розмари Макконнел. Раньше она работала в Гайане, и теперь ее интересовали различия и сходства между Гайаной и Мату-Гросу.

«Я очень часто ловила рыбу по ночам. Исходя из опыта, приобретенного в Гайане, я знала, что это наиболее результативный способ ловли с моим примитивным снаряжением. Среди южноамериканских рыб некоторые группы (насекомоядные и большинство characoids) активны днем, а ночью прячутся вдоль берега и остаются неподвижными. Другие же рыбы — ночные. Ночью с хорошим фонариком можно выловить спящих рыб подъемной сетью. Так же легко поймать и ночных рыб, поскольку они выходят из расселин, где прячутся днем. Их глаза — красные, оранжевые или серебристо-желтые — отражают свет фонарика и выдают их присутствие. У многих пресноводных креветок также яркие мерцающие глаза. Повсюду кишели бесчисленные пауки (одни из них обычно бегают ночью по поверхности воды, а другие располагаются в ряд вдоль берега реки, и их глаза блестят, как алмазы). В свете фонарика глаза козодоя также горели ярко, как свечи, четко отражаясь в темной воде».

«Меня крайне обрадовало сообщение о том, что базовый лагерь расположен на нескольких ручьях, где есть заводи. Поэтому я могла заниматься ловлей и наблюдением рыб в любое время дня и ночи. Удивительно, какая крупная рыба появлялась по ночам в этих маленьких ручьях: угри длиной до сорока сантиметров (Sternopygys и Gymnotus), длинные тонкие рыбки, тело которых было натянуто как струна, скользившие вперед и назад с одинаковой легкостью. Мы установили магнитофон, чтобы записать их электрические сигналы, имевшие характерную частоту, и доказали, что в реке возле лагеря обитают три вида этих рыб. По ночам среди листьев, устилавших поверхность заводей, шнырял панцирный сомик Callichthys (длиной до пятнадцати сантиметров) в поисках личинок и другого корма, рыская по сторонам, подобно терьеру, учуявшему крысу. Callichthys зарекомендовал себя исключительно выносливой рыбой, которая в лаборатории выползала из аквариумов, долгое время жила вне воды, ползала, извиваясь по земле с помощью хвоста и брюшных плавников, и даже выдерживала длительное хранение в морозилке холодильника.

Насекомоядные рыбы, живущие в верховьях ручьев, также очень выносливы, выживая при самых низких концентрациях кислорода по сравнению с большинством других видов. Многие рыбы этого вида имеют дополнительные органы дыхания, позволяющие им существовать в таких ручьях с гниющими листьями, при низком содержании в них кислорода и высокой кислотности. Некоторые ночные рыбы (а также и дневные, например пиранья) издают звуки, когда их поймают».

«…Конечно, при этом ходишь мокрой по грудь каждый день и почти каждую ночь. Я всегда работала в одежде — привычка, приобретенная в Гайане, где свирепствуют пираньи. Поэтому мне здесь всегда прохладно, а почвоведы находили, что очень жарко. Когда сидишь на берегу реки и разбираешь улов в насквозь мокрых брюках, одежда приходит в неописуемое состояние, и мокрая ткань легко расползается. (Я сократила свои пожитки до абсолютного минимума, чтобы иметь возможность забрать рыболовные снасти.) Когда я измеряла рыб, над ними обычно кишели sweat bees, к которым примешивалось немного жалящих одичавших „европейских“ пчел. Кусающие двукрылые также сильно досаждали у ручьев, особенно мошкара вместе с мошками и москитами».

«Одно из препятствий к изучению рыб — это количество снаряжения, которое приходится таскать для того, чтобы поймать рыбу и сохранить ее, поскольку в тропиках она портится очень быстро. Многие бразильцы были искусными рыбаками, и рыбная ловля им очень нравилась, но, пробираясь через кусты, они очень шумели, если сравнивать их в этом с американскими индейцами, с которыми я работала в Гайане. Физически эта работа была тяжелой, поскольку нам приходилось импровизировать и даже устанавливать жаберную сеть вплавь (из-за отсутствия хоть какой-нибудь лодки), соблюдая осторожность, поскольку я очень хорошо знала, на что способны электрические угри и пираньи. Однако вода во многих местах была прозрачной, и через очки с полароидными стеклами можно было наблюдать рыбу и оценивать количество ее в реке, перед тем как мы пытались поймать ее».

За два месяца Макконнел собрала от 50 до 100 видов рыб. Для более точного определения количества потребуется много времени, но, как полагают, почти половина собранных видов была неизвестна науке. Некоторые группы рыб необходимо будет направить различным экспертам для более детального исследования. Она предполагала (исходя из своего опыта в Гайане), что обнаружит 200–300 видов, и была удивлена, найдя в районе базового лагеря всего около десятка. Однако в качестве компенсации около 50 видов выловили в Риу-дас-Мортис у Шавантины и около 20–30 — в Суя-Мису. Ручьи в районе базового лагеря, хотя и были постоянными из-за нехватки кислорода, представляли суровое местообитание. Самые распространенные в этих ручьях насекомоядные рыбы Aequidens, Hoploerythrinus и панцирный сомик (Callichthyss) были достаточно выносливыми, чтобы жить вне воды несколько часов.

Когда Макконнел находилась в Бразилии в конце сезона дождей (март — май), ни одна из рыб не нерестилась. Состояние гонад показывало, что большинство видов должно начать икрометание в начале сезона дождей и что сухой сезон представляет собой «психологическую зиму», на протяжении которой рыбы кормятся плохо и растут медленно. Поэтому конец сезона дождей представлял собой хорошее время для изучения сравнительной экологии родственных видов и общности их привычек в отношении корма. Так, например, различные виды рода Creatochanes часто вылавливались в одном месте, что указывало на наличие конкуренции за одним и тем же видом корма в сезон максимального давления, обусловленного плотностью популяции. Интересная особенность тропиков состоит не в изобилии разных видов, а в сосуществовании сходных и родственных видов в одной и той же нише и в одно время. Были ли в действительности еще такие же ниши, как обнаруженные нами? Или было больше пищи? Или между видами существует большая толерантность, которая маловероятна в более высоких широтах?

Рыболовы Англии, привыкшие просиживать целыми днями, не поймав ни рыбки, были бы изумлены изобилием рыбы в Южной Америке. Так, Розмари Макконнел и три сопровождавших ее бразильца из лагеря нашли одно озеро, в котором, вероятно, никто ранее не рыбачил, за исключением, возможно, индейцев в прошлом. За три часа (причем наживка схватывалась почти моментально, как только был заброшен крючок) они поймали сорок одну Aequidens, четырнадцать Hoploerythrinus, одну Hoplias, шесть Leporinus, три Crenicichea, две Acestrorhynchus и одну Moenkhausia. Они видели несколько Metynnis или Myleus, но их не поймали. Общий вес улова составлял пять килограммов.

Каждого нового члена экспедиции потчевали — особенно когда он отправлялся к излюбленному месту купания на Риу-дас-Мортис — рассказами о рыбе, которая энергично влезала в любое доступное отверстие тела. Розмари Макконнел действительно поймала у берега эту рыбу, которая по-португальски называется candiru, она относится к семейству насекомоядных, Vandelia. Они обычно паразитируют на жабрах рыб, и у них действительно по бокам головы имеются шипы. К счастью, из участников экспедиции никто не пострадал от candiru.

Во время пребывания экспедиции в Мату-Гросу мы собирали также коллекции растений. Было составлено четыре отдельные крупные коллекции. Дэвид Филкокс собрал 2000 номеров, Рей Харли — 1500, Джим Раттер и Дэвид Гиффорд — тоже 2000, а Джордж Арджент и Пол Ричардс — еще 1000. Здесь следует сразу сказать, что хотя и принято говорить «номер», но не следует думать, что каждый номер обязательно соответствует отдельному виду. Растение может только походить на новый вид и заслужить новый «номер», а потом оказаться таким же, как одно из собранных ранее. Короче говоря, учитывая наличие дубликатов и то, что работали четыре группы, хотя в основном в разных районах и в различные сезоны, 6500 номеров не будут представлять 6500 различных видов. Вместе с другими небольшими коллекциями (часть которых была собрана бразильскими учеными) общее число номеров достигло поражающей цифры — 8000.

Дэвид Филкокс пишет в своем отчете:

«Из общего количества примерно 8000 номеров собранных растений к настоящему времени около 1000 были критически исследованы и получили названия, причем все эти растения, видимо, неизвестны науке».

Перед началом этой работы мы понимали, что любая коллекция, собранная в этой местности, представляет ценность и интерес для ботаников всего мира. В Мату-Гросу сбор коллекций ранее, конечно, проводился, но территория, охваченная экспедицией, была прежде не затронута ботаниками. Это обстоятельство стало очевидным тогда, когда начались таксономические исследования и определение наименований растений.

«Другой аспект, представляющий еще более значительный интерес, заключается в том, что мы первыми смогли отметить тенденцию к распространению ряда растений в южном направлении, ранее не отмечавшуюся южнее бассейна Амазонки».

Ввиду того что другие научные учреждения Англии хотело иметь образцы, а Бразилия желала, чтобы образцы из английской коллекции остались в стране, ботаники собирали по десять экземпляров каждого «номера». Вследствие этого сбор, нумерация, прессование и сушка десяти экземпляров каждого из 8000 номеров представляли собой значительно более трудоемкую работу, чем можно было бы предполагать вначале. В качестве сравнения укажем, что ботаник в Англии не сможет собрать 8000 номеров, поскольку на Британских островах за все время было собрано всего лишь около 1500 видов.

Получит ли какое-нибудь из этих новых растений Бразилии промышленное значение? Возможно, да, а возможно, и нет, однако список полезных растений, уже пришедших к нам из Нового Света, весьма велик. Картофель и табак пришли к нам давно, но это только два наименования из очень обширного ассортимента. Он включает ананасы, земляной орех, бразильский орех (они, к сожалению, не росли в окрестностях базового лагеря), орехи кэшью, хинин, кокаин, каучук, томаты, дынное дерево (mamão), какао, кассава (маниока), кураре (смесь нескольких растений), арроурут, кукуруза (или маис, представляющий большую загадку, так как не было найдено ни одного дикого вида, сходного с кукурузой), анона, гвяковая смола (используется в медицине), кора жестера, ипекакуана и ваниль. Наоборот, основная культура Бразилии — кофе — прибыла в нее из Аравии, а его родина — Африка.

Большинства ботанических открытий придется подождать до тех времен, когда все эти номера и все виды, содержащиеся в них, не будут должным образом идентифицированы. На это может потребоваться лет десять, а возможно, и еще больше.

«Eriope crassipes — растение, нередко встречающееся в саванне Южной и Центральной Бразилии (называемой серрадос). Область его распространения простирается в Боливию и, возможно, Венесуэлу. Это стройное растение с редкими ветвями, длинными и тонкими стеблями, выходящими из толстого, дровянистого, с пальцевидными листьями корневища. Цветы размером шесть — восемь миллиметров от основания венчика до кончика верхней губы имеют четыре тычинки, которые, как и у других представителей Ocimoideae, отогнуты к вогнутой нижней губе венчика. Бутоны цветка желто-зеленого цвета имеют перед раскрытием характерный раздутый вид. Раскрытие цветка происходит постепенно, но довольно быстро, позволяя легко наблюдать за ним при нормальном положении тычинок».

«Опылителем служит маленькая пчелка, длиной не более шести миллиметров. Пчелка, несомненно в поисках нектара, садится на нижнюю губу. Последняя немедленно прогибается назад. При этом тычинки, натяжение которых внезапно прекратилось, распрямляются вверх, отлагая массу пыльцы на нижнюю часть брюшка пчелки. Пыльца ярко-желтого цвета обычно имеется в достаточном количестве, так что ее легко обнаружить на пчеле, даже когда она летит. В большинстве наблюдавшихся случаев внезапное движение губ и тычинок было достаточным, чтобы обеспокоить пчелу, которая зачастую почти сразу же улетала к другому цветку. Немедленно после опыления цветок довольно быстро теряет значительную часть коричневой окраски и становится голубовато-бледно-лиловым.

Во время этой процедуры рыльце кажется невосприимчивым, оставаясь коротким и зачастую спрятанным в длинных тычиночных волосках. Однако выпрямившиеся после высвобождения тычинки начинают отклоняться до тех пор, пока полностью не откроют рыльца. Возможно, что тычинки в этом положении служат посадочной площадкой для прилетающих пчел, что позволяет передавать пыльцу на рыльце. Наконец пыльники окончательно отклоняются, тычинки к этому времени значительно удлиняются, и через несколько часов венчик опадает.

В условиях, преобладающих во время наблюдений, цветы нормально раскрывались между восемью и одиннадцатью часами утра, и их механизм срабатывал довольно быстро после раскрытия. Ни в одном из наблюдавшихся случаев цветок с несработавшим механизмом не оставался в таком положении дольше шестидесяти минут с момента раскрытия, а обычно этот период был значительно короче. Этим объясняется, почему наблюдалось очень мало цветов с несработавшим механизмом».

К сожалению, никто в базовом лагере не имел возможности для глубокого изучения вопроса о том, действительно ли пристрастие к выжиганию местности дает благотворные результаты. Однако Дэвид Филкокс полагает, что травянистые растения в этом случае проигрывают в борьбе за существование. У деревьев и кустарников имеется толстая губчатая кора, которая практически огнестойка, поэтому они теряют только вегетативную часть, а травы должны рассчитывать только на свою корневую систему в отношении сохранения всех питательных веществ, необходимых для повторного роста и случаев потери надземной части растения. Поэтому неудивительно, что встречалось очень мало многолетних трав и общее количество собранных видов многолетних трав было крайне невелико по сравнению с коллекциями собранных в умеренном поясе.

Если находиться в центре пожара, движущегося по серрадос, то сначала покажется, что вряд ли что-нибудь выживет в столь яростном шквале пламени. Ковер из листьев и высохших веток позволяет огню ползти по земле, но когда он добирается до пучка сухой травы или другого легкого воспламеняющегося предмета, то разгорается яростнее. Примечательно, что почти сразу же после того, как огонь уйдет, стволы деревьев и земля становятся сравнительно прохладными. Исследования на юге Африки, да и в других районах этого континента показали, что температура в горящей степи поднимается высоко, но сохраняется недолго. Температура почвы у поверхности поднимается в зависимости от ветра и сорта травы от 100 до 850 градусов Цельсия, но уже через несколько минут снижается до температуры окружающей среды. Температура почвы на глубине двух сантиметров возрастает самое большее на четырнадцать градусов, а иногда всего лишь на три-четыре градуса.

Выжигание трав, несомненно, вызывает озабоченность во многих местах земного шара. Вот что, например, писал Дункан М. Портер об этой же проблеме в другом районе Латинской Америки.

«На протяжении столетий сельское хозяйство (в Панаме) зависело от вырубки и выжигания, широко осуществляемых в тропиках. Земледельцы и скотоводы во всем мире используют этот метод, нанося ущерб всей окружающей среде. Деревья и кустарники надрубают, дают им засохнуть и потом сжигают. Образующаяся зола дает удобрение для выращивания хлебных злаков. Такое высвобождение питательных веществ особенно заметно в тропиках, где живая растительность связывает большую часть этих веществ, вследствие чего почва бедная. После сгорания естественной растительности на вновь удобренной земле сеют зерновые. Через несколько лет плодородие почвы опять истощается, и фермер движется дальше в лес, чтобы повторить этот цикл».

«…Пожары не только уничтожают растительный покров, но и наносят неисчислимый вред самой земле. Лиственный слой и гумус уничтожаются, и почвы становятся практически стерильными. Тропические почвы весьма истощены, несмотря на пышные леса, которые могут расти на них».

Географ Эрик Браун, имевший возможность побывать на крупных фазендах, вырубленных в джунглях в непосредственной близости от базового лагеря, был весьма озабочен будущим этой местности. Он говорит: «Научные данные, имеющиеся повсеместно во всем мире в международных агентствах и в программах развития, в данной местности не используются, и это мне кажется трагичным». От нетронутого мира базового лагеря, где ученые соблюдали величайшую осторожность, как в садах Эдема, до огромных фазенд вдоль дороги было так близко. Эдем превращают в фазенду чуть не за одну ночь.