Глава 18

Кэти

Лог Сплиттер Герлз

Я проснулась от звука моторов. Грузовики ехали по Хребту Дикарки. Много грузовиков. Спросонья, пытаясь выпутаться из теплых покрывал и квилтов на мягком надувном матрасе, который мне отдала Дельта, я испугалась, что вся команда «National Enquirer» нашла меня и мчится за эксклюзивом. Перед глазами замелькали фотографии моего обезображенного лица на первой полосе журнала, вперемешку с цветными снимками актрис, которые поправились-похудели-под кайфом-развелись-пошли на терапию-покончили с собой. Я была самой желанной добычей, призовым фондом для прессы, которая кормилась на историях опустившихся женщин. Но когда я отодвинула самодельную занавеску из покрывала и выглянула в окно гостиной, то увидела несколько пикапов последней модели, фургон и большой трактор с прицепом, в котором тащили синий портативный биотуалет.

Туалет был первым пунктом в списке, который я отдала Дельте. Ладно. Но что это за толпа? Я не просила ее присылать незнакомцев. Честно говоря, я немало времени потратила на то, чтобы перечислить и уточнить личности тех немногих, кого хотела бы видеть. И что она сделала?

Отправила ко мне команду рабочих, портативный туалет и трактор.

Натягивая туристические ботинки поверх толстых носков, я допрыгала до второго окна и выглянула наружу. Было почти темно, сколько же сейчас времени? Я сверилась с часами на запястье. У этих людей нет понятия «рабочий день»? Первые лучи холодного зимнего солнца только начали пробиваться во двор. Один бледный луч коснулся водительской двери ведущего пикапа, большого, грузного, цвета бургунда с кабиной на два места и высокой подвеской. Я прищурилась и прочитала: ЯГОДНЫЕ ФЕРМЫ РАДУЖНОЙ БОГИНИ, Мэси и Альберта Спрюилл-Грувер, Кроссроадс, Северная Каролина. Мэси и Альберта. «Лог Сплиттер Герлз».

– «Лог Сплиттер Герлз»? – изумленно повторила я. – Они выращивают ягоды, поют лесбийский фолк и доставляют портативные туалеты?

К тому времени как я выбралась наружу, обмотав голову шарфом и выдыхая белые облачка нервного пара, во дворе столпилось около десятка женщин. Почти все были одеты в рабочие зимние комбинезоны. Я уставилась на них, они уставились на меня.

Две женщины вышли вперед. Они обе были одеты в одинаковые стеганые жилеты и вязаные шапки, но разница между ними была поразительная. У одной были длинные светлые косы и юбка цвета хаки, длиной до лодыжек. Вторая, рыжеволосая, хмурилась. На ней были охотничьи штаны. Обе излучали уверенность и спокойную силу первопроходцев. Рядом с ними я почувствовала себя цирковым пони в стаде мустангов. Я помнила фотографии на их дисках и знала, кто из них кто. Светлые косы – Мэси. Рыжие кудряшки – Альберта. Увидев их лично, я отметила главное различие между ними. Мэси: улыбающаяся, дружелюбная, теплая. Альберта: ничего из вышеперечисленного.

– Мы опоздали, – хрюкнула Альберта. – Твой переносной сральник еще не собрали, когда мы за ним приехали.

Образно. Но тон у нее был такой, словно это я виновата в том, что туалет не отгрузили вовремя. Словно я плохая мать. Я посмотрела на синюю коробку туалета и громко его пристыдила:

– Плохой сральник. Плохой.

Мэси рассмеялась, остальные женщины либо улыбались, либо смотрели так удивленно, словно никогда не ожидали от бывшей кинозвезды слова «сральник». Альберта же снова хрюкнула и протянула мне руку, а потом поморщилась, когда я пожала ей руку левой рукой. Спрятав за спину правую, со шрамами.

– Мы здесь для того, чтобы сделать работу; на нашей ферме сейчас затишье, так что у нас есть время. Оплата наличными для этих женщин очень важна. Подарки детям на Рождество, деньги, которые можно положить на счет. И они отработают каждый пенни. Мы можем работать две недели до Рождества, с рассвета до заката. Мэси ведет счета. Она обсудит с тобой наши ставки. Каждую пятницу мне нужен чек на оплату материалов и работ. Томас сказал, что за работу по высшему разряду ты будешь накидывать доллар сверху. Моя команда тебе это обеспечит. Если считаешь, что бабы не справятся с тем, что ты тут придумала, лучше признайся сразу, и мы это обсудим.

Внимательно за мной наблюдая, она замолчала. Словно и вправду рассчитывала, что мне не хватит мозгов и я разворошу это змеиное гнездо спорами о разнице полов. Меня больше заботило «Томас сказал».

– Вас послал Томас?

– Ага. Дельта сказала ему, что тебе тут нужно кое-что сделать, и он позвонил нам. Тебе что-то не нравится? Не хочешь, чтобы «такие, как мы» здесь работали? Тогда учти, что лесбиянки в нашей группе только я и Мэси. – Она криво ухмыльнулась. – Остальные у нас «нормальные». Никто не будет тебя бить, красть твои драгоценности или фотографировать, когда ты не видишь. Все эти женщины живут и работают на Радужной Ферме только потому, что им нужен безопасный дом. Ясно? Они не хотят, чтобы мир нашел их или тебя.

Томас отправил своих друзей присмотреть за мной, думала я где-то в другом мире, отдельно от Альберты. Наверное, хочет убедиться, что в доме не будет никаких изменений.

– Добро пожаловать в мой дом, – мрачно сказала я женщинам, не обращая внимания на Альберту. – Это не музей, не историческая ценность. Это милый старый дом, которому очень нужен ремонт. Я знаю, что хочу здесь сделать, и я хочу, чтобы вы это сделали. Все согласны? Тогда за работу. Если кому-то не нравятся мои планы, не нужно звонить Томасу и доносить на меня. Я собираюсь обновить этот дом так, как считаю нужным, и точка.

– Ты что, параноик? – спросила Альберта. – Томас передал нам твой список. И все. Или ты думаешь, что мы будем перед ним стелиться и выдадим сестру? Боже.

У меня защипало щеки.

– Ладно, не важно.

Мэси мягко добавила:

– Томаса вообще здесь нет. Он отправился в Чикаго проведать брата. Для него это огромный шаг вперед. Он выбрался из Кроссроадс впервые за эти четыре года.

Я ахнула. Томас, мой собрат-отшельник, уехал с наших гор. Я никогда раньше не отпугивала мужчину простым поцелуем. Удивительно и странно, но по коже вдруг побежали мурашки. Томаса не было в его хижине. Томаса не было рядом. Страх разворачивал в животе свои щупальца, и я знала, что нужно вернуться в дом, принять таблетку. Господи. Он действительно стал моим убежищем, моим спасением, как эта ферма. И вот это было плохо.

Соберись, Альберта наверняка учует слабость, как стервятник чует сбитое на дороге животное. Посмотри на ее усмешку. Она уже кружит над тобой, заострив клюв.

Я прочистила горло.

– Ладно, раз уж мы поняли друг друга… хорошо. Кто хочет холодного растворимого кофе и протеиновый батончик?

Тишина. Альберта разглядывала меня, как паззл с недостающими частями, Мэси старалась погасить обеспокоенную улыбку. За их спинами одна из женщин подняла руку.

– Если так завтракают в Голливуде, – вежливо сказала она, – неудивительно, что все женщины там выглядят как палки с глазами.

– Я устрою под деревьями полевую кухню, – сказала Мэси. – Как тебе идея позавтракать травяным чаем, сардельками из тофу и индейки и домашним белым хлебом со свежим крестьянским маслом и джемом из нашей клубники?

– К черту протеиновые батончики.

Все рассмеялись и расслабились. Кроме Альберты – она рассматривала свою команду, как злобный сержант.

– Команда, выдвигаемся. Грета Гарбо платит нам не за то, чтоб болтали нижними губами на ветру. У нас график.

Нижними губами? Грета Гарбо? То есть для них я сбежала с широкого экрана ради шуток про вагину? О, это будет забавно. Послушные подопечные Альберты разобрали рабочие пояса и получили ключи от трактора. Первые лучи солнца принесли благую весть моему двору, деревьям, морозному воздуху утра: Лог Сплиттер Герлз и их ковен прибыли наколдовать мне чудо.

Внезапно я поняла, что Томас оставил меня одну для моего же блага. О чем я его и просила. Черт.

Томас

Я скучал по Кэти, мне не хватало моего маленького рая в Северной Каролине, я боялся увидеть троих сыновей брата, которых избегал последние годы. Все трое слишком сильно напоминали мне Этана. У них были такие же золотисто-карие глаза, наследство предков-викингов, такие же подбородки, волнистые каштановые волосы и родинки возле рта, перед которыми не могла устоять ни одна женщина. Все мужчины Меттеничей выглядели как англо-евро-славяне, румяные, долговязые, смуглые, словно потомки датских фермеров, разводящих тюльпаны, или дети Дон Кихота и фламандской молочницы. Наш старик был высоким и тощим, как рулевой иммигрантов, а вот мама была пухлой, зато на шесть дюймов выше его. Согласно семейным легендам и сохранившимся фото, у нее были русские корни. Старик говорил, что ее предки служили в царской коннице, что могло означать казаков, а могло означать простую похвальбу за бутылкой пива на семейных сборищах.

Но когда я вышел из такси перед мини-особняком на шесть спален, который Джон купил в огороженном поселке, чтобы наслаждаться частными конюшнями и беговыми дорожками, первым делом я заметил на подстриженном газоне не заснеженные фигурные кусты, а троих племянников верхом на породистых пони. Вполне возможно, мамины казацкие гены не были сказкой. Вот они, наши всадники, рассекают по городской тундре богатого предместья.

Джереми, Брайан и Дэвид уставились на меня с разной степенью узнавания в зависимости от возраста. На троице моих племянников были защитные шлемы, бриджи, высокие черные сапоги для верховой езды и ярко-оранжевые жилеты поверх стеганых курточек. Упади они с пони в таком жилете, отпрыгнули бы от земли как мячики. Дэвид, которому исполнилось шесть, и Брайан, девятилетний, выгнули в мою сторону шеи и заставили своих пони попятиться.

– Мам! – закричал Дэвид в гарнитуру мобильного. – Тут незнакомец! Он явно чужой и очень волосатый!

– Пап! – закричал в свою гарнитуру Брайан. – Тут какой-то мужик без машины на нашей дороге!

Но Джереми, старший, двенадцатилетний, помнил меня.

– Успокойтесь, – сказал он братьям. А потом дотронулся до гарнитуры. – Мам, пап? Дядя Томас явно успел на утренний рейс. Он уже здесь.

– Спокойно, ребята, – сказал я, шагая дальше по дорожке.

Один из шарфов Кэти выпал из моего кармана. Я стащил его в тот день в Сортире. У нее ведь наверняка был запас. Пони зафыркали. Дэвид и Брайан смотрели, как я нагибаюсь, подбираю загадочный клочок ткани и засовываю обратно в карман. Даже Джереми заставил своего пони попятиться.

– Это чтобы руки греть, – солгал я.

Двойная передняя дверь особняка распахнулась. Высокий, крупный тридцатипятилетний богатый папочка, сверкая зарождающейся лысиной и дорогущим лыжным свитером, выскочил наружу. За ним неслась сияющая полная мамочка, бывшая любительница футбола, светловолосая, с бриллиантовыми перстнями и в фартуке с надписью «Счастливой Хануки» поверх рождественского свитера. Оба щеголяли мобильными гарнитурами в ушах. Семья Джона Меттенича всегда обвешивалась техникой, как фан-клуб «Стар Трека» на конвентах.

– Поверить не могу! – завопил Джон, сгребая меня в объятия. – Ты подстриг свою бороду и приехал в гости! Праздничное чудо!

– Наш личный повстанец и пуританин решил вернуться к цивилизации, – заметила Моника, тоже обнимая меня и разглядывая нашлепку «Опоссум тоже мясо», которую Бубба и Джеб наклеили суперклеем мне на плечо, когда я в очередной раз отсыпался с похмелья. Они до сих пор посмеивались над той шуткой.

Джон вытер слезы с глаз и обнял меня снова, покачивая из стороны в сторону, хлопая по спине.

– Рад тебя видеть, рад тебя видеть, – хрипло повторял он. – Я знал, что если продолжу слать тебе телефоны, то рано или поздно до тебя достучусь.

– Ну, сам знаешь, как говорят в рождественских фильмах, – сглотнул я комок в горле. – Каждый раз, когда горный дикарь слышит звонок мобилы, ангелам выдают по пиву.

Кэти

За каждой безобидной и милой женщиной скрывается стальная поддержка – обычно муж или парень, но подобной стальной стеной может быть мать, сестра или подруга. И на долю этой поддержки приходится вся грязная работа. Кем была бы Добрая Гленда без Злой Ведьмы Запада? Кем была бы Мелани без Скарлетт? Были бы они парочкой овечек вроде Полианны, тайно радовались бы своему превосходству над дуболомами и мятежниками. Хорошей девочке, чтоб быть хорошей, нужен враг, причина, чужое одобрение. Ее «хорошесть» длится, пока ей противостоит настоящее зло. Жанна д’Арк не стала бы легендой, скажи она на суде: «Ой, да мои видения ничего не стоят». Англичане просто сбрили бы ей брови и отобрали паспорт.

Мне никогда раньше не приходилось играть злую ведьму, потому что я нанимала людей – мужчин, в основном, – играть для меня ее роль. В итоге среди своих людей я была Любимой, Милой и Прекрасной Звездой страны Оз. Если вы красивы и знамениты, люди ждут от вашего поведения одной из крайностей. Вы либо стерва, либо святая. Теперь, когда я перестала быть красивой, можно было выбирать и нечто среднее. Альберта была жуткой, но эффективной. Мэси была матерински нежной и совершенно неопасной. Дельта была изумительно милым командиром. Я хотела стать похожей на нее.

Ладно, в моем понимании самосовершенствования полно тараканов. Но я знала, что происходящее между мною и местным женским аналогом крутых парней, Лог Сплиттер Герлз, станет моей проверкой на способность вписаться в реальность новой жизни, возможностью доказать себе, что я состою не только из милого личика.

Мне нужны были трон и хлыст.

Отношения с Альбертой с каждым днем катились все дальше в пропасть. Она совершенно не уважала меня, не ждала от меня никаких проявлений силы духа и, очевидно, видела во мне главную соперницу в борьбе за бесценную сперму Томаса. Рабочее окружение ничуть не облегчало задачи. Однажды я услышала, как она называет меня «застенчивой Красной Шапочкой», – в тот день я прятала лицо под красным шарфом. Эта падшая католичка однажды громко шутила с Мэси и своей командой, мол, папа Римский должен назвать меня «Сестрой Кэтрин Параноической». Это после того, как я принесла к походной кухне Мэси огнетушитель и настояла на том, что новый электрогенератор, работающий на пропане, команда должна переместить на тридцать футов дальше от дома.

– Никогда раньше не знала, что генераторы ползают по двору и хотят поджечь дом, – громко сообщила Альберта своим рабочим. – Но нам платят не за здравый смысл, так что переносим.

Обернувшись ко мне, она нанесла последний удар:

– Кстати, я знаю, что с твоим богатством о деньгах можно не беспокоиться, но никто в своем уме не подключает дом к газовому генератору. Газ стоит до черта, к тому же тебе придется менять баллон не реже раза в неделю. Заказала б ты себе дизель. Просто к сведенью, эта вот газовая штука, как только ты ее включишь, будет днем и ночью издавать звук работающей бетономешалки. У тебя не будет ни минуты тишины. – Она фыркнула. – Хотя, наверное, в городе ты привыкла к фоновому шуму, и эта грешная стартующая ракета для тебя пустяк.

Я смотрела на нее, представляя вместо своих глаз два лазера. Закончив мысленно прожигать дыру в центре ее лба, я сжала зубы и ответила:

– Привезите мне дизельный генератор и постройте вокруг него сарай, чтобы заглушал звук.

Альберта выгнула рыжую бровь.

– На этой неделе у моей команды не будет времени «строить» тебе сарай для нового генератора. Но завтра я могу доставить из Тартлвилля готовый модуль, мы установим туда генератор, потом моя команда сделает изоляцию стен. – Ее рыжие кудряшки так и прыгали от злобного наслаждения этим планом. – Таким образом, наш генератор окажется в клетке из звуконепроницаемых огнеупорных стен. Он не сможет прыгать по двору и нападать на тебя.

В тот миг я готова была застрелить ее. Мне просто не хотелось очутиться в тюрьме на выходные.

* * *

Шли дни, и я вынуждена была признать, что Альберта была прирожденным лидером или как минимум инструктором по строевой подготовке. Она гоняла команду строго и эффективно, она лично наблюдала за каждой мелочью и доводила ее до идеала. К середине недели разбитая дорога к ферме была заново выскоблена и засыпана гравием от хребта до самого ручья. Там, где ферма встречалась с каменистой дорогой, к деревьям прикрепили надежные металлические ворота. Стоило мне закрыть ворота, и ни один незваный посетитель не смог бы забраться через природную баррикаду деревьев и скал, служившую мне забором.

Новая водопроводная труба появилась в стене над кухонной раковиной. Наружный конец трубы уходил к цистерне на сто галлонов, и у меня появился постоянный сильный напор чистой холодной воды. Цистерну установили на деревянной платформе, именно там, где раньше был бак «Женского союза», о котором я говорила. Из цистерны труба ныряла вниз, под прямым углом уходя в землю, и кратчайшим путем тянулась по свежевырытой канаве к новому колодцу, который женщины из Радужной Фермы спрятали в домике из старого дерева и остатков шифера от рухнувшего сарая. В этом домике поселился небольшой электрический насос, качающий воду из глубокой узкой трубы моего нового колодца.

– На этом хребте отличный пласт подземных вод, – заявил мне копатель колодца. – В него легко попасть, дает шикарный напор, и для полива вам точно хватит.

– А хватит для нужного давления в системе разбрызгивателей? – спросила я.

– Мадам, конечно, я же сказал, что о поливе можно не беспокоиться.

– Нет, нет. Я имею в виду внутреннюю систему. Я собираюсь установить ее весной.

– Внутреннюю, мадам? Для теплиц?

– Для безопасности. На потолке. На случай пожара.

– Как делают в супермаркетах и отелях?

– Да, коммерческий тип системы пожаротушения.

– Вы собираетесь устанавливать разбрызгиватели на потолке вашего дома?

– Да.

Он указал на коттедж.

– Вот этого милого одноэтажного дома, где полно окон, в которые можно выпрыгнуть?

– Да.

Он опустил пониже козырек своей кепки с логотипом «Любые работы», пошаркал рабочими сапогами и передернул плечами в спецовке.

– Мадам, не поймите неправильно, но… почему бы просто не купить огнетушители и не поставить датчики дыма?

– Датчики дыма и огнетушители у меня уже есть, мне нужна внутренняя система.

И в этот момент Альберта, которая слушала нас, подперев бока руками и то и дело закатывая глаза, шагнула к копателю и театральным шепотом выдала:

– А еще она планирует выкопать ров вокруг дома. С огнеупорным подъемным мостом из стали.

Мой наивный копатель вытаращил глаза.

– Ну, мадам, – сказал он, – раз уж вы планируете заливать целый ров… Моему колодцу придется потрудиться.

Пока он шагал обратно к своему грузовику, я снова прожигала воображаемую дыру во лбу Альберты.

– Это было не смешно. Он тебе поверил. Он начнет распускать слухи, что я копаю тут ров.

На ее губах расцвела злобненькая усмешка. И она кивнула на мой вечный шарф-капюшон, неснимаемые перчатки и огнетушитель, который я собиралась поставить в домике над колодцем.

– Ну да, ведь кроме этого, ему нечем было поделиться с друзьями.

И она, посмеиваясь, ушла.

– Наглая бесстрашная су-ука, – пробормотала я.

Никогда не думайте, что лесбиянки обладают особой мудростью, состраданием или чувствительностью к проблемам других женщин, попавших по ту сторону реальности. Они, в конце концов, просто люди.

За домом постепенно проявлялся фруктовый сад. Его и дорожку к кладбищу очистили от молодых елок. Но что лучше всего, в маленьком сарае в углу заднего двора уже мурлыкал дизельный генератор. А рядом, как большая металлическая свеча на железных ножках, стоял бак с дизельным топливом. Команда Альберты протянула кабель от генератора к розетке на заднем крыльце. В розетку вставили оранжевые шнуры удлинителей и затянули их в дом.

Это был не лучший и не самый дешевый способ провести электричество, зато мне не пришлось устанавливать проводку и портить окружающий ландшафт столбами электропередач. Электрокомпании пришлось бы тянуть подземные кабели или ставить столбы от Трейс, вдоль ручья и потом через хребет к моему дому. А так, если не считать спутанной сетки проводов, тут и там приколоченных к ореховым панелям дома, дикий окружающий пейзаж оказался нетронут. Толстый оранжевый кабель тянулся по двору и исчезал в домике колодца. Благодаря электричеству у меня на кухне была вода. Холодная до такой степени, что я каждый раз вздрагивала, умываясь, но все же вода. И я не испортила дом, которым так дорожил Томас.

Надеюсь, ты счастлив, мысленно сказала я ему. Я старалась не думать, что он далеко от меня, в Чикаго. Стоило вспомнить Чикаго, и мне приходилось принимать таблетку.

Дельта приехала в гости на официальную церемонию подключения к электричеству. Мы с ней пока не выбрались покупать мебель, зато Дельта устроила доставку маленького холодильника, микроволновки, двуспального матраса и коробки с деталями для сборки железной кровати. Для уюта они с Пайком подарили мне подушки, фланелевые простыни, ватное одеяло и чудесный квилт с рисунком деревянной хижины. Квилт был творением субботнего клуба рукодельниц, собиравшегося в кафе. Альберта и Мэси тоже приложили руку к его созданию. Я попыталась представить себе Альберту за чем-то деликатным, вроде ручного шитья, но не смогла. Кровать собрали в первой спальне дома.

– Я помню, как спала здесь, когда приезжала в гости, – сказала я Дельте. – Помню, что раньше тут была мамина комната.

В детстве комната казалась мне огромной, но двуспальная кровать почти не оставляла места, чтобы пройти и взбить одеяла.

– Вот как люди могли спать на кушетке или двуспальной кровати в такой маленькой комнате и без центрального отопления? – Я совершила ошибку, спросив это вслух в присутствии Альберты.

Она фыркнула.

– У людей другие приоритеты. К примеру, еда на столе и попытка сохранить крышу над головой для себя и детей.

Она вышла.

Я посмотрела на Дельту.

– Никогда не задавай девчоночьих вопросов при королеве амазонок.

– Слушай, Альберта хорошая. Просто у нее была тяжелая жизнь, и она не доверяет тем, кому жилось легче.

Я мрачно указала на спрятанное под капюшоном лицо.

– И ради ее уважения мне нужно изуродовать вторую половину?

– О, милая! – Дельта обняла меня. – Уважение зависит не от того, как тебе больно. А от того, как ты с этой болью справляешься.

– Так что мне придется многое доказать. По крайней мере, Альберте.

Дельта пожала плечами. Я потянулась к коробке удлинителя с несколькими розетками, запитанной от одного из оранжевых шнуров. Дельта укрепила в изголовье кровати маленькую серебристую офисную лампу. Временная замена тому, что появится здесь после шопинга. Я включила эту лампу в розетку и положила руку на выключатель. Посмотрела на Дельту.

– Впервые в истории этого дома здесь включится электрический свет.

Дельта торжественно закатила глаза.

– Я слышу тебя, Мэри Ив. Хорошо, хорошо, я скажу ей. – Она улыбнулась мне. – Твоя бабушка говорит: «Теперь это твой дом, так пусть в нем будет современный свет».

Я щелкнула выключателем. Белый свет лампы разогнал темноту из углов. Впервые в истории дома, впервые в истории фермы, истории Смоки Маунтинз, да целого геологического периода на этой земле, электрический свет сгладил дикость Хребта Дикарки. Он не мигал и не трепетал, как пламя. Он был спокойным, ровным и безопасным, в нем сияли ореховые панели стен, мягко светилось витражное окно напротив кровати. Комната была маленькой и почти нежилой, но кровать выглядела цветной и удобной, а лампа подняла мне настроение. Свет всегда поднимает настроение.

Я подключила к тройнику CD-плеер и часы. На полу угнездился маленький электрический обогреватель. Его братья стояли в гостиной и на кухне. Дышали теплым воздухом на мраморный пол и поворачивались, как летние вентиляторы. Одна розетка осталась свободной.

– Можешь подключить еще одну лампу, – предложила Дельта.

Я глупо захихикала.

– Нет, эту я оставлю для вибратора.

Дельта хохотала так, что ей пришлось схватиться за джинсы в паху.

– Господи, да я же описаюсь. Проклятие среднего возраста.

– По коридору, на заднее крыльцо, потом через дверь на ступеньки и за первым дубом тебя встретит мой переносной сральник.

Она захохотала еще сильнее и выбежала прочь.

А я осталась одна, смотреть на лампу, кровать и розетку для моего вибратора. Мне не нужен Томас, я сама могу себя удовлетворить. Безличным равнодушным электричеством.

Ну ладно, ладно, признаюсь. Я по нему скучала.

 

Глава 19

Томас

Чикаго

Дом моего брата был полон электроники. В обшитом темными панелями кабинете обитали большой телевизор с плоским экраном, два компьютера, PlayStation, CD-плееры, DVD-плееры, несколько айподов, «блэкберри», TiVo. Все полки на одной из стен были уставлены инструкциями по эксплуатации и дисками с драйверами. Из айпода тихо урчал «Best Steely Dan», цифровые рыбы лениво плавали по мониторам. На каминной полке была мешанина голубых свечей для Хануки, рождественских гирлянд и игрушек-роботов. Единственными не электронными, органическими элементами в кабинете были Джон, я и пламя в газовом камине.

– Пап, – сказал Джереми по интеркому – системе охранного обеспечения. – Мама говорит, что мы можем завтра поехать кататься на скейтах по рампе, но вы с дядей Томасом должны пообещать, что не пустите нас на «Супер Слалом Смерти».

– Ага.

– Она вот прямо тут стоит. И говорит, что тебе нужно повторить это вслух, как обещание.

– И на этот раз я говорю абсолютно серьезно, – раздался сзади голос Моники.

Джон рассмеялся.

– Я искренне обещаю, что мы с Томасом сделаем все возможное, чтобы не пустить всех троих Меттеничей-младших на «Супер Слалом Смерти».

– Я слышу уйму уловок, – сказала Моника. – Если кто-то вернется со сломанными костями, я заставлю вас всех каждую ночь играть в волчок, причем на спички, а не на шоколад.

– Никаких переломов. Обещаю.

– Тогда ладно.

Интерком щелкнул и отключился. Я поудобнее устроился на мягком кожаном диване, наслаждаясь крепкой сигарой и чашкой кофе. Этан мог бы сейчас кататься вместе с кузенами. Джон, который сидел рядом, закинув ноги в носках на кофейный столик, посмотрел на меня, замер и тихо сказал:

– Извини.

Я покачал головой.

– Как ты вообще можешь упускать их из виду хоть на минуту?

– У них есть мама, которая волнуется за нас всех. Она представляет все возможные катастрофы и покупает им шлемы.

– Я серьезно.

Джон затянулся сигарой, выпустил длинную струю дыма.

– Лучше бояться того, что можешь потерять, чем вообще не иметь.

– Надеюсь, ты их не потеряешь.

– Брат, я знаю, что нас растили католиками, но с каких пор ты превратился в фильм Мэла Гибсона?

– Что?

– Ну этот, «пытай меня сильнее» и «страдание во благо».

– В день, когда погибли Этан и Шерил.

– Ты в этом не виноват. Сколько раз тебе повторять? Ты не мог их спасти. Да, в тот день ты должен был присмотреть за Этаном дома, но ты поссорился с Шерил по поводу того, чей график важнее, так что она сама его забрала. Это жизнь.

– Можно сменить тему?

– Нет. Мне, кстати, очень жаль, что я не могу отследить и блокировать все твои контакты с Равелью. Сестра Шерил – больная женщина, у нее свой тайный комплекс вины. Только так можно объяснить ее отношение к тебе. Ты не сделал ничего плохого, но отказываешься в это верить, что говорит о том, насколько глубоко ее щупальца проникли тебе в мозг. Закоротили здравый смысл. Она сидит в своем логове в Трамп-тауэр и ждет момента, когда снова может сделать твою жизнь невыносимой. Подумай, что она может сделать в этом январе, чтоб переплюнуть предыдущие?

– Буду думать, когда она сделает свой шаг. Я не хочу об этом говорить.

Тон моего голоса заставил Джона замолчать. Мы сидели и курили в мрачной тишине – примерно минуту.

– А что там с двумя девочками? – спросил Джон.

– Что ты имеешь в виду?

– Девочек. Маленьких человеческих девочек. Одной примерно семь, другой приблизительно двенадцать. Ты просил Монику подобрать для них рождественские подарки. Видишь ли, именно так работает счастливая семья: все делятся информацией. Моника сказала, что ты играешь суррогатного папочку для двух маленьких девочек.

– Я никому никакой не папочка. Я просто пытаюсь помочь двум детям. Коре и Иви. Они хорошие девочки. Я не хочу о них говорить.

– Хм-м. Тогда расскажи мне о Кэти Дин. Она безопасная тема для разговора?

– Да не о чем рассказывать.

– Ну уж извини, у тебя, э-э, отношения с женщиной, которую журнал «People» каждый год из прошедших десяти вносил в список самых красивых людей мира. Уж поделись с братом. Хоть парой слов. Кусочком информации, любой.

– У нас не «отношения». Мы друзья. Ей нравится со мной разговаривать. Я ей нужен. Но она может получить кого угодно. Даже сейчас. Она считает себя уродливой, но в ней до сих пор есть это.

– Это?

– Она… – Я попытался найти слова, бездумно наблюдая за темной компьютерной рыбой. – Она одной улыбкой может вдохновить армию.

– Елена Троянская? Ты влюбился в Елену Троянскую?

– Я не… Твою мать, Джон, не заставляй ронять тебя на пол и вспоминать болевые приемы.

– Со шрамами все плохо?

– Помнишь мастера-штукатура, который играл в покер с нашим стариком? Того, что обгорел во Вьетнаме?

– О господи. Того, которого мы называли Фредди Крюгером, когда он не слышал? Она теперь выглядит так же?

– Да. Словно кто-то расплавил ее кожу, провел по ней вилкой и окрасил в несколько разных оттенков искусственной кожи. Красный, розовый, коричневый.

– Черт. Она позволила тебе рассмотреть свои шрамы? Те, что не на лице?

– Не специально. Там были особые… обстоятельства.

– Ага.

– Не такие.

– Да ладно тебе кокетничать. Признай. Она просто не могла устоять перед тобой.

– Могла и может.

Джон задумчиво кивнул.

– Кэтрин Дин хочет подцепить моего брата.

– Джон, еще пара слов – и я выбью дурь из твоей черепушки.

– Сексуальная кинозвезда хочет сцапать моего братика, – продолжил он, улыбаясь. – А мой братик выглядит как большой волосатый тролль на экзамене по выживанию – хоть и подрезал бороду из уважения к кинозвезде, – и он большой спец по проеданию себе мозга, но при этом заарканил самую красивую женщину мира. Даже со шрамами она все еще Кэтрин Дин, девушка с «этим». Вау. Можно сказать Монике? На меня тоже прольется благодать, по ассоциации.

– Я ее не «заарканил». Я просто к ней зашел, застал врасплох и предложил дружбу.

– Великолепная женщина на тебя запала, а ты даже не понимаешь почему. Шерил могла бы выйти замуж за принца, за наследника греческих судоходств, или за кого-то из основателей пяти сотен крупнейших компаний Америки, или за Кеннеди, но вышла она за тебя.

– Я джентльмен, и у меня хорошие зубы. Вежливость и гигиена рта – вот ключ к привлекательности.

– Для Шерил ты был незыблемой скалой, – мрачно сказал Джон. – Она хотела, чтобы кто-то мог встать между ней и ее богатой семейкой и сказать им отвалить нахрен, а ты это смог. Ты дал ей шанс жить собственной жизнью, и не важно, нравилась ли ей потом жизнь, которую она сама выбрала; она любила тебя за то, что тебе хватило характера жениться на ней и не ждать ни пенни из ее наследства. Ты, кстати, был моей скалой, когда мы росли, а наш старик издевался надо мной, потому что я был толстым и застенчивым. Ты ему противостоял. Ты присматривал за мной. Если бы не ты, я стал бы гребаным монстром, только чтобы показать старику, что могу быть сильным. – Я начал качать головой, но Джон хлопнул меня по плечу и продолжил: – Ты скала, которая никогда не даст трещину. И я не сомневаюсь, что Кэтрин Дин сразу почуяла это в тебе.

Я поболтал кофе в чашке, потом допил его одним глотком. Когда-то, стоя в ювелирном магазине Джеба и глядя, как он превращает большой необработанный рубин в закругленный кабошон, я слышал, как он говорит заказчику – байкеру, довольному, что такой крутой камень окажется у него в кольце: Даже у самого твердого камня есть линия перелома.

Смерть Этана и Шерил привела к излому. Я знал, что трещина все еще во мне, и понимал, как она опасна для тех, кто верит в незыблемость камня. Если бы я верил в то, что встречу сына после смерти, я давно покончил бы с собой. Такой излом просто не зарастить.

Любовь к Кэти заставила меня сомневаться в себе как никогда. Я больше не был надежной скалой и никогда ею не буду.

Кэти

Скользкий глиняный пол в коровнике и боксе для телят сменился ровным плотным слоем мелкого гравия; дорожки к яслям и сами ясли, где раньше мерзли серые разбухшие от влаги доски, сменились фанерным полом и стенами. Думая о Томасе, я помогала приколачивать старые плинтусы поверх новой фанеры. Прятать новшества.

Ни разу в жизни мне не приходилось работать молотком, и Альберта это знала. Мои гвозди торчали под странными углами или выпрыгивали из пальцев и улетали в неизвестном направлении. Один клюнул Альберту в руку, и она отдернулась, словно я на нее плюнула. На следующий день я промахнулась по гвоздю и стукнула себя молотком по пальцу. Отчего увидела звезды и была вынуждена прислониться к стене, обливаясь потом под намотанным на голову шарфом.

Я была неуклюжей не только из-за нервов, шелковый шарф был орудием пытки. Даже высоко в горах южный декабрь мог быть теплым. Дневная температура в ту неделю держалась около восемнадцати градусов. Приятное тепло. Со мной в стойлах работали две женщины, одетые в футболки. Альберта носила легкий фланелевый пуловер. Одна из женщин похлопала меня по спине.

– Ты неплохо справляешься, учитывая, что бóльшую часть года пролежала в больнице, а потом дома в кровати, – сказала она.

– Мы читали о том, как ты пряталась в особняке, – тихо добавила вторая. – Видели заголовки статей в «Инглз» в Тартлвилле. Извини. Сложно игнорировать эти желтые журналы, в магазине они стоят прямо над шоколадными батончиками.

– Я понимаю. Спасибо. – Это все, что я могла сказать между приступами головокружения.

Альберта фыркнула.

– Сними свою чертову шелковую паранджу, и ты сразу сможешь дышать и видеть, по чему бьешь.

Она опускала свой молоток не глядя, но с точностью ниндзя. Шестнадцатидюймовые гальванизированные гвозди она загоняла по шляпку с двух-трех ударов. Последний гвоздь Альберта вбила с одного.

– На что тебе этот сарай?

– Пока не знаю.

– Сделаешь из него гостевой домик? Или кладовку, где твой ландшафтный дизайнер будет держать газонокосилку и химикаты, без которых не вытравить дикие цветочки. – Альберта захихикала и вбила гвоздь у самого моего лица. – Дай угадаю. Этой весной твой ландшафтный красавец высадит клумбы цветущих азалий, камелий, всякой вечнозеленой кустистой чепухи, которую вы, горожане, считаете элегантной, а некоторые тюльпаны уже выбросили свои бутоны.

Я подняла дрожащую руку и вытерла пот со лба.

– К чему ты ведешь?

Она присвистнула и обернулась к остальным.

– Как мы в горах называем растения, которые я перечислила?

Женщины неуютно поежились. Всем неуютно, когда они вынуждены подыгрывать наглому издевательству.

– Салатный бар для оленей.

Альберта хохотнула.

– Салатный бар. Для оленей.

Другая женщина поспешно добавила:

– Но мисс Дин, ваш двор будет очень красиво выглядеть… День или два, пока они все не съедят.

Альберта хохотнула еще раз.

Я ушла в дом, умылась ледяной колодезной водой, сменила промокший шелковый шарф на более легкий хлопковый и отправилась к Мэси, которая устроила лагерь под старыми дубами. Мэси работала за ноутбуком на небольшом металлическом столике, который выставила под зимнее солнце. Не считая шерстяных перчаток с обрезанными пальцами и современной кемпинговой плиты, на которой Мэси ежедневно готовила огромные кастрюли еды, ее можно было принять за очаровательную викторианскую даму. Когда я подвинула для себя стул, она слушала CD со стихами Роберта Фроста. Развилка двух дорог – я выбрал ту, Где путников обходишь за версту. Все остальное не играет роли.

– Привет, – сказала Мэси, выключая CD. – Опять Альберта?

– Прости, что спрашиваю такое о твоей супруге, мне жаль касаться настолько деликатной темы, но… Скажи, Альберта – Антихрист?

Мэси захохотала так, что у нее растрепались косы. Потом, когда ей удалось перевести дыхание, она сложила руки на коленях, обтянутых рабочей юбкой, и серьезно на меня посмотрела.

– Пойми такую вещь. Я открылась родителям, когда мне было пятнадцать, и они все равно меня любили. Но Альберту родители вышвырнули из дома, когда узнали о ее ориентации. Она несколько лет жила на улицах Нового Орлеана. Ее били, насиловали, она чуть не умерла от передозировки, дальше сама можешь догадаться. В конце концов она смогла покончить с такой жизнью и нашла себе работу на стройке. Ей пришлось самой прокладывать себе путь, и если она иногда и бывает наглой и беспощадной, то только потому, что ей самой такое обращение помогло собраться и выбрать правильный путь. С остальными нашими женщинами она общается точно так же. Так что ничего личного.

Жуткие подробности прошлого Альберты рухнули на меня, как тяжелая старая шуба. И как мне теперь ее ненавидеть?

– Ты здорово испортила мне планы ее задушить.

Мэси улыбнулась:

– О, не жалей ее. Устрой ей ад.

– Она ненавидит меня, потому что я избалованная, богатая и капризная.

– И гетеро. За это она тоже тебя ненавидит.

– Отлично. Похоже, я выиграла супер-приз.

– Она считает, что гетеросексуальным женщинам проще живется. Ничего…

– Личного. Ладно, может, в этом она и права. Но ведь я же не проснулась однажды в колыбельке и не заказала Боженьке: «Эй, я хочу вырасти белой, красивой, богатой, гетеросексуальной протестанткой».

– Нет, но радуйся, что это есть в твоей жизни.

Я указала на свое лицо:

– Этому тоже радоваться?

Мэси ответила грустной сочувственной улыбкой.

– Нет, но это выглядит не хуже шрамов, которые есть и у нас.

Ладно. От Мэси тоже сочувствия не дождешься. Я решила сменить тему. И кивнула на ее плеер.

– А я думала, ты слушаешь женскую поэзию. Сильвию Платт, например.

– То, что я лесбиянка, еще не означает, что мне в обязательном порядке нравятся поэтессы-суицидницы. – Но Мэси выглядела впечатленной. – Тебе нравится Сильвия Платт?

– Я пробовалась на ее роль в автобиографическом фильме. Но взяли Гвинет Пэлтроу. Это было в те времена, когда мой агент считала, что я могу быть серьезной актрисой.

– Мне нравятся твои фильмы.

– Ты не обязана это говорить. Я была королевой безмозглых романтических комедий.

– Ты сияла на экране. И привносила в фильм свет своей личности. Я всегда хотела быть тобой, когда смотрела те фильмы. Тобой, только лесбиянкой. Альберте только не говори, хорошо?

– Я тебе нравилась? Правда?

Она непонимающе нахмурилась.

– Конечно. Какой странный вопрос от актрисы, которая получила славу, богатство и всемирное обожание.

– После аварии обо мне писали и говорили много гадостей. До меня дошли мерзкие слухи и шутки, тиражируемые прессой. Критики вцепились в мою глупо счастливую жизнь. И бóльшая часть гадостей принадлежала женщинам, а не мужчинам. Как женщина может говорить такое о своей… сестре?

Мэси погрозила мне пальцем.

– Те женщины так жаждут получить место в силовой структуре мужчин, что плевать хотели на все остальное. Они инстинктивно отгораживаются от женщин, которых мужчины больше не ценят. И втайне боятся разделить твою судьбу. «Видите, что случается с женщинами, которые больше не отвечают мужским стандартам? Видите, что случается с теми, кто ищет статус в нашем мире?»

Мэси вздохнула.

– Я обычно не слишком придерживаюсь догм традиционного феминизма, но в этом случае… когда ты лишилась красоты при аварии – а в результате потеряла карьеру и статус, и все только потому, что в мужском мире тебя ценили за что угодно, только не за личность, – ты стала очень яркой иллюстрацией того, насколько хрупка сила женщины. Видишь ли, женщины, которые целенаправленно привлекают к себе внимание – не только красотой, но и умом или спортивными достижениями, – женщины, которые смеют не быть послушными служанками, – они угроза мужскому эго. И точно такая же угроза для женщин, которым промыли мозги и которые боятся требовать признания собственных заслуг.

Я уставилась на нее.

– Это звучит куда лучше, чем то, что я избалованная штучка и все тайно ненавидят меня до безумия. Спасибо.

Она похлопала меня по руке.

– Женщины всегда пугаются, когда какой-то каприз судьбы уносит из жизни что-то невинное. Твоя красота была невинной, понимаешь? Не в смысле наивной или детской. Я имею в виду чистоту. – Мэси просветлела. – Но с другой стороны, не так уж плохо, что ты ее потеряла. У Вселенной на тебя явно большие планы, и тебе нужно подняться на новый уровень. А сейчас у тебя переходный период.

– Я была счастлива и в виде пустой красотки.

– Правда?

– У меня были лучшие места на всех концертах, лучшие мужчины, лучшая еда и лучшие поездки.

– А через несколько лет ты стала бы с ужасом и одержимостью бороться за сохранение красоты. Бороться за место на сцене. А твой муж явно не был лучшим мужчиной, с которым можно связать жизнь.

– И ты думаешь, что от этого мне сейчас станет лучше?

– Извини. Но в данном случае правда – это просто необходимый пинок под зад.

– Ладно, ты права. После аварии я много думала о красивых людях, не только из шоу-бизнеса. О директорах компаний, о работниках складов, о тех, которые встречаются в жизни, – и все они цепляются за свою красоту. Она слишком хрупкая. А мне повезло. Нравится мне это или нет, цепляться мне больше не за что. Мне это не нравится.

Мэси захихикала.

– Но ты хотя бы сформулировала свою дилемму.

– А тебе… нравится Роберт Фрост. Почему?

– Я люблю все сентиментальное. Эмили Дикинсон. Браунингс. Фрост, Карл Сэндбург. В их стихах звучит музыка. – Она нагнулась ко мне и призналась: – Когда мы с Альбертой обменялись кольцами, она подарила мне томик поэтов романтизма. Сказала, что «ни одна поэма не опишет, как ты спасла мне жизнь и как заставила поверить, что моя жизнь стоит спасения».

– Ты ее очень любишь, – тихо сказала я. – А она любит тебя. Я видела, как вы друг на друга смотрите. И завидую такой степени партнерства и обожания. – Но я тут же себя одернула. – Только это и не дает мне проткнуть ее отверткой.

Мэси захихикала, а я продолжила:

– Дельта сказала… если я не ошибаюсь, что ты была профессором истории, пока не встретила Альберту.

Она выпрямилась и кивнула.

– Была, десять лет назад. Мне тогда еще не было тридцати. Это было в другой жизни.

– Где ты защитила докторскую?

Она пожала плечами.

– В Йеле.

Ну вот, отлично. Томас был женат на девушке из Гарварда, а его лучшая подруга – девушка из Йеля.

– Так, мне срочно нужен словарь и имплантация IQ, потом продолжим разговор.

– Я не была особо одаренной. Так, средний академический уровень. Окончила бакалаврат в Дюке, здесь, в Северной Каролине, потом защитила докторскую в Йеле. И вернулась в Дюк преподавать. А потом умерли мои родители, и я опустила руки.

– Умерли?

– Их убили в Бостоне, пытаясь угнать их машину. Я там росла.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже. Я каждый день по ним скучаю, и мне всю жизнь будет их не хватать.

– Так ты бросила все и решила начать новую жизнь?

– Я пошла работать в церковь, меня перевели в Новый Орлеан, и там я познакомилась с Альбертой.

– А как ты смогла так просто отказаться от старой жизни? Научи меня.

– Когда теряешь якоря, которые всю жизнь тебя держали, ты чувствуешь свободу. Ты боишься, ты расстроена, но во всем этом есть и своя привлекательность. Ты свободна, как вода, можешь тянуться к луне и испаряться, а можешь застыть на дне глубочайшего океана. Но ты свободна и можешь исследовать мир. Некоторые люди, кажется, путаются и решают плыть по течению. А мне нравится считать это взрослением.

Я покачала головой.

– Не думаю, что я взрослею. Мне кажется, что я съеживаюсь.

– Дай себе время.

– А Альберта «росла», когда ты с ней познакомилась? Или просто мутировала?

– Она работала в миссии в деловой части города, помогала бездомным. Давай, говори.

– Она что, распугивала их с улиц?

Мэси рассмеялась:

– Иногда.

– И как вы вдвоем решили приехать сюда?

– Я часто сюда приезжала, еще когда училась в Дюке. Эти горы… Мы с Альбертой их любим. У них невероятная энергетика. Не смейся, многие люди считают их самым сильным энергетическим завихрением на планете.

– Меня растили епископанты. Прости, но мы смеемся над любой верой.

– А меня растили методисты, но единственное, что я помню, – это розовое платье с воланами и кринолином, которое меня заставляли носить на Пасху. Мне тогда было лет пять. Ты знала, что в тысяча девятьсот семидесятом еще выпускали платья с кринолинами?

– Тебе сорок лет?

– Что за ужас в голосе? Альберте тридцать пять. Мне сорок. Мы вместе уже почти десять лет. Завтра я принесу фотографии наших двоих детей и покажу тебе. Их рожала Альберта. У меня фиброма матки. Ты наверняка уже знаешь, что их отец – Санта Уиттлспун. Все знают, мы только притворяемся, что это секрет.

– Я все еще пытаюсь извиниться за то, что сказала. Ты выглядишь гораздо моложе.

– Счастливые люди всегда выглядят младше. А ты и правда боишься старости, так ведь? Тогда опасайся упустить свое счастье.

– Я боюсь того и другого.

Она зачерпнула ладонями воздух и поднесла их к носу.

– Вдохни энергию этих древних гор, почувствуй силу водоворота, и ты поймешь, что твой возраст по сравнению с ними – ничто.

Мэси похлопала себя по бедрам.

– Твоя вагина – это тоже водоворот энергии. Ощути ее магнетизм. Услышь песню сирены, которая живет в тебе. Слышишь?

– Кажется, я забыла выключить радио.

Мэси рассмеялась.

– Псевдонаучный народ до сих пор вопит, что в этих горах полно кварца, а он служит природным генератором электромагнитных волн. Главные священные места индейцев чироки располагались именно здесь. Чироки верили, что человек не может познать себя, пока не отыщет свое место в мире. Мы с Альбертой нашли свое место здесь. И обрели себя.

Я любила бабушкины горы, но совершенно точно не нашла себя и свое истинное призвание, прибежав сюда прятаться после ожогов, полученных при аварии. Остроумный ответ как-то не получался, поэтому я посмотрела на Мэси наивными глазами и провозгласила:

– Хрустящие пончики с кремом тоже изобрели в Северной Каролине.

Она засмеялась и кивнула.

– Вижу, духи говорят с тобой через туристические брошюрки и еду.

– Еще в Калифорнии, когда я пыталась заставить себя жить дальше, бисквиты Дельты были для меня символом всего хорошего, что было связано с бабушкой и ее домом. В детстве я была невероятно счастлива, когда приезжала к ней. Здесь было единственное в мире место, где я могла делать, что захочу, и забыть о своей внешности. Бабушка кормила меня бисквитами с кремом и не ругалась, что я набираю вес. Так что да, наверное, бисквиты для меня много значат. Бунтарство и свободу в частности. Для меня бисквиты – это определенное состояние души. И Северная Каролина тоже.

– Ладно, хорошо. Давай я попытаюсь вспомнить другую известную еду этого штата? – Мэси прищурилась и посмотрела в небо. – Не вспоминается. А как насчет знаменитостей? Энди Гриффин и Ава Гарднер родом из Северной Каролины. Эдвард Р. Мурроу, О. Генри, Братья Райт, а еще Черная Борода, известный пират. Он был не отсюда, но провел немало времени, прячась на озере Окракок.

– Энди Гриффин и Черная Борода. Пахнет реалити-шоу «Мэйберри, Аррр, Округ Филадельфия».

Она опять рассмеялась.

– Девиз этого штата звучит как Esse quam videry, что означает «Быть, а не казаться».

Быть, а не казаться. Я выдохнула.

– Знаешь, я была бы счастлива хотя бы казаться.

Мэси тоже вздохнула.

– Ты все еще не прошла фазу отрицания. Я понимаю. И часто видела такое у женщин на ферме. Мы говорим об этом во время сессий психотерапии.

Я уставилась на нее.

– Хочешь сказать, я веду себя как жертва домашнего насилия?

– Отчаянное желание добиться признания у мужчин, чувство собственной никчемности, недостаток любви к себе. Да, на ферме мы часто сталкиваемся с такими проблемами. Тут нечего стыдиться.

Я застонала. Некоторое время мы молчали, потом Мэси подняла CD-плеер.

– Чтобы развеять тоску… ты знала, что Карл Сэндберг уехал во Флэт-Рок? Это к югу от Эшвилля. Чудесный маленький городок. Эти горы зовут к себе поэтов, художников и певцов. И ты можешь почувствовать их вершины в душе. – Она прижала плеер к сердцу и процитировала: – «Укажите мне город, который так звонко поет свои песни, гордясь жить, быть грубым, сильным, искусным».

– Ода Альберте, – сухо сказала я.

– Это из «Чикаго» Сэндберга.

Чикаго. Томас. Где-то в глубине души мне очень хотелось оказаться рядом с ним. Просто вдохнуть его присутствие, ощутить энергию его «воронки».

Я посмотрела на грузный оранжевый трактор, стоящий посреди двора, и спросила у Мэси:

– Можешь научить меня водить эту штуку?

– Конечно! Вот видишь, сила машины – это сила мира, а ты инстинктивно хочешь почувствовать с ним связь.

Нет, я инстинктивно хотела доехать до хижины Томаса. Но зачем уточнять?

* * *

Развилка двух дорог – я выбрал ту, Где путников обходишь за версту. Все остальное не играет роли.

Сидя на спине дизельного мамонта, я смотрела, как поднимается и опадает Руби-Крик Трейл. В зимнем лесу даже трактор мог с легкостью слететь с разбитой дороги, которая вела к хижине Томаса. Дельта предупреждала меня, что дорога к нему еще хуже той, что тянулась к моей ферме, и что мне придется пересекать ручей в том месте, где в нем по колено воды.

Может, стоит вернуться и попытаться доехать завтра. Я уже похлопала себя по спине. Хватит и маленького шага.

Нет, Альберта учует запах поражения. Узнает, что я струсила. И сожрет мою печень с домашним клубничным джемом.

– Пошел, чудовище, – сказала я трактору, переключая передачу. – Роберт Фрост и я не знаем страха. Мы выбираем нехоженый путь.

* * *

Я стояла во дворе Томаса, наслаждаясь чудесными панорамами гор, окружавших это место со всех сторон. Я ходила вдоль идеально ровных рядов виноградника, гладила пальцами деревянные столбики и стальную проволоку, иногда останавливалась и нежно касалась лозы, которая уже начала заплетать верхние ряды проволоки.

– В этом году он соберет первый урожай, – говорила мне Дельта. – Я замолвлю за него словечко в Балтимор Истейт, они купят весь виноград. Томас мог бы открыть собственное дело, просто продавая урожай.

Я медленно обходила виноградник по кругу, представляя себе пышные грозди среди зеленых листьев. В мужчинах, которые что-то выращивают, заботятся о других живых существах, пусть даже о растениях, есть что-то сексуальное и надежное. Я зашагала вверх по склону, к хижине. По спине ползли холодные мурашки вины.

– Но ты же все эти годы чувствовал себя как дома на моей ферме, – сказала я вслух. Я имею полное право осмотреться теперь у тебя.

Его хижина была функциональной и аутентичной – сложенной из бревен и промазанной глиной. По углам бревна складывались в четкий сруб. Даже городская девчонка вроде меня могла опознать стиль пионеров. Я обошла крошечный домик, погладила потрескавшуюся глину каминной трубы, закругления бревен. Заметила туалет во дворе, принюхалась – никакого запаха, благодаря горному ветру и правильной постройке; рассмотрела вырезанный в двери полумесяц, подумала было заглянуть внутрь, но не решилась. Попыталась представить, какие животные могут бродить здесь, пока Томаса нет, и быстро вернулась к хижине.

На переднем крыльце, под ржавым тонким навесом, стоял деревянный стул. Я опустилась на набитое камышом сиденье. Рядом, на деревянных колышках, вдоль стены были развешаны инструменты. Но мой взгляд то и дело скользил дальше, к двум маленьким окнам. Без занавесок.

Даже не думай заглядывать в окна.

Но там нет занавесок.

Даже не думай.

Я только посмотрю.

Я встала на цыпочки и заглянула внутрь.

В монашеской келье и то уютнее.

Кроватью служила большая койка, мало похожая на современные кровати. Она была сколочена из бревен, сверху лежала стопка квилтов и покрывал. Кровать занимала примерно половину крошечной комнаты и стояла на расстоянии плевка от жерла камина. Меня пробрала дрожь. Один уголек, и Томас проснется в пылающем коконе.

То, что я сделала потом, не объяснить ничем, кроме «я не могла с собой справиться». Я действительно не могла. Здравый смысл затопила волна ледяного страха. Я не могла оставить кровать так близко к камину. Я должна была ее передвинуть, и плевать на последствия. Дрожащими руками я толкнула деревянную дверь. И уже мысленно готовилась взять кувалду Томаса и раздробить эту дверь, если она окажется закрытой.

Но мне не пришлось. Замка не было.

Я настороженно заглянула, толкнула дверь кончиками пальцев, и она распахнулась. Пытаясь выровнять дыхание, я шагнула внутрь и огляделась по сторонам. Ведро на полке вместо умывальника, один стул, один старый алюминиевый стол и все условия для развития клаустрофобии. Дальнюю стену от пола до потолка занимали широкие полки. Ряды банок с консервами, ряды бутылок водки, десятки книг – в основном по рисованию и архитектуре, но там была и Библия, и романы вперемешку с документальными книгами, Стард Теркель, Хантер С. Томпсон… Бунтари из рабочего класса.

А потом я заметила особую полку. Примерно на уровне глаз, не забитая и не заваленная хламом, как остальные. Оазис чистоты. На ней стояли детские книги с картинками, толстая белая свеча, которую не раз зажигали, судя по черному фитилю в оплавленном кратере воска. А рядом – самая грустная вещь в этом доме: почерневшие, изломанные остатки детской металлической машинки. Игрушки, которую сын Томаса держал в руках в день своей смерти. Я стояла и плакала, прижав руки к груди, сложив пальцы в подобие птичьих крыльев. Рядом с поломанной игрушкой стояла фотография в рамке, с которой мне улыбался темноволосый малыш. Этан.

Я не имела никакого права врываться сюда и видеть эту часовню, где Томас хранил память о сыне. Я дико оглянулась, уставившись на проклятую кровать рядом с проклятым камином. Если я передвину ее, Томас поймет, что я здесь была. Но если не передвину, меня будут преследовать кошмары о том, как он сгорает заживо.

– Двигай, – сказала я себе вслух. – Двигай, пусть он разозлится на тебя. Это может спасти ему жизнь. А остальное не важно.

Я схватила кровать за ножку и начала тянуть.

Час спустя я вымоталась, все тело болело, и меня не покидала мысль о том, что никакой невроз не оправдает такого вот вторжения в чужое жилище. Но я вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь. Кровать теперь стояла под полками, а на ее месте напротив камина стояли стул и алюминиевый стол.

Солнце нырнуло за серо-синюю тучу. Холодный ветер хлестнул меня по лицу. Давно пора было возвращаться, но я не могла уйти, не оставив какого-нибудь извинения, чего-то, что говорило бы: «Я друг, а не чужак».

За лугом начинался лес. Я подбежала к молодой сосенке, наломала веток, отнесла их к хижине. Остатками стальной проволоки, которую Томас натягивал в винограднике, я связала ветки в венок. Выудила гвоздь из коробки с его запасами, взяла молоток Томаса и вбила гвоздь чуть выше центра двери.

– Выкуси, Альберта, – пробормотала я.

И повесила на гвоздь свое рождественское украшение. Зеленые ветки на проволочном каркасе. Этого было мало для извинения. Я стянула с головы шарф. Он был цвета темного зимнего пледа, красно-коричневого с золотом – древние английские рождественские цвета. Я затянула его поверх сосновых веток, завязала бант и отступила на шаг. Марта Стюарт гордилась бы мной.

Зато к тому времени, как я довела трактор до фермы, мое собственное настроение упало. Ну о чем я только думала? Приближалась ночь. Альберта, Мэси и их команда стояли возле своих машин. Явно ждали свой дорогой трактор, без которого не могли уехать на ночь.

– Мы волновались, – сказала Мэси, когда я спрыгнула на землю. – Ты в порядке? Что случилось с твоим шарфом?

Я вздрогнула вместо ответа и прикрыла перчаткой правую половину лица.

– Извини, что получилось так долго. Увидимся утром. Спокойной ночи.

Когда я проходила мимо Альберты, та привычно хрюкнула и сказала:

– Дай угадаю. Ты потеряла свой дурацкий шарф, и все это время искала его в лесу.

Я обернулась и посмотрела ей прямо в глаза.

– Есть много способов справиться с личными страхами в повседневной жизни. Каждый справляется, как может. Ты же ведешь себя так, словно заслужила право издеваться над другими людьми и судить их. Так вот, ни у кого нет такого права. И от человека, который прошел сквозь то, что пережила ты, я ожидала большего сострадания или хотя бы достоинства. А ты сплошное разочарование, Альберта, но это твоя проблема, не моя. – Я перевела дыхание. – Короче говоря, начнешь сейчас со мной собачиться, и я провалю тебе голову твоим же молотком. С гвоздями у меня пока не получается, зато я точно не промахнусь по твоей тупой башке.

И я ушла в дом, печатая шаг.

Впервые на моей памяти Альберта не нашлась что сказать.

И это немного утешало.

Томас

За несколько дней до Рождества я стал звездой коктейльной вечеринки, которую устроили Джон и Моника. Их мини-особняк сиял синтетическими гирляндами и шелковыми цветами. Все было красиво, чисто и безопасно в этом мирке денег и собственности. В широком окне фойе светилась электрическая менора, рядом сияла рождественская елка, для дизайнера которой белый цвет явно был фетишем. Белые гирлянды, белые игрушки, белые цветы. Из встроенной музыкальной системы Бинг Кросби пел «Белое Рождество».

В мою деревенскую честь друзья брата явно договорились устроить вечеринку в стиле «диких туристических гуляний». Все, даже женщины, были одеты в твид и хлопок, и, несмотря на заоблачную стоимость, одежда смотрелась очень просто. Что до меня, я нарядился по последнему писку моды Кроссроадс – кроссовки, вельветовые брюки и древний пуловер «Джерри Джеф Уолкер», который выменял у Санты на пять бутылок «Смирнофф». На груди было вышито название известной «К стенке маму реднека», но Санта, как истинный джентльмен, вытравил «маму» отбеливателем, оставив только «К стенке реднека».

Все глазели на меня так, словно я был миссионером, вернувшимся с тяжкой работы среди дикарей. Я глотал слабый коктейль и притворялся, что не хочу забраться в горы с бутылкой «Абсолюта».

– Насколько я понял, ты живешь в той самой области Аппалачей, где поймали Эрика Рудольфа, – поинтересовался банкир в свитере от Ральфа Лорена, потягивая импортное пиво. – Это правда, что люди в горах поддерживали этого террориста?

– Нет, большинству не нравилось, что по их лесу разгуливает убийца. – Пайк помогал ФБР выслеживать Рудольфа, а все в Ков радовались его аресту.

– Но они до сих пор замкнутые и стараются держаться племенами?

– Не больше, чем любое братство в колледже. – Я опрокинул еще бокал содовой – не диетической, а с кофеином, крутая штука. До того как я осел на Юге, я тоже легко верил в стереотипы. Угрюмая темнокожая женщина тронула меня за локоть.

– А ты встречал группы этих… «клановых» людей в остроконечных шляпах?

Я улыбнулся.

– Только Шрайнеров. А еще добровольцы пожарной службы надевают эльфийские шапочки на рождественский маскарад.

Брокер в цветастом халате – мужчина, между прочим, – прошептал:

– Так скажите, вы видели там проповедников со змеями и альбиносов с банджо?

– Нет, я в основном общаюсь с растаманами и лесбиянками, которые поют фолк.

Внезапно толпу растолкал Дэвид. Уставился на меня с восхищением, которое бывает только в шесть лет.

– Нам звонит Санта! Он хочет поговорить с тобой!

Мой Санта, Джо Уиттлспун, не был, конечно же, Сантой Дэвида, святым Николаем, но меня испугало то, что Джо вообще решил позвонить мне в Чикаго. Дэвид схватил меня за руку и ткнул пальцем в сторону портативного телефона на столике под торшером.

– Бери трубку! Он звонит с Северного полюса!

Я зашагал к телефону, но Дэвид опередил меня и нажал кнопку громкой связи.

– Санта, вот мой дядя!

– Томас, это ты? – глубокий рык Джо загремел по комнате.

Желудок сжался в комок.

– Что случилось?

– Я ходил к твоей хижине, как обещал, проверял все ли в порядке. В общем, кто-то украсил твою дверь к Рождеству и… э-э-э… когда я заглянул внутрь… у тебя переставили мебель.

– Что-то пропало?

– Нет. Пайк приезжал и тоже смотрел, не нашел ничего плохого… просто это странно, знаешь ли.

– Давай уточним. Ничего не украдено, но мебель переставлена и кто-то украсил мою дверь.

– Ага. «Декорировал» твой холл сосновыми ветками и бантом из шарфа. – Он рассмеялся. – Ты стал жертвой праздничного бандита.

– Подозреваемые есть?

– Нашли по горячим следам. Дельта пустила слух в своем кругу, преступник чистосердечно признался, как только его спросили.

– И кто это?

– Кэтрин Дин.

Кэти? Кэти.

– Кэти переставила мою мебель и украсила дверь? Зачем?

– Сказала, что это ваши с ней личные дела. Что она не хотела ничего плохого. Смущалась очень. Может, у нее пунктик на фэн-шуй. Я знаю только, что Кэтрин Дин захотела переставить твою кровать – и переставила. На твоем месте я балдел бы. Она, судя по всему, «вьет гнездо». Хочет тебя. Хочет в твою кровать. Ну, может быть, еще она надеялась, что ты войдешь, споткнешься с непривычки и свалишься на пол. Что-то вроде ловушки на кабана.

Кэти передвинула мою кровать. Ее руки касались моих простыней. Простыней, на которых я оставил пятна в ее честь в ночь перед отъездом в Чикаго. Пришлось опустить руку и одернуть рубашку, чтобы спрятать эрекцию. Пора заканчивать публичный разговор.

– Кэти в порядке?

– Да, просто ноет и капризничает. Женские штучки.

– Я перезвоню.

– С Рождеством, Санта! – закричал Дэвид. – А я получу нового Робосапиенса с лазерными глазами?

– Конечно, карапуз. Томас, он что, слышал?

– И слушает.

– Ой. Пока.

– Пока.

Я выпрямился. Вечеринка притихла. Кто-то даже выключил Бинга Кросби. А когда я обернулся, на меня уставились десятки глаз-лазеров под залезшими на лоб бровями – и это только мужских, – пылающих искренним восхищением. Джон и Моника пытались улыбнуться с отвисшими челюстями. Все остальные выглядели так, словно влетели в аварию на Феррари или получили билеты на бейсбол рядом с местом Джека Николсона.

– Кэтрин Дин? – спросил кто-то. – Та самая Кэтрин Дин?

Моника не устояла.

– Да, – громко заявила она. – Та самая Кэтрин Дин. Они с Томасом вместе!

– И впервые вы услышали об этом здесь, ребята, – заулыбался Джон. – Кэтрин Дин неравнодушна к кровати моего старшего братика.

Все столпились вокруг меня, готовясь засыпать вопросами. Я попятился к двери. Женщины смотрели с жадностью, как на звездного порно-актера. Мужчины смотрели так, словно я знал особый секрет, как привлекать красивых женщин с мировой славой и при этом не выглядеть как звездный порно-актер. То болезненное внимание, в центре которого я очутился после 11 сентября, – почти осязаемый чужой интерес, который постоянно нарастал вокруг выживших, – набрало новые обороты. Я стал знаменитостью, потому что привлек внимание кинозвезды. И теперь эти люди начнут трепать мое имя в тренажерных залах и офисах. Как мне сказал вчера Томас Меттенич – да, тот самый герой 11 сентября, который встречается с Кэтрин Дин, – так вот, он признался мне за выпивкой, что…

Я попал в поле зрения злых богов, которые знали самое темное и тайное желание человечества – жажду внимания, ощущения собственной избранности, пусть и за чужой счет.

Пришлось выскочить в холодную чикагскую ночь. Там, в городской полутьме на дворе моего брата, я смог отдышаться. Тьма наполнила легкие, связала меня с горной темнотой Хребта Дикарки, с Кэти. Я плюнул на то, что говорили мне незнакомцы, и подумал: Она испугалась, что я сплю слишком близко к камину. Она волновалась обо мне.

Кэти

Мэси – милая, обманчиво добрая Мэси – выдала меня. Из «самых благих побуждений», по ее собственным словам. Когда Дельта на субботнем сборище за квилтингом спросила, есть ли у кого идеи, кто мог переставить мебель в доме Томаса, Мэси тут же рассказала о моей поездке на тракторе. Тут меня и вычислили.

И теперь все в Кроссроадс, а то и в округе Джефферсон, сплетничали о моей тайной страсти к мебели Томаса. От такого унижения я закрыла ворота и весь остаток праздников провела не выходя из дома. Дельта уговаривала, утешала и угрожала.

– Пожалуйста, приходи к нам на рождественский ужин. Ну пожалуйста. Разве ты не хочешь увидеть, как Иви и Кора открывают подарки? Девочки пока живут у меня. Лэйни снова пропала. И встречает Рождество в тюрьме Эшвилля. Ее с новым парнем поймали на подделке чеков для водочного магазина.

Я застонала.

– Я же сказала Иви позвонить мне, если тетя снова исчезнет. Томас тоже дал ей свой номер.

– Иви никогда и никого не будет просить о помощи. Ни за что. Она боится социальных работников и «миссис Ганзы» из Эшвилля, которая занимается делом об их опеке. Миссис Ганза на грани того, чтобы снова отдать Иви и Кору в детский дом.

– Нет! Нам нужно оставить их здесь, тут у них настоящий дом и возможность завести друзей! Как я могу помочь? Если дело в деньгах…

– Милая, дело в друзьях и обществе, чего у нас тут полно. Долорес и судья сразу взялись за дело девочек, когда увидели, что машины Лэйни второй день нет у коттеджа. Они позвонили Пайку. Ему почти пришлось связать Иви. А бедная малышка Кора плелась за ним, разговаривая со своим воображаемым другом. «Санта же не забудет о нас, как наша тетя? Томас и Кэти ему не позволят».

– О господи.

– Да не волнуйся о них. У них отличные каникулы. Томас прислал уйму подарков. Добавь к этому кучу от Неймана Маркуса, которую ты купила, – Энтони говорил, что у него весь грузовик пропах духами, пока он все это довез до Кроссроадс, – и ты поймешь, что у девочек лучшее Рождество в их жизни. Эй, кстати, а что ты заказала у Неймана Маркуса для меня? Я трясла ту коробочку. Дай угадаю. Это подарочный сертификат на «Ягуар» ручной сборки с моей монограммой вместо номера. Или кухонная лопатка из цельного золота?

На самом деле я заказала для Дельты бриллиантовую подвеску в форме бисквита.

– Я останусь дома до конца праздников, – повторила я. – У меня в холодильнике диетическая индейка с подливкой. А на кухне микроволновка. «Лог Сплиттер Герлз» оставили мне диск с «Праздником Богини». Так что все в порядке. Передай всем, пусть не стесняются сплетничать. Это мой подарок местному обществу.

– Милая, люди просто думают, что ты… ладно, они не понимают, зачем ты двигала кровать, но считают, что украшение двери вышло очень милым. Ты, кстати, зародила здесь новую моду. Дамы из высшего света в Тартлвилле уже нацепили на дверь венки с бантами из шарфов.

– Я не хочу зарождать моду. Я не хочу, чтобы сюда заявилась толпа репортеров.

– Милая, если HGTV не ищет тебя для шоу «Как завязать шарфик», тебе не о чем беспокоиться. Приезжай на ужин.

– Я останусь дома. Серьезно. Мне тут хорошо. У меня обогреватель, кровать и вибратор.

– Кстати о машинах любви. Томас на тебя не сердится. Он сказал Санте. Сказал, что то, что ты делаешь с его мебелью, – это ваши с ним личные дела, и чтоб никто не доставал тебя вопросами.

– Когда он приедет домой?

– Пока не сказал, но я надеюсь, что он останется у брата на Новый год. Соберется с силами для следующего старта. Кэти, пожалуйста, приезжай на ужин.

– Дельта, мне хватит того, что вы рады меня видеть. Спасибо, но нет.

– Я приеду и заберу тебя. Тебе не придется вести машину. Знаешь, можем купить тебе трактор. Ты доказала себе, что можешь его вести. Большую «Куботу» или «Джон Дири» с кузовом спереди, чтобы распугивать машины, когда соберешься на главную дорогу. Пайк даже не выпишет тебе штраф за отсутствие прав на трактор. Он отвернется.

Я застонала. Теперь все знали, что я боюсь водить машину. Полное и окончательное унижение.

– Я поговорю с тобой на Рождество. Сама позвоню. Обещаю.

– Сложный ты человек, кузина, – грустно сказала она.

На Рождество я ела обед, разогретый в микроволновке, прислушивалась к своему теплому, но все еще пустому без мебели дому и слушала Альберту и Мэси, которые пели фолк в честь «миссис Санта Клаус». А потом я забралась в кровать и достала вибратор. Мне не нравились дилдо, поэтому я всегда пользовалась массажными палочками. Насадка этой модели напоминала по форме НЛО, и у нее было три скорости. Я называла их «Первый Поцелуй», «Второе свидание» и «Отпуск в Лас-Вегасе».

– С Рождеством, Томас, – прошептала я, передвигая рычажок на «Вегас».

На следующее утро я дрожала даже рядом с обогревателем в гостиной, но все же разогрела себе кофе в микроволновке, подошла к окну и оттянула квилт, чтобы взглянуть на рождественскую погоду. Холодно, ясно и…

Новогодняя елка?

Кто-то украсил дикий кедр на опушке, развесив мишуру и гирлянды, а на верхушку насадил симпатичную пластиковую звезду. Я схватила дробовик и вышла. Ворота были закрыты на висячий замок, никто не мог добраться сюда на машине, только пешком. Я лихорадочно оглядывалась, но в лесу было совершенно тихо. И я решилась подойти к дереву. На ветке висела записка.

В округе видели маленькую девочку. Она ест чужую кашу и двигает кровати. Три медведя вызвали бы полицию. Но не я. Мне нравится ее стиль. Томас.

Томас. Он вернулся. Он был дома.

Я унесла записку в дом и поставила на полку рядом с цветными бутылками, старыми фотографиями с бабушкиного чердака, фальшивым рубином Коры и эскизом водяного шлюза, который нарисовала Иви.

Мои рождественские сувениры.