Глава 20

Томас

Темная сторона зимы

Я думал, что справиться с январской депрессией будет легче. Говорил себе, что с Кэти поблизости мне хватит и вдохновения, и мотивации оставаться на свету. Но когда календарь начал отщелкивать дни после Нового года, вокруг заклубилась темная тоска. Опять, как всякий раз после событий 11 сентября. Я не мог связно мыслить. Мне опять пришлось напиваться, чтобы хоть как-то спастись от воспоминаний и кошмаров.

Я мог бы и догадаться, что к этому все идет. У большинства выживших 11 сентября наблюдались серьезные проблемы с головой, но они справлялись с мрачным настроением и случайными страхами. А у моего январского сплина была особая причина. В третью неделю месяца мне приходила посылка от Равели. С содержимым, которое меня убивало. Страх сжимал меня, как тиски.

Бутылки водки, раньше стоявшие на полке, пустели одна за другой, содержимое растворялось в моей крови. Я выглядел и чувствовал себя неимоверно мерзко, и не хотел, чтобы Кэти меня таким видела. Снег и ночные морозы не утихали неделю. Я сидел у камина и пил, ждал посылку и говорил сам с собой.

Просто переживи эту посылку, и все будет хорошо.

Кэти

– Кэти, я хочу тебя кое о чем предупредить, – сказала Дельта, ведущая мой «хаммер» по узкой петляющей дороге над каменистыми берегами Руби-Крик. Мы ехали в Тартлвилль. Я жутко потела под теплым капюшоном и солнцезащитными очками, ерзала на сиденье и судорожно сжимала маленький огнетушитель.

– О том, что, если ты не притормозишь, нас будет ждать жуткая смерть на дне реки? – дрожащим голосом спросила я.

– Скорость всего тридцать.

Мимо мелькали маленькие магазины и такие же маленькие домики на высоких каменистых берегах. Зимний свет мерцал жемчужинами на голых ветках деревьев и перистой хвое высоких сосен, отражался от дороги и растворялся в ущелье, где подо льдом застыла река. Я обняла огнетушитель.

– Эта дорога для канатоходцев со страховочными сетками. Не для машин.

– Старайся думать о другом. Но послушай. Я хочу тебя предупредить. Томас опять нырнул в бутылку. Вот почему ты не видела его с Рождества.

Я резко обернулась к ней, забыв о дороге.

– Что случилось? Что с ним произошло?

– Да все то же, старая песня. В определенные дни ему всегда становится хуже. Одиннадцатого сентября, что естественно. На день рождения его малыша. Но хуже всего январь. Это годовщина их свадьбы.

– Понятно, что он горюет по жене, хотя их брак и не был гладким.

– Тут дело не в горе. А в сестре его жены, ледяной сучке из Нью-Йорка. Она всегда посылает ему что-то, от чего Томас чувствует себя полным дерьмом. Каждый год, за день до годовщины, он получает посылку. Однажды она прислала ему детский дневник Шерил.

– Зачем?

– Да затем, что она подчеркнула красным те части, где жена Томаса мечтала выйти замуж за принца или кинозвезду и дожить до старости в окружении детей и внуков.

– О господи.

– На другой год она прислала письмо, которое жена Томаса отправила своей семье, когда они начали встречаться. В письме она называла Томаса мужчиной своей мечты и говорила, что знает: он готов умереть, защищая ее. Там было что-то вроде: «Если бы я оказалась в огне, Томас бросился бы в пылающий дом». Томас чуть не бросился с Шишки Дьявола после такой ядовитой стрелы. Джеб и Санта несколько недель следили за ним, как охотничьи псы.

Я застонала.

– Но почему он позволяет сестре своей жены так издеваться? Зачем он вообще открывает эти посылки?

– Потому что не может не растравлять себе раны. А его золовка знает, что он не устоит. Та еще сука. Она не хочет, чтобы он смирился с тем, что произошло. В ее безумном мозгу засела идея, что он недостаточно старался спасти жену и сына.

– Но, может быть, в этом году она не пошлет посылку.

– Еще как пошлет. После того как он звонил ей и просил помочь, когда ты была в больнице? Да она в ярости. В этом году она вооружится, как для похода на медведя.

– Звонил ей? Просил помочь? Что тогда было?

– Господи Боже, я не говорила, что это Томас добыл твой телефонный номер в ожоговом отделении?

– Нет!

Дельта помрачнела и рассказала, как он использовал связи золовки в медицинских кругах. Как подкупил ее антикварными карманными часами, которые передавались в семье его жены по наследству и с которыми было связано множество воспоминаний и чувств.

Я откинулась на спинку сиденья.

– Ох, Томас.

– Ага. С тем же успехом он мог вскрыть себе грудь и предложить той стерве вырвать ему сердце. Она позволила ему жить, но с тех пор выжидает своего часа.

Мы переехали холм. Внезапно Дельта повернула машину на боковую дорогу, идущую к горам. У меня сжался желудок.

– Давай перехватим почту, – предложила я, выуживая из кармана бутылочку с лекарством. – Посылку ведь привезут на почту? Пусть ее положат туда, где я смогу ее украсть и выбросить. – В моем воображении всплыл заголовок статьи в Интернете: Странное поведение Кэтрин Дин продолжается – теперь ее обвиняют в краже чужой корреспонденции. И моя зернистая, но четкая фотография. Ладно, ради Томаса я готова рискнуть. – Или посылка придет через Энтони, курьера UPS? Тогда скажи, пусть оставит ее так, чтобы я могла случайно ее найти.

Дельта вздохнула.

– Думаешь, я сама не хотела так сделать? Если бы посылку вез Энтони, не было бы проблем. Жена брата мужа тетушки Энтони живет в Нью-Йорке, работает в полиции и с одиннадцатого сентября не слезает с антидепрессантов, так что она закрыла бы глаза на то, что он уронил проклятую посылку в самое глубокое ущелье. Но эта золовка Томаса далеко не дура. Она всегда посылает чертовы посылки с особым курьером и требует подписи Томаса, так что тот парень приходит в кафе, звонит Томасу оттуда, и Томас сам приходит и забирает посылку. Как жертвенный ягненок, который знает, что сам идет на алтарь.

– Значит, курьер должен встретить его в Кроссроадс. Так что ты сразу его заметишь. И можешь предупредить меня.

– И что ты сделаешь? Что?

– Буду там, когда Томас придет ее забирать. Я поговорю с ним. Постараюсь убедить не заглядывать внутрь. Я смогу повлиять на него. Он меня послушает.

Дельта поцокала языком.

– Кэти, когда дело касается этой темы, никто не способен его отговорить.

Дельта въехала через открытые ворота огороженного горного поселка. «Блю-Ридж Вистас, земельные участки с коттеджами, закрытый гольф-клуб, отличные виды» – гласила надпись на красивом деревянном знаке на опоре из сложенных камней. Поворачивая джип, чтобы притормозить у будки охранника, она грустно на меня посмотрела.

– Милая, когда доставят посылку, Томас еще больше уйдет в себя и исчезнет из виду. И мы сможем разве что молиться о том, что он сможет вернуться живым и в относительной степени вменяемым, как всегда.

Дельта поехала дальше, к санаторию. Наш пропуск болтался на зеркале заднего вида, а я нахмурилась и съежилась на сиденье. До шрамов я привыкла к тому, что все мужчины – и их настроения – слушаются малейшего моего жеста. Депрессия Томаса не смогла бы тягаться с моими навыками гейши-королевы красоты. Теперь же придется полагаться на логику, силу духа и такт.

То еще испытание, но я попытаюсь.

Я так глубоко задумалась, что не заметила, как Дельта успела вырулить на мощеную дорожку у миниатюрной виллы.

– Ладно, приехали, – радостно сказала она. – Как я тебе уже говорила, у Тутс Бэйли и ее мужа раньше было свое дело по отделке помещений в Атланте. Тутс сказала, что хочет продать тебе мебель для гостиной. Как раз то, что ты ищешь, аутентичный миссионерский стиль двадцатых годов. Цельное вишневое дерево и кожаные диваны, такие мягкие, что в них можно задницу потерять.

Я почти не слышала ее слов. Потому что перед дверью на дорожке стоял «Транс-Ам». Черно-золотой, модели 70-х. С эмблемой феникса. Копия того, на котором я разбилась. Меня затрясло, как от холода, я застыла на месте.

– Ну чего ты ждешь? – прощебетала Дельта. – Если долго тут сидеть, в тебя могут попасть мячом для гольфа.

– Дельта, я… Я не уверена, что со мной все хорошо. Может, вернемся сюда позже…

– Дельта, помоги! – Хозяйка мебельного магазина, Тутс, выскочила из дома, крича и размахивая телефоном. Бурно жестикулируя на бегу, она подбежала к «хаммеру».

– Помнишь Френка и Олинду Ханнелл? У которых автосалон в Теннеси? Сегодня утром Олинда ушла от Френка! А теперь он напился и размахивает пистолетом на заднем дворе, грозится пристрелить ее собачку и маленьких щенят! Я звонила Пайку, но он может сюда не успеть!

– Черт, – сказала Дельта, сунув руку в огромную кожаную сумку. – Надо же было именно сегодня забыть пистолет. Пойдем, Тутс, попытаюсь вдолбить немного здравого смысла в его башку.

Дельта забросила сумку в «хаммер».

– Кэти, оставайся здесь, защищай наш тыл, ладно?

Она хлопнула дверцей и быстро зашагала за Тутс.

– У Френка пистолет! – запоздало крикнула я. Дельта и Тутс уже исчезли за углом двухэтажного бунгало, деревянного на каменном фундаменте, примерно в квартале от меня.

– Поверить не могу, – тихо сказала я, стукнув себя по лбу ладонью в перчатке. Выглянула на улицу, в надежде увидеть патрульную машину Пайка.

И подпрыгнула от звука выстрела, прикусив при этом язык.

Сорвав очки и натянув капюшон на лицо, я распахнула дверь и выбралась наружу. Ноги подгибались. Все еще сжимая огнетушитель, как маленького ребенка, я спотыкающимся галопом помчалась к дому Ханнеллов. Обойдя соседский «Транс-Ам» по широкой дуге.

Задний двор Ханнеллов был огорожен сплошным высоким забором, но калитка была распахнута, и я видела Дельту, Тутс и еще одну женщину, очевидно соседку. Пробираясь вдоль густых кустов у забора, я внимательно наблюдала. Тутс и ее подруга выглядели испуганными и прятались за спиной Дельты.

Дельта пыталась спокойно образумить Френка Ханнелла.

– Давай, Френк, тебе лучше опустить пистолет до того, как здесь появится мой муж. Подумай, как он разозлится, если увидит, что ты угрожаешь мне пушкой. Ты же не хочешь, чтобы он сделал из тебя большую волосатую отбивную? – Я услышала, как скулят щенки.

– Опусти пистолет, Френк, – повторила Дельта. – Не нужно мстить этим несчастным маленьким зверькам. Не они виноваты в том, что жена от тебя сбежала.

– Вот чего все вы, суки уродские, заслуживаете, – завопил Френк. – Пулю в голову! Моя жена оставила мне этих сучек. Я пристрелил их сучку-мамашу, а теперь пристрелю мелких сучек-уродок.

Я проскочила во двор и развернулась влево, в направлении злобного голоса. Френк оказался лысеющим, полным и выглядел как администратор кантри-клуба после сильной попойки. На земле доживала последние секунды трехцветная шелтис, билась в луже крови и скребла пожухшую траву. Два подросших щенка явно смешанной породы жались друг к другу под забором.

Френк махнул пистолетом.

– Все уродские суки получат по заслугам.

И прицелился.

Не зная, что еще можно сделать, я ударила его по голове огнетушителем.

Ноги Френка подогнулись, и он со стоном осел на траву. Я оттолкнула пистолет подальше от его руки – пнула носком туфли от Гуччи; стиль всегда важен, когда пытаешься кого-то запугать, – и наклонилась над ним в тихой ярости королевы-матки Чужих из известного фильма. На случай, если он вдруг решит дернуться, я прицелилась огнетушителем, как маленькой битой.

– Иногда мы, уродливые суки, можем и ответить.

* * *

– Это было как в кино! – воскликнула Дельта, размахивая руками и взволнованно прохаживаясь перед кафе Кроссроадс. Джеб, Бека, Клео и другие близкие и дальние родственники дружно выдохнули, создав целое облако пара. Пайк был мрачен. Он только что вернулся из больницы Тартлвилля, где арестовывал Френка Ханнелла. Ханнелл получил сотрясение мозга и длинный список обвинений. А вдобавок еще и синяк на скуле, потому что Пайк врезал ему по морде.

– А потом, – продолжала Дельта и нагнулась вперед, так что ее пальто задралось сзади утиным хвостиком, – вот Кэти проходит через калитку. Как футболист, который мчится на край поля, только вместо мяча у нее огнетушитель. Френк Ханнелл выпячивает грудь, скалится и блеет что-то вроде: «Уродливые суки получают по заслугам», и вот он поворачивается… – Дельта скорчила злобную гримасу, – поворачивается к дрожащим маленьким щеночкам, наставляет на них пистолет, и… бам!

Она взмахнула руками, показывая, как огнетушитель ударил его по голове.

– Кэти шарахнула его по куполу так, что эхо, наверное, разнесло этот звук на мили! И он падает! – Дельта притворно осела назад, но ей не хватило актерского мастерства, и она действительно рухнула на брусчатку. – Как мешок с мукой! – Она поднялась, взвесила на руке воображаемый огнетушитель и нагнулась к воображаемому Френку Ханнеллу. – Кэти уставилась на него вот так. Честное слово, у нее из глаз било зеленое пламя! И она сказала: «Иногда мы, уродливые суки, отвечаем».

Все зааплодировали. Дельта была чудесной южной рассказчицей. Благодаря ей легенду обо мне будут повторять у костра многие поколения. А я сидела на деревянных ступенях магазина, повесив голову, и подпирала капюшон ладонью в перчатке. Переживала за Томаса. А у меня перед глазами до сих пор стоял образ убитой собаки. Я посмотрела на Пайка.

– Разве ты не собираешься предъявлять мне обвинения? Если нет, то я могу вернуться завтра. Сегодня у меня еще много дел.

– Обвинения? – Он мрачно улыбнулся. – В чем? Ты остановила пистолет огнетушителем.

Пайк покачал головой.

– Ханнелл размахивал заряженным пистолетам перед тремя женщинами, среди которых была моя жена. Он уже совершил один акт жестокого обращения с животными и собирался совершить еще несколько. Нет, тебе не выдвинут обвинений за то, что ты его остановила. Жаль только, что ты не ударила сильнее.

– А можно что-то сделать, чтобы статья о происшествии не попала на первые страницы «Джефферсон Викли Мессенджер»?

Дельта похлопала меня по плечу.

– Редактор – моя троюродная кузина со стороны Эймсов по ветви МакКендалл, так что я замолвлю словечко. Это семейное дело.

Я смогла немного расслабиться.

– А звук, с которым огнетушитель стукнул Ханнелла по голове, и правда был приятным. Было похоже на звуковой эффект в мультике. «Бамс». Жаль, что я не добралась до того, как он убил маму щенят.

Все мрачно закивали. Джеб и Бека зашли в магазин.

– Купим тебе припасов для твоих новых деток, – сказала Бека.

– Спасибо.

Я медленно поднялась, чувствуя, как дрожат колени, и дошла до «хаммера». У машины уже танцевал Бэнгер, заглядывая в заднее окно с чем-то вроде зависти.

– Нельзя есть моих щенят, – сказала я.

Он вытаращил на меня свои фарфоровые глаза.

Я слегка приоткрыла заднюю дверь и заглянула внутрь. Щенки неуверенно посмотрели на меня печальными глазами. Их хвостики почти не шевелились. Окоченевшее тельце их маленькой мамы лежало в багажнике, завернутое в чистый пакет для мусора. Я не могла оставить ее там, где ее застрелил Френк Ханнелл. Пусть будет со своими детьми, хотя бы духовно.

– Тутс говорит, вашим папой был карликовый шнауцер, – сказала я щенкам. Они были пестро-серыми, с белыми пятнышками на грудках и мордах. Кончики маленьких ушей загибались у них вперед, обе мордочки оказались усатыми и бородатыми. – А ваша мама была шелтис, так что вы у нас «шелтис-шнауцеры». Ясно?

Хвостики слабо завиляли. Я нагнулась к ним, погладила по головам, заворковала.

– Очень жалко вашу маму. Но вы теперь будете мои детки, хорошо? И вы не уродливые. – В горле першило. – Мы с вами, все трое, не уродливые.

Щенки словно поняли меня, искренне завертев хвостами. Это меня удивило. Я ничего не знала о собаках, в детстве у меня не было домашнего животного. Папа говорил, что мы слишком много путешествуем, а с животным много мороки. А когда я повзрослела и сама могла решать, все мое время отняла карьера. И вот внезапно жизнь преподнесла мне первый урок собачьей преданности.

Две пары передних лап легли мне на плечи. Два розовых язычка атаковали лицо. Они лизали здоровую щеку, лизали шрамы, лизали мой капюшон и куртку. Щенки не видят уродства, они видят только любовь. Я гладила их по головам и пыталась не плакать.

– Томас здесь, – прошептала мне Дельта.

Я быстро вытерла лицо и хлопнула дверцей «хаммера». Он пришел, а я пахну собачьей слюной. Не говоря уже о том, что только что прошла пробу на роль в «Клане Сопрано» на заднем дворе дома Ханнелла. Мое имя в рядах мафии? Огнетушитель.

Я ему так и скажу. Это заставит его улыбнуться. Я найду способ заговорить с ним о сестре его жены. Смогу убедить выбросить ядовитый подарок на годовщину в ближайший мусорный бак. Не открывая. Он стоял в паре метров от меня и хмурился, слушая Дельту, излагающую краткое содержание сегодняшней драмы. Я не ожидала увидеть такого отекшего лица, таких красных глаз. Борода Томаса снова отросла и спуталась. И плечи опали, словно на них давил какой-то груз.

Когда я подошла, его хватило только на усталый кивок. Я попыталась говорить как можно счастливее:

– У меня в «хаммере» засели два маленьких существа. В широких кругах их порой называют собаками. Ты умеешь говорить по собачьи или хотя бы так, чтоб они тебя понимали? Мне не помешал бы переводчик. Давай ты приедешь сегодня ко мне и будешь переводить, пока я сама не научусь с ними общаться!

Ни намека на улыбку.

– Сегодняшними действиями ты показала, на что способна. Ты можешь быть рядом, когда нужна другим – людям или животным, не важно. Тебе осталось только признать собственную силу.

– Ты не видел, как меня тошнило на «Транс-Ам» после того, как я ударила Френка Ханнела. – Я слегка повернулась, чтобы очаровать его здоровой частью лица. Вскинула подбородок, улыбнулась и посмотрела на него из-под ресниц. Мой излюбленный трюк. Сколько раз я использовала его в фильмах. Глаза, улыбка. Мегаватты. – Мне правда нужна твоя помощь и совет, что делать со щенками. Пожалуйста, приходи сегодня. Я разогрею нам протеиновый батончик и мюсли. Ну пожалуйста!

– Я знаю, что ты пытаешься сделать, но с этой проблемой я должен разобраться сам.

Вот и весь эффект кинофокусов. Я мрачно на него посмотрела.

– Ничего ты не должен.

– Это часть меня. – Он нагнулся ко мне. И заговорил хриплым шепотом. – Кэти, это мои шрамы от ожогов. Ясно? Ты их не залечишь.

Я схватила его за пальто.

– Ты приехал сегодня сюда, чтобы меня увидеть. Это значит, что ты не хочешь быть один.

– Я приехал сюда, чтобы встретить курьера. Он звонил.

Я недоверчиво прищурилась. Дельта, которая подслушивала рядом, заторопилась к нам.

– Он привез посылку на неделю раньше обычного!

– И это хорошо. Ненавижу долгое ожидание.

На стоянку возле кафе заехал фургон с логотипом курьерской службы. Томас разжал мои пальцы, освобождая пальто, и подошел к водителю. Я резко обернулась к Дельте.

– Я не могу отпустить его в хижину в таком состоянии. Скажи Пайку, пусть арестует его для его же блага. Я… Я стукну его огнетушителем. Что угодно! Нельзя же вот так стоять и беспомощно наблюдать, как он сам себя топит в отчаянии!

Дельта вцепилась в мое предплечье.

– Я скажу тебе то же, что сказала ему о тебе незадолго до Рождества. Сдай назад. Он должен найти свой собственный путь.

– Как ты можешь такое говорить?!

– Милая, если он решил сжечь себя изнутри, никто из нас ему не поможет. Ему нужно смириться с самим собой. В этом ты ему не поможешь.

– Я могу попытаться.

Томас отошел от фургона, зажав под мышкой небольшой пакет. Что на этот раз злобная золовка спрятала под невинной упаковкой? И как такая маленькая вещь может обладать силой, способной разорвать Томаса изнутри? Я побежала за ним. Гравий скрипел под ногами, и Томас остановился, поджидая меня.

– Иди домой, Кэти. Это не предложение. Это приказ.

– С чего ты взял, что имеешь право вмешиваться в мою жизнь, когда мне нужна помощь, а я такого права не имею?

– Здесь дело не в равном счете.

– Будь у меня запас таблеток, ты не позволил бы мне их выпить. Несколько месяцев назад ты сделал именно это.

– Тут все иначе. Мать твою, оставь ты меня в покое!

Этот язвительный, ругающийся человек был совсем не похож на знакомого мне Томаса.

– Почему бы тебе сейчас не открыть конверт и не прочитать письмо, чтобы мы могли его обсудить? Я хорошо умею слушать. – Мой голос сорвался. Рука сама дернулась под капюшон, к искалеченному уху. – Не важно, как оно выглядит, я могу слушать и слышать. Томас, пожалуйста. Пожалуйста.

– Иди домой. Если тебе что-то понадобится, что-то срочное и важное, звони мне. Я приду.

– Даже если напьешься так, что не сможешь стоять на ногах?

– Я никогда так не напиваюсь.

– Но ты пообещай, что позвонишь, если будешь… в отчаянии?

– Кэти, иди домой. Оставь меня в покое.

– Я приду к тебе в хижину. Днем или ночью, когда угодно. Только позвони. Я могу сесть в «хаммер» и приехать. Клянусь. Или приду пешком. Если я буду тебе нужна, я дойду до тебя и пешком.

Он поднял руку, вытянул в мою сторону указательный палец.

– Ты мне не нужна.

Он оставил меня стоять там, сел в свой грузовик и уехал.

 

Глава 21

Томас

Письмо Шерил своей сестре

Доброе утро, сестричка.

С любовью, Шерил.

С юридической точки зрения все готово. Я подам заявление на получение полной опеки над Этаном сразу после того, как скажу Томасу, что хочу развестись. Если Томас будет судиться за права на опеку (а он точно будет, потому что он преданный отец и любит Этана), я отступлю и предложу совместную опеку в качестве взятки. У Томаса глубинная потребность чинить и восстанавливать забытые драгоценности, а моя уступка даст ему необходимое ощущение правильности. Он решит, что должен спасти возможность совместной опеки над сыном из руин нашего брака.

Я знаю, ты думаешь, что я должна сделать аборт, но мне не по себе от такого варианта. Однако я последую твоему совету и скажу Томасу только после развода и оформления опеки над Этаном. Я хочу оказаться в Лондоне раньше, чем он узнает, что при разводе потерял не только Этана, но и второго ребенка.

Можешь называть меня сентиментальной трусихой, но я не могу нанести такой удар, глядя ему в глаза. Когда-то давно, когда мы мечтали, что у Этана появится братик или сестричка, Томас был счастлив. Ему будет слишком больно узнать о том, что наш второй ребенок родится и будет воспитываться вне брака. Нет, я не смогу отказать ему в возможности видеться с Этаном и ребенком, когда я буду в Лондоне. Но только если он будет вести себя цивилизованно в общем и по поводу Гибсона в частности.

Томас давно подозревал, что Гибсон мне больше, чем друг, и я знаю, что новость о нас не станет для Томаса шоком. Но я совсем не хочу, чтобы наши отношения с Гибсоном осложняли развод, так что Гибсону придется на время уйти в тень.

Сестричка, я знаю, что ты считаешь, будто я слишком забочусь о чувствах Томаса, и веришь, что ему от меня нужны только деньги, так что от него можно просто откупиться. Но нет, я много раз тебе говорила, и это правда: он любит меня, он хороший человек, искренний, честный, идеалистичный, и мне бы очень хотелось, чтобы он встретил женщину, которая сможет проститься с видом на Централ Парк и жить с ним в каком-то жутком старом доме.

Было время, когда я думала, что брак с идеалистом без денег был доказательством моей духовной зрелости, своеобразным выпускным экзаменом Школы Жизни. К сожалению, мне слишком нравится свобода, которую может дать только богатство, так что пришла пора двигаться дальше. Все ведь заслуживают «пробного брака», так?

Днем, когда вернусь, я отправлю тебе еще один е-мейл. У нас с Гибсоном ранний ланч в «Окнах Мира». Томас думает, что я иду туда договариваться о вечеринке в честь твоего дня рождения. Ненавижу такие встречи на глазах у толпы людей во Всемирном торговом центре, но ты была права: «очевидность – лучшая защита». К тому же Гибсону нравится вид с Северной башни. Спасибо, что предложила.

* * *

Вот и все, что Равель прислала мне в конверте. Не было даже записки, только распечатанный е-мейл, который Шерил писала в семь часов утра 11 сентября, когда я был в душе, а она работала за компьютером. Я помнил, как быстро она переключилась на рабочий стол, когда я зашел в комнату, вытирая волосы полотенцем. К тому времени мы уже мало чем делились, поэтому ее жест всего лишь погнал меня на кухню делать себе первую чашку кофе.

Я должен был понять. Должен был знать, что она любит другого. Мы несколько месяцев не прикасались друг к другу. Хотя наш последний секс был внезапным и неосторожным. Но я и представить не мог, что она беременна.

И вот что вышло. Одиннадцатого сентября я потерял двоих детей. А моя жена собиралась уйти к другому мужчине, которого я едва помнил по встречам на вечеринках, к кому-то из сокурсников по Гарварду. Они начали встречаться до того, как мы с Шерил познакомились? Или после? Или все время нашего брака? Но мне было важно только одно: они собирались забрать Этана и новорожденного ребенка в Лондон. Моего сына и моего второго сына, или первую дочь, растили бы по другую сторону океана, вдали от меня, и Шерил использовала бы деньги семьи, чтобы не подпустить меня к детям. С хладнокровной подачи сестры.

Я проиграл бы дело в суде. И потерял бы детей. Моих детей растил бы другой. Этан постепенно забывал бы меня – нет, не имя и не то, что я его папа. Он забывал бы, что я важен. Я был бы отцом, который изредка приезжает, а не отцом, который провожает в школу, следит за его играми на стадионе и учит кататься на велосипеде. А малыш, малыш вообще меня не узнал бы. У него не было бы воспоминаний о моем доме. Я был бы всего лишь другом семьи.

Погрузившись в мрачные мысли, я пил и перечитывал е-мейл Шерил, пил и перечитывал, пил и перечитывал – пил, перечитывал и повторял. В каком-то трансе я вдруг понял, что стою во дворе хижины, глядя на холодный голубой свет перед закатом. Кроваво-красное облако сползало по Хог-Бэк, словно кто-то выпотрошил эту гору. Глубоко в темных глубинах моего сознания шевельнулась мысль – и поднялась, как столб дыма над горящим трупом.

Мои дети забыли бы меня. Я рад, что вместо этого мои дети умерли.

– Господи Иисусе, – тихо сказал я.

Ты неудачник. Ты должен был умереть! Ты, а не они, шептала во мне водка. Я, спотыкаясь, побрел к сумке. Ее я собирал утром, на трезвую голову. Чистый уход, ни проблем, ни помех. К тому времени как Кэти или Джон, Дельта или Пайк, Джеб или Санта – те, кто думал, что знают меня, те, кто был мне небезразличен, – придут меня проведать, я буду уже на полпути отсюда. В Мехико, пожалуй. В чужую страну. Туда, где пустыни, плоскогорья и пространства так велики, что ничто не имеет значение. Куда-нибудь, где будет безлюдно и где меня не найдут.

Я не хотел, чтобы те, кому на меня не плевать, нашли мое тело.

Кэти

Меня мучило то, в каком состоянии Томас ушел в тот вечер, но я не могла не помнить о новых своих обязанностях. До наступления темноты мне нужно похоронить собаку. Я никогда в жизни не пользовалась лопатой, и тем более мне не приходилось копать могилы. Я старалась успеть до заката, обливалась потом на морозе. Шарф сполз на плечи, куртку я сбросила на землю, руки горели от мозолей, но когда я отступила на шаг и оценила выкопанную яму, то ощутила почти что гордость. Настоящая женщина может похоронить тело, никого не зовя на помощь.

– Она будет здесь счастлива, – сказала я щенким, словно могла обещать за мертвую или словно они меня понимали. На звук моего голоса щенки замотали хвостами. Этого мне хватило. Я помахала рукой надгробиям Нэтти в сгущающихся сумерках.

– Здесь много людей, которые любили собак. И их собаки с ними. И кошки. И козел. Вы сможете навещать маму, когда захотите. Помните дорожку, по которой мы пришли? Вот по ней и шагайте.

Хвостики опять завиляли.

Я встала на колени над телом собачки в черном мусорном пакете. Щенки прижались ко мне с двух сторон. Я погладила их обоих. В горле першило, а на глаза наворачивались слезы. Я так волновалась за Томаса. Я пыталась думать о чем-то другом, о литургии, которая успокоит меня и щенков, но не могла. Папа не ходил на похороны, а мои тетушки предпочитали кремацию или нанимали чучельника. Для животных, конечно же. Я вздрогнула от воспоминания о маленьких вазах, которые стояли на китайском комоде тетушки. У другой тети среди кубков за игру в гольф стояло чучело любимой кошки. Нет уж, мне нужно закончить похороны.

Я встала и прочистила горло.

– Маленькая мисс Шелтис была хорошей матерью, – начала я. – Она погибла, пытаясь защитить своих детей. – Я посмотрела на щенков. – И мне очень жаль, что ее больше нет с нами во плоти, потому что я знаю, что значит расти без матери. И будет много дней, когда вы будете мечтать услышать ее голос, хоть раз услышать его снова. Вам будет хотеться спросить ее совета, и что она думает о вашем поведении, и гордится ли она вами – все эти маленькие важные моменты, вроде первых месячных, первого свидания, первого парня, первого чего угодно… Вы захотите спросить ее совета, но придется только надеяться и верить, что как-то, как угодно, она слышит вас и тихонько отвечает, вам нужно только научиться ее слышать. Иногда она говорит словами других людей, иногда приходит во сне, а иногда, как сейчас… – У меня сорвался голос, и щенки заскулили, облизывая мои ботинки, – иногда она может говорить с вами через другую мать, через ее жертвы и победы.

Слезы лились по щекам. Я снова опустилась на колени, прижала к себе щенят. Они лизали мне щеки.

– Родители не идеальны, – прошептала я. – Но у хороших родителей всегда хорошие намерения. Мой отец старался держать меня подальше от этой фермы, подальше от бабушки Нэтти, потому что думал, что здесь на меня плохо влияют. Он ошибался, но он не хотел обидеть ни ее, ни меня. Мне кажется, он пытался по-своему почтить память моей мамы, сделать то, чего она хотела бы. Моя мама уехала отсюда и начала новую жизнь в Атланте. Возможно, она хотела проститься с бабушкиным образом жизни, а может, она разбила бабушке сердце, сама того не понимая. Не могу сказать. Я не знаю, и это разбивает сердце мне. Я не знаю, что пережили она и бабушка. Я только могу сказать: «Я здесь. Бабушка, я вернулась. Я вернулась, мама. Вы с бабушкой сами справлялись со своим прошлым. Помогите мне справиться с будущим, а? Помогите мне позаботиться об этих детях, этих щенках. И, пожалуйста, помогите мне позаботиться о Томасе. Он слишком много страдал. Умоляю, помогите мне понять, как я могу ему помочь. Пожалуйста».

Я потерлась носом о щенят.

– Иногда нужно просто похоронить свою мать и двигаться дальше, жить своей жизнью, самой попытаться стать хорошей матерью. – Я поцеловала щенят в головы и положила тело их матери в могилу.

– Прощай, собачка, – прошептала я, бросая первую горсть земли. – Я прощаюсь с тобой. – Еще горсть. – Мои мама и бабушка прощаются с тобой. – Еще горсть. – И главное, твои маленькие девочки тоже прощаются с тобой.

Две горсти. Я поднялась, вздрагивая от холода январской ночи. Засыпала могилу остатками земли, утрамбовала ногой, нашла камни, сложила из них холмик и отошла на шаг. Щенки жались к моим ногам.

– Я сделаю ей надгробие, – пообещала я им. – Но я не знаю ее имени. Тутс не знает, никто из соседей не смог сказать, а спрашивать у Френка Ханнелла я не буду. Мы придумаем, какое имя здесь написать, хорошо? Что-то лучшее, чем «Маленькая мисс Шелтис». А еще я не знаю ваших имен. Я Кэти. Кэти Дин. А вы?

Но они, конечно же, просто посмотрели на меня и ничего не сказали.

– Будь я Альбертой, я назвала бы вас Тельма и Луиза.

Никакой реакции.

– Будь я Дельтой, я назвала бы вас Бисквит и Подливка.

Нет ответа.

– Будь я прежней, вас бы звали Вера Вонг и Коко Шанель.

Нет ответа.

– Но я больше не знаю, кто я. – Я закрыла глаза. – Мама? Бабушка Нэтти? Мама этих щенят? Вы не могли бы помочь мне назвать этих девочек? Скажите мне, кто я и кто они.

Нет ответа.

– Ладно, над именами подумаем позже. Может, вы сами поймете, кто вы, девочки. – Я вскинула лопату на плечо и снова посмотрела на могилу. Щенки бегали вокруг нее, нюхали камни, трогали любопытными лапами. Я щелкнула языком, и щенки подбежали ко мне.

– Сегодня мы с вами сами по себе. Пойдем домой.

Они завиляли хвостами. Хороший знак. Мы стали семьей.

Вглядываясь в тени, пробираясь через лес, мы вернулись в дом. По пути я думала о Томасе и смерти.

Томас

Водка, как и большинство веществ, изменяющих сознание, – в их числе еда и секс – это многослойное искушение, джинн-соблазнитель в бутылке здравого смысла. Джинна нужно выпускать осторожно, тщательно выбирать желания, и все будет хорошо. Но стоит повернуться к нему спиной, ослабить поводок, и джинн затащит вас в свою бутылку и прикует цепями к полу. И там, друг мой, тебя найдет тобой же созданный ад.

Я гордился тем, что контролирую джинна водки. Я знал, как часами оставаться оглушенным, как держать эффект чуть выше отметки «ступор», но ниже отметки «боль». Даже в ту ночь, решив уйти из Кроссроадс и умереть, я держал джинна на цепи. Собирал холщовый мешок аккуратно и медленно, каждый час или около того останавливаясь, чтобы выпить еще и перечитать письмо Шерил. На горы опустилась холодная ночь, я разжег камин, застелил постель, поел тушенки с крекерами. Я был спокоен, уверен, я ничего не чувствовал. Я не хотел думать о письме – в перерывах между чтением – и не хотел думать о том, что желал смерти Этану и не рожденному еще малышу. И я не хотел думать о Кэти.

Если мне удастся сейчас исчезнуть с ее пути, она сможет потом говорить людям, что я был лишь проходным моментом, временным помощником, пока она училась жить заново.

А еще Дельта. Она никогда не простит меня, но Дельта отлично справляется с печалями, так что с ней все будет хорошо.

Мой брат. Джон. Он тоже никогда не простит меня, но он не удивится. Он давно знал, что к этому все идет. Я отправлю е-мейл. Джон прочитает и все поймет. Он справится с моей смертью. У него есть жена и любящие дети, ради которых он будет жить. Он семейный человек. В отличие от меня.

Я поставил мешок на сиденье грузовика. Положил сверху свой пистолет. Энфилд № 2 Mk 1, рабочая лошадка, тридцать восьмой калибр, британец. Стандартное оружие Второй мировой войны. Я купил его у старого японского бизнесмена на какой-то Новый год. Прежний владелец сказал только: «Он перешел ко мне по наследству от семьи, которая уважала его смелость». Я так и не понял, была ли это семья убитого из револьвера или солдата, который из него стрелял.

Этот пистолет видел многое на войне, его не шокирует мое отчаянье мирного времени. Для этого пистолета я всего лишь очередное звено в цепи владельцев. И хорошо. Я вошел в хижину, не дрожа от ветра, хоть и забыл о куртке. Над Хог-Бэк поднималась белая холодная луна, заливая серебряным светом меня, высокий луг и мой незаконченный виноградник имени Френка Ллойда Райта.

Кэти

Полночь

Я не могла уснуть. Щенки мудро решили горевать во сне и свернулись сопящими комочками в ворохе покрывал на моей кровати. Я же бродила по дому от одного обогревателя до другого, все еще в джинсах и плотном свитере, завернувшись в бабушкин квилт. И не расставалась с телефоном на случай, если Томас решит позвонить. Он не звонил. В темноте за окнами виднелся только свет одинокой белой луны.

Я стояла в пустой гостиной среди ящиков, коробок, занавесок и почти слышала, как мои мысли отдаются эхом от голых ореховых панелей. Этому дому нужна мебель. У меня теперь щенки. Они будут грызть ножки. Я вернусь и куплю мебель у Тутс. Позову Томаса, чтобы правильно выбрать. Чтобы он сказал, соответствует ли мебель настроению и духу этого дома.

Я плотнее завернулась в квилт. Обогреватели не спасали, в доме было холодно. Чай. Надо поставить в микроволновку чашку «Эрл Грея», добавить меда, который дала мне Мэси. Меда от пчел-лесбиянок. Это меня успокоит. В кухне, щурясь в неверном свете маленькой лампы на стойке, я протерла носками созвездия на полу, выудила из шкафа простую керамическую чашку и повернула примитивный кран над раковиной. Ледяная вода хлынула в чашку. Я уронила в нее чайный пакетик, он заплясал в воде. И, задумавшись, я уставилась в незавешенное окно над раковиной.

Интересно, Иви и Коре понравились их рождественские подарки? Нужно позвонить Томасу и спросить, давно ли он видел девочек. Еще только полночь. Я еще могу позвонить.

И вдруг я увидела его в окне. Его отражение поверх моего. Нет, не лицо. Я увидела его руку. Это было как наезд камеры в фильме. Я просто знала, что это его рука. И что эта рука… мертвая. Она отражалась в оконном стекле, ладонью вверх, забрызганная красным.

Забрызганная кровью. Его кровью.

Я уронила чашку. Она упала на кафельное созвездие и разбилась, забрызгав мои носки подкрашенной чаем ледяной водой.

Мне некогда было их менять. Я сунула ноги в мокасины и вытряхнула сумочку, хватая ключи от «хаммера».

– Спите, дети, – сказала я щенкам. – Я скоро вернусь.

И я, десять месяцев не водившая ничего сложнее садового трактора, я, у которой случались панические атаки даже на пассажирском сиденье, выскочила в лунный свет, забралась в громадный Ужас Дорог и врубила мотор.

Дрожа от страха, я погнала машину к хижине Томаса.

И молилась об одном: только бы не опоздать.

Томас

Звук мотора выдернул меня из пьяной дремы у камина. Я пошатнулся, поднимаясь со стула, который Кэти придвинула к огню, споткнулся о полупустую бутылку, отодвинул письмо подальше от жадной каминной пасти. Добравшись до окна, я увидел Кэти, которая подсвечивала себе фонариком по пути от машины к грузовику. А ведь я не закрыл дверь со стороны водителя. Она заглянула, наклонилась, и я понял, что она увидела. Револьвер, мой бумажник, ключи и стопку наличных поверх потертого мешка.

Мой план был более чем очевиден.

Тупая злость пересилила даже отчаянье. Я же велел ей не приходить. Пинком распахнув дверь, я вышел в холодный лунный свет. Она подпрыгнула, дико оглянулась, уронила фонарик и снова нырнула в кабину. И развернулась ко мне, сжимая револьвер двумя руками, словно боялась, что он взорвется. Но потом Кэти бесстрашно выщелкнула барабан и начала вытряхивать пули одну за другой. Я дошел до нее в тот миг, когда последняя пуля упала на землю. И вырвал пустой револьвер из ее рук.

– Отдай, – скомандовала она. – Мать твою, быстро отдай револьвер.

– Не могу. – Мы терялись в тенях, я слышал только хриплое от злости дыхание Кэти и не сразу понял, что она делает. Она сжала покрытую шрамами руку в кулак.

И ударила меня по зубам.

Больно не было, но краем сознания я понял, что глотаю кровь. Я был слишком пьян, слишком оглушен, чтобы что-то понять, хотя сила удара заставила меня отступить. Кэти попыталась выхватить револьвер, но я поднял руку, другой упираясь в ее плечо. И не пустил дальше. Она снова издала звук, глубокий, очень женственный и очень яростный. Изогнулась и сбросила мою руку.

Мы смотрели друг на друга, как боксеры на ринге.

– Как ты мог?! – закричала она. – Как тебе в голову пришло вот так сбегать, чтобы вышибить себе мозги? Так вот в чем план? Тебе наплевать на себя, на меня, на всех, кому ты нужен, и вот как ты даешь это понять? – Она толкнула меня и резко, сломленно засмеялась.

– Ты думал, я не выдержу, если найду твой труп, расплескавший мозги по винограднику? И решил сбежать в безопасное место, к незнакомцам? Да как ты смеешь! – Она упала на колени, пошарила руками по земле, потом вскочила, прижимая что-то к груди. – Вот, давай, заставь меня смотреть, раз уж я знаю, что ты задумал!

Что-то маленькое и твердое попало мне в руку. Пуля. Кэти бросила в меня еще одну. Кончик пули оцарапал скулу.

– Как ты можешь с собой такое творить!

Я не вздрогнул и не пошевелился. Только тихо сказал:

– Иди домой.

Я не мог думать, водка и депрессия действовали за меня. У меня не осталось даже слов. Я любил ее, я не хотел, чтобы она однажды узнала, что я желал смерти своим детям.

Она застонала, жутко, гулко, и погрозила мне кулаком.

– Тебе придется либо затащить меня в грузовик и отвезти, либо пристрелить меня на месте. Только так я отсюда уйду. Отдай револьвер.

– Помнишь, что ты сказала мне в тот день в Сортире? Я не просил обо мне беспокоиться.

– Я была дурой. Нельзя решать за других, что им чувствовать! Да я сегодня жива только потому, что ты и Дельта решили обо мне позаботиться. А теперь я беспокоюсь о тебе, и я ничего не могу с этим поделать. Нельзя притворяться, что твой выбор не причинит боли другим, если больно даже тебе!

– Я каждый день живу со своим выбором. Я знаю, кому причинил боль.

– Правда? Да ты ни черта не знаешь о своем выборе! Ты позволил водке, депрессии и этой сучке золовке манипулировать тобой и делать выбор за тебя! Ты позволил им себя контролировать. А как насчет того, чтобы отдать эту привилегию мне?

Я уронил револьвер на землю.

– Я отвезу тебя домой. И перестань задавать столько вопросов.

– Ты слишком пьян, чтобы меня поймать, а если поймаешь, я не сдамся без боя. Тебе придется причинить мне боль, чтобы засунуть в грузовик. Я тебя знаю, Томас. Ты не сможешь сделать мне больно. В тебе нет такой жилки. И ты меня ни за что не поймаешь.

Она развернулась и отбежала на несколько метров, превратившись в темный силуэт в лунном свете, на фоне звездного неба.

Я медленно зашагал к ней. Она сжала руки в кулаки и слегка расставила ноги.

– Я думала, что могу тебе доверять, – хрипло крикнула она. – Ты не был фотографом, который надо мной издевался, Геральдом, который делал на мне деньги, ты не был похож на тех, кто любил только мою внешность, ты не был миром. Я думала, что ты всегда будешь рядом. И не смей говорить, что я ошибалась!

Я остановился и посмотрел на нее.

– Я не могу быть таким, как ты хочешь. Ты меня не знаешь.

– Ты уже такой, как я хочу. И я знаю тебя лучше, чем любого другого мужчину в моей жизни. – Она потрясла кулаками. – Почему бы тебе просто не сказать, что не хочешь меня? Что… тебя тошнит от мысли о сексе со мной. Вся эта вежливость, забота, флирт, дружба, это же все было просто игрой? Ты не хочешь ко мне прикоснуться. Ты не хочешь видеть меня голой. Признай! – Она ткнула кулаком в мою сторону. – Тебе проще покончить с собой, чем прикоснуться ко мне!

– Это безумие.

– Да неужели? – Она почти кричала. – Правда?

Кэти сорвала и отбросила пальто, схватилась за край свитера и стянула его через голову. Ее яростное дыхание белыми кляксами сияло под луной. Кэти бросила в меня свитер.

– Тогда прикоснись ко мне! Ты все равно собрался себя убить, так что воспоминания о моем уродстве недолго будут тебя тревожить. Давай же!

– В последний раз предупреждаю, Кэти. Иди домой.

– Лжец. Ты никогда не хотел меня. Ты просто был вежлив. Жалел меня. Надеялся выдурить у меня ферму Нэтти. У меня. Глупой, уродливой и жалкой Кэти Дин. Так ведь?

– Ты знаешь, что это неправда.

– Я знаю только, что ты готов умереть, лишь бы не быть со мной. – Она расстегнула джинсы спустила их вниз, пинками сняла мокасины, потом джинсы и замерла в одном бюстгальтере и трусиках. Я не видел шрамов на правой стороне ее тела, я видел только ее изумительную фигуру на фоне неба, омытую лунным светом. Я не мог ее не хотеть. И ничто не могло остановить меня.

– Так я права, – сказала она сквозь зубы. – Я права. Ты даже не попытаешься ко мне прикоснуться.

Она стянула трусики, отбросила в сторону, расстегнула бюстгальтер и швырнула его на землю.

– Унизительней уже не будет, Томас. Я прошу об одном: собери свои яйца в кулак и признайся вслух, что я уродка. Признайся, что не сможешь заставить себя ко мне прикоснуться.

Я знал, что она делает, я знал, что она играет, но пути назад не было. Я застыл на месте, и вся моя жизнь вращалась вокруг оси этого момента, того, кем она хотела меня видеть – сейчас, для нее, и потом, до конца моей жизни. Кэти всхлипнула и повернулась ко мне спиной. Закрыла лицо ладонями. У нее задрожали плечи. Она была самой сутью одиночества и отчаянья. Моим отражением. Моей жизнью.

И я побежал к ней. Я побежал. Обнял ее сзади, прижал к себе, провел ладонями от ее подбородка до бедер и обратно. Я исследовал ее, жадно, грубо. Кэти ахнула и схватила меня за руки.

– Только не там, только не правую сторону, – сказала она, пытаясь отвернуться.

Я запустил пальцы в густые волосы на ее виске, заставил застыть и начал покрывать поцелуями грубые шрамы на шее и на лице. И пусть она играла со мной, я тоже мог поиграть.

Кэти вскрикнула, когда я заносил ее в хижину. Внутри мы рухнули на деревянный пол, я оказался на спине, она оседлала меня, вжав колени в толстый мягкий ковер, который мне подарила Дельта. Наши руки мешали друг другу и сталкивались, пытаясь стянуть мои джинсы. Я застонал, когда она приняла меня в себя. Ей было плевать, готова ли она, и в тот миг мне тоже было все равно, я наслаждался тем, что я жив, она жива, тем, что мы вместе. И я подался вперед, ей навстречу, накрыл руками ее груди, а Кэти скакала на мне, прижимаясь здоровой щекой к моим волосам. Я вцепился в ее бедра и кончил так, как никогда не бывало раньше. Я хочу жить.

Она сжимала ладонями мои виски, прижималась лбом к моему лбу и плакала от облегчения.

Я обнимал ее, прижимая к себе и согревая, и тоже плакал.

 

Глава 22

Кэти

Незадолго до рассвета

Мы с Томасом были совершенно не в себе. Слишком много эмоций, слишком многое нужно было сказать, поэтому мы решили отложить разговоры на потом. Все превратилось в пульс секса – секса ради того, чтобы простить и забыть, исцелиться, связать наши судьбы. Я хотела знать, что было в том письме, но письмо могло подождать.

Старинные часы пробили три раза. В хижине было темно. Огонь, который он развел до моего прихода, давно погас, и я, конечно, была готова дрожать до утра, лишь бы не разжигать его снова. Мы лежали на полу у камина, в разоренном гнезде квилтов и подушек, голые, потные, вымотанные. Мы не разжимали руки, дрожали от холода, когда сквозняк касался нашей голой кожи. Волосы Томаса струились по плечам кудрявыми волнами, борода была мокрой от меня. Он любил все части женского тела, все выступы и впадинки, пещеры, куда осмелятся входить только отважные. Да, я предпочитала терминологию своих южных тетушек.

Туннель.

Женщина должна готовить свой туннель для входящих.

И лучше поставить на входе охрану, иначе ты можешь дорого заплатить.

Томас любил все туннели женского тела, сердца и души. Мы с ним не знали, что сказать, как сказать и нужно ли что-то говорить, мы просто толкались, хватались, лизали и целовали, пока я не выдохлась, а у него не распухла нижняя губа. Мы были дикими, жадными. И очень нежными.

Я нащупала упавшую бутылку водки у камина, в которой остался еще глоток. Согрев жидкость на языке, я толкнула Томаса на спину, взяла его член в рот и быстро засосала. Он сразу же стал твердым. Томас застонал и запустил пальцы в мои волосы. Но потом отстранил меня, подтянул выше и поцеловал. На моих губах был его язык, его сперма, кровь с его разбитой губы. Томас умыл меня языком.

– Раз уж у нас момент истины, – мрачно сказал он, – то ты разожжешь камин.

Я замерла. Он сполз с покрывала, и тепло его тела растворилось тенью в темноте. Я услышала мелодичный стук и шорох деревянных поленьев, которые он укладывал в нескольких футах от меня, на узкой полоске каменной топки. К горлу подкатила тошнота, клаустрофобия и ужас завопили во мне. Закутавшись в покрывало, я поползла назад, и меня остановили лишь деревянные ножки его узкой кровати.

Он сжал руку на моем плече.

– Ты сможешь.

– Нет! – Высокий, перепуганный крик. – Пока еще нет.

– Кэти. – Его бестелесный голос был глубоким, спокойным, но непреклонным. – Ты швыряла в меня пулями, ты ударила меня по зубам. А когда я принес тебя сюда, тебя больше заботил я, чем уголья в камине. Ты сможешь разжечь огонь.

Я поползла вперед и почувствовала под коленями грубый камень камина. Томас опустил руку, распахнул покрывало, обвел указательным пальцем мой сосок. Потом нагнулся и нежно засосал мою грудь. Эффект был крайне соблазнительным и очень эффективным. Томас против огня? Томас победил. Он сел рядом со мной, протянул руку к поленьям в камине. Я нервно наблюдала, как он подкладывает растопку.

А когда он закончил, он взял меня за руку, нежно поглаживая чувствительную кожу шрамов. Я инстинктивно прижала руку к телу, хотя мои бедра сами рвались к нему. Томас схватил меня за руку, осторожно вытянул. Рука дрожала. Он вложил в мои пальцы гладкий металлический прямоугольник.

– Это принадлежало моему отцу. С ней он курил по три пачки за день. Потому и умер от рака легких в тот год, когда я женился на Шерил. Я храню зажигалку, потому что простил его за поганую жизнь, но не хочу быть на него похожим. Щелкни и докажи, что ты хочешь меня больше, чем боишься пламени.

Я провела пальцем по ребристому колесику. Выскочил оранжево-синий огонек. Рука дернулась, пламя погасло, и Томас успел подхватить зажигалку, которую я отбросила.

– Попробуй еще раз.

– Я не могу.

– Можешь.

Он вложил зажигалку в мою ладонь. Я щелкнула. Жуткий маленький огонек снова выскочил у самых пальцев. Я смотрела на него. И видела за ним напряженное лицо Томаса, его разбитую губу, его красивые усталые глаза, его желание спасти меня, а не себя.

– Помоги, – попросила я, судорожно сжимая зажигалку.

Он подвел мою руку к хрупкой стопке щепок и скомканной газете под дровами. Я прикоснулась жутким огоньком к бумаге. Каждый нерв моего тела звенел, когда бумага чернела и разгоралась. Потом занялись щепки. Огонь расцвел.

– Вот, – хрипло сказала я и щелчком захлопнула зажигалку. – А теперь сделай так, чтоб оно того стоило.

Томас прижал меня к себе и поцеловал в лоб. Я потерлась левой щекой о его шею. Я дрожала, держалась за него и смотрела, как на расстоянии вытянутой руки оранжево-красное пламя пожирает ароматные поленья. Я ненавидела его.

Томас уложил меня на пол и растянулся сверху. Я обняла его ногами, и он вошел в меня гладко, как по маслу. Глубокие толчки, чувство заполненности изнутри расслабляли тело, кожу, память. Трагедия и страх проникают в наши клетки как отрава, они ведь не просто неосязаемые мысли. Они изменяют нашу ДНК. Доверие и желание приходится узнавать заново, учиться с основ. Я обняла Томаса за шею. В мягком, жутком свете камина я смотрела на его сильное, грустное, сосредоточенное лицо, на его бороду, волосы, рану, которую я нанесла.

Я думала только о нем.

Томас

На этот раз Кэти кончила. В прошлых я не был уверен, Кэти слишком беспокоилась о моей душе и слишком боялась огня в камине, или же и то и другое, но в последнем разе я не сомневался. Глубокое дыхание, выгнутая спина, изумительное ощущение мышц, которые сокращаются вокруг моего члена. А потом она расслабилась и даже забыла повернуться ко мне необгоревшей стороной. Вот почему я был уверен: Кэти забыла позировать.

Момент, которым мы оба можем гордиться.

В последний, самый темный час ночи, я снова разжег камин, и мы сидели, уставшие, в разворошенной реке покрывал. Кэти устроилась за моей спиной на старом стульчике для дойки коров, который попался мне на блошином рынке. Ее колени прижимали мои руки к бокам, время от времени я чувствовал плечом прикосновение ее соска, когда Кэти нагибалась над моей головой. Мои садовые ножницы не годились для стрижки волос. Ей нужно было сосредоточиться.

Хрусть. Лязг толстых лезвий раздавался у самой шеи. Кэти состригала мои длинные волосы прядь за прядью. Методично подхватывала каждую прядь и передавала мне через плечо, а я складывал волосы рядом. Первую прядь я бросил в камин, вонь паленого волоса понесло в хижину, и у Кэти так задрожали руки, что ей пришлось положить ножницы на пол. Она не сказала ни слова, но я понял, что запах спровоцировал воспоминания. После этого я клал волосы только на камень.

– Готово, – сказала она, протягивая мне последнюю прядь. И расчесала пальцами неровные остатки.

Я расслабился, отдавшись ласке ее пальцев, которые гладили мне голову, уши, виски. Ее прикосновение гладило даже мозг, исцеляло. Кэти поднялась, запахнула покрывало, словно снова стесняясь меня, и села рядом, скрестив ноги и задевая меня коленом. Взгляд у нее был очень серьезный.

– Ты самый красивый мужчина из всех, кого я видела, – сказала она. – Даже с разбитой губой, синяком на скуле, драной бородой и адской стрижкой.

Я кивнул.

– Хорошее начало.

– Правда? Тогда не кажется ли тебе, что пришло время показать мне письмо из Нью-Йорка?

Я безмолвно протянул его Кэти. Она взяла письмо обеими руками и склонилась над текстом, щурясь в неверном свете камина.

– О господи, – прошептала она. – Мне жаль, что ты узнал об этом последним.

А потом, дочитав, она выпрямилась и с гадливостью посмотрела на листок.

– Равель – больная озлобленная женщина. Теперь я вижу почему.

– Почему? – осторожно спросил я.

– Твоя золовка винит себя за то, что случилось. Неудивительно, что последние четыре года она пытается переложить на тебя груз собственной вины. Она же живет в аду с такими воспоминаниями.

Я нахмурился.

– О чем ты вообще говоришь?

– Это она предложила ресторан во Всемирном торговом центре. Твоя жена встречалась там с любовником только потому, что сестра предложила его как безопасное общественное место, где их никто не заподозрит в романтических намерениях. – Кэти постучала пальцем по листку. – Ты что, не читал эту часть?

– Какую?

– Томас, – с хриплым упреком сказала она. – Ты так долго считал себя виноватым, что теперь не можешь увидеть правду?

– Я видел только то, что моя жена собиралась отнять у меня детей. И когда я понял, о чем она пишет – о том, что мои дети будут расти без меня, другой мужчина будет играть роль отца, – когда это до меня дошло, осталась одна только мысль. Если они не будут со мной, пусть их не будет вообще. Понимаешь, Кэти? Ты слышишь, о чем я тебе говорю? Я был рад, что мои дети умерли!

Вот оно. Кровавая язва меня настоящего. Кэти с непроницаемым лицом смотрела на меня. Ее взгляд медленно скользил по моему лицу, оценивая выражение, проникая под кожу, впиваясь в кость, чтобы проникнуть в глубину сознания. Но что бы она ни искала, она явно это нашла. Потому что выдохнула и расслабилась. Ей, кажется, стало легче.

– Не хочу, чтобы это прозвучало несерьезно, – мягко сказала она, – но… Томас. Мысль – это только мысль. Это не желание. Не план. Не надежда. Это просто слова в черновом наброске сценария. Не реальность. Ты не желал смерти своим детям.

– Желал. Я хотел отомстить, даже если им будет больно. Я ничуть не лучше того, кто уничтожил башни. Того, кто убил в тот день тысячи людей, включая Шерил, Этана и нашего нерожденного ребенка.

– О, Томас, нет. Если бы ты мог вернуть Этана к жизни, снова обнять его и второго ребенка, ты сделал бы это?

– Конечно.

– Ну вот. Видишь? Ты обесценил первую мысль. Не стоит слишком серьезно относиться к мыслям во время жуткого стресса. Особенно если ты пьян, под кайфом или в депрессии. Томас, если бы мысли определяли судьбу, я сейчас сидела бы в тюрьме.

– Сейчас не время для шуток, даже если мне от них легче.

– Я не шучу. Я собиралась убить Геральда.

– Неправда.

– Правда. Я собиралась заманить его в гости, спрятать в халате кухонный нож, а когда он ко мне подойдет, воткнуть этот нож ему в сердце. Я планировала это. Я пригласила его в дом. Он думал, что я хочу обсудить детали моей работы на «Безупречность». Думал, что я хочу все простить и забыть и помочь ему продавать товары. – Она прикоснулась к шраму на щеке. – Он думал, что я буду работать вне сцены, так, чтобы никого не пугать своим видом.

Я рассматривал ее так же, как она только что изучала меня. Да, в тот день она способна была убить.

– И что тебя остановило?

– Одно из твоих писем. Не важно какое, дело в том, что это было обычное письмо, одно из многих, а я любила читать о бабушкином доме. Оно пришло в коробке с бисквитами от Дельты. – В ее глазах заблестели слезы. – Я ела бисквиты и читала твое письмо за час до приезда Геральда. В тот день я действительно собиралась его убить. Я напилась транквилизаторов, почти допила бутылку вина, но, лежа в кровати с твоим письмом, я вдруг осознала: «Если меня посадят в тюрьму за убийство, Томас не сможет мне больше писать».

Кэти слабо хихикнула и вытерла глаза.

– Так что знал ты об этом или нет, но в тот день ты спас Геральду жизнь.

Я сидел, глядя на нее, наслаждался странным уютом, который она предложила вместе со своим сбивчивым признанием. Каждый раз, когда я ей писал, я думал: Я хочу сохранить ей жизнь. Всем, кого я любил, я желал только жизни. И не хотел смерти моим детям. Я не это имел в виду. Я не желал смерти ни Шерил, ни даже Гибсону, ее любовнику.

Все это время я желал смерти только себе. Жизнь иногда сводится к таким вот простым озарениям. Я уткнулся лбом в плечо Кэти.

– Я хотел, чтобы мои дети выжили, – сказал я.

Кэти обняла меня.

– Я знаю.

Я сел и снова поднял письмо. Оно задрожало в руке и вылетело, спланировав на обрезки волос у камина.

– В этом может быть знак судьбы, но я не уверен, какой именно.

Кэти кивнула.

– Сожги письмо. – Потом посмотрела на полки, где стоял разбитый грузовичок Этана. – И похорони его игрушку. Пусть эта часть твоего сердца уйдет в землю с его памятью. А потом живи своей жизнью, Этан хотел бы этого. Когда будешь готов.

– Я пока не готов вот так его отпустить.

– Хорошо. Ты сам поймешь, когда будешь готов.

Я поднял письмо. Мое сердце было разбито, но в этот раз трещину можно было терпеть.

– Я потерял и второго ребенка. Еще одного сына или дочь.

– Я знаю, – Кэти снова прижалась ко мне, погладила под пледом мое колено. – Знаю. Но это не твоя вина, Томас. Ты ни в чем не виноват. – Ее голос дрожал. – Хочешь, я сама брошу письмо в огонь? Впервые за десять месяцев я могу честно сказать, что мне нравится его способность сжигать.

Храбрость. Вот что мне нравилось в ней. Я погладил пальцами шрамы на ее щеке, нежно выражая благодарность. Подался к огню, положил последнюю правду о моем браке, моей жене и детях в огонь. И смотрел, как письмо сгорает и превращается в пепел.

Я поднял Кэти на руки. Она положила голову мне на плечо, не пытаясь скрыть шрамы. Так мы и лежали, зарывшись в покрывало, сначала прижимаясь друг к другу, потом расслабившись, когда стало легче дышать. Первый намек на солнце высветил призрачные очертания окон.

– Думаю, теперь можно отдохнуть, – пробормотала она.

Я уткнулся носом в ее волосы, наслаждаясь ароматом, прижался лбом к ее виску. Закрыл глаза так близко к ней, как только мог. Мы пережили встречу со всеми стихиями – огонь, лед, вода, ветер, жар, холод. Мы карабкались на горы и падали с утесов, мы терялись в темных провалах памяти. Нашим организмам нужно было справиться с ядом. Потребовалась вся ночь, все ощущения, все эмоции, но мы наконец вымотались и заново раскрылись друг другу, обновленные.

Теперь мы могли жить. Пусть не идеально, едва родившись, пусть наша кожа все еще была уязвима для огня. Мы хотели жить. Кэти испытала себя и меня. Огнем.

– Кэти?

– М-м-м?

– Я писал бы тебе и в тюрьму.

Она поерзала и положила правую руку мне на грудь, над сердцем.

– Хорошо, что я тогда этого не знала.

И мы заснули.

 

Глава 23

Кэти

Начинания

На следующее утро я закопала револьвер Томаса глубоко в глинистом грунте леса чуть ниже по склону. И тихонько убрала все бутылки, пока он спал, вылила водку на ледяную землю. Я как раз возвращалась из леса, когда Томас вышел во двор, одетый в одни только джинсы. Он пощупал пальцами криво состриженные волосы и тут заметил меня. Было очень приятно видеть его настолько живым.

Он зашагал мне навстречу.

– На покрывалах осталась кровь. Я сделал тебе больно?

– Вот оно, великое эго, – весело отозвалась я. – У меня начались месячные.

– Ты уверена? У нас была бурная ночь. Я никогда раньше не был таким грубым.

– Ты не был грубым, Томас. Если кому вчера и досталось, то только тебе.

– Я в порядке. А ты? Ни презерватива, никакой ответственности. Это совершенно на меня не похоже.

– И не мой модус операнди. Но в этот раз все в порядке. – Я нежно посмотрела на него. – У меня несколько месяцев не начинался цикл. Стресс, лекарства, все такое. Теперь я вернулась… в нормальное русло. И это здорово.

– Ну, если ты рада… – он внимательно вглядывался в меня.

Я ответила тем же взглядом.

– А ты? Ты в порядке? Я закопала твой револьвер там, где ты его не найдешь. И вылила всю твою водку. Но посмотри, как здорово смотрятся пустые бутылки. Я эксперт по бутылочным композициям.

Он посмотрел на креативный беспорядок на углу крыльца.

– Ну ладно. Но… с револьвером ты можешь мне доверять. Клянусь. Мне очень хотелось бы его вернуть. Это же антиквариат.

– Отлично. Когда археологи через тысячу лет докопаются, их впечатлит.

Патовая ситуация. Мы долго смотрели друг другу в глаза.

– Ладно, если тебе от этого легче, – заключил он.

Я кивнула.

Томас выдохнул.

– Хорошо.

И мы еще минуту смотрели друг на друга, как подростки на школьном выпускном, не зная, что сказать. Мы молча делились тысячей воспоминаний о темноте, ощущениях, открытости, об уязвимых моментах, о страстных видениях, от которых слабели колени и щеки горели даже на холоде зимнего утра.

– Тут холодно, – хрипло сказал он. – Давай вернемся в дом, я разогрею нам тушенку на завтрак.

– А у меня в «хаммере» должны быть старые протеиновые батончики. Может пойти на гарнир.

– Настоящий пир.

Томас протянул мне руку. Я взялась за нее.

И мы вернулись домой.

* * *

Телефон Томаса прозвонил трижды, короткими резкими трелями. Томас поднял голову от моей груди, потер глаза, обернул покрывало вокруг талии и поднялся на ноги. Телефон нашелся под полками; к тому времени я уже сидела, прижав руку ко лбу, и обдумывала важные дела.

У меня дома щенки. Их нужно кормить завтраком. Я оставила им столько еды и воды, что они наверняка еще не проголодались, но дело было не в этом. Я же стала им матерью.

– Меттенич, – сказал Томас в трубку и нахмурился.

Утреннее солнце красило его руки и грудь в теплые золотые тона. Я залюбовалась и позабыла, о чем думала.

– Нет, Дельта, не волнуйся. Я знаю, где она. Она в порядке. – И тут его лицо стало таким мрачным, что я поспешно собрала свою разбросанную одежду.

– Да, я привезу ее. Будем через несколько минут. Скажи Иви, пусть успокоится. Скажи, что я сдержу свое слово. Она поймет, о чем я.

К тому времени я была уже на ногах и одевалась.

– Что случилось с Иви и Корой?

Он мрачно на меня посмотрел.

– Лэйни мертва.

* * *

Лэйни Крэншоу забил до смерти ее последний любовник. Это случилось возле ночного клуба в Атланте. И теперь ее тело лежало в городском морге Атланты в 150 милях к югу от Кроссроадс. Кора и Иви, две девочки семи и двенадцати лет, теперь официально осиротели. Когда мы с Томасом добрались до коттеджа Лэйни, Кора пряталась в шкафу с кошкой принцессой Арианной и петухом Германом. Иви охраняла дверь. Дельта, Пайк, Долорес и Бентон мрачно пили кофе на кухне.

– Социальный работник уже в пути, – сказала Дельта. – Даже Бентону не хватило юридической силы удержать эту фурию.

– Я пытаюсь придумать повод для ордера о запрете к ним приближаться, – сказал Бентон.

– Она из Эшвилля, – объяснила мне Дельта. – Шесть месяцев назад, когда наш работник перевелся к ним, ей отдали нашу область. А мы все еще ждем, когда на ее место назначат человека.

– Сторонница правил, – мрачно добавил Пайк.

И все, позабыв о теме разговора, уставились на нас с Томасом. Впрочем, понятно: на звонок отвечал Томас, а приехали мы на моем «хаммере». Оба были растрепанными, с пустыми глазами, от нас пахло водкой, дымом и сексом, а у Томаса было разбито лицо.

– Насыщенная ночь? – прошептала Дельта.

Я кивнула. Ее глаза засияли.

Я прошла вслед за Томасом по узкому коридору коттеджа в розовую спальню обеих девочек. Иви стояла перед закрытой дверью шкафа. У меня сердце заныло от страдальческого выражения ее бледно-кофейного лица.

– Только не врите, – яростно вскинулась она. – Нас отправляют в какой-то сраный детский дом, так ведь? Мы никому не нужны.

Томас опустился на корточки рядом с ней.

– Вы не поедете, если не захотите. Даю слово.

– Ты же мужчина, – сказала я. – Они мужчинам не верят. И ты не можешь быть приемным отцом. Для девочек. Я знаю правила. Но я могу. Я могу быть приемной… матерью.

Она уставилась на меня. Томас тоже, слегка обернувшись и глядя на меня с тихим предупреждением. Будь осторожней с такими словами.

А был ли у нас выбор? Я не позволю штатному агенту стащить моих девочек из моего коттеджа. Я выпрямилась. Вскинула подбородок.

– Да, я могу быть приемной мамой тебе и Коре. Как вы смотрите на то, чтобы пожить в моем доме?

Иви вся подалась вперед – голова, шея, темные брови вскинулись – с недоверием и надеждой одновременно.

– Почему?

– Что почему?

– Почему ты хочешь, чтобы мы там жили?

– Потому что вы мне нравитесь.

– Ты видела нас один раз, до Рождества, и тебя потом стошнило.

– Меня стошнило не из-за вас.

– А как дела у Коры? – мягко спросил Томас.

– Прячется в своей пещере, ждет, когда монстры уйдут. А я ей все повторяю, что они никогда не уйдут.

– Разреши нам с ней поговорить, пожалуйста, – сказала я.

Иви нахмурилась и закусила губу, но потом отошла и открыла дверь шкафа.

– Все норм, – сказала она Коре. – Тут Томас и Кэти.

Кора съежилась на полу, обнимая кошку. Петух сидел на деревянной вешалке для одежды. Лицо у Коры было пепельным, с мокрыми дорожками слез. Нижняя губа дрожала.

– Социальная леди не разрешит нам взять Германа и принцессу Арианну в приют, – сказала она голосом, сорванным от плача. – Герману и принцессе Арианне негде жить. Что будет с ними?

Я опустилась на колени и протянула ей руки.

– Вы с Иви можете поехать жить со мной, а принцесса Арианна и Герман поедут с вами.

Кора просияла:

– Навсегда?

– Нет такой штуки, как «навсегда», – мрачно отрезала Иви.

Я посмотрела на нее.

– Давай решать вопросы один за другим, о’кей?

Иви насупилась:

– Ты просто хочешь нас примерить, как занавески из магазина. Посмотреть, украсим ли мы твой дом. А если мы будем плохо смотреться, ты нас вернешь. Так было в прошлый раз, когда нас брали в семью.

Томас ткнул меня локтем. Дай мне поговорить.

– Кэти предлагает вам выбор. Может, это она вам не понравится.

– Как это не понравлюсь? – спросила я. – Я всем нравлюсь.

– Ты нам очень нравишься, – прошептала Кора, размазывая слезы и прижимая к себе кошку. – Мне, принцессе Арианне и… – она посмотрела вверх, – Герману.

А потом ее лицо сморщилось.

– А куда делась тетя Лэйни?

– Не важно, – мрачно ответила Иви. – Она не вернется.

– Но куда она уехала? Вслед за мамой?

Иви ударила кулаком по стене.

– Я не знаю. Забудь о ней, ладно?

Кора всхлипнула.

– Ну почему никто не остается с нами надолго?

– Я останусь, – выпалила я, глотая слезы. – Я останусь. Навсегда. Обещаю. Переезжайте ко мне жить. Если вам не понравится мой дом, можете уехать. Но я вас не оставлю.

Выражение лица Томаса менялось от тихого неодобрения к изумленной нежности. Я давала свои обещания под диктовку момента, на крыльях ангелов, с надеждой, которую подарила нам прошлая ночь. Он знал это. Но тоже не мог устоять.

– Мы позаботимся о вас, – сказал он Коре и Иви. – Даю вам слово.

Кора прижалась щекой к кошке.

– Мы будем жить с Кэти и Томасом, пока они от нас не устанут. А потом найдем тех, кто тоже сможет нас любить. Обещаю.

Она храбро выбралась из шкафа и бросилась мне в объятия. Вместе с кошкой. Иви саркастично пожала плечами.

– Ну ладно. Пока что мы вам поверим.

Да, с ней определенно будет нелегко.

* * *

Миссис Ганза, сотрудник органа опеки и попечительства из Эшвилля, оказалась крупной толстой женщиной с пронзительными глазами и нездоровой любовью к правилам. Нас с Томасом она невзлюбила с первого взгляда. Что объяснимо, учитывая наш вид во время первого знакомства. Мы тут же проследовали за ней в здание суда в Тартлвилле, чтобы срочно подать судье заявление на право удочерения.

Дельта стояла рядом, недобро скалясь на миссис Ганзу. Миссис Ганза не видела ни одного фильма со мной, потому что «она смотрит только передачи о природе на канале Дискавери».

– Шоу о крокодилах, – шепнула Дельта, – явно напоминают ей о семье.

Миссис Ганза смотрела на Томаса так, словно случайно наступила на него на тротуаре.

– В каких вы отношениях с мисс Дин, повторите, – потребовала она, вздернув бровь под завитые плойкой седые волосы.

– Я ее архитектор. Она наняла меня срочно обновить дом, чтобы сделать его удобным для Коры и Иви. Она планирует увеличить и модернизировать дом.

Я изумленно покосилась на него. Он кивнул.

Миссис Ганзу это не впечатлило.

– Каковы ваши личные отношения с мисс Дин?

– Она спасла меня от греховной жизни в Тихуане. Я танцевал стриптиз в Тапас-баре.

– Если вы считаете это собеседование смешным, мистер Меттенич, я должна буду сообщить судье, что вы несерьезно относитесь к роли отца для Коры и Иви.

– Я крайне серьезно отношусь к этой роли. Но мои личные отношения с мисс Дин – это наше личное дело.

Она постучала по форме на стенде.

– Я не помещаю детей в семьи, живущие вне законного брака.

– Я не живу с мисс Дин.

– Увидим, надолго ли вас хватит.

Я быстро вмешалась.

– Мне хотелось бы, чтобы вы официально запротоколировали слова мистера Меттенича по поводу модернизации и увеличения дома.

– Теперь вы шутите, мисс Дин?

– Нет, я хочу быть уверена, что мистер Меттенич установит в доме ванну.

– Добавлю, а не установлю, – поправил он. – Изменения будут внешними, не внутренними. Сохраним внутреннюю аутентичность.

– Я хочу ванную комнату в доме, – строго сказала я.

– В нее можно будет попасть, не выходя во двор.

– Звучит так, словно ты собрался пристроить коридор к переносному… туалету. – Я чуть не сказала «сральнику» в присутствии миссис Ганзы. Не лучшая идея.

Томас изогнул бровь.

– Беседка в стиле Крафтсман и дорожка к внешнему туалету будут смотреться неплохо.

– Нет, ты точно шутишь…

– Возможно, – громко прервала нас миссис Ганза, – мне нужно лично оценить ваше определенно древнее жилище, мисс Дин. Вы и мистер Меттенич можете на досуге продолжить свой спор. А Иви и Кора поживут с респектабельной замужней парой. В Эшвилле.

– Нет! Пожалуйста. Мы просто обсуждали детали, это не важно.

Томас тихо добавил:

– Прошу прощения, миссис Ганза. Поверьте, я приложу все усилия, чтобы найти общий язык с мисс Дин.

– Да неужели? Вы договоритесь? – фыркнула она.

– Даю вам слово. Кэти?

– Я тоже даю слово, – кивнула я. И покосилась на Томаса. Ванная будет в доме.

Он ответил мне прямым взглядом. Через дорожку.

Миссис Ганза не заметила этой безмолвной битвы, потому что рассматривала меня со странным прищуром.

– Мисс Дин, я хорошо знакома с делом Коры и Иви. В прошлом их дела поручали именно мне. И лично я считаю, что им лучше жить в той же расовой и этнической смешанной группе. Белые-черные-испанцы.

– Да прекратите, – взорвалась Дельта. – Девочкам плевать на цвет кожи, страну или происхождение. Им нужен кто-то, кто будет их любить. Им нужно остаться здесь. С теми, кого они знают и кому доверяют.

– Этнические и расовые различия нельзя не брать в расчет.

Дельта уперла руки в бока и ухнула.

– Различия? Ну так вот, бабушка Кэти была отчасти чироки, что делает Кэти тоже отчасти чироки. А Томас наполовину янки. Был совсем уж янки, но я скормила ему достаточно южной пищи, чтобы его разбавить.

– Очень, очень забавно. – Миссис Ганза все еще смотрела только на меня. – Мисс Дин, вы имеете хоть малейшее представление о том, каково это – быть родителем? Вы хоть понимаете, что нужно этим девочкам? Несколько лет назад, после сексуального насилия, Иви прошла стадию саморазрушения. Вы видели шрамы на ее животе? Вы хоть знали об этом?

– Я… нет. Я не знала. – Мне стало слегка неуютно. Но я посмотрела на Томаса и увидела, как потемнели его глаза.

– Нет, – медленно и размеренно сказал он. – Мы не знаем всего об этих девочках, но мы знаем, что для них важно. И если вы заберете отсюда Иви и Кору, они потеряют свой шанс стать членами семьи и общества. Иви больше никогда не сможет никому доверять.

Миссис Ганза вздохнула.

– Иви уже безнадежное дело. А вот Кора, наоборот, очень хочет попасть в семью с любящими родителями. Возможно, нам следует разделить девочек. В структурированном обществе, без пагубного влияния Иви, Кора быстро наверстает…

– Если ты разлучишь этих девочек, ты сгоришь в аду, – прошипела Дельта. – А я поднесу факел.

Миссис Ганза ахнула.

– Вы мне угрожаете?

– Ну, если туфелька подходит, носи. Кстати, в какой обуви ты прячешь свои копыта?

– Хватит! – скомандовала я. – Миссис Ганза, я обещаю вам заботиться о Коре и об Иви. Если им понадобится помощь со стороны, я могу себе это позволить. Я очень богата.

– Вы очень неуравновешенны, если мои источники мне не врут. Насколько я слышала, вы страдаете от панических атак, стремитесь к отшельничеству, и, вежливо выражаясь, я не доверила бы вам заботу о хомячке, не говоря уже о детях.

– Я вполне способна…

– Ударить человека огнетушителем. Отказаться водить машину. Попытаться нанять людей, чтобы выкопать ров вокруг дома.

– Это была шутка!

– А вы, – она указала на Томаса, – алкоголик с суицидальными наклонностями.

Томас тихо ответил:

– Я никогда не причинял вреда ни себе, ни другим. Я трезв и собираюсь таковым оставаться.

– Значит, вы признаетесь в своих проблемах.

– Я признаю, что мои проблемы в прошлом. Я здоров и готов к ответственности.

– Вы уверены? Коре и Иви нужен нормальный дом с приемными родителями, которые не будут отвлекаться на личные проблемы. – Она указала на меня. – Мне не важно ваше богатство. Вы знаете, как заботиться о детях? Вы умеете готовить, вы можете выслушать их жалобы, помочь с домашним заданием, вы можете окружить их заботой и научить дисциплине?

– Да! Я осыплю Иви и Кору прекрасными игрушками, куплю им одежду, и – клянусь вам, клянусь! – я не буду решать свои проблемы за их счет. Я могу нанять множество помощников. Если придется, я вызову помощь из Эшвилля. Опытных нянь. Найму вертолет, чтобы возить их хоть каждый день.

– Этим девочкам нужна стабильность, а не богатая сумасбродка, которая собирается высаживать к ним нянь из Эшвилля с парашютами, как десант.

– Я не это имела в виду. Я просто пытаюсь сказать вам, что сделаю что угодно.

– Боюсь, что не разделяю вашей уверенности. Во время разговора с судьей я буду рекомендовать…

– Я не только буду голосовать за Томаса и Кэти, – вмешалась Дельта. – Я подпишу любые бумаги, чтобы разделить ответственность за девочек.

– Так не получится, к тому же, учитывая вашу агрессивность и склонность к угрозам, вы едва ли приемлемая замена.

– Слушайте, я каждый год устраиваю пикник для вашего босса во время Ралли. Не заставляйте меня ему звонить. Он любит меня и мою еду. Обедает в нашем кафе всякий раз, когда приезжает в эту часть штата. Его персонал заказывает у меня горы бисквитов с беконом. Я каждый месяц готовлю для них посылки.

– Он? Мой босс, если вы имеете в виду директора нашего департамента, – женщина. И у нее нет здесь семьи. Она из Мичигана.

Дельта набычилась, как сердитая кошка.

– Я говорю о губернаторе.

Тишина. И в этой тишине мы наблюдали, как медленно сдувается миссис Ганза. Дойдя до стадии скукоженного праздничного шарика, она зашипела в моем направлении:

– Есть несколько условий, мисс Дин. Вам придется контролировать свои странности. Я не хочу больше слышать о вашем неадекватном поведении.

– Согласна.

Она ткнула пальцем в Томаса.

– Никакого алкоголя. Никакого сожительства вне брака. И сходите в парикмахерскую. Вы выглядите как жертва газонокосилки.

– Согласен.

– Тогда я рекомендую три месяца испытательного срока.

Она зашагала прочь.

Дельта прижала руки к груди и радостно на нас посмотрела.

– Как я вами горжусь! Вы теперь пара, семья. А теперь, Кэти, когда тебе придется кормить двоих детей, ты точно доберешься до кухни. Рецепты Господни неисповедимы!

Мы с Томасом молча переглянулись. Мы справимся. Да, придется постараться.

– Если только Господь не против холодных обедов, – сказала я. – И если он обещает мне ванную в доме.

* * *

Лэйни Крэншоу похоронили на кладбище за церковью методистов в Кроссроадс. Священник и церковь презентовали место для могилы в честь огромной суммы денег, которую Дельта передала от меня на нужды местного храма. Теперь мне принадлежал прямоугольник зимней травы на краю кладбища, совсем рядом с могилой моей бабушки.

– Я хочу захоронить бабушку на ферме, – шепнула я Дельте во время холодной зимней церемонии. – Как и должно было быть с самого начала.

Дельта нагнулась ко мне, пока священник перечислял добрые качества Лэйни, а Кора плакала, вцепившись в руку Томаса. Иви стояла как мрачный солдат на карауле. Дельта склонилась к моему черному шерстяному капюшону и прошептала:

– Тебе не придется переносить ее тело. Она уже под первыми камнями дорожки к дому.

Позже, когда мне удалось вернуть глаза в глазницы, Дельта призналась, что вместе с родней молчаливо игнорировала указания отца и похоронила бабушку у входа в ее любимый дом на хребте.

– По словам Дельты, бабушка лежит прямо здесь, – сказала я вечером Томасу, когда мы стояли у серых плит между остатками столбов, на которых висели ворота. Я показала на столб.

– Рядом с той точкой, где я расстреляла твой телефон. Я разбомбила мобильный прямо над ее могилой. Бабушка, извини.

– Сомневаюсь, что ее это побеспокоило, – мягко сказал Томас. – Скорее уж ее гены проснулись в тебе в тот момент.

Я опустилась на холодную землю, прижала ладони к камням, закрыла глаза и склонила голову. Пожалуйста, помоги мне сделать твой дом настоящим домом.