Я сидела с Бэби в большом кресле-качалке на зад-ней веранде, обнимая ее, защищая от холодного вечернего воздуха. Я укрыла нас обеих теплым пледом с яблоками на кайме. Она уткнулась лбом мне в шею, и я укачивала ее, целовала темные волосы.

— Скажи мне еще раз, кто я такая, — тихонько попросила она.

— Ты Шестая Хаш Макгиллен и Вторая Хаш Макгиллен Тэкери, — прошептала я. — Поэтому ты особенная, а только это и важно.

— Ты уверена?

— Да, дорогая, я совершенно уверена. Люди рождаются для того, чтобы стать тем, кем им хочется. Все зависит от того, как ты расскажешь свою историю.

Мы услышали шаги. Я спустила Бэби на пол, и она пробежала по дому к парадной двери. Я с тревогой последовала за ней. Увидев Логана и Люсиль, Бэби замерла. Логан посмотрел на нее покрасневшими глазами.

— Как поживает моя детка после разговора с тетей Хаш?

— Я по-прежнему осталась Шестой Хаш Макгиллен, папочка!

— Совершенно с этим согласен.

— Но я еще и Тэкери. И мне не нужно менять фамилию. Фамилии — это всего лишь черенок на яблоке. Они держат нас на семейном дереве, только и всего.

— Все правильно, Бэби. В этом все дело. Согласен. Ты Хаш Макгиллен. Ты моя Бэби Хаш.

— И я согласна, что Дэвис будет моим старшим братом.

— Правильно. Это просто здорово.

— Он прислал мне это сердце со специальной почтой. — Бэби показала Логану маленький золотой медальон в форме сердца. — И еще Дэвис звонил мне по телефону и сказал, как рад тому, что я его сестра.

— Я тоже очень рад. Хорошо иметь такого брата.

— А ты уверен, что все еще хочешь быть моим папой?

— Совершенно уверен, мисс. Я хочу им остаться навсегда.

— Здорово! — Бэби бросилась к Логану на шею, он поднял ее, закружил и прижал к себе. Продолжая обнимать Логана за шею, девочка протянула руку, чтобы коснуться мокрой щеки Люсиль.

— Пчелка Люси! Ты же агент секретной службы! Ты никогда не плачешь!

— Я больше не агент секретной службы. Меня отпустили на волю.

Бэби погрустнела.

— Ты плачешь потому, что я поеду познакомиться с Эбби? Потому что ты знаешь, что она моя мама?

— Я плачу не потому, что у тебя есть мама. Я думаю, это замечательно, что ты познакомишься с мамой и узнаешь ее получше.

— Но потом я сразу же вернусь домой вместе с папочкой.

— Конечно.

— Тетя Хаш говорит, что у человека может быть не одна мама, а несколько.

— Она права.

— Так что здесь мне тоже нужна мама. — Бэби шмыгнула носом. — Хочешь ею быть?

— Да! О, Бэби, конечно, хочу. Это такая честь для меня…

— Хорошо. — Бэби положила ладонь на голову Люси, словно благословляя. — Ты будешь моя мама номер один.

Из глаз Люсиль снова потекли слезы. Логан крепко обнял ее, а она сначала стояла рядом с ним по стойке «смирно», но потом обхватила его и прижала их с Бэби к себе.

Я вытерла слезы и вышла на заднюю веранду, оставив их одних. Я посмотрела на старый сад, спящий всю зиму, и увидела силуэт Большой Леди. Она прошептала мне: «Видишь, какие прочные корни ты пустила и как эти деревья крепко держатся друг за друга».

Я кивнула. Конечно, когда Бэби вырастет, она станет задавать новые вопросы, в том числе очень неприятные, но с ней все будет в порядке. С ней все будет хорошо, потому что я посадила ее в ту землю, которой она принадлежит. Если бы только Дэвис мог чувствовать себя так же!

И Якобек…

Запел мой сотовый телефон, забытый в одном из горшков с цветами среди золотистых рождественских шишек. Я неторопливо взяла его, поднесла к уху и прислонилась к перилам — усталая старая женщина всего лишь сорока лет.

— Алло?

— Мать!

Мрачный голос моего сына заставил меня выпрямиться и снова почувствовать себя молодой.

— Дэвис! Я так рада, что ты позвонил…

— Я звоню из-за Якобека, — сказал он.

Когда я в тот вечер приехала в больницу в Бетседе, Якобек уже лежал в послеоперационной палате. У него было пробито легкое, он потерял много крови из двух артерий, перерезанных ножом. «Ему повезло, что он остался в живых», — сказали врачи после операции.

— Живой, — прошептала я, прислонившись к стене. — Живой…

Агенты секретной службы охраняли все входы в это крыло. Я добралась до отделения интенсивной терапии, но мне не разрешили его увидеть.

— У нас есть приказ миссис Джекобс никого к нему не пускать, — вежливо, но твердо сказали мне.

Эдвина. Ал улетел в Китай вести очередные переговоры, так что Эдвина управляла ситуацией и сидела около Якобека в палате вместе с несколькими родственниками со стороны Ала и священником. Услышав о священнике, я едва не упала, но потом вздохнула с облегчением, узнав, что это всего лишь друг семьи и молится он о скорейшем выздоровлении Якобека.

Я прошла по коридору в поисках питьевого фонтанчика и, повернув за угол, столкнулась с Дэвисом. Мы печально посмотрели друг на друга — мать на сына, сын на мать.

— Он поправится, вот увидишь, — сказал Дэвис. — И я этому очень рад.

— Хорошо. А ты сам как?

— У меня есть вопрос. Когда ты повредила руку и отец отвез тебя в больницу, это на самом деле был несчастный случай?

— О, Дэвис!

Он закрыл глаза, выдохнул, потом открыл их снова, и я почувствовала, что он изменился. В его глазах появилась непривычная твердость. У меня по спине пробежала дрожь. Я видела, что мой сын становится совершенно взрослым мужчиной, что он готов радоваться за других и принимать разочарования.

— Все говорят, что полковник — герой.

— Я тоже так считаю.

— Но никто не понимает, почему он на это пошел. Ему незачем было рисковать своей жизнью ради того, чтобы уговорить сдаться совершенно незнакомого человека.

— Думаю, он просто не мог поступить иначе. Якобек инстинктивно чувствует добро и зло. Не смотри на меня так, пожалуйста. Я знаю, сейчас не модно утверждать, что в мире существует дьявол, но он есть. И Якобек чувствует его. Он видел, что этот бедный психопат никому не угрожает, что в нем нет ничего дьявольского. Если Якобек во что и верит, так это в справедливость. Не было ничего справедливого в том, чтобы позволить вооруженной охране застрелить сумасшедшего.

— Тогда, полагаю, Якобек и в самом деле герой.

— Сомневаюсь, чтобы он сам назвал себя так.

— Мать… С первой нашей встречи с Якобеком я почувствовал, что он… настоящий. Не такой, каким был папа. В то время я не мог подобрать нужные слова. Может быть, я понял это, когда увидел, как он смотрит на тебя, как ты смотришь на него, как доверяешь его мнению. Теперь я понимаю, почему ваши отношения так меня беспокоили. — Дэвис откашлялся. — Потому что я не мог вспомнить, чтобы ты настолько доверяла папе.

— Я не хочу, чтобы ты ненавидел своего отца. У него было очень трудное детство, а потом… Дэви всю жизнь создавал себе трудности. Но он не зря так старался быть для тебя хорошим отцом.

— Хороший отец не бросает своего второго ребенка!

— Дэви не бросил Бэби. Он просто прожил слишком недолго и не успел сделать все, как следовало бы. — Небольшая ложь, но все-таки. Ладно, мне, очевидно, не избавиться от привычки приукрашивать действительность.

— Ты в самом деле в это веришь?

— Да.

— Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы стать хорошим мужем, хорошим отцом и хорошим человеком, — сказал Дэвис. — Весной мы с Эдди собираемся вернуться в Гарвард. Ее мать предложила снять для нас дом рядом с кампусом. С прислугой, телохранителями. Мы решили принять ее предложение. Ты не возражаешь?

— Я готова принять все, лишь бы вы с Эдди окончили университет.

— Когда-нибудь я вернусь домой. Но я должен узнать, кто я, должен примириться с тем, каким был мой отец. Я вернусь, когда стану самим собой.

— Мы все будем ждать тебя и примем с распростертыми объятиями.

Дэвис только кивнул. Между нами сохранялась дистанция, печальная холодность, и я знала, что нам потребуются годы, чтобы преодолеть возникшую трещину. Но мы сделали первый шаг. Я знала, что мне следовало бы поблагодарить Эдвину за то, что она нашла способ вернуть наших детей в Гарвард, а вместо этого я готова была ненавидеть ее за то, что она помогла моему сыну, а не я. Но внутренний голос говорил мне: «Замолчи и прими то, что лучше для него».

Дэвис вернулся в тот вечер в Белый дом, получив мое благословение. Эдди не могла прийти в больницу: она находилась под наблюдением врача и должна была отдыхать. Она очень расстроилась, узнав, что ее любимый Ники тяжело ранен, и прислала мне милую записку: «Позаботьтесь о нем, как он пытался заботиться обо всех нас». Предполагалось, что я тоже отправлюсь в Белый дом, как только захочу отдохнуть. Я должна была ночевать в Белом доме как личный гость Эдвины Джекобс, первой леди всех Соединенных Штатов Америки, включая и округ Чочино. Хаш Макгиллен Тэкери — гость Эдвины!

Я бы лучше ела грязь и грызла корни.

— Я хочу увидеть полковника, — продолжала я говорить всем, кто попадался мне на глаза. — Мы с ним друзья, он член семьи…

— У нас приказ никого не пускать, — упорно отвечали мне.

— Президент не знает, что здесь творится! — убеждала я агентов и медиков. — Иначе он бы очень рассердился.

Против этого никто не решался возражать, все замолкали и отводили глаза. В конце концов я уговорила молодую женщину из свиты Эдвины, и она отвела меня к лифту, на котором можно было подняться к Якобеку. Но агенты секретной службы остановили нас у его дверей.

— Миссис Тэкери не внесена в список тех, кого первая леди разрешила впустить.

Молодая помощница вспыхнула.

— Это какая-то ошибка! Я сейчас все узнаю.

Она зашла за угол, чтобы поговорить по телефону, и скоро вернулась, избегая встретиться со мной взглядом.

— Миссис Джекобс говорит, что полковнику дали сильное снотворное, и он сейчас крепко спит. Его уже перевели из послеоперационной палаты. Она считает, что его лучше сегодня не беспокоить. Прошу прощения, миссис Тэкери, но миссис Джекобс просила передать, что вы сможете навестить полковника завтра.

Мне захотелось швырнуть в нее чем-нибудь, но, к счастью, под руками ничего не нашлось. Когда мне удалось немного прийти в себя, я ей сказала:

— Поднимитесь наверх, милочка, и скажите Эдвине, что я намерена просидеть в комнате ожидания всю ночь. Я хочу, чтобы она об этом подумала. Я хочу, чтобы она задумалась над тем, что чем дольше я не могу увидеть Ника Якобека, тем выше поднимается она в моем черном списке. Так что к утру она окажется на первом месте.

Помощница позеленела.

— Я передам ваши слова, мэм.

— Да уж, будьте так любезны, передайте.

Я провела ночь в комнате ожидания. Во мне было слишком много гордости, и она удержала меня от того, чтобы позвонить сыну в Белый дом и попросить о помощи.

* * *

На следующее утро мне опять не удалось увидеть Якобека. Ал возвращался из-за океана. На страницах газет и с экранов телевизоров все трубили о героизме Якобека, поэтому на том этаже, где я сидела, стало еще больше агентов секретной службы. Двух агентов прислали за мной.

— Миссис Джекобс хочет видеть вас в Белом доме, мэм.

— Я не уйду отсюда, пока не увижу полковника Якобека.

— Миссис Джекобс сказала, что она прежде хочет с вами поговорить. Если вы на это согласитесь, она позволит вам навестить полковника.

Тупик. Я скрипнула зубами, глотая собственную желчь.

— Отвезите меня в Белый дом. Быстрее.

На моих наручных часах черенок передвинулся еще на час. Эдвина официально заняла первое место в моем черном списке.

* * *

Когда меня, словно осужденную, провели под охраной в офис Эдвины — сиреневато-розовый с белым во французском деревенском стиле, — первое, что я заметила, были два гнилых яблока в хрустальном горшочке на книжной полке. Два яблока «сладкая хаш» — из тех, что я привезла на грузовиках осенью.

Эдвина поставила горшочек на стол, словно священный сосуд с ядом или волшебным эликсиром.

— Я сохранила эти два ваших яблока, чтобы не забыть — однажды они превратятся в обезвоженные органические останки, — начала она. — Мысленно я и вас низвожу до этого состояния. Потому что самое неприятное в вас для меня — это абсолютная отвага перед лицом неприязни. Боюсь, я потеряла эту храбрость двадцать лет назад.

— Вы? Да вы самая отважная женщина из всех, кого мне приходилось встречать!

— Не так много отваги нужно для того, чтобы превратиться в саркастичную стерву, которая стремится всех контролировать. Я отлично сознаю, какой стала. И не слишком собой довольна. — Эдвина подняла крышку с горшочка, отложила ее в сторону и осторожно достала два коричневых сморщенных гнилых яблока. С минуту она смотрела на них, потом аккуратно положила на стол. — К несчастью, судя по всему, ни вы, ни ваш сын, ни ваши яблоки не намерены высыхать и испаряться. Поэтому я приняла вашего сына. Я сделаю все, чтобы заставить его обожать меня, Ала и всю нашу семью. Он и в самом деле хороший молодой человек. Я буду рада завоевать его уважение и поддержку. Кто знает? Дэвис может почувствовать себя более своим в нашей семье, чем в своей собственной. Подозреваю, что у него с нами очень много общего. Интеллект, образование, утонченный взгляд на мир…

— Вам меня не запугать этими вашими угрозами! Я с моим сыном прошла через ад. Мы соединены навеки.

Эдвина напряглась.

— Почему мне не угрожать вам так, как вы угрожали мне? Вы украли мою дочь. Вы никогда по настоящему не хотели, чтобы она помирилась с отцом и со мной.

— Это ложь, и вы об этом знаете. Вы предали ее доверие, а Эдди удивила вас тем, что оказалась такой же упрямой, как и вы. Вы просто не хотите признать, что провалились. Быть матерью — значит половину времени извиняться за то, что сделаешь не так, а вторую половину снова делать все не так. Вы должны усвоить это уравнение.

— Это вы настроили ее против меня! Вам почти удалось превратить ее в жительницу гор. Она вернулась домой с комбинезоном в чемодане. Эдди полюбила музыку кантри и яблочные пончики. Она обожает вас. Вы, оказывается, блестящая, добрая, сильная, щедрая. «Хаш делает это, Хаш говорит так» — после ее возвращения я только это и слышу. Вы у меня в долгу. Я хочу вернуть любовь моей дочери.

— А я хочу получить назад моего сына. На это потребуется время, но я подожду. А пока я хочу, чтобы вы и все ваши оставили в покое душу Ника Якобека. Из-за вас его вчера едва не убили.

— О чем вы говорите?! Это вы погубили его душу в вашем маленьком яблочном раю! Проведя несколько месяцев в вашем обществе, он явно расхотел жить. С чего бы еще ему было идти навстречу человеку-бомбе? Если бы требовалось защитить невинных прохожих, я бы его поняла. Но там никого не было.

— Нет, были. Во-первых, этот несчастный сума-сшедший. А во-вторых, сам Якобек. Они оба — случайные прохожие в темных закоулках человечества. Если бы Якобек позволил охранникам застрелить этого человека, он бы почувствовал себя виноватым. Он бы действительно стал хладнокровным убийцей, каким его называют. Вы и сами всегда его таким считали, так что не говорите мне…

— Я считала Николаса хладнокровным убийцей?! Вы потеряли рассудок, не иначе! О чем вы говорите?

— О том случае в Чикаго. Когда он убил человека у вас на глазах. Джейкоб видел выражение вашего лица. Вы никогда больше не были с ним прежней. Вы испугались его.

— Господи! Так вот что он подумал… — Эдвина опустилась на край стола, прижав руку к горлу. — Поверьте, в ту минуту я боялась всего мира, но не его!

— Джейкоб этого не знал. Тогда он чувствовал себя дьяволом на этой земле, средоточием зла. Особенно после того, как Ал назвал его поступок самозащитой. Он думал, что Ал его стыдится.

— Боже мой, Николас…

— Я ничего у него не отняла и не делала ничего такого, чтобы ему захотелось расстаться с жизнью. Я просто… слушала его. Возможно, никто раньше не давал ему возможности выговориться, или он доверяет мне больше, чем комулибо другому. Потому что я не сужу его. Я его люблю.

Эдвина уставилась на меня:

— Вы — что?

— Не беспокойтесь. Я понятия не имею, любит ли он меня. И прельщает ли его перспектива остаться со мной, с моими двумястами акрами яблонь, кучей сумасшедших родственников и с моей испорченной репутацией.

Эдвина встала.

— Уверяю вас, Николас не создан для того, чтобы стать фермером.

Она крепко сжала губы и, хмурясь, смотрела куда-то мимо меня отсутствующим взглядом. Я поняла, что она меня не замечает, и почувствовала себя оскорбленной. Я почувствовала, что она, вероятно, права, когда говорит, что Якобек не захочет остаться со мной и моими яблоками. Но я также почувствовала, что настало время сделать последнее заявление. «Пора в бой», — услышала я шепот Большой Леди. Я взяла гнилое яблоко со стола Эдвины.

— Эдвина, — сказала я спокойно, — вы должны принять крещение от древа жизни Макгилленов.

Я швырнула яблоко — гнилое, коричневое, вонючее яблоко, — и оно расплющилось о лацкан ее светлого кашемирового делового костюма.

Она даже не моргнула. Крепкая женщина. Я восхищалась ею. А потом первая леди схватила второе яблоко, занесла руку и бросила его в меня. На моем блейзере спереди расплылось грязное пятно.

— И вы тоже!

Мы обе были в ужасе — женщины всегда так выглядят после того, как были предельно откровенны друг с другом.

И я ушла.

* * *

Он лежал такой бледный, такой тихий… Я сидела возле постели Якобека и смотрела, как он спит, словно накачанное наркотиками раненое животное. Он даже не знал, что я рядом. Я беззвучно плакала и держала его за левую, искалеченную руку.

— Старый проповедник сказал мне однажды, что правая рука господа управляет всем добрым, а левая разит все злое, — прошептала я. — Но я бы сказала, что ты своей левой рукой, своей жизнью, своей душой и своим сердцем совершал только доброе и поражал злое. — Я вложила маленькое распятие из дерева яблони ему в ладонь и обвила цепочку вокруг запястья, чтобы он не потерял талисман. — Джейкоб, если ты меня слышишь, поверь мне. Ты заслужил свое счастье.

Вскоре после этого в палату вошел Ал, и я рассказала ему, что швырнула в Эдвину яблоком. А он ответил, что она, вероятно, это заслужила. Я ни словом не упомянула о прошлом вечере и обо всем том, что произошло между нами, но он потряс мне руку и заметил с мрачным блеском в глазах:

— Обещаю вам, эта атмосфера конфронтации не продлится долго. Я обожаю жену и понимаю ее мотивы, но иногда мне бывает стыдно за нее. Приношу вам свои извинения.

— Не стоит извиняться. Я должна вам кое в чем признаться. Эдвина очень умная женщина и никогда не сдается. Если бы она баллотировалась в президенты, я бы за нее проголосовала. Ал улыбнулся.

— Вместо меня?

— Вы бы могли стать вице-президентом.

— Это ответ дипломата.

— Неужели? Тогда вам досталась последняя капля моей дипломатичности на сегодня.

Я долго и печально смотрела на Якобека, чувствуя, что Ал наблюдает за мной.

— Вы очень любите моего племянника, — сказал он.

Я кивнула с несчастным видом. Ал успокаивающе положил руку мне на плечо.

— Тогда почему вы ему об этом не скажете?

— После того, через что ему пришлось пройти, ему не хватало только проснуться и увидеть рядом меня, мяукающую, словно кошка, которую не пускают в дом. Если я здесь останусь, то именно так себя и поведу. Я поставлю в неловкое положение и себя, и его. Нет, если он очнется и скажет, что я ему нужна, вы скажете, что мне пришлось уехать. А если он ничего не скажет… — Я сглотнула. — Что ж, ладно.

Ал настаивал на том, чтобы меня отвез в аэропорт агент секретной службы, но я наотрез отказалась, и мне вызвали такси. Отлично. Я должна была вернуться к своей привычной жизни и помнить не только о том, кем я была, но и о том, кем мне следовало стать. Поэтому я уселась на заднее сиденье вонючего городского такси, и оно помчалось через пригороды. Я чувствовала себя потерянной и одинокой. Мне хотелось повернуться и посмотреть назад, на удаляющуюся больницу, где остался Якобек. Но я могла только вернуться домой, пережить страшную зиму моей жизни и ждать весны.

Водитель включил радио.

— Я надеюсь, вы не возражаете? — обратился он ко мне через плечо с мягким карибским акцентом. — Я всегда слушаю Хейвуда Кении. Вот это человек!

Противный, самоуверенный голос Кении зазвучал в салоне:

— Итак, племянник-убийца Ала Джекобса совершил вчера еще один идиотский поступок. Господи, да он же мог спровоцировать этого психа, и тот взорвал бы Белый дом! А ведь это деньги наших налогоплательщиков. Если хотите знать мое мнение, то жаль, что этот псих и бешеный пес Якобек не взлетели на воздух вместе…

Я достала сотовый телефон и набрала номер. Мне, видно, было мало неприятностей для одного дня.

— Я бы хотела поменять билет на самолет, — сказалая. — Мне нужно лететь в Чикаго.

* * *

Должно быть, самой судьбой я была предназначена, чтобы сделать то, что я сделала. Азия Макумба перезвонила мне из Атланты и сообщила именно ту информацию, которая мне требовалась. Журналисты всегда все знают о своих.

— После шоу он всегда обедает в ресторане «Хэллоуден», — сказала Азия. — Могу я узнать, что вы собираетесь с ним сделать?

— Прописать ему его же лекарство.

Я вошла в роскошный ресторан и остановилась как вкопанная перед огромной каменной вазой на столе у входа со своеобразным букетом из сухих веток и прутьев. Клянусь богом, они выглядели, как ветки яблони!

Я прижала руку к сердцу, зачарованная увиденным. Другой рукой я выдернула хворостину подлиннее.

— Мэм! — взвизгнула официантка. — Это дорогая композиция, автор — известный декоратор…

— Пошлите счет за ущерб на «Ферму Хаш», округ Чочино, Джорджия. — Я положила визитную карточку ей на поднос. — А когда вас спросят обо мне репортеры, можете сообщить им мой адрес и номер телефона. Если теперь вся моя жизнь стала достоянием общественности, то это я делаю для меня и моей семьи.

Я кивнула девушке и прошла мимо нее в бар, отделанный темными панелями, с кожаными диванами, бильярдными столами и сладким запахом дорогих сигар. Было время коктейля, и в баре было много посетителей, большей частью хорошо одетых бизнесменов. Проходя мимо плюшевых кресел, я задевала их плечи, проливала их скотч и вообще всячески привлекала к себе их внимание.

— Мзм! — окликнула меня официантка, но я уже отключилась от нее и окружающего мира. Я вышла на тропу войны.

Я быстро нашла свою жертву.

Хейвуд Кении никогда не казался красивым, даже на рекламных фотографиях, но живьем он выглядел так, словно готов к бальзамированию. И он сам, и его пятитысячный костюм, и солидные золотые запонки, и итальянские кожаные подтяжки, и сорокадолларовая сигара, и его гнусное шоу тоже. Он сидел среди своих откормленных лизоблюдов в алькове, над которым не хватало только надписи «VIP-обслуживание».

— Хейвуд Кении, ты жалкий мозгляк, бесхребетный лгун, мерзкий сукин сын! — громко сказала я.

В баре повисла мертвая тишина. Кении посмотрел на меня и от удивления открыл рот. К этому времени я уже стояла с ним рядом. Элемент неожиданности. Я должна была двигаться быстро.

— Меня зовут Хаш Макгиллен Тэкери.

— Господи! — выдохнул он.

— Не проси о помощи, ты, отброс человечества. Уже поздно.

Я хлестнула его по голове яблочным прутом так, что он едва не упал.

— Это тебе за то, что ты наговорил о моей семье. — Я снова хлестнула его. — Это тебе за то, что ты наговорил о семье Джекобс, потому что они тоже моя семья. — Еще удар. — А это за то, что ты назвал Ника Якобека убийцей и выставил его на посмешище.

Кении наконец встал, уклоняясь от ударов, прикрыл голову руками и попытался забиться в угол алькова.

— Кто-нибудь помогите мне! — пискнул он. Один ведущий колонки крупной газеты написал потом, что этот писк страха стал похоронным звоном по его карьере ведущего. Нельзя вещать о политических интригах и при этом прятаться в алькове модного ресторана от разъяренной матери, хлещущей тебя фальшивыми яблоневыми ветками. Его прихлебатели разбежались, как разбегаются жуки, если поднять камень. Я бы не удивилась, если бы они оставили на сверкающем паркетном полу навозные катышки.

Я отпихнула пустые стулья в сторону и загнала Кении в угол. Еще удар.

— Это за то, что ты плюешь на весь мир со своей башни из слоновой кости, когда такие, как Якобек, защищают этот мир! — Удар. — И, наконец, это за то, что ты злоупотребляешь свободой слова и превращаешь жизнь достойных людей в ад ради своего грязного, недостойного шоу. — Удар, удар, еще удар.

После этого Кении упал на колени, прикрывая голову руками, — воплощенное смирение и унижение. Я посмотрела на него с высоты своего роста, как кошка смотрит на мышь, которая перестала шевелиться.

— Ты меня чертовски утомил, — объявила я и швырнула в него ветку.

Я развернулась и посмотрела на собравшуюся толпу. Все вскочили со своих мест. В задней части зала люди вскарабкались на столы, чтобы лучше видеть. Я видела много любопытных лиц. Раздались сдержанные аплодисменты.

— Если вы аплодируете мне искренне, — обратилась я к присутствующим, — тогда это дорогого стоит. Не слушайте его шоу! Говорите людям правду, которая скрывается за его ложью! И не смейтесь над несчастьями, которые Хейвуд Кении навлекает на других. Сегодня он говорил обо мне и моих близких. Но завтра Кении может взяться за вас и вашу семью.

Люди расступились. Риторика с южным акцентом и немного сумасшедшего блеска в глазах всегда заставят людей расступиться. Я вышла на холодную улицу, гадая, не арестуют ли меня за нападение на национальную медиа-знаменитость, прежде чем я доберусь до аэропорта. Несколько ошарашенная, я свернула за угол и наткнулась на высокую мускулистую женщину в спортивном костюме.

Люсиль!

— Я приехала в Вашингтон как раз тогда, когда вы уезжали, — объяснила она. — Президент попросил меня присмотреть за вами. Так что я тайком следовала за вами от самой больницы.

— Мне неприятно тебе говорить, но у меня проблемы. Я только что отхлестала яблочным прутом Хейвуда Кении. На публике, при свидетелях.

— Я знаю, — Люсиль взяла меня под руку и махнула в сторону темного седана, стоявшего чуть дальше. — Все это время вас охраняли. Мы предполагали, что вы поедете к Кении. Честно говоря, миссис Джекобс сказала, что готова поспорить на деньги. У нее хороший инстинкт.

— Эдвина — любящая мать и дикая женщина. Так же, как я. Она знает, что по некоторым счетам надо платить.

Еще один агент возник словно из воздуха и распахнул передо мной дверцу. Люсиль втолкнула меня в машину и села рядом.

— Обратно в аэропорт, — приказала она водителю, потом посмотрела на меня. — Президент и миссис Джекобс сказали, что будут лично представлять вас в суде, если против вас будут выдвинуты обвинения в нападении.

— Эдвина это сказала?! До того, как отчистила костюм от гнилого яблочного пюре, или после?

— После. И знаете, Хаш, я, конечно, пристрастна, как ваша будущая невестка, но все-таки… — Люсиль откашлялась. — Вы только что заняли место рядом с полковником в моем пантеоне героев.

Я покачала головой.

Герои не бывают такими одинокими.