В эпоху паранойи с поисками «красных под кроватью» Эйнштейну приходилось постоянно защищаться от обвинений в том, что он – якобы апологет всего худшего, что есть в сталинизме. И хотя такой эпитет, что говорить, был явно подобран с единственной целью – ужалить его побольнее, несомненно, он был продиктован именно деликатным отношением Эйнштейна к социализму, к которому стоит присмотреться внимательнее.

Эйнштейн чувствовал сходство своих позиций с социалистической моделью политики и экономики, испытывая глубочайшие сомнения в том, что бесконтрольный капитализм способен удовлетворить нужды человечества. В 1945 году он раскритиковал капитализм в эссе под названием «Есть место для свободы личности при социализме?», где, в частности, писал:

Что такое капиталистическое государство? Это государство, в котором основные средства производства – такие, как фермы, городская недвижимость, снабжение водой, газом и электричеством, общественный транспорт, а также крупные промышленные заводы – принадлежат меньшинству гражданского населения. Продуктивность направлена на извлечение прибыли для их владельцев, а вовсе не на стабильное предоставление населению жизненно важных товаров и услуг…

Еще в 1932 году он писал о своем убеждении в том, что «никакие материальные блага не помогут человечеству развиваться, даже если будут находиться в руках самого трудолюбивого работника на свете». Пятнадцать лет спустя он, для многих весьма неожиданно, начал высказываться о том, что технологический прогресс грозит обществу безработицей. Эйнштейн мечтал о стирании классовых противоречий – и социализм предлагал такую перспективу. Хотя в принципе нечто похожее предлагал и «бастион капитализма», Америка, где, как сам же Эйнштейн признавал, «никто не склоняет голову перед человеком другого класса или сословия».

И все же социализм как система, способная защитить свободу личности, всегда играл для Эйнштейна второстепенную роль. С этой точки зрения его отношение к социализму, и особенно – к той форме, какую он принял в России, было гораздо сложнее, чем это нередко воспринималось со стороны. Даже в самых дерзких своих фантазиях он никогда не выступал защитником системы управления Москвы. Даже когда большевики захватили власть в 1917-м, он говорил: «Все истинные демократы должны быть настороже, чтобы тирания нового класса левых не пришла на смену тирании старого класса правых».

Россию он не посещал никогда – из опасения, что его присутствие могут использовать для пропагандистских целей, и в 1933 году объявил себя противником большевизма в той же степени, что и фашизма, равно как и любой диктатуры. Это, разумеется, сразу же породило множество кривотолков. Однако, как писал в 1953-м Илья Эренбург Сталину «Эйнштейн направил министру иностранных дел СССР Вышинскому телеграмму с выражением возмущения советской антиеврейской политикой. Вскоре последовали заявления от президента США Эйзенхауэра, который утверждал, что американские спецслужбы никогда не вступали в контакт с арестованными врачами. 25 февраля комиссия сената по иностранным делам единогласно поддержала резолюцию конгресса США, осуждавшую «преследования евреев в Советском Союзе».

По его же словам, он не был «слеп в отношении серьезных слабостей российской системы управления», но ощущал «ее огромные достоинства» и сомневался в том, что «более слабые методы» позволили бы ей выстоять. В то же время, питая стойкое отвращение к «тотальному подавлению» личности и свободы слова, он резко осуждал «жадных до власти» политиков, которые не гнушаются самыми грязными методами для достижения своих целей. Определенно, Эйнштейн находился в явном конфликте между своими симпатиями к социалистической идеологии как таковой – и неприятием государственной машины, которая использовала ее в своих интересах. И здесь стоит отдельно подчеркнуть, что он был далеко не единственным интеллектуалом, кто при случае не отказывал Кремлю в презумпции невиновности.

Результатом этой уклончивой позиции явились атаки с обеих сторон. Москва относилась к нему с подозрением, рассматривая его призывы к созданию «наднационального правительства» как подрывную деятельность в пользу капитализма. В Америке же, хотя простая публика и обожала Эйнштейна, власти воспринимали его весьма настороженно. К примеру, досье, которое собрало на него ФБР, состояло из 1500 страниц (и оно еще не включало отдельного «дела» о его предположительно любовной связи с Маргаритой Коненковой, богемной львицей из Гринвич-Виллидж и советской шпионкой, – истории, длившейся с 1941 по 1945 год, о которой Эйнштейн предпочитал никогда впоследствии не упоминать).

Его антимаккартистские взгляды не прибавили ему лояльности, особенно после того, как в 1954 году, находясь в Европе, он заявил: «Америке несравнимо больше, чем собственные коммунисты, угрожает ее истерическая охота на тех немногих коммунистов, которых она откопала здесь». И в этом вопросе он просто был реалистом. Если страны Западной Европы не истерят насчет своих коммунистов, вопрошал он, – зачем это нужно Соединенным Штатам? Особенно если сама эта паранойя угрожает величайшему завоеванию американцев – их гарантиям свободы личности?

Таким образом, Эйнштейн был приверженцем социализма, доколе эта философия защищала социальное равенство. Но как пламенный сторонник свободы личности, он оставался прежде всего либертарианцем.