Эйнштейн, на редкость для мировой истории, достиг величия сразу в двух ипостасях: как физик и как гуманист. Долгие годы в своей жизни он держался за веру в то, что обе этих активности можно поддерживать отдельно друг от друга. Наука вдохновляла его, а политика, подобно личным отношениям, изматывала, и потому неудивительно, что он всегда желал, чтобы его научная работа оставалась «священной» и ничем не запятнанной. Но когда он увидел, как его научные достижения крадут и начинают использовать в политических целях – для создания и распространения атомного оружия – он понял (хотя и с большой неохотой), что две эти сферы занятий начинают пересекаться.
В его заявлении 1923 года о том, что «неправильно привносить политику в научные вопросы», было даже что-то наивно-очаровательное. За сей сантимент он цеплялся довольно долго, пока наконец не признал, что подобное разделение не имеет отношения к реальной жизни. Уже в 1949 году, например, он заявлял, что «любовь к справедливости и стремление внести свой вклад в улучшение условий человеческой жизни никак не связаны с моими научными интересами».
И все-таки внутренний реалист в Эйнштейне давно уже понимал, что наука проигрывает реальности в своей главной задаче – улучшении жизни человека. Вместо каких-либо «улучшений» он видел вокруг себя лишь одно: мир, в котором научное и техническое развитие подчинило людей, сделав их рабами машин, и позволяет им «отравлять и калечить друг друга» в непрекращающихся войнах, заполняя короткие перерывы между этими войнами «суетой и неопределенностью». К подобным взглядам он пришел еще до того, как осознал, что результаты его исследований могут использоваться для создания атомной бомбы – оружия, заставившего Эйнштейна принять как факт, что научные разработки нельзя рассматривать без привязки к воздействиям (предсказуемым и предвидимым), которые те оказывают на внешний мир. В 1948 году на страницах «The New York Times» он заявил:
Мы, ученые, чья трагическая миссия – помогать в создании еще более чудовищных и эффективных средств массового уничтожения, должны считать своей торжественной и первейшей обязанностью делать все возможное, чтобы помешать использованию этого оружия в варварских целях, ради которых оно было создано.
Так, вопреки его воле, наука и нравственность стали вариться в одном котле. Пару лет спустя в частной переписке с епископом Нью-Йорка Эйнштейн объяснял: «Важнейшее из человеческих устремлений заключается в нравственном оправдании своих действий. Наш внутренний баланс и даже само наше существование зависят от этого напрямую». Хотя сам Эйнштейн мог не отличать в себе физика от мирового гуманиста, именно слияние этих двух персоналий и определило его величие. Вот что писал об этом феномене великий английский писатель Чарльз Перси Сноу:
Когда говорил Эйнштейн, неизменно ощущалось значение его духовного опыта, богатство которого нельзя было сравнить с тем, что я встречал у других людей.
Эйнштейн и бомба
Жестокость судьбы Эйнштейна – в том, что история навеки связала его образ с грибовидным облаком от взрыва ядерной бомбы. Рассказ о его участии в создании этого оружия и его дальнейшей борьбе за контроль над вооружениями – не более чем поучительная притча наших дней.
Изобретение бомбы уходит корнями в самую знаменитую формулу Эйнштейна: E=mc2. Согласно именно этому уравнению, если ядро атома расщепить, можно высвободить огромное количество (потенциально разрушительной) энергии. В 1938 году до Эйнштейна дошла новость о том, что Отто Ган и Фриц Штрассман в Берлине преуспели в подобном эксперименте. Подобное достижение Эйнштейн еще три года назад считал практически невозможным, заявляя: «это все равно что пытаться подстрелить куропаток в кромешной тьме там, где их всего несколько». Но даже теперь, узнав об успехе эксперимента в своем принстонском офисе, он не придал этой новости слишком большого значения.
Однако уже летом 1939 года, после начала Второй мировой войны, к нему приехал давний коллега из Венгрии, Лео Силард. В последнее время Лео работал над распадом урана и обнаружил, что этот элемент может быть использован в создании оружия неописуемо разрушительной силы. Больше всего он опасался, что Германия может начать масштабную закупку урана в Бельгийском Конго, и надеялся, что Эйнштейн сможет воспрепятствовать этому, предупредив об этом королеву Бельгии. Однако по зрелому размышлению они решили, что будет уместнее послать предупредительное письмо президенту США Франклину Рузвельту. Письмо, датированное 2 августа 1939 года, составленное Силардом и подписанное Эйнштейном, начиналось так:
Сэр!
Некоторые недавние работы Ферми и Силарда, которые были сообщены мне в рукописи, заставляют меня ожидать, что уран может быть в ближайшем будущем превращен в новый и важный источник энергии. Некоторые аспекты возникшей ситуации, по-видимому, требуют бдительности и при необходимости быстрых действий со стороны правительства.
Предупредив об опасности появления «исключительно мощных бомб нового типа», они продолжали:
Ввиду этого не сочтёте ли Вы желательным установление постоянного контакта между правительством и группой физиков, исследующих в Америке проблемы цепной реакции.
Главная «цепная реакция» этим письмом была установлена. Администрация Рузвельта, изрядно озадачившись, вступила с Эйнштейном в переписку – и в конце 1941-го запустила Манхэттенский проект. Под руководством Джулиуса Оппенгеймера он увенчался созданием атомной бомбы, которую использовали дважды в конце Второй мировой войны.
Сам Эйнштейн в этом никак не участвовал, если не считать нескольких вторичных исследований, учтенных в ходе разработки. Более того – о существовании самого проекта его даже официально не известили: директор ФБР Джон Гувер представил правительству США крайне туманный доклад, в котором Эйнштейн фактически отстранялся от участия в работе из соображений национальной безопасности. Но даже если бы его пригласили – вряд ли он согласился бы участвовать в том, что настолько противоречило его жизненным принципам. «Связь моей научной работы с атомной бомбой весьма и весьма отдаленная», – уверял он сына Ганса Альберта в письме 1945 года.
Однако уже в 1944-м он знал, что бомба вот-вот будет создана. В полном убеждении, что власти теряют контроль над ситуацией, он с новой силой начал пропагандировать свою идею о создании мирового правительства и призывать своих коллег к участию в кампании по международному контролю над вооружениями. В 1945 году, когда его секретарша Элен Дюкас сообщила ему, что США сбросили бомбу на Хиросиму, он произнес в ответ лишь одно: «Господи боже…» Вторая бомба испепелила Нагасаки несколько дней спустя.
На эту трагедию Эйнштейн отреагировал мгновенно – уже в ближайшие дни мир услышал его призыв к международному сплочению против новой опасности, грозящей всему человечеству. В конце того же года на очередном нобелевском юбилее в нью-йоркском отеле «Астория» он произнес едва ли не величайшую в своей жизни речь. В ней он провел параллель между учеными, создавшими атомную бомбу, и Альфредом Нобелем, который учредил свою знаменитую премию в попытке очистить совесть после изобретения динамита. И в крайне мрачных тонах описал тот хрупкий баланс, в который загоняет себя человечество:
Выиграна война, но не мир. Великие державы, объединявшиеся в сражении, по-разному пытаются обустроиться в мирное время. Они обещали освободить планету от страха – но в действительности страх только вырос по окончании этой войны.
Не приходится сомневаться: Эйнштейн ощущал вину даже за косвенное участие в создании настолько страшного оружия. В ноябре 1954-го он признал: «В своей жизни я совершил одну большую ошибку – подписал письмо президенту Рузвельту с предложением создать атомную бомбу». Оправдывало этот поступок, наверное, только одно: мысль о том, что такую бомбу получит Гитлер, пугала его еще больше. На самом деле, разработки Германии в ядерной сфере на тот момент были весьма смехотворны. И это неудивительно, если учесть, что в результате ее антисемитской политики страну покинули четырнадцать нобелевских лауреатов и почти половина населявших ее теоретических физиков. «Будь я уверен в том, что Германия не способна разработать атомную бомбу, – признался Эйнштейн журналу «Newsweek» в 1947 году, – я бы и пальцем не пошевелил, чтобы подписать то письмо».
Особенную опасность он видел в том, что после войны человечество самоуспокоится. «До тех пор, пока у независимых государств есть оружие и связанные с ним секреты, очередные мировые войны неизбежны», – заявил он на пресс-конференции в 1945 году. А в письме к Чрезвычайному Комитету Ученых-ядерщиков в 1946-м написал: «Выпущенная на свободу энергия атомной бомбы изменила все, кроме нашей модели сознания, из-за чего мы незаметно сползаем к беспрецедентной по масштабам катастрофе». Сам этот комитет был учрежден Эйнштейном для продвижения идеи о том, чтобы энергия атома использовалась исключительно в мирных целях.
Он слабо верил в то, что недавно учрежденная Организация Объединенных Наций удержит всех своих членов под контролем, и яростно спорил со сторонниками одностороннего разоружения, считая, что от подобной политики выиграют лишь те, кто на самом деле стремится вооружиться. И расклад соперников в наступившей холодной войне только прибавил ему пессимизма. В феврале 1951 года он выступил по телеканалу NBC в передаче «Сегодня с миссис Рузвельт» (которую вела супруга бывшего президента) на тему гонки вооружений. «Каждый наш шаг – неизбежный результат шага предыдущего, – сказал он. – И уже очевиднее, чем когда-либо, что все эти шаги ведут ко всеобщему самоуничтожению».
И все-таки пессимизм в его душе никогда не затмевал последней надежды. За несколько дней до смерти он подписал документ, ныне известный как Манифест Рассела – Эйнштейна. Сей великий текст, детище британского математика и философа Бертрана Рассела, выделял главные опасности, стоящие перед миром в ядерную эпоху. Он лег в основу Пагуошского движения ученых за мир, учрежденного двумя годами спустя и объединившего научных и общественных деятелей планеты для обсуждения важнейших проблем мировой безопасности. Пожалуй, самой известной цитатой из этого манифеста являются слова: «Помни, что ты – человек, и забудь обо всем остальном».
Преданный поклонник Эйнштейна, Рассел писал о нем десять лет спустя:
Эйнштейн был не только великим ученым, но и великим человеком. Он отстаивал мир на планете, которая скатывалась к войне. Он оставался в здравом уме среди сумасшедших – и борцом за свободу среди фанатиков.
