На пути в Эммаус

Смит Дэвид

2. Христиане на пути в Эммаус

 

 

В предыдущей главе я попытался показать, что библейская история о событиях на дороге в Эммаус нередко находит отклик среди людей, не являющихся христианами, и именно поэтому нам, христианам, следует извлечь из нее ряд фундаментально важных принципов, которые должны сформировать сущность и практику нашего общения с людьми в рамках светской культуры. К этому мы вернемся чуть позже. Сейчас же мне хотелось бы подумать еще об одном значимом факте: о том, что современные западные христиане сами сталкиваются с кризисом веры, и нередко от них тоже можно услышать слова «А мы-то было надеялись!»

Иными словами, нынешний контекст не позволяет христианам предлагать неверующим ответы на современные дилеммы, ведя себя так, будто у них самих нет никаких вопросов и сомнений. Напротив, оказавшись в такой исторической ситуации, когда унаследованные ими аксиомы и убеждения выглядят шаткими и ненадежными, христиане получили возможность вести с неверующими подлинный диалог — как раз такой, о каком просил писатель-гуманист Альбер Камю. Теперь христиане уже не вступают в этот диалог с позиции незыблемой силы и безоблачной уверенности; у них тоже есть свои обиды, разочарования и неразрешенные дилеммы. Когда это открыто признается, возникает возможность подлинного товарищества, и мы оказываемся в точно такой же ситуации, как двое учеников на дороге в Эммаус, которые шли и «разговаривали между собою о всех сих событиях» в свете уходящего дня.

 

Кризис христианства

На первый взгляд, когда в культуре распространяется ощущение всеобщего кризиса, христианам предоставляется блестящая возможность обратиться к людям со словом прощения, исцеления, надежды и жизни. В прошлом в подобные моменты социально-культурного кризиса христианское Евангелие имело в недомогающем обществе такой резонанс, что в результате возникали движения духовного пробуждения, приводившие к массовому покаянию людей. И хотя некоторые христиане считают, что мы стоим на пороге такого же пробуждения, факты говорят о том, что вера, более тысячи лет служившая основанием западного общества, утратила сколько-нибудь значимый контакт с культурой современного мира.

Я пишу эти строки, находясь в Глазго, одном из первых крупных городов, возникших во время индустриальной революции. Глядя в окно, я вижу среди домов шпили и купола: на урбанизацию викторианское христианство отреагировало массовым строительством церквей. Сегодня эти здания уже не являются признаками активной духовной жизни или пророческой веры; скорее, они свидетельствуют об упадке веры в городе. Открывая окно, я слышу постоянный гул машин с центрального шоссе, делящего город пополам и соединяющего Глазго со вторым крупным городом Шотландии Эдинбургом. В нескольких милях от моего дома, на холме рядом с шоссе, притулилась церковь, возле которой уже несколько месяцев красуется плакат, призывая тысячи проезжающих мимо людей: «Спасем исторический памятник!» Вряд ли организаторы этой реставрационной кампании осознают двойную и весьма печальную иронию своего лозунга: когда-то живая церковь теперь стала просто памятником и сама взывает к миру о спасении.

Это может послужить живой притчей, отражающей состояние западного христианства. Одно недавнее исследование показывает, что утечку прихожан в английских церквях можно сравнить с «кровотечением от лопнувшей артерии». То же самое исследование предупреждает нас о том, что привычные нам формы христианских институтов «вымрут уже в следующем поколении» . Как же это произошло? Как могло случиться, что христианство, некогда мощная сила, формировавшая культуру стран и континентов, так резко потеряло в численности и оказалось на обочине общества в социальном и культурном плане?

Давайте на минуту вернемся к приведенной выше иллюстрации. Если я поеду по шоссе дальше, мимо церкви, умоляющей светское общество спасти ее стены, то вскоре окажусь в Эдинбурге. Именно там, около ста лет назад, проходила первая экуменическая миссионерская конференция современности. Она проходила в духе надежды и оптимизма, что отражалось в ее триумфа- листском лозунге: «Евангелизация всего мира — в нынешнем поколении». Конференция «Эдинбург-19ю» олицетворяла подъем западного миссионерского оптимизма, и христиане, убежденные в превосходстве своей цивилизации, «были опьянены верной победой» . Они делили мир на четкие категории: «христианский» — «нехристианский», «евангелизированный» — «неевангелизированный», и были уверены, что, имея под ногами крепкое христианское основание, они стоят на пороге золотого века, когда технические, экономические и научные ресурсы, доступные внутри «христианской цивилизации», практически гарантируют им быстрое завоевание наций и народов.

Одной из ключевых фигур Эдинбургской конференции был Дж. X. Олдэм. В последующие годы, когда мечты о всемирном успехе миссионерского движения отошли на задний план перед кошмарами кровавых войн, опустошивших Европу, Джо Олдэм, размышляя об уроках своего времени, пришел к выводу, что видение миссионерского успеха, вдохновившее Эдинбургскую конференцию, было глубоко ошибочным. В его словах прослеживается подлинно пророческая проницательность:

«По-моему, война научила нас проводить более четкое различие… между Христовой Церковью и тем, что мы привыкли называть христианской цивилизацией… Мы думали, что построили 'христианскую цивилизацию' и можем с гордостью предложить ее неверующему миру. Бог показывает нам, что эта цивилизация прогнила насквозь. В будущем нам следует быть более смиренными, более готовыми взять крест, следовать за Христом и терпеть Его поношение среди человеков» .

Джо Олдэм осознал, что христианство, приближенное к своим изначальным корням, должно иметь куда более критическое взаимодействие с культурой Запада, чем это было в XIX веке, и в этом случае оно неизбежно окажется уже не в центре этой культуры, а на новой и незнакомой территории — на обочине общества. Заново открывая для себя пророческое отношение к своей собственной культуре, христиане увидят, как постепенно оживает язык утраты и страдания, которым пронизан Новый Завет. Согласно его биографу, война убедила Дж. Олдэма в том, что понятие «христианской нации» несостоятельно, и хотя западное христианство продолжало посылать миссионеров по всему миру, оно «практически утратило доверие и нравственный авторитет, необходимые для этого предприятия» .

Понадобилось почти сто лет, чтобы эти выводы были признаны верными в плане того, как христиане должны взаимодействовать с современной западной культурой. На протяжении всего XX века большинство верующих в Европе и Северной Америке продолжали думать, что их культура вполне совместима с Евангелием, а потому является вполне благоприятной средой для следования за Христом. «Страдающая церковь» была где-то далеко, в Восточной Европе или в Китае, где властвовали нечестивые, безбожные политические системы; для христиан Великобритании или США евангельские слова о страдании и цене следования за Христом почти не имели практического значения. Более того, серьезное социологическое исследование американских церквей, проведенное в середине XX века, показало, что членство в церкви не требовало от людей принятия каких-то иных ценностей, идущих вразрез с доминантными ценностями всего общества, но, скорее, придавало «общепринятым ценностям усиленный и четко выраженный религиозный характер» . Иными словами, в XX веке верующие продолжали думать, что их культура остается, в основе своей, «христианской»; факты, противоречащие этому убеждению, объяснялись изнутри господствующей парадигмы, и все утешались мыслью, что еще одно евангелизационное усилие или еще одно будущее «пробуждение» — и дела в церквях снова пойдут на лад. Реальность же была совсем иной, поскольку, получив «религиозную прививку», подавляющее большинство тогдашних прихожан «фактически потеряли всякую восприимчивость к реальному контакту с Евангелием» .

Только сейчас, когда церкви Европы седеют и пустеют, а общины Северной Америки начали замечать признаки массового отхода от христианского учения, реальность нашей ситуации становится вынужденно осознаваемой. Оглядываясь на XX век, западные христиане все чаще и чаще начинают говорить: «А мы надеялись было!..»

А мы надеялись было, что Великое поручение наконец-то будет исполнено.

А мы надеялись было, что массовая евангелизация через талантливых проповедников вроде Билли Грэма повернет вспять волну антиклерикализма и заложит

основу для нового века христианского социального порядка.

А мы надеялись было, что харизматическое движение сможет остановить процесс секуляризации общества, и «новые церкви» исполнят свои обещания и возродят былую славу христианства.

А мы надеялись было, что 2000 год принесет с собой новый евангелизационный порыв, и после «десятилетия евангелизации» мы войдем в новое тысячелетие с новой уверенностью и радостью.

Однако ничего этого не произошло; остановить упадок не удалось, и сейчас мы лицом к лицу столкнулись с совершенно реальной угрозой церковного краха. В этой ситуации нам совсем нетрудно понять, как чувствовали себя те двое, шедшие в Эммаус.

 

Понять, кто мы такие

В описанной выше ситуации нам лучше прекратить бесконечные поиски средств и способов вернуть утраченное и вместо этого задуматься над богословскими вопросами: что Бог делает в мире посредством всех этих событий? В Библии Бог неоднократно разрушает социальные и религиозные установления людей, если эти установления мешают исполнению Его замыслов в мире; однако именно на развалинах старого вскоре появляются совершенно неожиданные и удивительные ростки чего-то нового.

Более того, это чередование изменений и переходных периодов можно наблюдать не только в Писании, но и во всей истории мирового христианства. Оглядываясь на прошедшие столетия, мы видим череду взлетов и падений; когда-то мощная, живая вера угасает и умирает в одном месте, но вскоре появляется в другом культурном контексте, приобретая новые формы. Пожалуй, никто не говорил о необходимости позволить старому умереть лучше Пауля Тиллиха, который более полувека назад заметил, что в истории все по-настоящему новое появляется «только н тот момент, когда старое начинает ощущаться именно как старое, трагическое и умирающее, и иного выхода не видно». Выказывая огромную проницательность, Тиллих понимал, что мы принципиально не способны сами придумать и построить что- либо по-настоящему новое: «Мы можем лишь подготовиться к этому новому. Мы должны глубоко, по-настоящему осознать, что прежнее устарело и разрушает наш исторический период как раз в тот момент, когда мы героически пытаемся спасти его лучшие достижения» . Или, говоря библейскими словами, иногда наступает «время начаться суду с дома Божия» (1 Пет. 4:17), потому что вера, когда-то сильная и живая, пришла в упадок и служит идеологическим системам, извращающим истину Христа, и прежде чем Бог сотворит и явит миру что-то подлинно новое, ее нужно убрать.

Ее нужно убрать: какая воистину отрезвляющая фраза! Получается, что нам не избежать утрат и страданий, когда пошатнутся самые основания унаследованных нами традиций, и многое из того, что мы любили и почитали, рассыплется в прах. Получается, что мы, привыкшие мыслить категориями роста, экспансии и успеха, призваны пережить кризис, упадок и неудачи, и никакие усилия с нашей стороны не изменят сложившуюся ситуацию. Для западных христиан — и, пожалуй, особенно для христиан Северной Америки, воспитанных в «непоколебимой и решительной уверенности в высшей значимости нашего стремления к прогрессу, к человеческому счастью», — вступление в столь темные времена, скорее всего, будет очень трудным. Однако, как говорит Дуглас Джон Холл, только в том случае, если мы не побоимся опуститься в глубины человеческого отчаяния и погрузиться во тьму мира, где рушатся надежды и слова верной победы смолкают у нас на устах, — только тогда мы сможем откликнуться на тревоги нашего времени из подлинной глубины христианского Евангелия» .

Ощущение, что западные христиане тоже идут по дороге в Эммаус, еще более усиливается от того, что как раз сейчас многое подходит к концу. Мы переживаем не только болезненный переход от модернизма к постмодернизму (в котором, кстати, участвуют и гуманисты); одновременно к концу подходит что-то куда более древнее, охватывающее целые столетия. У нас на глазах умирают христианские традиции, чьи корни уходят глубоко в прошлое, по мере того, как память о библейском Боге постепенно уходит из коллективного сознания целых народов, и евангельская история утрачивается в процессе коллективной амнезии.

Надеюсь, я не очень утомлю вас, если снова обращусь к виду из своего окна. Через дорогу от колледжа, где я преподаю, раскинулся довольно красивый район старого Глазго, где расположен древний собор с весьма живописным кладбищем, носящим название Некрополиса. В окаймленной деревьями аллее перед собором стоит памятник великому шотландскому миссионеру Дэвиду Ливингстону. Каждый год я прошу своих студентов перейти улицу и медленно обойти вокруг этого памятника, разглядывая барельефы, отображающие разные аспекты жизни Ливин- гстона, включая его ревностную борьбу против рабства. Затем я прошу студентов оглянуться и сказать, кого изображают другие памятники на площади — особенно тот, который красуется выше всех, на стене главной больницы города. Там, во всей парадной пышности и славе, восседает вездесущая королева Виктория, возвышаясь над Ливингстоном и явно претендуя на превосходство.

Эти две статуи, одна поднятая выше другой, наглядно показывают двусмысленность миссионерского движения, возникшего и распространившегося по странам и континентам как раз в тот момент, когда Европа осуществляла фактически полный политический и экономический контроль над большей частью мира. Например, в 1904 году только что основанная Объединенная миссия в Судане смогла переехать в северную Нигерию только после получения разрешения от колониальных чиновников, и в своих отчетах сотрудники миссии писали, как трудно им было достучаться до местных жителей, которые никак не могли разобраться во всех этих «флагах, пушках, сборщиках налогов и проповедниках Евангелия». Неудивительно, что покойный Эдвард Сайд в своем фундаментальном труде «Ориентализм» провел связь между деятельностью христианских миссионеров и тем, как весь западный дискурс в целом стал орудием колониализма и империализма .

Но давайте вернемся на площадь через дорогу. Предложив студентам подумать о взаимосвязи между двумя памятниками, я прошу их войти в собор и спуститься к крипте. Там находится памятник девяти ковенантерам , повешенным и обезглавленным на одной из центральных площадей Глазго в 1684 году, а также, как отголосок еще более далекого прошлого, могила святого Кентигерна, покровителя Глазго, который лучше известен под именем святого Мунго. Требуется немало воображения, чтобы войти в совершенно иной, давно ушедший мир, где жизнь двигалась с ничтожно малой долей той бешеной скорости, которую олицетворяет расположенное неподалеку шоссе. Полумрак подземной усыпальницы переносит нас в настоящую древность и заставляет думать о бесконечном разнообразии видов и форм, которые христианское движение приобретало на протяжении столетий своего существования. Пока студенты сидят в безмолвной полутьме старинной крипты, я прошу их подумать о том, как их собственное исповедание христианской веры связано с верой миссионеров-викторианцев, шотландских мучеников, жестоко убитых во время кровопролитного XVII века, и кельтского святого, умершего около 612 года. Вопрос осложняется еще больше, когда я сообщаю им, что в Средние века могила св. Мунго была крупным центром паломничества, и одним из самых именитых ее посетителей был король Эдвард I, по крайней мере трижды преклонявший здесь колени в 1301 году. После подобных упражнений у студентов возникает множество вопросов. Существует ли связь между христианской верой разных столетий? И если да, то что именно создает эту единую основу в контексте такого многообразия ее форм и проявлений? Однако для нашего разговора в этой книге особенно важен другой вопрос: неужели вся христианская традиция, во всем ее богатстве и многообразии, вот-вот навсегда уйдет в прошлое?

По-моему, смятение и неуверенность, которые ощущают сейчас западные христиане, связаны именно с тем, что под угрозой находится не какая-то отдельная, местная традиция, а, скорее, все наследие западного христианства, во всей его разноликости и древности. Как пишет Стюарт Мюррей, в ближайшем будущем христианам, по всей видимости, будет довольно нелегко жить в обществе, которое «отвергло институциональное христианство, но слишком хорошо знакомо с христианским Евангелием, чтобы еще раз к нему прислушиваться». В этой ситуации почти все унаследованные нами убеждения относительно сущности Церкви и ее призвания, скорее всего, окажутся неадекватными, а может, даже и ошибочными. Однако, по словам того же Стюарта Мюррея, «если христиане смело пойдут в будущее вместо того, чтобы ностальгировать по уходящему прошлому», если они «не станут прибегать к краткосрочным программам и готовым ответам» и научатся быть кросс-культурными миссионерами в светском обществе, то «какая бы культура ни возникла на руинах 'христианской цивилизации', она может дать нам невероятные возможности словом и делом проповедовать Евангелие в обществе, где его, по большому счету, никто не знает» .

Все это возвращает нас к идущим в Эммаус ученикам, которые, как сказано в тексте, надеялись, что пророк Иисус «должен избавить Израиля». Получается, что до разыгравшейся в Иерусалиме трагедии эти двое верили, что стоят на пороге ключевого, поворотного момента истории. Правлению тиранов должен был вот-вот прийти конец, и на земле должно было установиться долгожданное Божье Царство. Им самим предстояло стать одними из первых свидетелей восстановления Божьей чести и славы и этического и нравственного преображения всего мира. Эти слова и мысли во многом перекликаются с настроениями Эдинбургской конференции 1910 года, где, как мы уже мидели, христиане лелеяли надежду миссионерского завоевания всей планеты. Но эта надежда, которую богословы называют «теологией славы», вскоре утонула в исторических трагедиях, а грезы о верном прогрессе превратились в кошмары, когда пнешний лоск христианской цивилизации разлетелся вдребезги под напором беспрецедентного зла и насилия. Исторические теории, видевшие в западной цивилизации авангард нового, более высокоразвитого человечества (что в викторианскую эру казалось вполне правдоподобным), были развенчаны как выражения нелепого высокомерия. Говоря известными всем словами, по нсей Европе погас свет, и христиане присоединились к общему плачу, причитая: «А мы надеялись было!»

Мне хотелось бы завершить эту главу длинным стихотворением Денниса О'Дрисколла, опубликованным газетой «Гардиан» в рубрике «Субботнее стихотворение» в декабре 2002 года.

Тоскуя по Богу

Никто уже не просит Его благословения

Перед обедом: мы разводим рыб сами,

Без Его помощи.

Производство хлеба растет благодаря

Иммунным сортам зерна, которые ученые создают,

Чтобы исправить Его ошибки.

Но хотя мы и восстали против Него,

Как подростки, радующиеся,

Что отец-деспот, бородатый отшельник, изгнан в пустыню,

Признаться, порой нам Его не хватает.

Нам не хватает Его во время свадьбы,

когда у алтаря регистраторского стола,

благоухающего цветами, мы тщетно ждем

привычных клятв со знакомыми словами

о «вечности» и «небесах».

Нам не хватает Его, когда на экране ученый

объясняет космос чередой уравнений,

и наша планета кружится вокруг своей оси

бесцельно, как колесо, которое заносит на ледяной дороге.

Нам не хватает Его, когда радио вдруг ловит

кусочек хорала из какого-то сводчатого монастыря,

когда негритянский хор единым голосом

поет старинный спиричуэл,

или мощные потоки «Мессии»

сливаются воедино в ликующем соло

о том, что Искупитель жив,

и наши усохшие сердца вдруг замирают.

Нам не хватает Его, когда срывающийся голос

в крематории читает «Погребальную песнь» о том,

что кому-то уже не страшен жар солнца.

Нам не хватает Его, когда в музее

мы хмуримся, глядя на вялое Распятие,

где ребра, как нашивки, свидетельствуют о ранге.

Нам не хватает Его, когда кажется,

что гамма-лучи на спутниковой спектрограмме

слагаются в небесную симфонию, в музыку сфер,

в причастный кант научной обсерватории.

Нам не хватает Его, когда мы впервые

нащупываем в груди уплотнение, и с губ

невольно срывается молитва; когда

на рентгеновском снимке

вдруг проступает тень; когда нам переливают

пенящуюся кровь, которую кто-то пожертвовал

анонимно, чтобы спасти жизнь.

Нам не хватает Его, когда мы произносим Его имя,

вне себя от восторга или от гнева,

как женщина на родильном столе

зовет давно умершую мать.

Нам не хватает Его, когда на льняной

скатерти красуется теплый хлеб,

и сияют бокалы красного вина.

Нам не хватает Его, когда у моря, где бродят туристы,

из апельсиновой рощи вдруг взмывает белый голубь,

а в монастыре неподалеку начинает звонить колокол.

Нам не хватает Его, когда тропа ведет нас

под готическим узором листьев, под аркой

сплетенных ветвей, тянущихся друг к другу, словно

руки на «Сотворении Адама».

Нам не хватает Его, когда бредя мимо церкви,

мы улавливаем запах ладана,

подобный аромату свежеиспеченного хлеба,

который Милош сравнивал со счастьем.

Нам не хватает Его, когда в поисках строгой

и чистой простоты мы выбираем

кухонную мебель в квакерском стиле.

Нам не хватает Его, когда астрономы пророчат,

что видимые нам галактики будут удаляться

по мере того, как вселенная расширяется.

Нам не хватает Его, когда закат

напоминает о себе в витражном окне бара,

отделанного под старину.

Нам не хватает Его, как планеру, парящему

на волнах вечернего воздуха, не хватает буксира.

Нам не хватает Его, когда мужчина и женщина,

зябко поводя плечами возле дешевой гостиницы,

думают о том, что им делать дальше.

А порой, иногда, мы даже чувствуем ностальгию

по Его Второму пришествию,

словно стоим под сводом

кирпичной голубятни,

где уже давно нет птиц .

Безусловно, перед нами голос человека, идущего по дороге в Эммаус. Он идет там, где уже нет Бога, но теперь, когда небо темнеет и воздух становится холоднее, он признается, что тоскует по Нему. Это голос знаменитого «безумца» Ницше, который обнаружил, что на небесах никого нет и церкви Европы — это лишь «могилы и надгробия Бога», что человечество «непрерывно падает», существуя в «бесконечном Ничто» и не зная, «есть ли еще верх и низ» . В такой момент христиане смогут вступить в реальный контакт с теми, кто тоскует по Богу, лишь в том случае, если честно и откровенно признаются, что тоже переживают кризис и чувство утраты, что именно поэтому они тоже оказались на дороге в Эммаус и готовы стать настоящими товарищами и собеседниками тем, кто идет рядом с ними. Как вы увидите в следующем за этой главой «Послании», болезненная гибель «христианской цивилизации» на поверку может оказаться благом, если в результате у тех, кто исповедует Иисуса Христом и Господом, появится возможность понять, кто они такие на самом деле, восстановить утраченное доверие и благодаря этому присоединиться к разговору с путниками, идущими рядом.

 

Послания с дороги в Эммаус 2

Имя: Жак Эллюль

Биографические данные: Французский ученый, родился в Бордо в 1912 году. Работал профессором юриспруденции, социологии и истории учреждений в университете Бордо и был активным членом французского Сопротивления во время Второй мировой войны. Эллюль был плодовитым автором, которого особенно интересовала современная культура и негативное, по его мнению, влияние технологии на человеческую жизнь. В юности он увлекался учением Карла Маркса, затем много читал по христианскому богословию и был членом французской реформатской церкви. Его книги, переведенные на целый ряд языков, содержат подробный критический анализ западного христианства и, многие воспринимают их как подлинно пророческий вклад в современную мысль. Уже сами названия книг, откуда взяты нижеприведенные цитаты, — «Подрыв христианства» (Subversion of Christianity, 1986), «Надежда во время оставленности» (Hope in Time of Abandonment, 1973) и «Бесы современности» (The New Demons, 1975), — говорят о том, что на дороге в Эммаус Эллюль представляет христиан.

«Как могло случиться, что развитие христианства и церкви породило такое общество, такую культуру, которые полностью противоположны тому, что мы читаем в Библии, тексту закона, словам пророков, Иисуса и Павла?.. И это не простой отход в сторону, а радикальное и сущностно важное противоречие или самый настоящий подрыв» («Подрыв христианства», стр. 3) .

«Евангельская проповедь по самой своей сути подрывала существующую систему. Чувствуя от нее угрозу, движущие силы общества ответили тем, что интегрировали, вобрали в себя эту мощь отрицания и вызова, замаскировав все это таким образом, что христиане решили, что произошла социальная трансформация… На самом деле, социальная группа, сильнее всего поддержавшая христианство (политическая, социальная и интеллектуальная элита), принесла с собой социальные ритуалы, прямо противоположные тому, что провозглашал Иисус» («Подрыв христианства», стр. 21).

«Христианский миропорядок ловко упразднил христианство, сделав нас всех христианами… Он не дает ни малейшего представления о том, что такое христианство. Люди не понимают, что христианство оказалось упраздненным из-за того, как оно распространялось… Христианство стало тем, что можно назвать структурной идеологией конкретного общества. Оно перестало быть взрывным ферментом, ставящим все под сомнение во имя истины Иисуса Христа, во имя Воплощения» («Подрыв христианства», стр. 36–39).

«От христианства осталась только нравственность, знакомая всем буржуазная нравственность, да еще пара условностей (священники должны играть в обществе определенную роль; церкви и соборы составляют привлекательный элемент городского ландшафта). Поэтому постхристианское общество — это не просто общество, возникшее в результате упадка христианских стран. Это общество, которое уже не является христианским, не имеет христианского опыта, но унаследовало христианское прошлое и потому считает, что прекрасно знает христианскую религию, так как сохраняет о ней смутные воспоминания и видит вокруг ее останки» («Бесы современности», стр. 25) .

«Если фактической реальностью современного человека является смерть надежды, проблемой богословия становится уже не смерть Бога, а Его молчание. Мы уже не говорим: 'Бог мертв, и потому человек в Него не верит'. Теперь мы говорим: 'Человек утратил надежду, потому что Бог молчит'. Такова основная духовная реальность нашего времени: Бог отвернулся от нас. Бог отсутствует. Бог молчит» («Надежда во время оставленности», стр. 110–111) .

«Мы создали мир, наполненный словами, мир 'вестей' и 'новостей', которые ничего нам не говорят. Мы живем в потоке информационных сводок, в беспрерывном словесном взрыве. Все постоянно говорят, обращаясь сразу ко всему миру, но не говоря ничего существенного. В этой волне звуков, обрушивающейся на нас и состоящей из постоянных повторений, пустого любопытства, душевной и интеллектуальной пустоты, ни одно слово не может быть словом по-настоящему. Все перемешано в неразборчивую кашу, где научная информация тонет в экстренных сообщениях с мест происшествия; где важные политические решения оказываются в заголовках наравне с убийствами и автокатастрофами; где мучительные просьбы о помощи заглушаются музыкальным поп-алкоголем и становятся поводом для новых разговоров ради поддержания зрительского интереса; или где критически важное заявление используется для того, чтобы пресс-релиз получился поострее и позлободнев- нее. Сейчас уже никто не может сказать решающее слово. Конечных вопросов и окончательных ответов больше не существует» («Надежда во время оставленности», стр. 123–124).

«Тем не менее, Христос никуда не делся. В центре всемирной истории стоит крест, и выкорчевать его невозможно. Воскресший Христос остается с нами до конца мира. Святой Дух действует в тайне и с неимоверным терпением. А еще есть церковь, которая постоянно рождается и перерождается» («Подрыв христианства», стр. 191).

«В истории церкви меня поражает то, что даже сквозь самые дикие извращения, когда, казалось бы, все было насквозь изъедено изнутри, на свет всегда снова показывалась истина» («Подрыв христианства», стр. 199).

«Трансформация церкви начинается не с ее лидера, а со взрыва, идущего откуда-то с ее окраин… Сведение всего к преходящим вопросам и вопросам власти исключает всякий смысл, и в результате получается огромная, зияющая дыра, которую мы тщетно пытаемся заполнить, но которая не перестает взывать, покуда ее не заполнит вечное. Получается, что в ходе истории ничто и никогда не бывает потеряно навсегда. Христианство никогда не одержит решительной победы над Христом. Просто иногда — а порой даже подолгу — Христос затаивается, как Он таился когда-то в теле того неприметного еврея» («Подрыв христианства», стр. 212).