Дандор откинулся на теплый шелк шезлонга и потянулся, лениво подняв глаза на высокий потолок своего дворца, затем опустил взгляд на блондинку, стоявшую на коленях у его ног. Она наносила последние штрихи на тщательно напедикюренные пальцы Дандора, в то время как сладострастная брюнетка с подвижными бедрами и полными яркими губами наклонилась, чтобы положить ему в рот еще одну виноградину.

Он разглядывал блондинку, которую звали Цецилия, и вспоминал о другой услуге, которую она оказала ему прошлой ночью. Та услуга была приятной… очень приятной. Но сегодня он чувствовал, что ему скучно с ней, так же, как было скучно и с брюнеткой, имя которой он не мог вспомнить в данный момент, и с двумя обнявшимися рыжими сестрами-близнецами, и…

Почему все они так чертовски обожают его и полны желания угодить?

«Это похоже на то, — подумал Дандор с кривой усмешкой, — как если бы все они были плодами воображения, или даже, — он почти засмеялся, — плодами величайшего из изобретений человечества — Имажикона».

«Посмотри, разве они не прелестны?» — сказала Цецилия, садясь, чтобы с гордостью полюбоваться законченным педикюром.

Дандор посмотрел на десять маленьких сверкающих предметов ее гордости и сделал гримасу. Он почувствовал себя глупо.

Затем Цецилия заставила почувствовать его еще глупее, поцеловав ему правую ступню чувственными алыми губами. «О Дандор! Дандор, я так люблю тебя», — пробормотала она.

Дандор едва удержался от соблазна использовать обласканную ногу, дав ей хорошего пинка по маленькому упругому заду. Он сдержался. Вместо того чтобы пнуть Цецилию, Дандор зевнул. Эффект был почти такой же. Ее голубые глаза расширились в страхе, а брюнетка подняла взгляд от грозди винограда, ее губы начали дрожать.

— Ты… ты собираешься покинуть нас, не так ли? — спросила Цецилия. Он опять зевнул и рассеянно потрепал ее голову.

— Только на некоторое время, дорогая.

— О Дандор! — всхлипнула брюнетка. — Ты не любишь нас?

— Конечно, я люблю вас, но…

— Дандор, пожалуйста, не уходи, — умоляла Цецилия. — Мы сделаем все, чтобы ты был счастлив!

— Я знаю, — сказал он, вставая и вновь потягиваясь. — Вы обе очень милые. Но меня как-то влечет…

— Пожалуйста, останься, — умоляла брюнетка, падая к его ногам. — Организуем вечеринку с шампанским, доставим любое удовольствие, которое ты захочешь. Позовем других девушек… Я станцую для тебя…

— Мне жаль, Дафна, — сказал он, вспомнив наконец ее имя, — но вы начинаете казаться мне нереальными. А когда это случается, я должен идти.

— Но, — Цецилия плакала так сильно, что едва могла говорить, — когда ты покидаешь нас… это почти… как если бы внутри нас… поворачивали выключатель.

Эти слова немного опечалили его, потому как, в известном смысле, были правдой. Впрочем, его мало заботило, было ли то правдой или нет; он ничего не мог с этим поделать, потому что чувствовал, как его непреодолимо тянет в тот, другой мир.

Последним взглядом он окинул роскошь великолепного дворца, красоту принадлежащих ему женщин, ласковое солнце, сияющее сквозь окна, и ушел.

* * *

Первое, что услышал Дандор, покинув Имажикон — вой ветра. В следующий миг его слух оскорбил раздраженный голос жены. «Наконец-то ты вышел из него! — завизжала Нона. — Давно уже пришло время, никуда ты не годный мужичонка!»

Итак, он оказался на Нестронде, в ледяном аду самой ужасной из колонизированных планет. Дандор часто думал, что никогда сюда не вернется. Но теперь он здесь… снова на Нестронде. И снова с Ноной.

— Ты слишком долго отсутствовал! — Нона была крупной костлявой женщиной с неровными желтоватыми зубами, тонкими губами на широком плоском лице и черной, свалявшейся шевелюрой.

«Боже, как она безобразна, — подумал Дандор, разглядывая ее. — Рядом с ней Цецилия и другие просто богини».

— Хорошо, что ты вернулся. Снова объявились ледовые волки, а у нас кончился торф…

Дандор стоял и слушал, как она перечисляла длинный список работ по дому, которые нужно было переделать. «Почему, — подумал он, — она не пригласила сделать это кого-нибудь из своих любовников, работающих на шахтах?» Он знал и без рассказов, что те обивали порог здесь, пока он «уходил». Нона была так же неверна, как и безобразна. А так как на этой планете на одну женщину приходилось двадцать мужчин, у нее была масса возможностей.

— …и загону для скота нужна новая крыша, — закончила Нона. Стоило Дандору помедлить с ответом, как она приблизила к нему лицо. — Ты слышишь меня? Я сказала, чтобы все это было сделано!

— Да, я слышал тебя, — сказал он.

— Тогда не стой здесь, как идиот. Садись и ешь свой завтрак, а затем выходи и принимайся за работу!

На завтрак был жирный кусок прогорклой свинины и плошка чуть теплой овсяной каши. Давясь, Дандор все-таки проглотил съестное. Затем надел термокостюм и направился к двери.

— Эй, дурень! Ты что, собираешься отморозить нос? — Нона, подняв со стола, швырнула ему маску. Дандор поспешно натянул ее, скрывая гнев на лице, открыл дверь и вынырнул наружу.

Ветер швырял в стекло маски зазубренные ледяные кристаллы. Нестронд! Боже, почему я на Нестронде? Разглядывая унылый пейзаж, простирающийся перед ним, он с тоской подумал об относительно теплой хижине. Подумал о черном ящике, Имажиконе, который стоял в переднем углу лачуги и был единственной дорогой обратно…

Нет, он пока не пойдет назад. Слишком много вещей еще нужно было здесь сделать. С топором через плечо он двинулся через замерзшую пустыню к древнему торфяному болоту, где добывали топливо.

Все долгое утро Дандор боролся с яростно набрасывающимся ветром, пронизывающим холодом, и каждый вздох его отдавался мучительной болью в груди. Он вырубал и складывал замерзший торф. Над головой  проглянуло сквозь облака бледное желтое солнце и тут же исчезло. Наконец он связал вместе похожие на кирпичи пластины торфа и, взвалив поклажу на плечи, отправился обратно к жалкой хибаре.

Нона поставила перед ним миску жидкого супа и положила кусок черствого хлеба, назвав это обедом. Дандор молча поел и снова вышел, с тем чтобы провести оставшиеся полдня, выкапывая новую выгребную яму за домом.

По сравнению с теперешней работой утренняя казалась отдыхом на курорте. Земля, похоже, промерзла еще с того момента, когда Нестронд начал обращаться вокруг своего крохотного негреющего светила. К вечеру спина, ноги, бедра жестоко болели. С приходом ночи, выкопав всего фут земли, он сдался и, шатаясь, поплелся в хижину с одной лишь мыслью — спать.

Вой, который пробудил его из тревожного забытья, казалось, исходил из самых глубин преисподней.

«Что? Что это?» — спросил Дандор. «Ледовые волки, дурак! — зловеще крикнула Нона. — Они пришли к загону! Выйди и прогони их!» Дандор, пошатываясь, встал, потянулся к одежде, когда ночную тишину вновь разорвало звериное завывание. Взяв бластер, он услышал, как Нона завопила: «Поторопись! Они разнесут бревна ограды как щепки!»

С фонарем в одной руке и оружием в другой Дандор выскочил из хижины. Он увидел их сразу — двух шестилапых страшилищ. Одно из них, поднявшись на четырех задних конечностях, массивными челюстями остервенело кромсало древесину загона. Дандор слышал мычание обезумевшего скота за оградой.

Проваливаясь в снегу, он двинулся к зверю. Услышав шаги, волк перестал грызть бревна и посмотрел на него горящими яростью глазами. В следующую секунду он развернулся и большими скачками ринулся на человека.

Застигнутый врасплох, Дандор не успел бросить фонарь и прицелиться как следует. Пришлось стрелять от бедра и луч лишь задел чудовище. Этого было недостаточно. Едва успев отскочить в сторону, Дандор одним движением луча отсек голову проносящемуся мимо огромному монстру. Наблюдая, как обезглавленная тварь катается по снегу, орошая все вокруг кровью, Дандор едва не лишился жизни, на долю секунды забыв о втором хищнике. Волк ударил сзади, заставив растянуться на замерзшей земле. Человек закричал от дикой боли, когда зверь, прыгнув сверху, ужасными когтями вспорол ему бедро. Дандор почувствовал, что в следующее мгновение могучие челюсти сомкнутся на его горле.

Фонарь выпал из руки Дандора, но бластер все еще висел на плече. Нащупав спусковой крючок, он выстрелил, дав полную мощность. Лазерный луч пронзил ледового волка, и тот упал. Еще один выстрел, и тьма сомкнулась над ними.

Дандор очнулся лежащим на столе в хижине. Нона и незнакомый мужчина склонились над пациентом.

— На этот раз ты попал в хорошенькую историю! — сказала Нона, когда его глаза открылись.

— Ногу, очевидно, придется отрезать, — послышался голос незнакомца.

— Вы доктор? — прохрипел Дандор.

— Да, и к тому же единственный по эту сторону Альфы Центавра, — сказал человек.

— Больно… Не могли бы вы дать мне что-нибудь обезболивающее?

— Я вколол вам последнюю ампулу морфина, которая у меня была. На Земле могли бы спасти ногу, но здесь… — он сделал беспомощный жест.

Белое пламя страдания нестерпимо жгло исполосованную ногу. Дандор увидел усмешку на губах Ноны, когда она сказала: «Без наркоза ампутация причинит, наверное, нестерпимую му́ку, доктор?»

— У меня в машине есть виски, — сказал доктор. — Пойду, принесу его.

Он вышел, прихрамывая, а Нона наклонилась над Дандором и заглянула ему в глаза.

— Это действительно будет больно, дорогой. Будет так же больно, как было больно мне всякий раз, когда ты покидал меня, уходя в свой чертов сундук.

— Нет, Нона, нет! Тебе тогда не было больно. Ты…

— С одной ногой ты не сможешь попасть в этот проклятый ящик сам, — сказала она. — Тебе придется остаться здесь и любить меня.

— Нона! Нет, ты не понимаешь! — умоляюще начал он, но в этот момент вернулся доктор с бутылкой виски и черным чемоданчиком.

— Вот. Выпей это, да побыстрей, — сказал человек, протягивая Дандору бутылку.

Он послушно выпил виски большими глотками. Но это не помогло.

Доктор резал и сшивал. Дандор был уверен, что его крики сожгут ему череп. Временами он бредил: почему эти проклятья не разорвут ремни, которыми он был привязан, и не отгонят двух мучителей, склонившихся над ним?

— Ну вот и все, — сказал доктор, когда агония снова вернула Дандора в сознание. — Нам придется прижечь эту культю, или он истечет кровью. Правда, у меня для этого ничего нет, кроме огня. Пойдем, женщина, поможешь мне нагреть кочергу.

Дандор уже полностью пришел в себя. Поймав на себе взгляд Ноны, брошенный через плечо, он проследил, как ее взор метнулся к Имажикону. Казалось, она говорила: «Теперь ты принадлежишь мне. Только мне. Больше не будет никаких уходов».

Но она не смеет! Как она может? Сквозь грезы, навеянные морфином, алкоголем и болью, Дандор пытался спросить себя, почему она так обращается с ним, и не мог придумать ответа.

И когда они заторопились прижечь кровавый остаток ноги, черная, похожая на гроб, форма Имажикона остановилась перед его взглядом, целиком завладев разумом.

Если бы страдание не становилась все нестерпимее, сильнее, чем мог вынести рассудок, у него не хватило бы мужества скатиться со стола и поползти к черному ящику, оставляя за собой кровавый след. Черный ящик. Он знал, что ящик означал прекращение боли, обещание полной безопасности. Они не заметили его действий, и Дандор достиг Имажикона. Тогда, сделав невероятное усилие, он подтянулся и прижал ладонь к сенсору, который мгновенно опознал его, будучи единственной реальной вещью в этой или любой другой Вселенной, которую мог открыть Имажикон.

Дандор рухнул в Имажикон, скорее мертвый, чем живой, и тот бесшумно закрылся.

…Затем возник яркий, прекрасный мир, и веселые юные лица.

— О Дандор, дорогой! Дорогой, — кричала Цецилия, обхватив его нежными мягкими руками.

— Любимый, ты вернулся! — лепетала Дафна.

— Мы так счастливы видеть тебя! — шептала рыжеволосая Терри.

— Мы так счастливы! — повторяла ее сестра-близняшка Джерри.

— А я — самый счастливый из всех! — уверял их Дандор, глядя вниз на свою ногу, на совершенно целую, невредимую ногу, нигде не чувствуя боли. — Слава богу! Слава богу, я вернулся!

Имажикон сработал! Он снова сработал! Он взял его в мир воображения и затем вернул обратно в реальность — удивительную, замечательную реальность!

Дандор сел и посмотрел вокруг на свой замечательный, чудесный мир. Это был мир Земли 2300 года, мир спустя сто лет после Чумы. Чумы, которая повлияла на гены и сократила мужское население Земли до нескольких тысяч, и сделала каждого мужчину центром страстного и обожающего его гарема.

Многие из выживших не смогли выдержать такого удовольствия. Слишком много лет преклонения, слишком много лет обладания всем и каждой женщиной, которую ни пожелают, — все это оказалось слишком большой нагрузкой для них.

А затем появился Имажикон — изобретение, делавшее так, что любой мир, который захочет человек, казался абсолютно реальным.

Некоторые мужчины использовали изобретение для того, чтобы создавать еще более экзотические и удивительные миры, чем тот, в котором они жили, но это делало их еще более пресыщенными и разочарованными, чем прежде.

Дандор был мудрым. Со своим Имажиконом он сотворил совершенно другой мир — мир холода и ужаса, называемый Нестрондом. Дандор познал великую правду.

Ибо что такое рай, если его не с чем сравнить? Не бывая время от времени в аду, как может человек оценить рай?