— Ялмалка! Ялмалка! Ялмалка! — Маленькая девочка на крыльце захудалого пансионата указывала вдаль пальчиком и взволнованно подпрыгивала, не замечая мелкого дождя, хотя ее цветистое ситцевое платьице уже промокло. Два крошечных слуховых аппаратика в ее ушах отзывались на прыжки и крики пронзительным свистом.

— Ялмалка! Ялмалка!

— Ровена! — В дверях пансионата появилась высокая женщина лет тридцати пяти, с волосами такого же, как у дочери, ярко-орехового цвета и печатью тоски на веснушчатом лице. — Ровена, сколько можно повторять: не стой под дождем!

— Ялмалка! Ялмалка!

— Да, я знаю. — Женщина подошла и мягко, но цепко схватила девочку за запястье. — Но уже поздно. Может, завтра мы поедем с папой на ярмарку. Пошли, пошли.

Ровена глядела матери в лицо. Слов она почти не слышала, но по губам читала столь легко, что удивляла даже своих учителей в частной школе для глухих. Она кивнула и с неохотой позволила вести себя через тесную прихожую и дальше — по двум застеленным ветхими ковровыми дорожками, плохо освещенным лестничным пролетам. Лиз Кэтлин едва держалась на ногах — от этого ребенка она была на грани нервного срыва. Что и говорить, денек выпал не из приятных — две трети пути машина едва тащилась по изнуряющей жаре, потом несколько часов простояла на дороге под проливным дождем. Но самыми ужасными оказались последние пять миль. Сначала впереди в лепешку разбились мотоциклисты (хорошо еще, что это случилось довольно далеко, и Лиз не видела всех подробностей катастрофы), затем «скорая помощь» сбила старика. Лиз не могла, как ни старалась, забыть об этом несчастном. Интересно, умер он или все еще мучается?

— Вот так-то лучше. — Раздетый до пояса. Рой Кэтлин вытирался полотенцем возле раковины в их спальне. — Умыться с дороги холодной водой — что может быть приятней?

Лиз затворила дверь и прислонилась к ней спиной. Она умылась раньше мужа, но облегчения не испытала. У нее не так уж часто портилось настроение, но сегодня раздражение буквально въелось ей в душу. Как ни крути, нерабочая неделя — самое подходящее время, чтобы впасть в тоску.

— Что это с ней? — Рой посмотрел на ребенка, который никак не мог успокоиться. — На пляж мы сегодня не пойдем. Не та погода.

— Дело не в пляже, — ответила Лиз, — а в ярмарке. Ты же знаешь, она от них сама не своя. А эта ярмарка, по-моему, просто помойка. Как будто по ней прошелся ураган или цунами. Миссис Хьюдхес говорит, сегодня там была грандиозная драка. Сотни молокососов, как их… Ангелы Ада. Почти два часа полиция не могла их обуздать. Двое хулиганов, — она понизила голос и покосилась на Ровену, желая убедиться, что девочка не видит ее губ, — погибли. Несколько человек, в том числе трое полицейских, отправлены в больницу.

— И поделом им, сволочам, — сказал Рой, натягивая рубашку через голову. — Я, конечно, о щенках, а не о полицейских. Боже, куда катится эта страна? Как нам все-таки недостает виселиц, розог, всеобщей воинской повинности…

— Слушай, хватит, а? Завел шарманку. — Лиз подошла к зеркалу платяного шкафа и принялась расчесывать длинные, до плеч, волосы.

— Что тебя так завело? Первый день выходных? Лиз резко повернулась к мужу, но увидев, что Ровена смотрит на них, сдержалась.

— Нет, наверное, устала с дороги.

Рой опустился в плетеное кресло и закурил сигарету. Такое начало нерабочей недели не входило в его планы. Не то чтобы он любил отдыхать — просто, как глава семьи, он ни в коем случае не должен поддаваться унынию. Хотя это совсем нелегко. Жизнь — это действие от рождения и до смерти. Одним приходится тратить больше сил, другим меньше.

Рою не хотелось быть средним. Он сопротивлялся. Всю жизнь. Но иногда ему казалось, что лучше быть ниже среднего.

В школе он не блистал оценками, но и в двоечники не скатывался. Всегда где-то посередке. Не везло ему и в спорте, в ежегодных кроссах по пересеченной местности. Не лучше обстояли его дела и после школы. Имея аттестат с высшими баллами всего лишь по четырем предметам, трудно рассчитывать на интересную и высокооплачиваемую работу. Хотя Рой делал все возможное, чтобы избежать заурядной участи клерка. Его привлекала служба в полиции — там можно быстро подняться в чинах, давая в лапу начальству. Но ему так и не выпало шанса надеть мундир. Он был отбракован медкомиссией; по той же причине его не взяли в армию. После этой неудачи выбор профессии существенно сузился, и ему пришлось довольствоваться «временной» работой. Должность кассира в юридической консультации Бэлфура и Врена была неплохой, но с первого же дня работы Рой обеими ногами вступил в колею. Там уже был старший кассир, человечек тридцати с лишним лет, мечтавший остаться в этой должности до пенсионного возраста, а если позволят, и дольше. Перетруждаться Рою не приходилось, но едва ля он мог рассчитывать на повышение. Мистер Бэлфур, спорадически наведываясь в контору, дразнил его, как дразнят кролика морковкой на бечевке, иногда угрожая и вовсе убрать морковку.

«Разумеется, Кэтлин (никогда — мистер), тебе необходимо знать обязанности мистера Стаффорда, чтобы заменить его в случае необходимости». Хотя на памяти Роя такой необходимости не возникало ни разу. Никто не слышал, чтобы Стаффорд когда-нибудь болел. Даже в выходные он почти каждый день приходил в контору на несколько часов — «просто убедиться, что нет никаких проблем».

Зато у Роя Кэтлина проблемы были. Пока жена наряжалась к ужину, он глядел на себя в зеркало. Вообще-то он неплохо смотрится, хоть и не красавец. Нечто среднее. Посредственность. Будь глаза посажены на полдюйма шире, подбородок — чуть квадратнее, кожа — чуть смуглее (впрочем, он надеялся загореть до конца недели), он бы отдаленно походил на Алана Ладда, киногероя своего детства. Подумать только, двадцать лет Рой поклонялся этому идолу только потому, что не хотел быть самим собой — ничтожеством, способным полтора десятка лет пресмыкаться в затхлой диккенсовской конторе Бэлфура и Врена. «Временная» работа растянулась на вечность. А Лиз даже не снисходит до того, чтобы в глаза назвать его неудачником. Подругам она говорит, что ее муж «работает у Бэлфура и Врена», но на вопрос, что именно он там делает, старается не отвечать. Была ли она когда-нибудь счастлива? Этого Рой не знал. Нередко Лиз говорила, что она не в восторге от своей жизни. Возможно, про себя она винит его во врожденной глухоте Ровены («Ну, извини, пусть будет частичная глухота, хотя что от этого меняется?»), но теперь уже поздно что-либо предпринимать. Слишком быстро уходят годы, слишком глубока «средняя» колея.

— Ты готов? — повернулась к нему Лиз.

— Еще не было гонга…

Где-то внизу раздался вибрирующий металлический звон — и утих, раскатившись по всему дому. Рой встал с кресла, пригладил прямые, цвета спелой кукурузы, волосы. Что ни говори, выходные ничуть не лучше будней — такая же тоска. Завтрак в девять, ленч на пляже, ужин в шесть. Болото. От тебя самого почти ничто не зависит.

Кормили в «Бьюмонте», как Рой и ожидал, посредственно. Хотя владельцы пансионата называли свою кухню «отменной». Впрочем, никто не имел к ним претензий. Бывает хуже.

— Дождь еще не кончился? — Прихлебывая кофе, Лиз повернулась в кресле к небольшому окну-«фонарю».

— И не обещает. — Ее муж видел, как с моря на берег наползает бледно-серая пелена. — Может быть, завтра распогодится.

— Может быть. — Лиз отвернулась от окна, налила Ровене апельсинового сока. — Но сегодня нужно куда-нибудь выбраться, иначе мы спятим от скуки. Сейчас всего-навсего четверть седьмого.

«Это мы можем», — подумал Рой. Тут же мелькнула мысль, что они могли бы сделать еще очень многое, не будь они мистером и миссис Посредственность из Зауряд-тауна. Впрочем, думать об этом — только душу себе травить.

— Ну, на машине мы уж точно никуда не поедем, — Рой поморщился, вспомнив дороги, заполненные злополучными обывателями, которым еще повезло, что можно вернуться домой. — Давай лучше пройдемся по городу — если будет ливень, переждем где-нибудь под навесом магазина.

— Ялмалка! Ялмалка! — Ровена, пристально следившая за губами родителей, закричала так громко, что привлекла к себе неодобрительные взгляды тех, у кого нет проблем с глухими детьми.

— Тихо, милочка. — Лиз успокаивающе положила руку на запястье ребенка и посмотрела на Роя. — А что? Пожалуй, это мысль. Таким дождливым вечером там ничуть не хуже, чем в любом другом месте. И хулиганы, наверное, уже убрались восвояси.

Рой мысленно застонал. Лиз решила идти на ярмарку — значит, возражать бесполезно.

— Ялмалка! — торжествующе завопила Ровена.

До полудня Джейн вырезала по дереву. Со стороны она казалась абсолютно спокойной, правда, мрачноватой, и вы ни за что бы не догадались, что несколько часов назад ее зверски изнасиловали. Об этом не знали ни полицейские, которые ее расспрашивали, ни Джекоб Шэфер. Проку в том никакого, решила Джейн. К тому же, все они белые. Она не питала ненависти к отдельным белым, только ко всей расе, убивавшей, грабившей, насиловавшей, отнимавшей землю у ее предков. Об этом Джейн слышала от своей матери, та — от бабки, а бабка — от прабабки.

Она вырезала фигурки из дерева — ничего другого ей не оставалось.

— Ужас, что они натворили, — сказал Шэфер, — но нам не впервой. Ты не починишь кукол, а, Джейн? Тех, что сама сделала? В первую очередь Панча и Джуди, не то сорвется сегодняшний спектакль. Сделай одолжение, для тебя ведь это пара пустяков.

В этот день Джейн работала чуть быстрее обычного. Она уже починила Джуди и Полицейского, еще полчаса, и Панч будет готов к представлению. Внезапно она замерла, вскинув голову, чувствуя, что кто-то стоит у входа и глядит на нее. Странно, что только сейчас она ощутила взгляд. Даже страшно, ибо это означает, что ее ощущения притуплены жизнью в чужой среде.

Увидев в проеме входа ребенка, она испытала нечто незнакомое, необъяснимое. Нет, не страх — что-то другое. Больше похожее на понимание без слов.

Несколько секунд она в молчании смотрела на маленькую посетительницу. Дети редко забредали в ее владения. Джейн заметила слуховые аппаратики в ушах девочки, безошибочно определила выражение застенчивости на ее лице, и как будто забыла о своей ненависти к бледнолицым. В это мгновение белый ребенок и краснокожая девушка ощутили связавшую их нить обоюдной симпатии. Взгляд Ровены опустился, но через секунду поднялся и отправился в путешествие по убранству шатра. Внезапно девочка с ужасом попятилась. Панч и Джуди, прислоненные спиной к парусиновой стенке шатра, казалось, смотрят на нее. Они были как живые.

— Не бойся, маленькая. — Джейн проследила за взглядом Ровены и поняла причину ее испуга. — Это всего-навсего деревянные куколки, я сама их сделала. Они были сломаны, и мне пришлось их чинить.

Ровена улыбнулась, но не смогла подавить дрожь. Она знала, что куклы всего-навсего деревяшки, в прошлом году, на пляже она смотрела спектакль с Панчем и Джуди. Но те артисты были так непохожи на этих… Казалось, Ровену обволакивает исходящий от кукол липкий холод. В их глазах были разум и злоба.

Девочка повернулась, готовая броситься прочь, но осталась. Не зная, почему. Только потому, наверное, что в голосе смуглой леди звучали искренность и доброта.

— Ровена! — В крике, донесшемся снаружи, паника соперничала с истерикой. Девочка услышала и узнала голос матери. Но не отозвалась.

— Тебя зовут Ровена? — улыбнулась Джейн. Ребенок молча кивнул.

— Там твоя мама. Наверное, надо идти.

Ровена отрицательно покачала головой. Она не хотела уходить. В шатре индианки ей нравилось все, кроме трех деревянных кукол. Но их можно не бояться, потому что их хозяйка — добрая, участливая.

— Ровена! — Половинки полога раздвинулись, и в шатер заглянула Лиз Кэтлин. Испуг на ее лице сменился облегчением.

— Боже мой, что ты здесь делаешь? Мы с папой тебя по всей ярмарке ищем. Нельзя же так, в самом деле. Рой! Рой Кэтлин пробрался в тесное обиталище гадалки.

— Слава Богу! — пробормотал он. На его лице блестели капли пота, как после бега. — Ровена, пойдем, тебе пора спать.

— Нет! — решительно воспротивилась девочка.

— Ровена! — Раздраженная, Лиз протянула руку и взяла дочь за запястье.

— Здесь ей не сделают ничего дурного. — Голос Джейн звучал тихо и мягко.

— Ей еще рано интересоваться предсказаниями судьбы, — отрезала Лиз.

— Ей понравились резные фигурки. — Индианка хранила бесстрастный вид, только в глазах угадывалось недовольство. — Разве плохо, когда ребенок с физическим недостатком чем-то интересуется?

Слова «Как ты смеешь?» не сорвались с языка Лиз, но отчетливо читались на ее лице. Она вдруг ощутила суеверный страх, подобный тому, что в детстве испытывала перед директрисой школы.

— Мамочка, смотли! — Пытаясь высвободиться, Ровена взволнованно указывала на деревянных артистов. — Класивые куколки! — Она ухе не боялась.

«Как же, красивые! — подумала Лиз. — Уродины! Не для детей, это уж точно».

— Резьба по дереву. — Рой улыбнулся и вошел в шатер. — Настоящая ручная работа. Это… Это вы их сделали? — Он смутился. Надо было что-нибудь сказать этой привлекательной девушке, которую Лиз явно невзлюбила, считая виновной в исчезновении Ровены. Вечно она спешит с выводами.

— Да. — Джейн улыбнулась. — Сегодня здесь была большая потасовка, и нашим куклам не поздоровилось. Ничего серьезного, но пришлось повозиться, чтобы не сорвался сегодняшний спектакль. Панчу ухо отломали, поэтому я вырезала новое. Теперь он, конечно, не красавец, но это пустяк. Почему бы вам не сводить Ровену на представление?

— Ей пора в кровать, — зло ответила Лиз. — Причем, давно.

— Ну, я не думаю, что в выходные так уж необходимо вовремя укладывать детей. — Рой говорил беспечно, но в голосе сквозило упрямство. Он инстинктивно ухватился за шанс вывернуться из-под жениного каблука. Ухватился, пожалуй, слишком поздно, но попытка — не пытка. — Решено, идем смотреть Панча и Джуди.

Короткий спор. Муж против жены, подпрыгивающая от возбуждения Ровена на стороне отца. В душе Джейн — подъем. «Наша взяла!»

— Ладно. — Лиз тут же возненавидела себя за уступку. Она хотела сказать, что ребенку надо держаться подальше отсюда. Она могла привести тысячу аргументов. Взять хотя бы эти фигурки — они же просто омерзительны! Чего доброго, из-за них Ровене будут сниться кошмары. А она и так плохо спит. «Проклятая индианка! Я чувствую, что твоя воля сильнее, и не могу противиться!» — Надеюсь, спектакль закончится не слишком поздно.

Рой не слушал ее. Он глядел на Джейн и видел в глазах девушки силу — зовущую, притягивающую. Противостоять ей нельзя, даже вообразить этого невозможно. Она совсем непохожа на Лиз… С непривычным, почти мазохистским наслаждением он покорялся воле гадалки.

— Спасибо, что присмотрели за нашей девочкой, — тихо произнес он старательно подобранные слова. В голове царил сумбур. Это из-за усталости, подумал он.

— Вам очень повезло с дочерью. Она просто прелесть. — Джейн снова одарила Ровену улыбкой. — Нам с ней было очень хорошо. Пожалуйста, приведите ее когда-нибудь сюда. Мы обе будем очень рады.

Лиз напряглась, сжав кулаки, не в силах преодолеть чувство беспомощности. Как будто у нее из-под ног ушла земля. Вот ухе дочь и муж, стоило им повстречать эту замарашку, стали чужими.

Но Лиз не дала гневу выплеснуться наружу.

У Роя мелькнула скабрезная мысль: интересно, какова эта индианка в постели? Но легкий зуд эрекции прекратился так же внезапно, как и начался, оставив ему только смущение.

Он не мог оторваться от ее глаз. Казалось, именно они внушили ему мысль о постели. И тотчас погасили ее.

— Спасибо, — повторил он.

— Не за что. — Гадалка уже не улыбалась. — Может, в следующий раз вы позволите предсказать вам судьбу.

— Конечно. — Кивнув, он повернулся и зашагал следом за своей рослой женой, тащившей Ровену за руку.

На изрядном расстоянии от шатра Лиз повернулась. Никогда еще Рой не видел ее в такой ярости. В глазах пылал яркий, под стать волосам, огонь, рот превратился в тонкую линию. Бескровные губы разжались, но лишь затем, чтобы излить на Роя поток злобы и презрения. Однако громоподобный раскат музыки почти заглушил голос Лиз.

— Ты что, совсем свихнулся?! — кричала она. — Ровене пора спать, а вместо этого по совету какой-то… грязной скво ты ведешь ее в гадкий балаган! А ты подумал, что это зрелище — не для ребенка? Может быть, там даже похабщина… Я не позволю! Слышишь? Не позволю!

Ровена вдруг бросилась к отцу, обняла его за пояс, прижалась лицом к животу и зарыдала. Лиз совсем забыла, что Ровена способна читать по губам. Ребенок все видел и понял.

— Мы обещали, и теперь ничего не поделаешь. — Рой говорил во весь голос, почти кричал, перекрывая шум. Лиз что-то возражала, но Рой не слушал, решив добиться своего во что бы то ни стало. — Мы все равно пойдем на Панча и Джуди, хочешь ты этого или нет.

Лиз умолкла. В глазах ее не было слез — только искорки ярости. Боже, как она ненавидит эту индианку! Ведь это все из-за нее! Ей одно нужно — заманить к себе Роя. Она хочет, чтобы Рой вернулся в шатер! Хочет охмурить его, грязная сучка! А Рою только того и надо! Боже, и что он в ней нашел?

«Не бывать по-твоему, дрянь! — мысленно обратилась к ней Лиз. — Хотя сейчас нам ничего другого не остается, как идти на Панча и Джуди. Но уж потом мы сюда ни ногой! Какое кругом убожество, какая грязь! Сразу видно, ради чего устроена эта ярмарка — чтобы вытягивать кровные денежки из карманов посетителей. Будь у людей хоть капелька мозгов, они бы за версту обходили этот свинарник. Тогда и хулиганам пришлось бы искать другое место для своих разборок».

«Так и быть, — решила Лиз. — Сегодня мы пойдем на спектакль, зато потом забудем сюда дорогу».

Спектакль задерживался, и зрители, которых набралось всего сорок-пятьдесят, нервничали. Некоторые разбрелись по другим аттракционам. Возможно, позже они вернутся… Хотя едва ли.

Кэтлины сидели в первом ряду летнего театра, отгороженного от ярмарки зверинцем и шеренгой припаркованных автофургонов и грузовиков. Стены театра вызывали чувство клаустрофобии, но только здесь можно было укрыться от вездесущей музыки.

Дети сидели на коленях у родителей, некоторые уже спали. Многие неподвижно смотрели на большой деревянный куб с крикливо раскрашенными занавесами. Наконец один занавес затрепетал, словно находившиеся за ним маленькие, в фут высотой артисты разделяли нетерпение зрителей. Вероятно, за квадратной древесностружечной плитой над сценой уже спрятался человек, а то и двое, которым предстояло дергать за ниточки. Настоящие артисты — люди, но не им, а куклам достанутся восторг и негодование публики. Так уж заведено: Джуди срывает аплодисменты, а Панч — оскорбительные возгласы возмущенных насилием людей.

Сегодня насилия будет вдоволь, но ведь публике только того и нужно. Без этого наркотика она как без воздуха.

Вздох облегчения и возбужденные возгласы; занавесы медленно, рывками раздвигаются; слышен скрип ржавых блоков. За сценой — декорации. В темно-синем окне улыбается луна — надо понимать так, что действие происходит вечером. Меблировка скудная — два стула, стол и колыбель на авансцене. Из колыбели торчит крошечная макушка. Кто-то из зрителей сразу забирается на скамейку, чтобы разглядеть деревянного младенца. Спектакль еще не начался, а ребенок уже вызвал сочувствие в зале. Все знают, что ему придется пострадать.

Появляется Джуди. Шелестя по полу длинным передником, она семенит к своему отпрыску и наклоняется над ним, часто кивая головой. Вроде бы у нее шевелятся губы — наверное, иллюзия, а может, нижняя челюсть на пружинке. Через секунду на сцену выйдет злодей, замысливший погубить собственное чадо, сбросить бремя со своих преступных плеч.

Джуди протягивает руки к ребенку, словно хочет схватить его и прижать к груди. Поздно! Вопль ужаса тонет в яростном рыке: на сцене материализуется разодетый под клоуна Панч. Публика свистит и мяукает, где-то в последних рядах плачет малыш.

Рой Кэтлин ловит себя на том, что напрягся и обнял дочь за плечи. Лицо! Как злодей посмотрел на зрителей — с насмешкой и угрозой! Хочется заслониться от этого взгляда, вжаться в спинку скамьи.

Лиз инстинктивно вцепилась в руку Роя, прижалась к нему. БОЖЕ МОЙ, МНЕ СТРАШНО!

Тем временем Панч замечает младенца в люльке. В черных глазах клоуна вспыхивает злоба, дубинка взлетает над его головой. К нему бросается Джуди и колотит крошечными кулачками, трещащими, как кастаньеты. Раздается пронзительный визг. У НЕЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ШЕВЕЛЯТСЯ ГУБЫ!

Дубинка с хрустом опускается на люльку. Ребенок вываливается, катится по полу, налетает на стену. Панч бросается следом, уклоняясь от ударов Джуди. Дубинка находит свою жертву, удары сыплются градом. И ВОТ ЧЕРНОЕ ДЕЛО СДЕЛАНО!

Панч поворачивается к обезумевшей Джуди. Рой, прижимающий к себе Лиз и Ровену, не видит ничего, кроме двух пар глаз. Чепуха, говорит он себе, не могут неодушевленные предметы так воздействовать… Это все глаза! Они как живые!

Джуди падает и поднимается, чтобы снова вступить в безнадежную схватку.

Крики ужаса, детский плач. ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! КРОВЬ! Ярко-красная жидкость сочится из головы ребенка… а теперь и Джуди обливается ею. Она шатается и падает замертво посреди сцены, и тотчас вокруг нее натекает лужица крови.

Кэтлин пытается убедить себя, что это всего лишь фокус. Надеется, что жена и дочь поверят этому объяснению. Наверное, в головах артистов находятся сосудики с томатным соусом, которые откупориваются от ударов. Да, скорее всего. ГОСПОДИ ИИСУСЕ! ЭТО ПРОСТО КОШМАР!

Ровена сжалась в комок, уткнулась лицом под мышку Рою, Лиз схватила его за руку, бормоча что-то со страхом и отвращением. Плачут почти все дети, одного мальчика поблизости рвет… НО НИКТО НЕ ШЕВЕЛИТСЯ! НИКТО НЕ УХОДИТ!

Возгласы одобрения. Едва появившись на сцене. Полицейский завоевывает приязнь зрителей. Неважно, что форма на нем слишком темного оттенка, неважно, что он не сумеет арестовать или на худой конец отлупить негодяя — главное, закон хоть на несколько секунд вступит в борьбу со злом. Закон ухе размахивает своей дубинкой. Панч и Полицейский фехтуют, каждый только и ждет, когда противник раскроется. Ни тот, ни другой не пытаются сойти с крови, чавкающей у них под ногами.

Удар за удар. Внезапный рев — толпа воодушевлена отвагой куклы в синем. Ее недруг загнан в угол. На лице Панча — страх и боль, его нижняя губа, похоже, расколота, на подбородок стекает что-то темное.

— Это ужасно! — лепечет Лиз. — Неужели нельзя уйти?

Рой не отвечает, он не может оторвать глаз от дерущихся. Ровена прижимается к нему, но и она, как зачарованная, смотрит на сцену. Все хотят уйти, но никто не встает, удерживаемый на месте какой-то невидимой силой.

Вскоре удача изменяет Полицейскому. Панч уворачивается, затем его дубинка обрушивается на шлем противника. Офицер падает и уже не может подняться под градом яростных ударов.

Теперь на ногах только Панч, избитый, но торжествующий. Он поворачивается к зрителям. Люди ежатся, вскрикивают, заслоняются руками, словно думают, что кукла может броситься на них. Короткими шажками Панч подбирается к краю сцены, деревянные губы шевелятся, осыпая публику беззвучными проклятьями. Глаза его сузились и горят ненавистью, как два крошечных прожектора. Занавески движутся навстречу друг другу и застревают, затем еще раз — как будто невидимая сила не желает, чтобы ужасная, невообразимая сцена укрылась от человеческих глаз. Наконец Панч сам с безумным хохотом удаляется за кулисы.

Из-под шлема Полицейского струится кровь. Koe-где она уже запеклась.

— Какая мерзость! — доносится с задних рядов мужской голос. — Разве можно показывать такое детям?

— Слушай! Слушай! — бормочет Лиз, обращаясь к мужу.

Наконец занавески съезжаются, укрыв от публики все, кроме Панча — уродливого шевелящегося силуэта с поднятой дубинкой. Но спектакль еще не кончился, просто театр марионеток превратился в театр теней, и публике от этого еще страшнее, поскольку она знает, что за ветхой тканью — три трупа и убийца-психопат, который еще не закончил свое грязное дело. СМЕРТЬ, ЗАТЕМ НАДРУГАТЕЛЬСТВО НАД ТРУПАМИ.

Даже ярмарочный шум не может заглушить последние удары, которые остервеневший Панч обрушивает на свои жертвы.

Плачет женщина, кричат дети. Внезапно вся сцена погружается во мрак, словно кукловоды поняли, что перегнули палку.

Разгневанные зрители тихо ругаются, унося насмерть перепуганных детей. На руках Роя Ровена содрогается всем телом; Лиз дрожащими пальцами вцепилась в его запястье. Однако никто не приближается к сцене, чтобы выразить свое возмущение постановщикам жуткого действа.

Выйдя из театра и ощутив на щеках свежее дыхание бриза, Рой шумно и с облегчением вздохнул. Только сейчас он обнаружил, что идет дождь — мелкий, но частый. Оказывается, он промок до нитки. И Лиз промокла, и Ровена, и все остальные. ДОЖДЬ ШЕЛ ВЕСЬ СПЕКТАКЛЬ, НО НИКТО ЭТОГО НЕ ЗАМЕЧАЛ!