В декабре 2005 года, примерно через два года после того, как Чарли перенес травму позвоночника, во время путешествия по Америке мне приснился странный сон. Это был один из тех снов, которые никак нельзя назвать обычными и которые остаются с вами еще надолго после пробуждения. В этом сне я оказался в нашем доме недалеко от Глазго, стоя у большого окна в гостиной, как вдруг в него залетела огромная сова. Она не разбила стекло, и я помню, что подумал: «Должно быть, эта птица из мира духа». Снаружи, в саду, стоя под ветками сосны, за нами наблюдала Лэсси. Сова схватила Чарли и вылетела обратно в окно, набирая высоту и унося собаку, которую держала своими когтистыми лапами, однако я не почувствовал, что птица причинила ему боль. Лэсси не пошевелилась. Сон вызывал беспокойство, но не испуг или тревогу. Мне подумалось: «Почему это приснилось? К чему?»

Я возвратился из Соединенных Штатов и вернулся к своей привычной жизни в Шотландии, и больше не вспоминал об этом сне. Собаки были в отличной форме и наслаждались жизнью. Потом как-то я сидел на кухне вместе с Дронмой, она посмотрела на Чарли и сказала: «Он выглядит усталым». Он все утро бегал по холмам вместе с Мэг, к тому же начинал стареть, поэтому меня его состояние не очень удивляло, но что-то в тоне голоса Дронмы заставило меня внимательно его осмотреть. Чарли не просто заснул на полу, он очень тяжело дышал. Он не выпил огромное количество воды, как делал это обычно после пробежки. «Чарли, с тобой все в порядке?» — спросила Дронма, и в тот же самый момент у него из ноздри потекла тонкая струйка крови. Мне больше не требовалось никаких доказательств. Мы отвезли его к ветеринару, который лечил его много лет и хорошо знал.

Ей не понравилось то, что она увидела, пришлось оставить его на ночь, чтобы провести дополнительные обследования. На следующий день мы с Джимом вернулись, чувствуя себя так, как будто мы приговорены. Джим остался ждать в машине вместе с Мэг, а я пошел один. Врач поздоровалась со мной, и я увидел лежащего на боку Чарли на смотровом столе. Он даже не завилял хвостом, когда увидел меня. Вид у него был изможденный.

Ветеринар нахмурилась:

— Как ваша вторая собака?

— С Мэг все в порядке, — сказал я.

— Ее не рвет? Она не выглядит усталой?

— Ничего из того, о чем вы говорите. Почему вы спрашиваете?

— Ну, все это очень странно. Не знаю, как это объяснить, но может быть, вы знаете, мог ли Чарли съесть много противозачаточных таблеток?

Я был обескуражен:

— Нет, понятия не имею, где он мог бы их достать.

— К вам приходил кто-нибудь, у кого они могли быть? Может, гуляли где-то, где он мог раздобыть много упаковок?

Это на самом деле было очень странно, и я заверил ее, что у нас не было подобных гостей, и что в последнее время Чарли гулял только на склонах позади нашей деревни, и никто не мог выбросить их там. У всех в том районе были собаки, поэтому никто не захотел бы подвергать их опасности. Даже если кто-то насыпал бы там крысиный яд, нас бы предупредили. Там даже фермеров не было поблизости. Да что, ради всего святого, с ним случилось?

Ветеринар продолжала: «Его организм полон эстрогена, и я никогда не слышала о подобных случаях. Ему пришлось бы съесть сотню пачек с таблетками, чтобы дойти до такого состояния, но как собака достанет их из упаковки? Это самое дикое объяснение, которое приходит мне в голову, и оно бессмысленно. Мы проверили содержимое его желудка, но не нашли там никаких следов таблеток или чего-то подобного. Возможно, его организм производит собственный эстроген».

Это было настолько странно — как будто женская часть Чарли убивала мужскую. Должно быть, я выглядел сильно озадаченным, так же как и доктор.

— Совершенно искренне вам говорю, что никогда не видела самца, который бы производил женские гормоны таким образом, — сказала она. — Я обзвонила своих коллег по всей стране, но ничего не выяснила. Никто из них не видел и не слышал ничего подобного. Как будто у него человеческая форма лейкемии — человеческая женская форма лейкемии.

— Есть ли какая-то возможность это подтвердить? — Я уже рисовал себе все виды лечебных процедур и исцеления, которые мог получить Чарли.

Врач вздохнула и мягко объяснила:

— Я могу сделать люмбальную пункцию, но ваш пес очень, очень болен. Нет никаких лекарств или химиотерапии, которые могут помочь ему. Какова бы ни была природа его рака, он распространяется очень быстро, и к завтрашнему дню он умрет сам, если только мы не сделаем ничего сейчас. У него не осталось сил. Вы не можете заставить его проходить через все мучения, разрешите мне его усыпить.

Я посмотрел на Чарли, который, хотя и тяжело дышал, лежал очень тихо. Он выглядел несчастным: бока обвисли, шерсть потускнела. Врач сказала, что несмотря на то, что в отделении хирургии он находился в клетке, он все время спал. Обычно он не терпел, если его запирали, но, казалось, у него просто не осталось энергии, чтобы беспокоиться об этом. Может быть, он даже не понимал, где находится. Было трудно поверить в то, что еще вчера он гонял по холмам вместе с Мэг, ныряя и выныривая из папоротника своими кроличьими прыжками. Сейчас это был уже не тот Наглый Чарли, который был частью нашей семьи столько лет, таскал наши сигареты и давал понять, кто в доме хозяин, но при этом утешал людей, приходивших на сеанс.

Я знал, что нам придется его усыпить, еще до того, как мы отвезли его к хирургу; когда он повредил позвоночник, перед нами стояла та же дилемма, но на этот раз мы точно знали исход. Больше не было даже тибетского лекарства от Дронмы, которое могло бы вылечить его. У Чарли в жизни было много кармических долгов, он узнал, что такое жестокость и насилие, он пришел сюда, чтобы научиться доверять нам. Он столько раз болел, но всегда выздоравливал. Но на этот раз ему было уже не справиться.

Джим попрощался со старым другом и вернулся в машину к Мэг. Он не хотел удерживать Чарли своими переживаниями и расстраивать нашего питомца — несчастному псу будет легче покинуть этот мир, если он не будет видеть горе Джима.

Я попросил доктора дать нам пару минут, наклонился к уху Чарли и стал рассказывать ему о тех временах, когда он носился как ненормальный по квартире, таскал у меня сигареты и съедал все шоколадки, разносил дом, заставляя меня бегать и восстанавливать разрушения, пока Джим не вернулся домой... Такова краткая история проделок Чарли. Он слушал и смотрел на меня, но не шевелился.

И тогда я сказал: «А ну-ка, Чарли, негодник, ты помнишь, как однажды съел мои ботинки? В тот раз тебе удалось улизнуть!» — и тогда я увидел это: проблеск старого Чарли. Он смотрел на меня с тенью своего прежнего нахальства, его бока задрожали, и он завилял хвостом — лишь слегка, очень слабо, но он все-таки вилял им. Я хотел, чтобы последнее воспоминание его было радостным, и оно стало таким. Это было последнее, что он сделал.

Через минуту ветеринар сказала мне: «В этом решении вы единодушны». Я пожал плечами и сказал: «Наверное, вы правы. Он прожил хорошую жизнь и сейчас отправляется в хорошее место — я это знаю. Он молодчина». Потом я повернулся, вышел из кабинета и пошел к машине, но как только увидел Мэг рядом с Джимом, которая сидела на переднем сиденье, навострив уши в ожидании Чарли, я разрыдался как ребенок.

Вот когда я вспомнил сон про сову и то, как Дронма рассказывала мне, что в мифологии индейцев апачи сова символизирует смерть, а также является предвестником болезни. Проснувшись, я не понял, что это значит, но Лэсси снова предупредила меня заранее — Чарли собирался умереть, но все равно все будет хорошо.

Примерно через три недели после того, как Чарли умер, мне приснилось, что он снова с нами, и все казалось таким реальным. Да вот же он, такой же, как и раньше, всего в нескольких шагах от меня. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы он вернулся, — последние недели были очень тяжелыми. Джим скучал по нему; Мэг скучала по нему и уходила искать его в доме и в саду, повесив голову. Они были лучшими друзьями — сообщниками по проделкам.

Я тоже по нему скучал, он так долго был частью нашей жизни.

Во сне я тянулся к нему и пытался позвать, чтобы он прибежал, а я бы погладил его и почесал брюшко, но, как только я это сделал, между мной и собакой появилась злобно жужжащая стая ос. Я при всем желании не мог дотянуться до спаниеля.

Проснувшись, я пытался понять, что все это значит, а потом чуть позже позвонила Дронма:

— Ты видел ос? — спросила она.

— Ос? Откуда ты знаешь про них?

— Ах, да, — сказала она. — Это третья неделя бардо Чарли — ты знаешь, что тибетские буддисты так называют пограничное состояние между жизнью и смертью. В это время те, кто остается, сильнее всего скучают по тем, кто уходит, я знала, что ты будешь тосковать по нему, поэтому послала тебе ос, чтобы предупредить. Он достигнет большего просветления, если ты отпустишь его.

Через несколько месяцев после смерти Чарли я зашел в дом, который только что покинул. Там еще оставалась всякая всячина, но ничего из того, что я мог бы взять с собой в Лондон, — несколько фотографий, кресло. Я был без сил — я не понимал, зачем приехал, находиться здесь и ходить по этому дому было очень тяжело. Было странно оставлять Шотландию, где я прожил всю свою жизнь. Я сел на стул и задумался, глядя на озеро.

Потом я услышал Чарли, как он ходит по полу, стуча когтями по дереву, и почувствовал, как он головой толкнул мою руку снизу. Я отослал его, что обычно считается действием, позволяющим животному уйти, и поощряет его сознание перейти в более высокие сферы, вместо того чтобы привязывать к человеку на Земле. Но это был он — вернулся, чтобы увидеть меня. «Хорошо, Чарли, я пришел, чтобы забрать тебя с собой», — я поднял взгляд, ожидая увидеть его, но там никого не было. Я зашел в другую комнату и увидел фотографию, на которой он сидит и выглядит очень гордым. Как мы могли забыть ее? Я взял ее и затем увез с собой в Лондон, рассказав Джиму, что со мной случилось нечто удивительное. Это был первый раз, когда я по-настоящему почувствовал дух Чарли после его физической смерти, и я ощущал, как он спокоен и как этот покой прекрасен.

Мы переехали в Лондон, и 22 декабря 2007 года к нам пришел художник, чтобы нанести последние штрихи на стены нашего нового дома до того, как сестры Джима, Илэйн и Мэри, приедут на Рождество. Я носился по дому, стараясь везде навести порядок, когда на кухню зашел художник, и вид у него был растерянный. Он прекрасно проводил время, иногда играя с Мэг, а потом она лежала, наблюдая за тем, как он работает, и ждала, когда же он наконец сделает передышку и кинет ей мячик или что-нибудь еще. Я спросил, не хочет ли он выпить чаю и могу ли я чем-нибудь ему помочь?

— У вас две собаки? — спросил он.

— Нет, только одна.

Он побледнел:

— Не говорите так. Вы разыгрываете меня! — он не знал, что я медиум или кто-то в этом роде.

— Ну… У нас была вторая собака...

— Не надо! — сказал он. — Не говорите ничего! Там было две собаки — одна, маленькая, лежала на полу, а вторая сидела рядом с ней. Она двигалась и все такое. Ох, чудеса какие-то.

Бедный парень действительно был не в себе. Я знал, что это, должно быть, Чарли просто заскочил, чтобы посмотреть, кто это в доме. Ну, хотя бы он не успел стащить у него кисточки!

Я был так занят, что не стал сильно задумываться об этом, пока на следующий день не приехали Илэйн и Мэри. Мэг, как всегда, поприветствовала их в своей обычной восторженной манере, а потом, когда мы все сидели, пили чай и болтали, она сделала кое-что странное. У Чарли был один фокус, который он показывал специально для сестер Джима. Он лежал на спине с мячиком во рту, каким-то образом подбрасывал его вверх, а потом выпрыгивал в сидячее положение и ловил его, когда он падал. Мэг всегда пыталась повторить это за ним, но у нее ничего не получалось — она или садилась не вовремя, или мячик улетал не в ту сторону, или что-нибудь в этом роде. В тот вечер она отлично исполнила трюк, и мы все зааплодировали. Больше она этого никогда не делала.

Мэри уже собиралась спать, как вдруг сказала: «О! Мимо меня как будто только что пробежала собака. Мэг побежала в одну сторону, а собака в другую. Как странно».

Она не из тех людей, кто верит в духов, но была совершенно уверена в том, что почувствовала именно это. Когда я сказал, что, возможно, это Чарли, она согласилась: «Он заглянул на Рождество, да?»

Может быть, он пришел проверить шоколадки под елкой?.. Потом я вспомнил, что 23 декабря исполнилось два года со дня его смерти.

Время от времени, когда я провожу трансовые сессии, я приглашаю одного из своих духовных учителей прийти и говорить. У нас был один студент, который испытывал трудности с развитием и нуждался в совете, тогда пришла Доминика и стала отвечать на его вопросы. Я немного писал о ней в «Духовном посланнике». Она была француженкой, жила в XV столетии в монастыре Святого Себастьяна в стране басков и приходила к нам, чтобы обучать, но только в том случае, если считала, что это действительно необходимо.

Пока Доминика говорила через меня, Мэг разволновалась и стала прыгать. После этого я помню, как моя рука повернулась в ее сторону, и я четко осознал, что на каком-то другом уровне Доминика общается с Мэг. Я сделал едва заметное движение рукой, и Мэг перестала двигаться, спокойно села, не способная пошевелиться, хотя ее лапы почти вибрировали от желания побегать. Молодой человек не мог поверить в то, что увидел, как будто силовое поле опустилось прямо перед собакой. Тогда мои пальцы очертили круг, и Мэг повернулась и легла на свою подстилку. После этого студент поделился со мной своими опасениями: правильно ли было так ее контролировать.

Тогда пришел ответ Доминики: «Не волнуйтесь, я привела сюда для нее мистера Пса, — она всегда называла Чарли „мистер Пес“, а Мэг — „миссис Собака“, — я привела мистера Пса, чтобы он составил ей компанию».

Мэг расстроилась бы, если бы прервала транс, поэтому Доминика нашла способ доставить ей удовольствие.

После этого Мэг просто сидела в сторонке, совершенно спокойная, а когда сеанс закончился, она встала и стала ждать, как будто ее лапы находились за чертой, пока дух не покинул меня, и, как только это случилось, она запрыгнула ко мне на колени и облизала лицо.

Дело не в том, что мы зависели от Чарли или пытались вернуть его в этот мир, когда он невидимкой носился по квартире или составлял Мэг компанию, это значит, что любовь, которую мы испытывали друг к другу, по-прежнему связывает нас, а эта связь никогда не рвется. Я никогда ни за что не стану звать его, но, может быть, он захочет заглянуть. На другой стороне жизни свои законы, и те, кто прошли свой путь по земле, могут к нам возвращаться, когда им хочется. Чарли приходит, когда я испытываю стресс, — верный друг, он замечает, что происходит, и приходит, потому что может. И я знаю, что, какого бы уровня просветления ни достигало его сознание, он всегда будет с нами, навсегда нашим Чарли.

Невозможно любить так сильно и столь многому научиться и не позволить себе продолжить радость общения с близкими тебе существами.