Утро на ранчо начиналось с завтрака, состоящего из яиц, сосисок и блинов, после чего мальчики приступали к своим домашним обязанностям, учась таким образом ответственности и умению работать вместе. Мим позволила Оливии помочь ей с приготовлением завтрака, но настояла на том, чтобы потом ее гостья отдыхала и наслаждалась свободным временем. Лукас нашел ей пару ботинок и повел на небольшую прогулку. Все утро кто-нибудь неизменно оказывался рядом с ними, и у них не было возможности остаться наедине, хотя бы ненадолго. Да и нарочитая отчужденность Лукаса не особо располагала к общению.

Он внимательно за ней наблюдал, когда показывал лошадей. До этого Оливия никогда не видела их вблизи и сейчас наслаждалась зрелищем. Ей захотелось подойти к этим красивым животным поближе. Пуля тыкалась ей мордой в шею и жакет, но Оливии это нравилось.

Тут в конюшню ворвался Русс со щеткой в руках, чтобы подмести дорожки. Все мальчики старались побыстрее управиться с делами, чтобы успеть на верховую прогулку с Лукасом после обеда.

Когда Мим поставила тарелки с, горячим супом и домашний хлеб на стол, Тревор, склонив голову набок, спросил Оливию:

— А ты едешь с нами кататься?

— В этот раз нет.

Тревор явно обрадовался — выходит, Лукас полностью будет принадлежать им.

После обеда Оливия помогала Мим убрать со стола. Внезапно, относя тарелки в раковину, она почувствовала усталость.

— Лукас на этот раз выглядит каким-то притихшим, — заметила Мим.

Их взгляды пересеклись, и Оливия поняла, что может довериться этой женщине.

— Я не понимаю, что происходит. Лукас наблюдает за мной, как будто ожидая, что я вот-вот потребую отвезти меня домой.

— До этого вы общались в совершенно другой обстановке, — сказала Мим. — Нет, здесь что-то еще. Впрочем, может быть, у меня просто разыгралось воображение.

— Или это интуиция.

— Вы знаете, что его беспокоит, да? Мим убирала со стола столовые приборы.

— Лукас рассказывал тебе о Седеете?

— Седеете? Он… встречался с ней?

— Она хотела выйти замуж за Лукаса. Корысти ради. Он был сильно увлечен ею, пока однажды они не провели выходные на ранчо.

— Ей здесь не понравилось?

— Это мягко сказано.

— А если я спрошу его об этом?

— Он не захочет говорить. И причин у него на это более чем достаточно.

Оливия открыла посудомоечную машину и сложила в нее тарелку. Потом быстро выпрямилась и почувствовала небольшое головокружение.

— Что с тобой? — испуганно спросила Мим.

— Ничего особенного. Доктор сказал, что у меня пониженное давление. Иногда кружится голова.

Работа по кухне была забыта. Мим выдвинула стул и села рядом с Оливией.

— Почему бы тебе не поспать, пока все на прогулке?

— Я лучше останусь и помогу вам. Мим похлопала ее по руке.

— Ты поможешь мне с ужином. Иди. Отдохни немного. Подумай о том, что тебе нужно беречь себя. И накопить сил для рабочей недели.

Почувствовав душевную близость с Мим, Оливия решилась высказать вслух то, что давно было у нее на сердце:

— Лукасу очень повезло, что он встретил вас с Уаттом в своей жизни.

— Мы всего лишь делали то, что было в наших силах. Вы с Лукасом сделаете то же самое.

Через несколько минут Оливия уже разделась и, скользнув в ночную рубашку, удобно устроилась под одеялом.

Свернувшись калачиком и закрыв глаза, она подумала, кто же такая Селеста и как она выглядела?

Когда Лукас потихоньку открыл дверь в комнату для гостей, Оливия спала, лежа к нему лицом. Ее каштановые волосы разметались по подушке.

Он вспомнил прошлую ночь. После того, как она назвала его несносным и ушла спать, он, сидя в одиночестве перед камином, кое-что понял. Оливия в самом деле верила в то, что иметь физические отношения с мужчиной означает принадлежать ему полностью, всю оставшуюся жизнь, а ей пока что неясно, хочет ли она стать его женой. Будущее представлялось Лукасу еще более неопределенным, хотя, кажется, Оливия поняла, какое важное место занимает в его жизни ранчо. Но не сравнивает ли она его с Уиткомбом?

Как будто ощутив его присутствие, Оливия открыла глаза.

Лукас сел на краешек кровати:

— Мим сказала, что у тебя кружилась голова. Она убрала волосы со лба и села, опершись на подушку.

— Мне уже лучше.

Он никак не мог оторвать взгляд от ее голых рук, от ее груди. Он посмотрел на соски, которые напряглись под шелковой материей, затем взглянул ей в глаза и увидел в них желание, такое же, какое испытывал сам. Он был уверен в этом. И все же знал, что должен уйти.

— Лукас, расскажи мне о Седеете.

На него словно подуло холодным ветром.

— Мне нечего рассказывать.

— Но Мим сказала… Он нахмурился:

— Я не думал, что Мим будет сплетничать за моей спиной.

— Она и не сплетничала. Лишь сказала, что Селеста хотела выйти за тебя замуж и что ты привозил ее сюда.

— Все в прошлом, Оливия. Давай оставим это.

— Твое прошлое — это часть тебя, а ты стараешься его спрятать. Я хочу знать, почему.

— Может, у тебя нет права знать, почему, — отрезал он.

Ее молчание подчеркнуло боль, которая была в ее глазах. Он и сам не мог понять, почему так резко ответил ей.

— Лукас! — раздался голос с лестницы и топот детских ног по деревянным ступенькам.

Оливия натянула одеяло до плеч, а Лукас пошел к двери.

— Иду, — крикнул он вниз и обернулся. — Я обещал им помочь собрать модель аэроплана.

— А я обещала Мим помочь с ужином. Мне нужно одеться.

Лукас знал, она не встанет до тех пор, пока он не выйдет из комнаты.

— Встретимся внизу, — буркнул он. Оливия не ответила, и он понял, что еще больше увеличил дистанцию между ними…

Снежок со свистом пролетел мимо нее, когда Оливия в воскресенье в полдень вышла на заднее крыльцо. Она сощурилась от слепящего солнца, которое усердно пыталось растопить снег на полях. Лукас, Русс и Джерри лепили снежную бабу. Курт и Тревор обстреливали друг друга снежками.

Джерри окликнул ее:

— Поможешь нам?

Она одолжила перчатки и ботинки у Мим, надеясь, что ей позволят присоединиться.

— Если вы не против. А то, может быть, это проект-только-для-настоящих-парней? — Она говорила, обращаясь к Тревору.

— Можешь помочь, если хочешь, — проворчал он. Она шагнула в сторону Лукаса и тут же провалилась в снег.

— Когда ты хочешь ехать? — спросил Лукас.

— Этот же вопрос я хотела задать тебе. — Отношения между ними были натянуты еще со вчерашнего дня, когда он сказал ей, что у нее нет права спрашивать его о прошлом. Этой ночью она ушла спать одновременно с Мим и Уаттом, решив, что им с Лукасом нужно какое-то время побыть вдали друг от друга.

— Если хочешь, можем отправиться до ужина, — сказал он.

— Мим обещала показать мне, как связать крючком свитерок для малыша. К тому же, она испекла яблочный пирог.

Он улыбнулся:

— Она знает, что я все отдам за кусочек яблочного пирога. Ты хочешь научиться вязать крючком?

— Я бы хотела сделать для ребенка что-нибудь особенное.

Лукас внимательно посмотрел на нее:

— Хорошо, поедем после ужина.

С помощью Оливии снежная баба быстро приобрела нужную форму. Они соорудили еще и вторую, маленькими камешками выложили рот, камнями побольше глаза, из веток сделали руки, из морковки — носы. После этого Оливия пошла обучаться искусству вязания крючком, а Лукас с мальчиками остались играть в пятнашки во дворе.

Перед ужином Уатт объявил:

— Кобыла Песня Ночи до утра ожеребится.

— Правда? — Оливия не видела ничего подобного в своей жизни.

— Могу спорить на что угодно: это произойдет в полночь, — сказал он с улыбкой. — Как жаль, что вас здесь не будет!

Оливия вопросительно взглянула на Лукаса. Он удивленно поднял брови:

— Что? Ты хочешь остаться?

— А мы можем? Я так хотела бы посмотреть!

— Мы тоже! Мы тоже! — скандировали мальчики. Все, кроме Тревора.

— Песне Ночи не понравится такая компания, сказал Уатт. — Но я могу разбудить вас, когда все начнется. Это стоит того, чтобы немного недоспать.

— А я не собираюсь вылезать на холод из постели среди ночи, — проворчал Тревор.

— Ты и не обязан, — заверила его Мим. — Я видела, как рождаются на свет жеребята, поэтому останусь с тобой в доме.

Оливия села за стол напротив Лукаса. Он задумчиво посмотрел на нее:

— Мы можем выехать завтра рано утром, если ты уверена, что хочешь остаться.

— Я уверена.

После ужина Мим помогла мальчикам приготовить все к школе, а Лукас с Уаттом пошли проверить жеребую кобылу. После того, как они с Мим уложили мальчиков в постель, Оливия почувствовала непреодолимое желание пойти в конюшню, чтобы увидеть все от начала до конца. Выскользнув на улицу, она направилась туда.

Глубоко вдохнув бодрящего ночного воздуха, Оливия посмотрела на небо, усеянное мириадами звезд. Здесь царили тишина и покой, и остро ощущалась успокаивающая душу связь с неким высшим началом. Возможно, этому способствовали горы, вершины которых были покрыты снегом, или горделиво возвышающиеся сосны, или осины, качающиеся на ветру. И это было прекрасно.

Она уже почти дошла до ворот, когда до нее донеслись мужские голоса.

— Я хочу попросить тебя кое о чем, — услышала Оливия голос Уатта.

— О чем угодно, — ответил Лукас.

— Мы с Мим хотим, чтобы ты принял мое завещание. Если что-нибудь случится со мной или с ней, ранчо должно стать твоим.

Лукас молчал.

— Мы хотим, — продолжал Уатт, — чтобы ты сделал из него приют для детей, которым негде жить, а может, если у вас возникнет такое желание, ранчо станет и вашим домом.

— Я не могу принять этот щедрый дар, Уатт.

— Не отвечай сразу «нет». Подумай.

Почему Лукас отказал Уатту? — размышляла Оливия. Потому, что не хочет ответственности? Или потому, что не хочет привязываться ни к одному месту, даже к этому? Но он любит этот дом! Или ему просто нравится приезжать сюда, когда вздумается? На его условиях.

Но если так, если он не хочет быть ничем связанным, как она может на него рассчитывать?

Она сделала шаг назад, снег под ее ботинками захрустел, и Лукас, подойдя к воротам, заметил ее. Он отодвинул задвижку.

— Мне было любопытно, что происходит с Песней Ночи.

Его голубые глаза испытующе смотрели на нее.

— Она ведет себя беспокойно и подпускает только Уатта. Но мы можем посмотреть, только тихо. — И Лукас пропустил Оливию в конюшню.

В дальнем углу Песня Ночи беспокойно металась из стороны в сторону. Уатт и Лукас удалили перегородку, и у кобылы было двойное стойло. Лукас уложил тюки прессованного сена так, чтобы Оливия могла сесть и наблюдать за ней на расстоянии. Наклонившись к Оливииы, он прошептал, что они с Уаттом будут в помещении для фуража.

Время шло. Песня Ночи становилась все беспокойнее, часто взбрыкивала. Оливия не отрывала глаз от лошади, обхватив себя руками, хотя одежда ее отсырела.

Вскоре вернулся Лукас.

— Замерзла? — Он говорил приглушенным голосом.

— Немного.

— Хочешь вернуться в дом? Она покачала головой.

— Надо согреть тебя немного, а то простынешь еще до того, как все закончится.

Не поняв, что он имеет в виду, она пошла за ним в свободное стойло, где лежало свежее сено. Он вышел и через некоторое время вернулся с попонами, постелил их одну на другую и так же тихо сказал:

— Можем, поспать немного, согреваясь теплом наших тел. — В выражении лица Лукаса было что-то, что заставило ее подчиниться. Они не оставались наедине с того момента, как он вчера покинул ее комнату.

Оливия примостилась рядом с ним, он обнял ее за плечи и крепко прижал к себе. Теперь ей уже не нужно было одеяла, тем не менее он накрыл их попоной.

— Прости меня за то, что я сказал тебе вчера.

Кажется, извинения даются ему с трудом.

— Ты понимаешь, за что просишь прощения? — спросила она мягко.

Возникла небольшая пауза.

— Да. Я не привык к тому, что мне задают вопросы о моей личной жизни.

— Мим и Уатт тоже не задают тебе таких вопросов?

— Они ждут, и в конце концов я сам все рассказываю.

— Я тоже должна ждать?

Он вздохнул, и она поняла, что загнала его в угол. Но они должны расставить все точки над «i» сейчас.

— Ты не хотел даже рассказывать мне о ранчо, а все эти выходные словно бы ждал, что я сбегу отсюда, поджав хвост. И я хочу знать, почему.

Он смотрел прямо перед собой, сжав челюсти, и, чтобы прорваться сквозь невидимые преграды, она нежно взяла его за руку:

— Лукас?

Мышцы у нее под рукой напряглись. Наконец он произнес:

— Мы с Селестой встречались несколько месяцев. У нее был свой бутик, и она часто работала по выходным, поэтому, когда я улетал сюда, она не возражала.

— Она знала, что ты вырос на ранчо?

— Я сказал ей это перед тем, как привезти сюда. Помолчав, он продолжил:

— Выяснилось, что Селесту интересовал лишь мой имидж — удачливый адвокат, который летает на собственном самолете, водит ее в дорогие рестораны и на престижные вечеринки. Она красива, образованна, из прекрасной семьи, но я не понимал, пока не привез ее сюда, что она — сноб… всего лишь сноб. Эта женщина не любит детей.

— Ты собирался жениться на ней? — спросила Оливия, в ее горле стоял ком.

— Мы обсуждали это. И наших будущих детей. Но здесь, на ранчо, я увидел, как она отвернулась от плачущего Русса, когда он упал и ободрал коленку. Она выходила из комнаты, если в ней оказывались дети. Она накричала на Курта из-за того, что тот положил на ее сумочку непросохший рисунок. Я понял, что она из тех женщин, которые отдают своего ребенка на воспитание няньке, а затем отсылают его в школу-пансион.

Теперь Оливии стало ясно, почему он не хотел рассказывать ей о своем прошлом, о ранчо. Но если бы он действительно любил ту женщину…

— Я не хочу, чтобы моего ребенка растила няня, прошептала она.

— Но ты мечтаешь о карьере. — Его голубые глаза напряженной испытующе смотрели на нее, он , пытался понять, кто она такая на самом деле.

Так вот почему он так отреагировал, когда она сообщила ему о предложении работать в «Баррингтоне»!

— Лукас, я толком еще не решила по поводу ребенка… и работы. Я хочу кормить ребенка грудью, обнимать его, отмывать его липкие пальчики и смазывать его на ночь детским кремом. Больше всего на свете я хочу качать нашего ребенка и петь ему колыбельные песни. Я обещаю тебе это.

В конюшне воцарилось тяжелое молчание, пока он взвешивал ее слова, лишь беспокойное метание Песни Ночи и хруст соломы под ее копытами нарушали его. Большим пальцем Лукас приподнял подбородок Оливии:

— Клянись, что ты выполнишь свои обещания.

— Клянусь, — торжественно повторила за ним Оливия.

В этот момент вошел Уатт.

Губы Лукаса коснулись губ Оливии, но поцелуй получился обидно коротким, хотя и успел всколыхнуть огонь их чувств.

— Лучше поспи немного, пока есть возможность, а то завтра предстоит долгий и трудный день.

Лукас притянул ее к себе поближе, так что она смогла положить голову ему на плечо, как на подушку.

Показалось, что прошло лишь несколько минут, когда Уатт позвал их. Рука Оливии лежала на груди у Лукаса, а его губы почти касались ее затылка. Взгляд его был внимательным и сосредоточенным.

— Ты спал? — спросила она.

— Отдыхал, — ответил он с улыбкой, которая заставила ее сердце растаять. — Пойду посмотрю, нужна ли Уатту помощь, а ты зови мальчиков. Все может произойти очень быстро.

Мим и Оливия быстренько одели Курта, Русса и Джерри потеплее. Они на ночь оставались в одежде, чтобы быть наготове. К удивлению Оливии, Тревор тоже остался в одежде и пошел вместе со всеми. Проходя мимо нее на кухне, он сказал:

— Слишком много шума, спать невозможно. Мальчики побежали вперед. В загоне Лукас объяснил им:

— Здесь не цирк, ребята. Вы будете тихо стоять в сторонке, иначе вам придется вернуться домой. Понятно?

Они закивали.

Лукас завел их в конюшню, и они выстроились в линейку напротив стойла Песни Ночи. Лукас опустился на колени рядом с ней, напротив Уатта.

— Ноги! Я вижу ноги! — внезапно закричал Курт и быстро зажал себе рот рукой.

Песня Ночи негромко ржала, она вся покрылась испариной, к ее бокам прилипла солома. Начались схватки.

— Это похоже на надувной шар с водой, — сказал Джерри шепотом, когда появился пузырь.

Неожиданно пузырь лопнул, из него хлынула жидкость, и сразу же показались передние ноги и ноздри жеребенка! Не прошло и нескольких секунд, как весь жеребенок лежал на сене, все еще связанный со еврей матерью пуповиной.

— Ух ты! — выдохнул Русс, руки Оливии крепко сжали его плечи, а на глаза ее навернулись слезы.

Лукас взглянул на нее, и их взгляды переплелись. Она попыталась сморгнуть слезу, но его медленная улыбка сказала ей, что он понимает ее чувства. Жеребенок. Малыш. Волшебство. И они вместе пережили это чудо.

Пока Уатт успокаивал кобылу, Лукас, обтирая жеребенка полотенцем, объяснил мальчикам, что такое пуповина и для чего она нужна.

Но вот жеребенок взбрыкнул, чтобы освободиться от кобылы, и пуповина разорвалась. Веко-ре Песня Ночи уже лизала своего малыша, который пытался встать на ноги. Одна, вторая, третья попытки, пока наконец его хилые ножки смогли удержать его.

— Это кобылка, — сказал Уатт с улыбкой. — Мальчики, вам нужно придумать ей имя.

Гнедая лошадка потыкалась мордочкой матери в бок и принялась сосать.

Выйдя из стойла, Лукас обнял Русса:

— Ну все, мальчики, возвращайтесь домой. Давайте дадим маме и дочке побыть наедине, — и обратился к Оливии:

— Иди, ложись в постель. Я помогу Уатту закончить здесь. Мы выедем примерно в пять тридцать.

Оливия кивнула, понимая, что если они оба опоздают на работу, пойдут слухи. Внезапно она осознала, что возможные слухи уже не пугают ее как раньше. Когда это точно произошло, неизвестно, но она влюбилась в Лукаса Хантера — страстно и безоглядно, и это обескураживало ее гораздо больше, чем сплетни.

Потому, что она не понимала, какие чувства Лукас испытывает к ней.

В понедельник утром на столе у Оливии зазвонил телефон. Едва сдерживая зевоту, Она подняла трубку.

— Оливия, это я.

Она улыбнулась. Услышав голос Лукаса, она вспомнила их выходные, возвращение ранним утром и то, как они гнали как сумасшедшие, чтобы не опоздать на работу.

— Когда ты сегодня вернешься? — спросила она, прикидывая, что приготовить на ужин.

— Во второй половине дня мне нужно лететь в Гранд-Джанкшен, Колорадо. До завтрашнего вечера буду на переговорах. Но к ужину уже должен быть дома.

Она почувствовала пустоту внутри себя, будто солнце исчезло за облаками.

— Тогда я поеду домой и хорошенько высплюсь.

Ужасно хочу спать. А как ты?

— Мне не нужно столько сна, сколько тебе.

— Будь осторожен, — сказала она. Ей бы так хотелось броситься в его кабинет и обнять его перед вылетом, но она не знала, может ли себе это позволить.

Его низкий глубокий голос звучал уверенно.

— Я всегда летаю осторожно. До завтра.

Посмотрев на часы, наверное, в сотый раз за вечер, Оливия включила телевизор. Лукаса еще не было дома, и он ни разу не позвонил. Она даже не знала, где он остановился в Гранд-Джанкшен! Может быть, он решил провести еще одну ночь в Колорадо? Тогда почему не позвонил?

Пройдя на кухню, она выключила плиту. Индюшачьи грудки и вареная картошка были давным-давно готовы. Если Лукас не войдет в дверь в 10.00, она позвонит Рексу Баррингтону — и черт с ними, с последствиями.

Ее руки дрожали, когда она складывала еду в холодильник. Затем она тщательно протерла все, что можно, на кухне, чтобы хоть как-то отвлечься.

В 9.45 в холле послышались шаги Лукаса. Оливия сказала себе, что должна оставаться спокойной, не реагировать слишком бурно, и дать ему возможность все объяснить. Проглотив комок в горле и подавив желание заплакать, она глубоко вздохнула и поспешила в гостиную.

Увидев ее, Лукас бросил сумку около софы.

— Мне задержали вылет в аэропорту, и по пути было несколько штормовых бурь. По идее, мне нужно было сесть где-нибудь и переждать шторм, но хотелось быстрее добраться домой. Надеюсь, ты не переживала?

Он надеется, что она не переживала?

— Я очень переживала. Я понятия не имела, где ты остановился в Гранд-Джанкшен, улетел ли оттуда, не разбился ли…

Ее любовь к Лукасу стала слишком глубокой, слишком страстной, чтобы и дальше не откликаться на зов своего сердца. Она хотела, чтобы у нее были права на Лукаса, она хотела, чтобы они были ближе друг к другу, гораздо ближе, чем предполагает простое соседство.

Сделав еще один глубокий вдох, она решила свое будущее.

— Если твое предложение все еще в силе, я готова выйти за тебя замуж.