Он заставлял ее ждать.

Посмотрев на часы, стоявшие на каминной полке, Октавия принялась за второй стакан бренди. Ужин уже давно закончился, и Спинтон утащил Беатрис в гостиную, чтобы преподнести ей хорошие новости. Они все еще оставались там, занимаясь бог знает чем.

Наконец хоть кого-то осчастливили.

— К вам мистер Шеффилд, миледи.

Господи, Октавия даже не слышала, как постучал дворецкий.

— Пусть войдет.

Норта, судя по всему, опоздание ничуть не беспокоило.

— Много же тебе потребовалось времени, — заметила она, как только за ним закрылась дверь.

Не желая раскаиваться, он лишь приподнял бровь.

— У меня были дела.

— У тебя всегда дела. — Одним глотком Октавия допила остатки.

— Это какой по счету? — спросил он, когда она снова взялась за графин.

Не удостоив Норта взглядом, она сосредоточилась на процессе наполнения стакана.

— Третий. Тебе налить?

— Лучше налить.

Держа по стакану в каждой руке, Октавия повернулась и увидела, что Норт уже сидит в кресле. Он казался слишком большим, слишком мускулистым, слишком тяжелым для такой хрупкой конструкции.

Октавия сунула ему в руки стакан, уселась в кресло напротив и, хотя сгорала от нетерпения, стала ждать, когда Норт нарушит молчание.

Наконец он не выдержал:

— Почему ты не сказала, что разорвала помолвку со Спинтоном?

Ага, значит, Спинтон шило в мешке не утаил. Она предпочла бы сама рассказать все Норту.

Октавия подчеркнуто беззаботно пожала плечами:

— Мне показалось, тебе все равно.

Норт удивился, а потом прищурился:

— А почему тебе так показалось?

Он произнес это холодно, но она понимала, что за этим кроется. Она отлично знала его. Костяшки пальцев побелели — с такой силой он стиснул стакан в руке. Нет, Норту было совсем не все равно.

— Ты же сказал, чтобы я вышла за него. — Она заговорила сладко-сладко и невинно.

Выражение лица у Норта не изменилось.

— Никогда такого не говорил.

— Ты сказал мне, чтобы я вышла замуж. А еще ты сказал, чтобы я убиралась прочь из твоей жизни.

— Я — осел.

Октавия поперхнулась и закашлялась.

— Не собираюсь тебя разубеждать.

Его взгляд был твердым, глаза — ясными и чистыми, как летнее небо.

— А ты — безголовая, безответственная дуреха, если вздумала отправиться к Харкеру.

Она улыбнулась в ответ:

— И с этим не буду спорить.

Какое-то время они просто сидели в молчании, разглядывая друг друга и потягивая бренди.

Первой сдалась она. В этом не было ничего необычного. Удивительно, что ей удалось так долго продержаться.

— Мне просто хотелось помочь тебе, Норри. Хотелось доказать, что ты не один.

Норт зажмурился. Лицо исказилось от острого желания.

— Спасибо, — вдруг шепотом сказал он.

Она ожидала чего угодно — криков, ругани, гнева, но только не благодарности.

Поэтому Октавия сказала первое, что пришло на ум:

— Всегда пожалуйста.

Норт пересек мизерное расстояние между ними и опустился перед ней на колени. Ухватившись за подлокотники, Норт придвинул ее к себе вместе с креслом.

— Если ты еще хоть раз так меня испугаешься запру тебя на чердаке и не выпущу, пока ты не превратишься в старую калошу. Я ясно выразился?

Она не удержалась и усмехнулась, несмотря на мрачность его тона.

— Да, Норри.

— Отлично. — Норт дотронулся до ее щеки. — Господи, как я рад, что с тобой ничего не случилось, Ви.

А потом он завладел ее ртом, и Октавия не успела придумать, что сказать в ответ. Ее губы приоткрылись, встречая его язык. От него отдавало вкусом бренди, вкусом мужчины и еще чем-то, что она боялась больше никогда не ощутить. Это был вкус ее драгоценного Норри.

Ее руки оказались у него под сюртуком, ощущая жар и силу тела через рубашку и жилет.

Норт погладил ее лицо, шею, плечи. Его пальцы прошлись по спине. Пока Октавия возилась с пуговицами на его жилете, он расстегивал крючки на ее платье.

Она ласкала его язык своим языком. Пила Норта, как пьют воду, и все равно не могла напиться.

Оторвавшись от ее губ, он скинул жилет и отбросил в сторону рубашку.

Норт был само совершенство. Во всем мире не было ничего прекраснее этих массивных плеч, этой мощной, как крепостная стена, груди. И все это принадлежало Октавии.

— Как ты хорош! — выдохнула она. От бренди и от желания заплетался язык.

Норт улыбнулся и потянул ее платье с плеч.

— Только хотел сказать тебе то же самое.

Норт стянул с нее платье и отбросил в сторону, чтобы оно не путалось в ногах. За платьем последовала рубашка. И теперь Октавия сидела в кресле — парчовая обивка холодила кожу — только в подвязках и чулках. Их он оставил. Наверное, ему так нравилось.

— Какая красота! — прошептал он, проведя руками по ее бедрам, а потом поднялся выше. Ее груди теперь лежали у него в ладонях. Большими пальцами он потер соски, и Октавию горячей волной затопило желание. Она невольно застонала. Не в силах отвести взгляд, она наблюдала, как под его лаской розовые соски темнели, твердели, становясь похожими на маленькие камешки. Они просто просились к нему в рот. Ей хотелось, чтобы Норт пососал и помял их, чтобы они зазвенели от наслаждения и боли.

Словно услышав ее мысли, он взял один сосок в рот, поиграл с ним языком, слегка покусал, и Октавия замотала головой и прижалась к Норту, чтобы он не смог прекратить эту сладостную пытку. В глубине билось желание, которое мог утолить только он один.

Норт погрузил в нее палец, и Октавия охнула, оцарапав щеку о его небритый подбородок. Стало приятно и немного прохладно, но это не облегчило ноющую боль внутри. Она стала только острее. Бедра задвигались в такт его проникающим движениям. Но только этого было недостаточно.

— Будь моим, — шептала Октавия ему в ухо. — Сделай меня своей.

— Спустись на пол.

Даже если вдруг ей захотелось бы отказать ему, услышав гипнотический тембр его голоса, она не смогла бы устоять. Держа ее за руку, Норт отдвинулся, а она съехала на пол, как будто тело у нее расплавилось от внутреннего жара и стало текучим.

Норт не сказал ни слова. Просто положил руки ей на плечи и развернул к себе спиной, слегка подтолкнув вперед.

— Возьмись за подлокотники, — хрипло приказал он. Октавия послушалась. Сердце неистово заколотилось, когда она сообразила, зачем это.

Чувство, связывавшее их, было настолько тяжелым и плотным, что становилось страшно. Если он возьмет ее со спины, это будет чересчур, это будет слишком пронзительно. Как бы то ни было, ее трясло от желания заполучить его навсегда. Чтобы избавиться от напряжения, чтобы можно было отдаваться, и доверяться ему, и нуждаться в нем.

Господи, какое это было прекрасное и острое чувство! Изо всей силы вцепившись в кресло, она вибрировала, как скрипичная струна, которую слишком сильно натянули. А он продолжал мучить ее. Его опытные пальцы находили такие укромные места, о которых она и не догадывалась. В конце концов ей пришло в голову, что она сейчас умрет от наслаждения.

Октавия прогнулась еще больше, добиваясь, чтобы он вошел в нее. Норт не двинулся.

— Пожалуйста! — Ей было все равно, что она умоляет. Она будет молить его, если ему этого хочется.

Горячее влажное дыхание коснулось ее уха.

— Хочешь, чтобы я вошел в тебя, Ви?

— Да-а-а! — О Господи, чего же он добивается?

— Чтобы я заставил тебя визжать?

— Да, пожалуйста! — Визжать, рыдать, верещать — все, что угодно, лишь бы помог ей разрядиться.

— Скажи, что любишь меня.

Значит, вот что ему нужно. Если ему хочется слушать эти слова, она будет их твердить.

— Я люблю тебя, — забормотала она. — Я люблю тебя!

Он вошел в нее одним резким движением. Октавия, испытывая благодарность, не удержалась и вскрикнула.

Он проникал все глубже. Он двигался все быстрее. Их стоны зазвучали в унисон. Октавия цеплялась за кресло, бессвязно умоляя не останавливаться, входить дальше, жестче и быстрее.

А потом вся вселенная взорвалась. Уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить крик, Октавия отдалась уносившему ее водовороту удовлетворенного желания.

Норт у нее за спиной замер. Из горла вырвался громкий стон. Крепко удерживая ее за бедра, Норт выплескивался в нее. Потом рухнул ей на спину, прижимаясь телом и не разъединяясь с ней.

Какое-то время они так и оставались соединенными. Дыхание успокаивалось. Наконец он выскользнул из нее и отодвинулся. Тогда она смогла пошевелиться.

Октавия уселась на ковер. Она ощущала легкость, какой давно не было. Норт чувствовал то же самое.

Октавия подползла к нему и устроилась рядом, положив голову на грудь.

— Я люблю тебе, Норри, — тихо проговорила она.

— Спасибо.

Что? Подняв на него глаза, она нахмурилась.

— Ты не это собирался сказать.

В его улыбке была грусть.

— Я знаю.

У Октавии замерло сердце. Она смотрела на Норта, на глазах закипали слезы. Неужели она ошиблась? Может, она не так уж хорошо знает его?

— Ты не любишь меня, да?

— Ты для меня — все. — Голос был необычно хриплым. — Но я не смогу дать то, что тебе хочется, пока не уверюсь, что твоей жизни ничего не грозит.

Подхватив платье, она вскочила.

Норт тоже поднялся, натягивая брюки. Полуобнаженный и такой чертовски красивый, он попытался успокоить ее. Октавия оттолкнула его, влезая в измятое платье.

— Октавия, пожалуйста.

— Нет! — Она вывернулась из его ласковых рук. — Так не пойдет, Норт! Ты не можешь пользоваться моей любовью и ничего не отдавать взамен.

У него перекосилось лицо.

— Я думал, что отдаю.

Засовывая руки в рукава, она кинула на него уничтожающий взгляд.

— То, что было сейчас, не любовь, разве я не права? Для любви требуется, чтобы любили двое.

— Я ведь уже говорил. Как только выяснится, что ты в безопасности, я дам тебе все, что ты хочешь.

Он что, ненормальный?

— Значит, до тех пор ты будешь отдавать то, что сам считаешь нужным? Этого мало. Я разорвала помолвку ради тебя, Норт Шеффилд. Я приняла решение только в надежде на то, что ты ответишь мне тем же. А ты сейчас стоишь тут и нагло утверждаешь, что мне нужно подождать. Я уже ждала двенадцать чертовых лет!

— Тогда почему нельзя подождать еще немного? Я не прошу ждать год, Ви. Дождись, пока я не возьму Харкера.

Она вгляделась в него. Что-то необычное было в глубине его светлых глаз. Что-то незнакомое во взгляде.

— Ты чем-то напуган. Он кивнул:

— Это Харкер.

Она покачала головой, прижимая к груди сорочку.

— Нет. Ты боишься меня, а не Харкера. Ты думаешь, что я отвергну тебя, как раньше тебя отвергало общество.

Норт побледнел, но не стал ничего отрицать.

— По положению я ниже тебя.

— Ты ниже меня по уму! Потому что это самая большая глупость, какую я от тебя слышала.

— А что, если в один прекрасный день ты пожалеешь о своем выборе? Ведь ты можешь выйти за человека, который стоит тебя. За человека, который обеспечит тебе достойную жизнь.

— Единственный человек, который может дать мне то, что я хочу, — это ты! А сейчас уходи. — Голос Октавии задрожал. — Возвращайся, когда решишь жить, не оглядываясь на то, что думают другие.

— Ви…

Она не стала слушать. Повернулась к Норту спиной и направилась к двери. Потом остановилась и посмотрела на него. Сердце разрывалось.

— Вот тогда и возвращайся, Норри. Я, может, тебя дождусь.

* * *

Так что же она хотела сказать этим «может, дождусь»? Шутит, что ли? После всего, что у них было, после того, как она разорвала помолвку ради него?

Норт размышлял, пока наемный экипаж тащил его по освещенным улицам Мейфэра. Октавия не шутила, выставляя его за дверь. Ей было по-настоящему больно, когда он отказался признать, что любит ее.

Дело не в том, что ему не хотелось признаться ей в любви. Просто такими словами мужчины не разбрасываются. Во всяком случае, не должны разбрасываться. К признанию нужно подходить ответственно. Клясться можно только тогда, когда уверен, что исполнишь клятву. А сейчас, пока Харкер утюжит улицы, Норт не был уверен ни в чем. Харкер и так представлял для нее угрозу. Но если ему станет известно, что они с Нортом собираются соединиться, он не колеблясь попытается использовать Октавию как оружие.

Помимо этой причины, существовали и другие. По большей части глупые и дурацкие. Норт хотел дать ей время одуматься. Ему будет не так просто войти в светское общество. Вряд ли там его примут с распростертыми объятиями. Он хотел быть уверенным, что не опозорит ее, что она не застесняется его.

Можно хоть целую ночь думать над тем, почему им с Октавией лучше не быть вместе, но все сведется к одному примитивному выводу. Она права. Норт напуган. Напуган тем, что может потерять ее. Нет, он боится, что она бросит его. И до глубины души страшится, что она не бросит его. Потерять ее или быть отвергнутым — такое можно представить. Но что ему делать, если она вдруг останется? В его взрослой жизни было так мало по-настоящему счастливых мгновений, со смерти матери было так мало приятных переживаний, что мысль о том, что все может сложиться по-другому, вызывала настоящее уныние.

Да, мать любила Норта. Отец тоже любил. Но для отца на первом месте стояла выпивка, на втором — Нелл Шеффилд. Сын — на третьем. Каким бы прекрасным ни был отец, Норт никогда не рассчитывал, что тот окажется в нужную минуту рядом.

Потому-то так и ужасала мысль довериться Октавии. Как можно быть уверенным, что он снова не останется один на один со своими переживаниями и мучениями? Только если поклясться себе больше не делать глупостей.

Если его брат Девлин нашел свое счастье, почему Норт не сможет?

Господи, как же хочется надраться!

— Доброе утро. — Брам улыбнулся, когда Норт вошел в западную гостиную, где брат любил завтракать. — Будешь кофе?

С налитыми глазами, с наждаком вместо языка, с тяжелой, как гранит, головой Норт через силу кивнул:

— Пожалуй.

В этой комнате отец частенько принимал друзей. Панели из вишневого дерева и темно-зеленая обивка создавали какую-то особую мужскую атмосферу. Шкафы были уставлены рядами томов в кожаных переплетах. Стол сиял полировкой. Все сохранялось в таком виде, как было при отце.

За исключением того, что в том месте, которое раньше занимал шкаф с напитками, теперь стоял стол для завтраков.

Вообще-то Брам приобрел привычку завтракать не так давно. Он теперь хорошо выглядел, не то что несколько лет назад. В бордовом сюртуке и в светло-коричневых бриджах он производил впечатление крепкого и бодрого. Каким и должен быть богатый виконт.

Брат с нескрываемым интересом следил за Нортом, когда тот осторожно усаживался в кресло по другую сторону стола.

— Смотришься дерьмово.

Норт попытался улыбнуться, но вышла гримаса.

— Чувствую себя точно так же.

— Мне казалось, ты не любишь пить, — нерешительно произнес Брам.

— Я и не люблю. — Это правда. Норт вообще терпеть не мог алкоголь, ненавидел терять над собой контроль.

Проживи он сто лет, ему все равно не понять, что отец или старший брат находили в выпивке. Брам пододвинул Норту чашку с кофе:

— Выпей. Это поможет.

Кофе был крепким, черным, как смола, и таким сладким, что Норт поморщился:

— Ужас какой!

Брат лишь улыбнулся:

— Знаю. Увидишь, подействует.

И правда, кофе подействовал, потому что гнусные человечки, которые колотились в голове, куда-то пропали.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить? — спросил Норт, выпив полчашки этого жуткого варева.

— О твоем будущем.

Его будущее было безрадостным. Без Октавии это не будущее, а остаток жизни. Впереди пустота. И никаких надежд.

— Господи, лучше бы я продолжал пить.

Брам усмехнулся:

— Я знаю, что эта тема тебе так же интересна, как и мне.

Выцедив остаток кофе, Норт отставил пустую чашку.

Брам оказался прав. Кофе все-таки помог. Брат протянул Норту стакан воды:

— Выпей. Поверь, это полезно.

Если кто и знал, как лечить похмелье, так это Брам.

— Ладно, теперь скажи мне, что такого важного случилось, почему мое будущее не может подождать до подходящего времени?

— А почему у тебя такой вид, словно ты побывал в аду и вернулся оттуда?

У Норта на языке вертелась фраза о том, что ему приходилось видеть Брама и в гораздо худшем состоянии, но он сдержался. Вид у Норта действительно был ужасным.

Волосы всклокочены. Их не мешало бы как следует вымыть. Три дня не бритая щетина чесалась. Сюртук и брюки не менялись со вчерашнего дня. Норт сам себе был противен.

— Октавия отменила помолвку со Спинтоном, — со вздохом объявил он, прекрасно понимая, что Брам и так выжмет из него все новости до капли.

Темные брови Брама полезли на лоб.

— Так ты празднуешь?

— Нет. — Разве выглядел бы Норт таким жалким, если бы искренне радовался? — Она заявила, чтобы я держался от нее подальше.

— Боже правый! Что ты такого натворил?

Норт глянул на брата. Даже повести бровями было больно.

— Я не захотел сказать ей, что люблю ее.

Брам недоверчиво нахмурился:

— Какого дьявола, почему?

Неужели никто не может понять? Норт рассчитывал, что хоть Брам поймет.

— Потому что это не те слова, какие мужчина может сказать, когда он ни в чем не уверен.

— Но ты же во всем уверен, тупица. — Брат наградил его взглядом, от которого со стен могла облететь краска. — Ты любишь ее с детства.

Разве?

— Мальчишкой я сходил по ней с ума. Это правда. И наша дружба…

— Ох, замолчи! — Терпению Брама явно пришел конец. — Не оскорбляй безвкусными извинениями мой разум, да и свой тоже. Ты любишь ее, она любит тебя. Почему нельзя просто признаться в этом?

— Потому что я боюсь, что все может кончиться. — Вот! Норт наконец выговорился.

Брам пожал плечами:

— Все когда-нибудь кончается. Довольно циничная точка зрения.

— Ну конечно. — Но о своей жизни так думать не хотелось. — Этот вот дом стоит века.

Брам огляделся:

— Два века, самое большее. Простоит еще два или три. Правда, огонь может уничтожить его хоть завтра.

Норт вскинул брови. А он-то думал, что это у него негативный взгляд на мир.

— Посмотри на мой сюртук. Отличный, правда? — продолжал Брам.

Норт кивнул.

— Он обошелся мне в уйму денег, но его сшил лучший портной в Лондоне из самого тонкого сукна. Я ношу его несколько лет. Скоро наверняка располнею так, что не влезу в него. Вдобавок сюртук в конце концов изотрется, а может, его побьет моль. Но это не повод не носить его сейчас.

Норт понял брата. Мысль была предельно ясной.

— Октавия — не сюртук.

— Ну разумеется, как и ее отношение к тебе. Любовь — это нечто нематериальное. Никто не возьмется предсказать, как долго она продлится. Но настоящая любовь, истинная любовь может длиться вечно, по крайней мере, пока длится жизнь. Это уже сам по себе удивительный дар. Кое-кто может прожить целую жизнь и не пережить то, чем ты имеешь счастье обладать.

Как ловко Брам все повернул!

— Я буду обладать этим счастьем, — откликнулся Норт, — только когда избавлюсь от Харкера.

— Ах да. — Губы Брама изогнулись в улыбке. — Харкер. Что бы ты делал, если бы не гонялся за этим бандитом? Остановись и передохни.

Брам только подлил масла в огонь.

— Отстань! Харкер — моя забота, а не твоя.

— Ты совершенно прав. Моя забота — это твое будущее. Ты говорил мне, что подумаешь над моим предложением выставить тебя кандидатом от Хьюбери.

Норт кивнул, обрадовавшись, что тема любви закрыта.

— Я пока думаю.

— Мне кажется, с выборами у тебя не возникнет никаких сложностей. Тамошний народ знает и любит тебя, предан нашей семье. Тебя внесут в парламент на руках.

— Но это полдела, — напомнил Норт. — Нельзя сказать, что у тебя нет союзников, но если я вознамерюсь заикнуться о реорганизации полиции, мне потребуется более широкая поддержка.

Брат ничуть не оскорбился.

— Согласен, меня трудно назвать любимцем света, но у тебя есть свои связи. Они и помогут добиться цели. Спинтон ведь предложил тебя поддержать?

Норт кивнул:

— Да.

— Еще есть шурин Девлина — маркиз Уинтер. Никаких сомнений, Майлз окажет тебе любую помощь, какая потребуется.

Благослови, Господи, Блайт — жену Девлина, у которой такие хорошие связи.

— А еще есть куча несчастных пэров, на которых ты поработал.

Их действительно было немало.

— Только нет никакой гарантии, что они захотят поддержать меня публично.

— Ну, само собой. Кто-то захочет, кто-то нет. Всего-то и надо, чтобы ты заронил в нужные уши свои предложения. Твои взгляды встретят сочувствие в палате лордов, помяни мое слово.

Неужели все так просто? Сердце тревожно заколотилось. При поддержке нужных людей Норт может много чего сделать. Может предложить реформы, может помочь в подготовке новых законов. Целый новый мир открылся перед ним.

Сейчас нужно только распрощаться со старым. Завершить последнее дело — покончить с Харкером. Здесь не может быть неудачи. Норт не может позволить себе проиграть, когда ставки так высоки.

— Но сначала, — снова заговорил Брам, недовольно скривившись, — прежде чем мы начнем убеждать всех, что ты достоин поддержки, отправляйся наверх, и пусть тобой займется мой камердинер.

Камердинер Брама? О Господи!

— Он профессионал, но не волшебник.