Рассказы

Смит Кларк Эштон

Безымянное отродье

 

 

“THE NAMELESS OFFSPRING”, 1932

 

К счастью, история, которую я собираюсь вам поведать, по большей части основана на видении непонятных теней, полунамеках и моем больном воображении. Иначе она никогда бы не была написана рукой человека или прочтена людьми. Мое незначительное участие в этой отвратительной драме ограничивалось лишь последним актом. А то, что происходило до этого, я воспринимал лишь как далекую призрачную легенду. Но даже в таком искаженном виде нечеловеческий ужас вытеснил все другие события из моей повседневной жизни. Мое существование превратилось в подобие тонкой паутинки на самом краю черной бездны, уходящей глубоко внутрь полуоткрытого склепа. И на дне ее притаились разлагающиеся трупы.

Легенда, о которой я говорю, была знакома мне с детства. В моей семье ее рассказывали шепотом, качая головой — о сэре Джоне Тремоте, что был школьным другом моего отца. Но я никогда лично не встречал сэра Джона, никогда не посещал Тремот-Холл до того самого времени, когда случился финал этой трагедии.

Мой отец увез меня из Англии в Канаду, когда я был еще младенцем. Он процветал в Манитобе как пасечник; а после смерти отца забота о его пчелах отняла у меня много лет. Но я часто вспоминал о своей родине, мечтая прогуляться по сельским тропинкам. Когда, наконец, я стал свободен, легенда о сэре Джоне почти исчезла из моей памяти. Так что, путешествуя на мотоцикле по сельской Англии, я никак не планировал оказаться в Тремот-Холле. В любом случае, меня в отличие от других никогда особо не привлекали страшные истории. И я не особо любопытен. Мой визит в Тремот-Холл был чисто случайным. Я забыл, где он точно находится, и даже не думал, что нахожусь в его окрестностях. Если бы я знал, что владелец поместья пребывает в страшном отчаянии, то, наверное, объехал бы стороной, даже не смотря на то, что мне нужно было найти убежище от дождя.

Была ранняя осень. И до того, как попасть в Тремот-Холл я весь день не спеша путешествовал на мотоцикле по петляющим сельским дорогам и тропинкам. День был спокойным, под лазурным небом в ухоженных садах сияли желтыми и малиновыми оттенками листья деревьев. Но ближе к полудню из скрытого океана меж холмов пришел туман и окутал меня призрачной стеной. Каким-то образом в этом обманчивом тумане я потерял дорогу и пропустил мильный столб, который указывал направление к городку, в котором я собирался заночевать. Я проехал наугад еще немного, думая, что вскоре достигну другого перекрестка. Путь, по которому я следовал, был всего лишь неровной тропой, здесь явно никто не ходил. Туман стал темней и приблизился ко мне, закрывая обзор до горизонта. Я мог лишь видеть, что попал в какую-то пустошь с валунами, без признаков обработки земли. Я перевалил через холм и стал спускаться по длинному однообразному склону, в то время как сумерки и туман вокруг меня продолжали сгущаться. Я думал, что двигаюсь в сторону заката, но в этом полумраке не было видно ни отблеска солнца. Я почувствовал промозглый запах соли, как будто впереди лежала гниющая топь. Дорога повернула под острым углом, и я оказался между холмов и болот. Ночь надвигалась неестественно быстро, будто обгоняя меня. Я стал ощущать озабоченность и тревогу, словно сбился с пути не в родной Англии, а в незнакомом враждебном мире. Туман и сумерки удерживали окружающий пейзаж в холодной тишине, в смертельной и тревожной тайне.

Затем слева от тропы недалеко от меня я увидел пятно света, которое напоминало слезящийся печальный глаз. Оно смутно просвечивало сквозь какую-то завесу, словно находилось за деревьями в призрачном лесу. Когда я пошел в сторону света, то увидел маленькую сторожку. Такие обычно строят у въезда в некоторые поместья. В сторожке было темно и пусто. Остановившись и вглядываясь в полумрак, я заметил в изгороди из нестриженных кустов железные ворота. Все вокруг имело запущенный и неприступный вид. Из невидимого болота позади меня наползал мрачный туман, и я продрог до костей. Но свет указывал на возможное присутствие живых людей посреди этих холмов и деревьев, и я надеялся получить место для ночлега или, по крайней мере, указание дороги к городу и гостинице. К моему удивлению ворота были не заперты. Они с жутким скрипом повернулись на ржавых шарнирах, так, словно их не открывали долгие годы. Толкая мотоцикл перед собой, я пошел по заросшей сорняками дорожке к источнику света. Моему взору открылся дом причудливой постройки, окруженный деревьями и кустами. Как и живая изгородь у ворот, все это было давно не стрижено и выглядело дико и гротескно. Туман тем временем превратился в моросящий дождь. Пробираясь почти ощупью во мраке я нашел темную дверь недалеко от окна, в котором светила одинокая лампа.

Я трижды постучал в дверь, и в ответ услышал медленные приглушенные шаги. Дверь медленно распахнулась, что свидетельствовало о нежелании хозяина открывать, и я увидел перед собой старика со свечой в руке. Его пальцы дрожали от паралича или дряхлости. Чудовищные тени мерцали подобно летучим мышам позади старика в темной прихожей, а также падали на его сморщенное лицо.

— Что вам угодно, сэр? — спросил он. Хотя голос старика дрожал, и говорил он нерешительно, тон его речи был далек от неучтивости и не выказывал явного негостеприимства, которого я опасался. Однако я все же ощутил некую нерешительность и сомнения. Пока старик слушал рассказ о причинах моего стука в эту одинокую дверь, я заметил, что он внимательно осматривает меня. Мое первое впечатление о его крайней дряхлости оказалось неверным.

— Вижу, вы чужак в этих местах, — заметил старик, когда я закончил свои объяснения, — могу ли я узнать ваше имя, сэр?

— Генри Калдин, — ответил я.

— Вы случайно не сын мистера Артура Калдина?

Немного удивившись, я признал, что это действительно так.

— Вы похожи на своего отца, сэр. Мистер Калдин и сэр Джон Тремот были большими друзьями до того, как ваш отец уехал в Канаду. Не желаете войти, сэр? Это Тремот-Холл. Сэр Джон долгое время не принимал гостей, но я скажу ему, что вы здесь, и может быть он захочет вас увидеть.

Испуганный и не совсем приятно удивленный своим местонахождением, я последовал за стариком в заставленный книгами кабинет, чья меблировка свидетельствовала о пренебрежении к роскоши. Здесь старик зажег древнюю масляную лампу в закрашенном абажуре и оставил меня наедине с книгами и пыльной мебелью. Я ощущал странное смущение, чувство, будто я проник в запретное место, пока ждал хозяина при свете тусклой желтой лампы. В голову мне пришли воспоминания — жуткие полузабытые истории, что я слышал от своего отца в детстве. Леди Агата Тремот, жена сэра Джона в первый год после их женитьбы стала жертвой приступов каталепсии. Третий приступ, очевидно, привел к ее смерти, поскольку она не ожила через некоторое время, как в двух случаях до этого. А на ее теле проявились все признаки трупного окоченения. Тело леди Агаты поместили в фамильный склеп, настолько древний и протяженный, что он занимал огромное пространство под холмом позади дома. На следующий день после погребения сэр Джон, обеспокоенный странными устойчивыми сомнениями в окончательном медицинском заключении, снова вошел в склеп. В этот момент он услышал дикий крик и обнаружил леди Агату сидящей в своем гробу. Крышка гроба вместе с торчащими гвоздями лежала на каменном полу. Казалось невозможным, что бы крышка была выбита руками такой хрупкой женщины. Однако другого правдоподобного объяснения не было, поскольку сама леди Агата мало могла поведать об обстоятельствах своего странного спасения. Наполовину в оцепенении, и почти в бреду, в состоянии зловещего ужаса, что было понятно в ее положении, женщина пыталась поведать бессвязную историю о том, что с ней произошло. Она не помнила своих попыток освободиться из гроба. Ее больше беспокоили воспоминания о бледном, омерзительном нечеловеческом лице, которое она увидела, пробудившись от долгого смертельного сна. Именно вид этого ужасного лица, склонившегося над ней, когда она лежала в уже открытом гробу, и вызвал у нее столь дикий крик. Существо, что исчезло до того, как сэр Джон приблизился к Агате, быстро умчалось во внутренние склепы, и у женщины осталось лишь смутное представление о внешнем виде этого монстра. Ей, однако, думалось, что оно было большим и белым, и бежало подобно животному на четвереньках, хотя его конечности были похожи на человеческие. Конечно, ее рассказ был скорее описанием сновидения или вымысла, вызванного ужасным шоком ее местонахождения и душевного состояния. И шок этот вытеснил из ее памяти все истинные события. Но воспоминания об этом жутком лице и фигуре, казалось, постоянно мучали женщину, и, в конце концов, страх свел ее с ума. Она не оправилась после той болезни, и прожив девять месяцев в состоянии психического паралича, умерла после того как родила своего первого ребенка. Смерть была милостью для нее, так как ее ребенок оказался ужасающим уродцем, таким, что изредка рождаются в человеческих семьях. Точная природа его ненормальности была неизвестна, хотя самые пугающие и противоречивые домыслы исходили от доктора, нянь и слуг, что видели его. Некоторые из числа последних навсегда покинули Тремот-Холл и отказывались возвращаться после того как всего лишь мельком увидели его уродство. После смерти леди Агаты сэр Джон отстранился от общества, и почти ничего не известно о судьбе того жуткого ребенка. Люди, однако, шептали, что ребенок был заперт в комнате с зарешеченными окнами. И никто не входил к нему, кроме самого сэра Джона. Трагедия, случившаяся с женой, разрушила всю его жизнь, и он превратился в затворника, живущего всего с одним или двумя слугами. А его поместье пришло в упадок из-за отсутствия заботы. Несомненно, думал я, тот старик является одним из тех слуг, что остались верны хозяину.

Я все еще обдумывал эту жуткую легенду, пытаясь вспомнить определенные детали, что почти выветрились из моей памяти, когда услышал шаги, медленные и немощные — очевидно возвращался тот старик-слуга. Однако я ошибся. В кабинет вошел сам сэр Джон Тремот. Высокая, слегка сутулая фигура, лицо как будто исчерчено струйками кислоты — все это выражало особое достоинство и победу над смертельной печалью и болезнями. Я попытался подсчитать его возраст и ожидал увидеть старого человека, но ему казалось было едва больше пятидесяти лет. Его трупная бледность и нетвердая походка были признаками смертельного заболевания. Его манеры поведения, когда он обратился ко мне, были безупречны и вежливы, даже милостивы. Но по его голосу было заметно, что в своей жизни он не видит уже ничего ценного и интересного.

— Харпер сообщил мне, что вы сын моего школьного друга Артура Калдина, — сказал Тремот. — Прошу вас быть как дома. Я давно не принимал гостей, и боюсь, что Холл покажется вам скучным и унылым местом, а я — бездушным хозяином. Тем не менее, вы должны остаться, хотя бы на ночь. Харпер приготовит вам ужин.

— Вы очень добры, — ответил я. — Но боюсь, что я вам мешаю. Если…

— Ничуть, — твердо ответил хозяин. — Вы должны быть моим гостем. До ближайшей гостиницы много миль, а туман уже превратился в ливень. В любом случае я рад вас видеть. Вы должны рассказать мне о своем отце и о себе за ужином. Тем временем я подыщу вам комнату, если пойдете со мной.

Он повел меня на второй этаж особняка и далее по коридору, обшитому старинными дубовыми панелями. Мы прошли мимо нескольких дверей, которые вероятно вели в спальни. Все двери были заперты, но одна из них была укреплена стальными брусьями, тяжелыми и зловещими, как в тюремной камере. Мне пришла в голову неизбежная мысль, что тот уродливый ребенок должен был находиться за этой укрепленной дверью. Но жив ли он еще? По моим подсчетам со времени его рождения прошло уже лет тридцать. Насколько неизмеримо и отвратительно должно быть его расхождение с нормальным человеческим обликом, что это потребовало немедленного удаления ребенка подальше от людских глаз! И какие еще особенности его дальнейшего развития привели к необходимости закрыть дверь такими тяжелыми брусьями, что могут выдержать силу не только обычных людей, но и зверей?

Хозяин даже не взглянул на дверь, продолжая идти вперед. Тонкая свеча слегка дрожала в его старых пальцах. Мои размышления, пока я шел следом за Тремотом, внезапно были прерваны громким криком, настолько неожиданным, что я остолбенел. И крик этот шел из запертой комнаты. Он был долгим, завывающим; низкие басы приглушенного демонического голоса из могилы возрастали постепенно до пронзительного визга алчной ярости, как будто демон поднимался по ступенькам из-под земли на поверхность. Крик был ни человеческим, ни животным, он был сверхъестественным, дьявольским, смертоносным. И я содрогался от волн зла, что исходили от закрытой двери. Достигнув наивысшей громкости, вопли будто снова постепенно погрузились в глубокую могилу. Сэр Джон не обращал никакого внимания на эти крики, а шел своей обычной шаркающей походкой. Он достиг конца коридора и остановился возле комнаты, которая находилась на расстоянии двух дверей от той запертой темницы.

— Я предоставлю вам эту комнату, — сказал он. — Она как раз рядом с моей.

Он не смотрел на меня, пока говорил, и его голос был неестественно сдержан и невыразителен. Я с содроганием осознал, что дверь, на которую указал хозяин как на свою, была соседней с той, откуда исходил ужасающий вой. Комната, которую он позволил мне занять, похоже, пребывала в запустении долгие годы. Воздух внутри был холодный, застоявшийся и какой-то нездоровый. Повсюду царила затхлость, а старинная мебель была вся в пыли и паутине. Сэр Джон начал извиняться.

— Я не подумал о состоянии комнаты, — пробормотал он. — После ужина я отправлю Харпера немного прибраться и постелить чистое постельное белье.

Я запротестовал, скорее из вежливости, что ему не нужно извиняться. Нечеловеческое одиночество и загнивание в этом старом особняке, десятилетия отсутствия заботы о нем, соответствующее затворничество владельца болезненно впечатлили меня. Я старался не думать о призрачной тайне зарешеченной комнаты и об адском вое, что потряс все мои нервы. Я уже сожалел о той странной случайности, что привела меня в это место обитания зла и теней. Я испытывал непреодолимое желание уехать, продолжить свое путешествие даже под осенним дождем и ветром в темноте. Но не мог придумать такого оправдания своему уходу, что устроило бы хозяина. Очевидно, не оставалось ничего другого, кроме как остаться.

Наш ужин был накрыт в мрачной, но величественной комнате стариком, которого сэр Джон называл Харпером. Еда была вкусной и хорошо приготовленной, обслуживание — безупречным. Я сделал вывод, что Харпер был единственным слугой. Камердинер, дворецкий, домоправитель и повар в одном лице. Несмотря на мой голод и старания хозяина сделать все проще, ужин получился мрачным как похоронная церемония. Я никак не мог выбросить из головы легенду, рассказанную отцом, но еще меньше мог заставить себя не думать о той запечатанной двери и губительном завывании. Чтобы это ни было, но уродец все еще был жив, и я чувствовал сложную смесь чувств из восхищения, жалости и ужаса когда смотрел на изможденное и смелое лицо сэра Джона Тремота. В каком аду он оказался, и зачем он сам себя приговорил к такой жизни? Откуда он черпает силы выдерживать такое немыслимое испытание?

Слуга принес отменный херес. С вином мы просидели больше часа. Сэр Джон некоторое время говорил о моем отце. О его смерти он не знал. Тремот искусно вытягивал из меня сведения о моей жизни и делах. Он немного рассказал о себе, но ни одним намеком не указал на ту трагическую историю, о которой я надеялся что-то услышать. Поскольку пил я мало, и мой стакан опустошался медленно, то большую часть вина выпил хозяин. Вскоре в его таинственном молчании появился просвет, и он впервые заговорил о своей болезни, что явно была заметна на его лице. Я узнал, что Тремот болен тяжелой формой стенокардии, и недавно пережил серьезный приступ.

— Следующий добьет меня, — сказал Тремот. — А он может произойти в любое время, может даже сегодня ночью.

Он объявил это так просто, словно смертельный приступ был чем-то заурядным, как прогноз погоды. Затем, немного помолчав, он продолжил говорить, но в его голосе появилась необычная решимость.

— Вам это может показаться чудачеством, но я имею твердое предубеждение против своих похорон в могиле или в склепе. Я хочу, чтобы мое тело тщательно кремировали, а пепел развеяли во всех направлениях. Харпер проследит за тем, чтобы все было в точности выполнено. Огонь — самый чистый элемент и он сокращает весь тот отвратительный процесс между смертью и окончательным распадом тела. У меня вызывает отвращение мысль о заплесневелой, кишащей червями могиле.

Он еще некоторое время продолжал рассуждать на эту тему. Особая одержимость кремацией и напряженность в его голосе показывали, что Тремот размышлял над этим долго, и это стало его навязчивой идеей. Казалось, разговор о смерти содержит для него особое нездоровое очарование, и в его пустых глазах отражался свет какого-то преследования, а в голосе чувствовалась едва сдерживаемая истерия. Я вспомнил погребение леди Агаты и ее трагическое воскрешение, и бредовый необъяснимый ужас ее истории. Было нетрудно понять, почему сэр Джон испытывает антипатию к погребению, но я был далек от понимания того, на чем же конкретно основано его отвращение.

Харпер исчез после того, как принес вино. Я предположил, что он отправился готовить мне комнату. Мы допили по последнему бокалу, и мой хозяин прекратил беседу. Порыв оживления в нем, казалось, прекратился, и он выглядел теперь еще более больным и изможденным. Сославшись на усталость, я выразил свое желание отправиться спать, и сэр Джон в своей неизменной вежливости настоял на том, что перед сном посетит меня в комнате и проверит, удобно ли я устроился. В холле наверху мы встретили Харпера, который как раз спускался по лестнице, что, должно быть, вела на чердак или на третий этаж. Он нес тяжелую чугунную сковороду с остатками еды, и на мгновение мне почудился запах гниения идущий из нее. Мне подумалось — не кормил ли он того чудовищного ребенка? И, может быть, Харпер бросал ему еду через дыру в потолке? Догадка была вполне логичной, хотя запах отходов мог означать совсем иное, нечто совсем за пределами моих предположений. Некоторые разрозненные идеи в моей голове связывались в нечто ужасное и отвратительное. С переменных успехом я уверял себя, что существо, мной воображаемое, невозможно с точки зрения науки, это скорее творение черной магии. Нет, такого не может существовать здесь… в Англии… что демон из восточных сказок и легенд, пожирающий мертвых… упырь.

Вопреки моим опасениям, когда мы снова проходили мимо запертой комнаты, оттуда уже не доносилось дьявольского крика. Но мне показалось, что я слышал хруст, словно гигантское животное что-то грызло. Моя комната, все еще унылая и мрачная, была очищена от пыли и паутины. Осмотрев все лично, сэр Джон покинул меня и уединился в своей комнате. Я был поражен его смертельной бледностью и слабостью, когда он пожелал мне спокойной ночи. Я ощущал вину и тревогу за то, что для беседы со мной Тремот потратил слишком много сил, и это могло усугубить его болезнь. Казалось, я ощущал его боль и мучения, скрытые под маской вежливости, и удивлялся тому, какой ценой удается хозяину держаться бодрым.

Усталость от дневного путешествия и тяжелое вино за ужином должны были способствовать тому, чтобы я быстро уснул. Но хотя я и лежал с закрытыми глазами в темноте, я не мог отбросить мысли о смертельной тени, что легла на этот дом, и о могильных личинках, что копошатся где-то рядом. Невыносимые и запретные мысли осаждали мой ум, словно грязные когти; они щекотали меня зловонными кольцами змей, пока я несколько часов лежал на кровати, уставившись на серый проем окна, за которым была лишь ночь и буря. Капанье дождя, легкий шум и стон ветра отступали на задний план на фоне страшного бормотания нечленораздельных голосов, что шептали о тошнотворных безымянных тайнах на своем демоническом языке.

Наконец, буря стихла, и двусмысленные голоса, что мне чудились, также исчезли. Окно в черной стене стало немного светлей, и ужасы моей долгой ночной бессонницы частично отступили, но дремота не прекратилась. Я стал ощущать абсолютную тишину, и затем в этом безмолвии услышал странный, отдаленный и тревожный звук, причина и местонахождение которого сбили меня с толку на несколько минут. Звук был приглушенный и время от времени отдалялся, затем казалось, что он приближается, будто доносится из соседней комнаты. Я начал определять его как царапанье когтей животного по твердому дереву. Сев в постели, я внимательно вслушивался. С новым приступом страха я осознал, что звук доносится со стороны запертой комнаты. Звук обладал странным резонансом. Затем он стал почти неслышимым и внезапно прекратился. Тем временем я услышал стон, как будто человек стонал в агонии или от ужаса. Я не мог ошибиться в источнике стона — он исходил из комнаты сэра Джона Тремота, но я больше не сомневался и в причине скрежета. Стон не повторялся, но мерзкое царапанье когтей снова возобновилось и продолжалось до рассвета. Затем, как если бы существо, издававшее скрежет, было по своим привычкам ночным животным, слабый звук прекратился, и больше не был слышен. В состоянии притупленного, кошмарного предчувствия, уставший и сонный я напряженно вслушивался в окружающие звуки. Дождь прекратился, наступал мертвенно-бледный рассвет. И я провалился в глубокий сон. Бесформенные бормочущие призраки старого дома уже не могли удержать мое внимание.

Разбудил меня громкий стук в дверь. Даже в моем сонном состоянии и спутанных чувствах я заметил, что стук был повелительным и срочным. Должно быть, было уже около полудня, и, чувствуя вину за свой долгий сон, я подбежал к двери и открыл ее. Снаружи стоял старый слуга Харпер. Дрожащим печальным голосом он сообщил мне плохую новость.

— С сожалением сообщаю вам, мистер Калдин, — сказал старик, — что сэр Джон умер. Он не ответил на мой стук как обычно, так что я осмелился войти в его комнату. Наверное, он скончался рано утром.

Неописуемо пораженный этой новостью, я вспомнил одинокий стон, который слышал на рассвете. Мой хозяин, должно быть, как раз умирал в этот момент. Также я вспомнил и отвратительное ночное скрежетание. Неизбежно я задался вопросом: причиной стона хозяина была физическая боль или страх? Не привели ли беспокойство и страшные звуки к последнему приступу заболевания сэра Джона? Я не мог быть уверен в истинной причине, и в голове моей смешались жуткие гипотезы.

Соблюдая бесполезные формальности в таких случаях, я выразил старому слуге свои соболезнования и предложил свою помощь в необходимых приготовлениях к похоронам в соответствии с завещанием Тремота. Так как в доме не было телефона, я вызвался привезти доктора, который осмотрел тело и выдал свидетельство о смерти. Старик всем своим видом выражал облегчение и благодарность.

— Спасибо, сэр, — с жаром сказал он. Затем он пояснил: — Я не хочу покидать сэра Джона. Я обещал ему, что прослежу за его телом.

Затем слуга заговорил о желании сэра Джона быть кремированным. Хозяин оставил недвусмысленные указания: необходимо соорудить из найденных в реке бревен погребальный костер на холме за домом; сжечь тело, а пепел развеять по всем полям его поместья. Эти действия Тремот поручил выполнить слуге как можно скорее после своей смерти. На церемонии не должно быть никого постороннего, кроме Харпера и носильщиков тела. Даже близким родственникам Тремота, живущим недалеко, не следует сообщать о его смерти, пока обряд кремации не будет закончен.

На предложение Харпера приготовить мне завтрак я отказался, сообщив, что могу поесть в соседней деревне. В поведении слуги наблюдалось странное беспокойство. Мои мысли и эмоции не выразить в этом рассказе, но я понял, что старику не терпится скорее приступить к обещанному дежурству возле тела покойного. Было бы утомительно и бесполезно рассказывать о деталях погребального обряда, что ожидал нас. Тяжелый туман с моря вернулся, и я нащупывал дорогу к соседнему городку через промокший нереальный мир. Мне удалось найти доктора, а также людей, согласных водрузить погребальный костер и участвовать в качестве носильщиков. Повсюду я натыкался на странную неразговорчивость людей. Казалось, никто не хотел обсуждать смерть сэра Джона или темные легенды о Тремот-Холле.

Харпер успокоил меня, сказав, что кремация пройдет быстро. Однако это оказалось неосуществимо. Когда все формальности и вопросы были решены, туман превратился в сплошной ливень. Невозможно было зажечь погребальный костер, и нам пришлось отложить церемонию. Я пообещал Харперу, что останусь в Холле, пока все не будет сделано. Таким образом, мне пришлось провести еще одну ночь под крышей этого проклятого дома с его омерзительными тайнами. Тьма наступила в нужное время. Еще раз посетив соседнюю деревню, в которой я добыл сэндвичи на ужин для Харпера и себя, я вернулся в одинокий Холл. Я встретил Харпера на лестнице, когда поднимался в комнату с покойником. Выглядел слуга встревоженно, как будто что-то сильно испугало его.

— Я надеюсь, вы составите мне компанию этой ночью, мистер Калдин, — сказал он. — Это страшное дежурство, которое может оказаться опасным, и я прошу вас разделить его со мной. Но сэр Джон был бы благодарен вам, я уверен. Если у вас есть какое-нибудь оружие, будет хорошо, если вы возьмете его с собой.

Было невозможно отказать слуге в его просьбе, и я тут же согласился. Оружия у меня не было. Харпер настоял на том, чтобы я взял один из его старых револьверов.

— Послушайте, Харпер, — резко обратился я к нему, когда мы следовали по коридору к комнате сэра Джона, — чего нам бояться?

Он заметно вздрогнул от моего вопроса, но не пожелал ответить. Через мгновение он осознал, что откровенность будет более полезна, чем молчание.

— То существо в закрытой комнате, — прошептал старик. — Вы должны были его слышать, сэр. Мы заботились о нем, сэр Джон и я, все эти двадцать восемь лет, и мы всегда опасались, что оно может вырваться на свободу. Оно нас никогда особо не беспокоило, пока мы вовремя его кормили. Но в последние три ночи оно повадилось царапать толстую дубовую стену между своей комнатой и спальней сэра Джона. Раньше оно такого не делало. Сэр Джон полагал, что существо знает, что хозяин вот-вот умрет, и жаждет добраться до его тела. Оно алчет ту еду, которую мы не могли ему дать. Вот почему мы должны охранять покойного сегодня ночью, мистер Калдин. Я молюсь богу, чтобы стена выдержала, но существо царапает ее без перерыва, как демон. И мне не нравится эхо от звуков, как будто стена стала совсем тонкой.

Потрясенный подтверждением моих жутких догадок, я не нашел что возразить. Все комментарии тут были излишни. С открытым признанием Харпера ненормальность ситуации стала более опасной, а тени зла — более могущественными. Как хотел бы я избежать этого ночного дежурства, но, конечно, не мог. Зверское, дьявольское царапанье становилось все громче и неистовей. Оно ворвалось в мои уши, когда мы проходили мимо запертой комнаты. Теперь я понимал, что побудило старого слугу попросить меня составить ему компанию. Звук был невыразимо тревожный. Он жестоко действовал на нервы, был смертельно настойчив и указывал на дьявольский голод невидимого существа.

Мы вошли в комнату покойника. Царапанье здесь звучало еще омерзительнее, была заметна вибрация стены. В течение всего дня похорон я воздерживался от посещения этой комнаты, так как не был любителем рассматривать мертвых. Таким образом, я увидел моего хозяина во второй и последний раз. Полностью одетый и приготовленный к погребальному костру, он лежал на холодной белой постели за узорными шторами, похожими на гобелены. Комнату освещали только несколько высоких свечей, стоявших на маленьком столе. Они были размещены в причудливых бронзовых канделябрах, позеленевших и древних. Но свет был настолько слаб, что не мог разогнать печальные тени смерти в этой большой комнате. Вопреки своей воле я посмотрел на мертвого хозяина, но быстро отвел взгляд. Я был готов увидеть каменную бледность и строгость лица, но оно сильно изменилось. Теперь на лице застыло отвратительное выражение нечеловеческого ужаса, отражение всех этих тридцати адских лет, которое Тремот тщательно скрывал от других людей. Это открытие было для меня таким болезненным, что я больше не мог смотреть на покойника. Казалось, что сэр Джон не умер, и он все еще мучительно прислушивается к ужасающим звукам из соседней комнаты, которые могли быть последней каплей в его смертельной болезни.

В комнате было несколько стульев. Думаю, что они, как и кровать были изготовлены в 17-м веке. Мы с Харпером сели возле столика, между постелью и стеной, покрытой черными дубовыми панелями, за которой слышалось непрестанное царапанье. В молчании, с револьверами наготове, мы начали наше страшное ночное бдение. Пока мы сидели и ждали, я все пытался представить себе облик это безымянного уродца. В моей голове проплывали разные образы, от бесформенных созданий до хаотичных ночных кошмаров. Необычное для меня любопытство подталкивало спросить о внешности существа у Харпера, но силой воли я сдерживал себя. Со своей стороны старик не выказывал желания говорить что-либо. Он как парализованный наблюдал за стеной, и глаза его блестели от ужаса. Невозможно выразить словами то неестественное напряжение, в котором мы провели несколько часов, и то ожидание смертельной неизвестности. Деревянная стена, должно быть, была очень толстой и прочной. Она могло выдержать нападение любого земного животного с когтями и зубами, но этот очевидный довод рушился на наших глазах. Скребущий звук продолжался бесконечно, и мои представления о существе становились все кошмарнее. Через повторяющиеся интервалы времени я слышал голодный вой, словно животное почуяло добычу в норе и жаждет туда пролезть. Никто из нас не подумал, что мы будем делать, когда монстр вырвется наружу, но казалось, что между Харпером и мной есть молчаливое соглашение по этому вопросу. Однако в своем суеверии, которого раньше я в себе не замечал, я рассчитывал, что существо будет чем-то похожим на человека, а значит уязвимым к нашим пулям. До какой степени этот монстр своими чертами похож на отца? Я пытался уверить себя, что эти вопросы и размышления абсурдны, но они увлекали меня все дальше и дальше в запретный водоворот.

Ночь тянулась бесконечно, как темный медлительный поток, а высокие свечи в позеленевших канделябрах уже догорели почти до конца. В этих обстоятельствах мне представилась мысль, что я падаю в черную бесконечность, на дне которой ползают и копошатся слепые твари. Я уже почти привык к царапающему звуку. Он длился так долго, что я считал увеличение его громкости обычной галлюцинацией. И казалось, что наше ночное дежурство скоро спокойно закончится. Внезапно я уставился на стену и замер, услышав резкий звук ломающегося дерева. В дубовой панели появилась узкая полоса, от которой отвалилась щепка. Затем, не успел я собраться с мыслями от ужаса, от стены под ударом какого-то громоздкого тела отвалился большой полукруглый кусок…

Возможно, это было божьей милостью, что дальнейшие события как-то стерлись из моей памяти, и я не могу четко вспомнить, что за адское существо вылезло из дыры. Шок от увиденного и крайний ужас почти затмили все подробности. Я видел как в тумане огромное, белесоватое, безволосое четвероногое животное, с собачьими клыками на получеловеческом лице. На задних и передних конечностях, похожих на руки, были длинные когти как у гиены. Этому видению предшествовало жуткое зловоние, как запах падали из берлоги животного, питающегося мертвечиной. И тут одним кошмарным прыжком существо пересекло комнату и напало на нас. Я услышал отрывистый треск револьвера Харпера, такой резкий и мстительный в этой закрытой комнате, и всего лишь ржавый щелчок моего оружия. Возможно, мне попался слишком старый патрон, и револьвер заклинило. До того, как я нажал на курок, меня с ужасающей силой швырнуло на пол, и я ударился головой о тяжелое основание стола. Черный занавес с бесчисленными огоньками упал на меня и скрыл комнату из виду.

Затем стрельба прекратилась и осталась только темнота. Медленно я пришел в себя, начав различать свет и тени. Казалось, что свет становится ярче. Вскоре мои чувства прояснились, и я услышал резкий запах горящей ткани. Облик комнаты вернулся моим глазам, и я обнаружил себя лежащим возле стола, мой взгляд был направлен на смертное ложе. Угасающие свечи были сброшены на пол. Пламя одной из них поедало ковер рядом со мной, а другая свеча подожгла шторы у кровати, и огонь быстро распространялся. Ярко-красные лохмотья горящего материала упали на кровать в нескольких местах, и тело сэра Джона Тремота окружило пламенем.

Я кое-как встал и, шатаясь, осмотрелся. В комнате никого не было за исключением старого слуги, который лежал у двери и невнятно стонал. Сама дверь была распахнута, как будто некто или нечто выбежало, пока я лежал без сознания. Я снова повернулся к кровати с инстинктивным намерением потушить огонь. Пламя разрасталось быстро и прыгало высоко, но все же не настолько, чтобы скрыть от моих измученных глаз руки и лицо, — если кто-то мог это так назвать — сэра Джона Тремота. О последних ужасных часах существования его тела я воздержусь рассказывать, и надеюсь, что мне не придется их вспоминать. Слишком поздно огонь спугнул чудовище. Больше сказать особо нечего. Оглянувшись назад еще раз, пошатываясь в задымленной комнате с Харпером на руках, я увидел, что пылает уже вся кровать. Несчастный хозяин нашел в своей комнате погребальный костер, к которому так долго стремился.

Уже наступил рассвет, когда мы выбрались из особняка. Дождь прекратился, на небе остались лишь смертельно-серые облака. Холодный воздух немного оживил старого слугу. Он ослабевший стоял рядом со мной, не говоря ни слова, и мы вместе наблюдали, как огонь прорвался через крышу Тремот-Холла и дотянулся до живой изгороди. Бледный огонь пожара и рассвет позволили нам заметить на земле получеловеческие монструозные следы с отметками длинных собачьих когтей, что глубоко вдавились в сырую почву. Следы начинались от особняка и шли в сторону поросшего вереском холма, возвышавшегося позади нас. Все еще ничего не говоря, мы пошли по следам. Почти не прерываясь они привели нас с Харпером к входу в фамильный склеп, к тяжелой железной двери, ведущей внутрь холма. Дверь скрывала всех предков сэра Джона Тремота. Она была открыта, и мы заметили, что ржавая цепь и замок были сорваны нечеловеческой силой. Вглядываясь внутрь, мы увидели отпечатки следов на глине, которые терялись на ступеньках, уходящих в глубину. В обратную сторону следы не поворачивали. Мы оба были безоружны, наши револьверы остались в комнате смерти, но долго мы не колебались. У Харпера был большой запас спичек. Посмотрев вокруг, я нашел сырое полено, которое могло служить дубиной. В угрюмом молчании, забыв об опасности, мы проводили тщательный обыск почти бесконечного числа внутренних помещений. Дьявольские следы стали почти незаметны в одной темной нише, где мы не обнаружили ничего кроме зловонной влажности и непотревоженной паутины на бесчисленных гробах. Тварь, которую мы искали, странным образом исчезла, как будто растворилась в земле под нашими ногами.

Наконец, мы вышли наружу. Когда мы стояли с посеревшими и изможденными лицами, моргая от яркого дневного света, Харпер впервые заговорил медленным и дрожащим голосом.

— Много лет назад, вскоре после смерти леди Агаты, сэр Джон и я обыскали весь склеп, но не нашли ни одного следа того существа, о котором она говорила. Сейчас, как и тогда, бесполезно искать. Есть тайны, которые по воле бога никогда не будут нам открыты. Мы знаем только, что отродье из склепа вернулось обратно. Пусть там и остается.

Тихо, с дрожащим сердцем, я повторил последние слова и желание Харпера.

Перевод: Алексей Черепанов