Когда шахтеры возвращались с работы, стояли уже сумерки, но дождило по-прежнему. Поднимавшийся из печных труб дым сливался во второй, нижний слой облаков, создавая впечатление, будто дымятся руины стертого войной с лица земли города.
Стоя на колокольне городской церкви, Блэар скользил своей подзорной трубой с одной улицы на другую, от фонаря к фонарю. Дождь перешел в морось, от которой блестели булыжники мостовой и лучше разносились звуки. Над развалинами погибшего города поднималось нечто, издали похожее на белый дым; оно взмывало вверх, разлеталось по сторонам, кувыркалось в воздухе, выписывая петли, разделялось на группы, снова соединялось и перемешивалось, ни на секунду не переставая кружиться над крышами домов. Это были голуби.
Разошедшиеся по домам шахтеры распахивали дверцы голубятен, и птиц в небе становилось все больше. Брехали псы. Особенно черное облако дыма висело над железнодорожным вокзалом, с которого уходили поезда на Лондон и на северо-запад страны. По Уоллгейту в сторону вокзала неторопливой рысцой катились коляски извозчиков. Блэар повел трубой немного повыше, ближе к окраинам, и увидел бесчисленные составы с углем, вытянувшиеся по дуге вдоль всей линии горизонта. Наверное, подобное ощущение бесконечности должны оставлять русские степи или Великая китайская стена, подумал он. Блэара всерьез встревожила попытка Шарлотты Хэнни отыскать в церковных книгах запись о его рождении. С чего бы ей это понадобилось? Разве что семейство Хэнни, как истинные феодалы, считают жителей Уигана своей собственностью, а каждого, кто уехал из города, — беглым крепостным?
Блэар отыскал Кендл-корт — цепочку синевато-серых шиферных крыш. Вся улица, все выстроившиеся вдоль нее террасой дома тоже принадлежали семейству Хэнни. Еще по дороге в гостиницу Блэар заглянул в контору и проверил: имя Мулине значилось в списке съемщиков с октября прошлого года. И каждую неделю Роза и Фло аккуратно выплачивали за квартиру сумму, вшестеро превосходившую их общий заработок.
Птицы откружились и теперь разлетались по своим голубятням. Ночь накрывала город серыми и черными клубами дыма и смога. Продавцы хозяйственных магазинов заносили внутрь выставлявшиеся днем на улицу тазы и корыта, лопаты, грабли и мотыги. Сборщики костей с ручными тележками обходили торговые ряды, расположенные позади городской ратуши. Мясники запирали ставни своих лавок.
Мэйпоул имел обыкновение перехватывать шахтерок на мосту Скольз, главном переходе, соединявшем шахтерский район с центром Уигана. Блэар решил воспользоваться той же тактикой, но только при помощи подзорной трубы. Ровно в шесть он выследил цепочку фигур в черных платьях с турнюрами, которая, извиваясь змеей, то пропадала из поля его зрения, то появлялась вновь уже в другом месте, пока не объявилась в конце концов на Уоллгейте и не направилась прямиком к расположенной под комнатой Блэара двери. «Не церковные активистки, а скорее собирающиеся на шабаш ведьмы», — подумал Блэар.
Картина стоящей на самой кромке обрыва Шарлотты продолжала преследовать его, отвлекая от наблюдений. Шарлотта пребывала тогда в таком отчаянии, что у Блэара даже зародилось к ней некоторое сочувствие; впрочем, теплилось оно недолго, Шарлотта почти сразу же растоптала его. Но тем лучше: Блэар предпочитал ничем не портить испытываемую к ней антипатию.
В семь часов под фонарями по мосту прошел Билл Джейксон. Он был один, двигался энергично и, несмотря на свои внушительные размеры, быстро исчез из поля зрения. Блэар поводил трубой в разные стороны и в конце концов обнаружил Джейксона в мясном ряду. Оттуда у Джейксона был прекрасный обзор и центрального, и бокового входов в гостиницу. Блэар оставил в комнате свет, чтобы Биллу было за чем наблюдать. Надежнее всего, конечно, было бы оставаться в номере. Но Блэар решил, что еще безопаснее в его положении как можно быстрее завершить расследование, найти Мэйпоула и уехать из Уигана насовсем.
Он сознавал, что в его рассуждениях есть слабое место. Такое решение означало балансирование на кромке обрыва, совсем как Шарлотта Хэнни.
Смоллбоун жил на узкой улице, наполовину провалившейся в заброшенные подземные выработки, из-за чего уцелевшие дома стояли покосившись, словно замершие в падении. Блэар постучал, изнутри ответили, и он вошел.
Хотя гостиная была не освещена, Блэар ощущал на себе пристальный взгляд миссис Смоллбоун, размноженный в портретах и фотографиях собраний общества трезвости; в маленькие рамки были вставлены круглые увеличительные стекла, усиливавшие впечатление от ее сурового, неумолимого взгляда. Чехлы из темного крепа закрывали кресла и стулья. Стол покрывала черная скатерть, напоминавшая юбку, отчего казалось, будто миссис Смоллбоун незримо присутствует в комнате. Проходя через гостиную, Блэар увидел фисгармонию и коснулся клавиш: слоновая кость. Интересно, где это в Уигане кладбище слонов? В воздухе висел густой, странно знакомый запах; казалось, будто на зубах вот-вот заскрипит песок.
Смоллбоун сидел за столом на кухне, как две капли воды похожей на кухни Мэри Джейксон и Розы Мулине — такое же маленькое помещение, где большую часть занимала массивная кухонная плита и где все тепло исходило только из ее топки, — с той лишь разницей, что кухня Смоллбоунов была превращена в нечто вроде мастерской по изготовлению бомб. Мотки бечевки вымачивались на плите в больших кастрюлях с селитрой. От стены к стене тянулись подвешенные на веревках для просушки связки готовых зарядов. На полу располагался источник запаха, показавшегося Блэару таким знакомым: здесь стояли небольшие открытые бочонки с порохом. Зерна его обильно усеивали стол и доски пола, казалось, пороховая пыль густо висит даже в воздухе кухни. На столе лежали пустые трубочки, свернутые из вощеной бумаги, стояли кофейная мельница и весы с похожими на толстые монетки плоскими гирьками. В сцене было нечто величественное, как будто это не Смоллбоун сидел в жалкой кухоньке шахтерского дома, а деловой магнат восседал среди огнедышащих домен и дымящих фабричных труб.
Если Смоллбоуна и встревожил приход неожиданного гостя, то он быстро справился с собой.
— Какой приятный сюрприз, — проговорил он. — Жаль, что миссис Смоллбоун нет дома. Она сегодня вечером занята. Каким-то очередным богоугодным делом, которые она так любит. То ли перевоспитывает падших женщин, то ли побивает их камнями. Одно могу сказать с полной уверенностью: она чувствует себя не меньше чем королевской наместницей на всем севере Англии.
— Можно? — Блэар стряхнул в таз дождевую воду со шляпы.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Смоллбоун. Похоже, он ожидал, что Блэар будет по меньшей мере искалечен.
— Хорошо.
— Да вы и выглядите хорошо. Такая противная погода, а мне, к сожалению, нечего вам предложить. Миссис Смоллбоун не оставила мне ничего, кроме хлеба и чая, чтобы было куда его макать. У нас ведь в доме придерживаются воздержания.
Блэар, прихвативший с собой из гостиницы бутылку бренди, выставил ее на стол:
— Ну, тогда я совершил ошибку.
Нос у Смоллбоуна задрожал и потянулся в сторону бутылки, словно отыскивающий воду корешок растения. Казалось, он способен учуять запах бренди даже через стекло.
— Вообще-то, наверное, после целого дня работы и длинного пути домой под проливным дождем я заслужил глоточек.
— Насколько я знаю, доктор Ливингстон, тот самый известный миссионер, всегда советовал пить от простуды красное вино.
— Ну, вот видите!
Смоллбоун наконец отыскал две чашки и теперь с интересом коллеги-химика наблюдал, как Блэар разливает по ним содержимое бутылки. Лицо шахтера было отмыто дочиста по самый воротник рубашки, как и выглядывавшие из манжет руки, белки глаз покраснели от профессиональной болезни шахтеров — постоянного раздражения угольной пылью. После первого же глотка глаза Смоллбоуна повлажнели, в их взгляде отразилось облегчение.
— Наверное, миссис Смоллбоун возносит сейчас молитву за какую-нибудь безбожницу. Вместе с преподобным Чаббом. Они сейчас трудятся за нас обоих, да благословит их Господь!
— За миссис Смоллбоун!
Они выпили за ее здоровье.
— Вы не будете возражать, если я продолжу работать? — спросил Смоллбоун. — Я сам готовлю заряды, в том числе и немного лишних, на продажу.
— Конечно, продолжайте, я никак не хочу вам мешать.
— Благодарю вас. — Смоллбоун достал длинную глиняную трубку, примял табак и поднес к нему уголек из печки.
— У вас здесь столько пороха, половину Уигана взорвать можно.
— Весь Уиган, — с гордостью ответил Смоллбоун.
— Весь?
— Здесь под нами старые заброшенные шахты. Рудничный газ из них просачивается даже в чуланы и шкафы. Бывали случаи, когда кое-кто из соседей заходил в чулан с лампой и взлетал на воздух. Но зато тут квартплата низкая.
— Вам самим должны были бы приплачивать за то, что вы здесь живете.
— Обязательно передам ваши слова епископу Хэнни, как только с ним увижусь.
— А шахты, которые под вами, тоже принадлежат Хэнни?
— И шахты, и старые выработки. Этой истории уже сотни лет. Когда Хэнни были еще католиками, они водили священников этими выработками, под землей из имения «Хэнни-холл» прямо до самого Уигана. И все католики знали, что идти на молитву надо в тот дом, в окне которого горела свеча. Показать вам мой секрет?
— Покажите.
Смоллбоун зачерпнул из открытого мешочка порох, высыпал его в раструб кофейной мельницы и принялся молоть.
— Готовый порох каждый дурак купить может. На порох существует монополия правительства, и на заряды тоже. Дураку эта монополия представляется знаком качества, ему не приходит в голову остановиться и подумать, что там, где есть монополия, всякое качество вылетает в трубу. Он готовит из такого пороха заряд, и тот или шипит и не взрывается, или срабатывает с запозданием и отрывает дураку башку. А кто не верит монополии, кто настоящий специалист, тот понимает, что между крупными зернами пороха остается воздух, который и замедляет детонацию. Такой порох горит, а не взрывается. Вот почему я его перемалываю заново: чем мельче порох, тем меньше воздуха, тем надежнее будет заряд. Взгляните.
Смоллбоун вынул ящичек мельницы и пошевелил пальцем смолотый порох.
— Тонкий, как пыль. Конечно, нужна медная мельница, иначе сам взлетишь на воздух. И такой порох надо использовать сразу, пока он свежий, особенно в дождливую погоду, иначе он пропитается влагой. Я вот думаю, не добавить ли немного нитрата аммония, чтобы взрыв был посильнее. Как вам кажется, мистер Блэар?
— Я бы не стал. Вам ведь надо только отбить уголь от пласта, а не превратить его в порошок.
— Это вы точно заметили. — Смоллбоун пересыпал содержимое ящичка себе в ладонь, потом из кулака на чашу весов и прихлебнул из чашки. — Чтобы рука не дрожала.
Он взвесил порох, пересыпал его в трубочку из вощеной бумаги, крепко закрутил концы и положил готовый заряд на бидон.
— А Харви Твисс здесь жил? — спросил Блэар.
— Да. Грустная история: то, что произошло с ним и с Бернардом, его сыном.
— Из-за пожара?
— Харви так и не смог прийти в себя, после того как нашел Бернарда. Мы положили мальчика прямо здесь, в гостиной. В закрытом гробу. Бернард не был членом Похоронного клуба, но миссис Смоллбоун в таких случаях вмешивается и делает так, как считает нужным. Все было убрано черным крепом. И лиловым. Подавали чай с бутербродами. Бедняга Харви ко времени похорон уже наполовину свихнулся. Нельзя было разрешать ему шататься одному.
— Тогда-то он и лег на рельсы?
— Так говорят.
— Миссис Смоллбоун поступила очень по-христиански, позволив здесь жить спортсмену.
— Это верно, — согласился Смоллбоун. — Да и лишнее пенни никогда не помешает. Праведная жизнь — дорогое удовольствие. Мы сдаем комнату, я готовлю заряды на продажу, иногда выигрываю пари на Билла, и всего этого едва хватает, чтобы миссис Смоллбоун могла кататься по всей стране на собрания и слеты общества трезвости. Конечно, без ее присутствия они бы ничего не стоили.
— Не сомневаюсь. А Твисс был хорошим парнем?
— Мы не были с ним особенно близки. Спортсмен, но машинист подъемной машины надежный.
— Вас не удивило, что он бросил машинное отделение и присоединился к спасателям? Машинист лебедки не имеет права покидать свое место: от него зависит работа клети, а значит и жизни всех других. Твиссу наверняка и раньше приходилось быть свидетелем взрывов на шахте.
— Возможно, тогда внизу не было его сына.
— Возможно.
— А потом, общее замешательство.
— Как ваша нога?
— Простите?
— Нога, которую вы повредили во время взрыва?
— Я там ничего не повредил.
— Ну, до пожара.
— Верно, до. Я и забыл. — Смоллбоун принялся снова раскуривать трубку. Маленькие язычки пламени освещали его ладони. — Да, припоминаю, сегодня вечером они обсуждают проблему женщин сомнительного поведения. Миссис Смоллбоун настаивает на том, что для защиты мужчин, в качестве меры санитарной предосторожности, все они должны быть помещены в больницы. Преподобный Чабб и местная полиция уверены, что определить таких женщин очень легко: у них всегда обнажены руки. Но проблема в том, что все шахтерки в Уигане тоже ходят с открытыми руками.
— Да, тогда миссис Смоллбоун забот хватает.
— Верно. Я ей много раз говорил, что и ей самой, и шахтеркам было бы меньше хлопот, если бы она определяла проституток по другим, более существенным частям тела.
Блэар подлил в чашки, Смоллбоун тем временем засыпал порох в еще одну бумажную гильзу. Готовый заряд внешне напоминал церковную свечу.
— Коль миссис Смоллбоун так ревностно занимается богоугодными делами, а сами вы играете в регби, вам, наверное, часто доводилось встречаться с преподобным Мэйпоулом?
— Серьезный человек, и очень искренний.
— И в высшей степени сочувствующий шахтерам, восхищающийся ими. Он никогда не просил вам показать, как надо махать киркой?
— Нет.
— Может быть, просил спуститься с ним в старую шахту?
— Нет.
— Вы уверены?
— Чем я горд, так это своей памятью.
— Какая это была нога? — спросил Блэар.
— Какая нога?
— Ну, которую вы повредили перед взрывом на шахте?
— Левая. Левая нога.
— А мне казалось, правая.
— Возможно, и правая. — Смоллбоун снова пустился в словесные выверты. — Ужасный был тогда взрыв. Я оперся о Билла, и мы вместе двинулись к шахтному стволу.
— Каким путем?
— По «обратной дороге».
— Но по «главной дороге» от вашего рабочего места было бы ближе, и к тому же по ней поступал свежий воздух, тогда как на «обратной» он был сильно загазован. Почему вы решили идти по «обратной» дороге?
— На «главной» сошла вагонетка с рельсов. По обратной было легче выбраться.
— Вам повезло. Все, кто попытался воспользоваться «главной дорогой», погибли.
— Видите! Вот вам главная причина, почему идти надо было по «обратной».
— Но вы же все равно свернули потом на «главную». Вы ведь именно там встретились с Бэтти, который вел спасателей.
— Билл их услышал.
— Билл был контужен, он сам так сказал на слушаниях. Когда у человека звенит в ушах, он вряд ли способен что-то услышать. И опять вам здорово повезло. Вы что, дожидались Джорджа Бэтти?
— Дожидались?!
— Я просто недоумеваю, куда у вас ушло столько времени. Часы на одном из погибших остановились в два сорок четыре — значит, именно в это время произошел сломавший их взрыв. Бэтти потребовалось больше часа, для того чтобы установить, на какое направление указывает расположение тел погибших, выветрить скопившийся газ и добраться до того места, где он встретил вас и Джейксона. Когда вы с Биллом вышли на Бэтти из переходного штрека на середине «главной дороги», было три сорок пять. Мне просто трудно понять, что вы делали столько времени. От взрыва и газа вы никак не пострадали, однако к моменту встречи с Бэтти добрались только до середины «главной дороги» — почему? На что у вас ушло столько времени — если, конечно, Джейксону не пришлось тащить вас на себе?
— Откуда у вас вся эта информация?
— Из материалов расследования.
— Нога у меня тогда здорово болела, это точно.
— И тем не менее, встретившись с Бэтти, вы решили не обращать внимания на раненую ногу и присоединились к спасателям. Как вы сами сказали следователю, вы «позабыли» о боли. Допустим, так; и все равно, на что у вас ушло столько времени перед встречей с Бэтти?
Смоллбоун насыпал полную горсть смолотого пороха.
— Знаете, мы с Биллом Джейксоном герои. Все так считают. А все остальное, что там есть в этом расследовании, чушь собачья. Что могут знать о шахтерах люди, никогда не вылезающие из цивильного костюма? Да все эти тринадцать лордов и юристов знают о нас не больше, чем миссис Смоллбоун о дикарях, живущих к югу от экватора. А эксперты — да они уголь от карамельки отличить не смогут! Никто не придает итогам официального расследования никакого значения, и вам незачем это делать.
Порох черной струйкой устремился из кулака Смоллбоуна в бумажную трубку. До Блэара вдруг дошло, что руки Смоллбоуна и в самом деле больше уже не дрожали.
— Единственное, что я хочу знать, это почему вы с Биллом Джейксоном покинули забой, почему вы воспользовались «обратной дорогой» и чего вы дожидались после взрыва.
Смоллбоун поставил на весы дополнительные гирьки, отвешивая двойной заряд.
— Знаете что, мистер Блэар, уезжайте-ка вы назад, откуда приехали, в Африку там или в Америку. Вы и сами не понимаете, что можете разворошить.
— Вы имеете в виду Билла Джейксона и Розу? Передайте от меня Биллу, что Роза — симпатичная девушка, но между нами ничего нет. Я ее просто расспрашиваю о Мэйпоуле, только и всего.
— Все не так просто. Нельзя приехать в Уиган и в первый же день решить, кто есть кто и что есть что.
— К сожалению, я не могу уехать из Уигана, пока не отыщу Мэйпоула.
— Тогда вы можете остаться здесь навсегда.
Снова проходя на обратном пути через гостиную, Блэар обратил внимание на одну фотокарточку, резко выделявшуюся по стилю из множества мрачных портретов: на ней был заснят сам Смоллбоун на пляже.
— Это в Блэкпуле, — пояснил ему стоявший в двери кухни Смоллбоун. — Во время отпуска. Весь Уиган туда ездит.
На полочке рядом с фотографией находился серебряный стаканчик для бритья, на котором было что-то выгравировано. Блэар поднес его к падавшему из кухни свету и прочел: «А.Смоллбоун. Третье место. Водный спорт».
— Красивая вещь. Тоже из Блэкпула?
— Это было много лет назад.
— Но все равно, плавать в открытом океане? И заработать третье место, да еще в Блэкпуле? Где это в Уигане вам удалось научиться так плавать?
— На каналах. По прямой я могу плыть сколько угодно.
Оказавшись на улице, в задней аллее, Блэар подавил в себе возникшее было желание заглянуть домой к Розе. Хотя дорогу к ее дому он бы нашел теперь отсюда легко.
Зольные ямы парили под дождем. Окна домов были закрыты, однако до Блэара доносились то ругань, то молитвенное пение, то гвалт носящихся вверх и вниз по лестницам детей. Уиган как бы служил всему этому миниатюрным ландшафтным фоном, привносившим дополнительные детали: облака, эхо, подземные пространства, оставшиеся на местах былых выработок.
То, что Смоллбоун оказался пловцом, было, несомненно, новым и важным моментом в расследовании. Нападение на Силкока могли осуществить только двое. Не потому, что его ударили по голове, это как раз просто. Но потом его нужно было дотащить до канала, а там кто-то один должен был опустить его в воду и удерживать у донной части шлюза, пока другой зажимал ногу Силкока в замке затвора. И все это необходимо было проделать рядом со стоявшим судном, на котором полно потенциальных свидетелей, клянущихся теперь, что они ничего не видели и не слышали. Хитрый и коварный трюк, подобные дела как раз по части Смоллбоуна.
Перебирая в уме ту гору лжи, что наворотил ему Смоллбоун, Блэар как бы слышал одновременно и собственные лицемерные объяснения, которые он давал Шарлотте и Смоллбоуну насчет Розы. Какое ему вообще дело до того, что подумает о нем Шарлотта? И какое ему дело до этой шахтерки? Тем не менее она тянула его к себе, словно буйная виноградная лоза, что росла по ночам, опутывая его все сильнее и сильнее.