Построенный по прямым линиям городок энергетиков Припять мерцал в свете восходящей луны. С верхнего этажа здания городской администрации Аркадий смотрел на центральную площадь, достаточно широкую, чтобы в праздники 1 Мая и 7 ноября вместить все население городка. Тогда были речи, песни и танцы, цветы в целлофане, которые пробиравшиеся сквозь толпу дети дарили руководству. Вокруг площади располагались здания гостиницы, ресторана и театра. Обсаженные деревьями бульвары тянулись к жилым кварталам, лесопаркам, школам и находившемуся всего в трех километрах от всего этого красному ограждению реактора.

Аркадий исчез внутри учреждения. Он никогда не считал, что хорошо видит ночью, однако разглядел разбросанные по полу календари и документы, разбитые лампы дневного света и перевернутые ящики картотеки, посреди которых возвышалась груда одеял и пустых водочных бутылок. Плакат на стене возвещал поблекшими буквами о чем-то несбыточном: «С верой в будущее» – вот и все, что удалось рассмотреть Аркадию. В камуфляже его и самого было довольно трудно рассмотреть.

Мигнувший огонек от чиркнувшей спички где-то на улице заставил Аркадия приблизиться к окну. Ему не удалось разобрать, где это. Здания пусты, уличные фонари разбиты. Лес подступал совсем близко, и когда ветер стихал, в городке воцарялась мертвая тишина – ни огонька, ни шума машины, ни звука шагов. Мертвый покой городка не нарушал ни один человек, если не считать оранжевого бутона сигареты, который двигался по другой стороне площади на темном фоне гостиницы.

Аркадий осветил фонариком завал на лестнице – книжные шкафы, стулья, шторы, бутылки, и все это покрывала известковая пыль от обломков распадающегося гипса, которые образовывали сталактиты и сталагмиты, достойные пещерных. Электроэнергия отключена давным-давно, лифты проржавели. Снаружи здание могло казаться неповрежденным. Внутри же оно представляло собой руины, с разрушенными стенами, разорванными трубами и вздыбившимися полами.

Спустившись вниз, Аркадий выключил фонарик и быстро побежал вокруг площади. Входные двери в гостиницу были на цепочке. Ерунда – он влез в оконный проем, включил фонарик, пересек вестибюль и осторожно миновал тележки технического персонала, сваленные на ступеньках лестницы. На четвертом этаже двери были открыты. Из темноты материализовались кровати и столы. В одном из номеров обои скрутились в огромные свитки, в другом на ковре валялся туалетный бачок цвета слоновой кости. Аркадий уже ощущал кисловатый запах гари. В третьем номере окно было закрыто одеялом, которое Аркадий отдернул, чтобы внутрь проник лунный свет. Матрас был ободран до пружин и превращен в своеобразный гриль с кастрюлей на углях и почти незаметным дымком. Раскрытый чемодан выставлял напоказ зубную щетку, сигареты, леску, банку мясных консервов, пластиковую бутылку минеральной воды, труборез водопроводчика и завернутый в тряпье гаечный ключ. Если бы владелец всего этого не выглянул в окно из-за одеяла, то Аркадий так бы его и не обнаружил. Теперь он двигался к краю площади.

Аркадий сбежал по лестнице через две ступени, соскользнув по перевернутому столу и спотыкаясь о мятые темно-бордовые портьеры. Временами он чувствовал себя водолазом в глубинах затонувшего корабля – при таком слабом свете зрение и слух обострились. Добравшись до первого этажа, он услыхал, как хлопнула дверь на другом конце площади. Это в школе.

Между входными дверьми школы стояла классная доска с надписью мелом: «29 апреля 1986 года». Аркадий пробежал мимо раздевалки, на стене которой были нарисованы плывущие на корабле принцесса и бегемот. Классные комнаты первого этажа предназначались для младших школьников – доска с примерами правописания, яркие картинки сельских красот – упитанные коровы, золотые нивы, счастливые дети. И нагроможденные, как баррикады, парты. Звук тяжелых шагов раздавался этажом выше. Когда Аркадий поднимался по лестнице, под его ногами с шелестом разлетались в разные стороны детские рисунки. Они привели Аркадия в музыкальный класс с разбитым роялем и низенькими стульями в окружении порванных барабанов. При каждом шаге поднимались клубы пыли, которая забивала горло. В спальной комнате голые кровати стояли вкривь и вкось, словно застигнутые в диком танце. Валялись раскрытые книжки с картинками: Ильич на детской елке, сцена из «Лебединого озера», Первое мая в Москве. Аркадий услышал, как хлопнула еще одна дверь. Он побежал на второй этаж к аварийному выходу и замешкался, пробираясь через груду брошенных в панике детских противогазов. Маленькие противогазы, с круглыми глазницами и резиновыми трубками. Аркадий распахнул дверь, но было слишком поздно. Он пошарил лучом фонарика по площади, однако ничего не увидел.

Здесь было много невидимого – местность изобиловала цезием, стронцием, плутонием и еще множеством различных летучих изотопов. Пятно сильной радиации пятном и было. Очень близко и очень опасно. Шаг назад – и картина менялась. Сложность обнаружения, скажем, цезия состояла в том, что он растворялся в воде и прилипал ко всему, особенно к подошвам обуви. В траве, которая росла на уровне груди из трещин на дороге, дозиметр зашкаливало. Напротив школы, через площадь, находился маленький парк отдыха с каруселью, детским автодромом и колесом обозрения, которое возвышалось на фоне ночного неба, как страшная декорация. На катке стрелка дозиметра резко метнулась в сторону, и прибор загудел.

Аркадий проделал обратный путь в гостиницу, в номер с грилем из пружинного матраса. Там он придавил банкой тушенки записку с номером своего мобильника и понятным каждому символом доллара.

Аркадий оставил свой мотоцикл под деревьями. Водил он неважно, однако за рулем «Урала» не был похож на любителя и получал удовольствие от непростой езды. Аркадий повернул на шоссе и с выключенными фарами выехал из города.

Этот район Украины представлял собой степную равнину, окаймленную деревьями. Луна была почти полной и высвечивала сосны по обеим сторонам дороги. Они были рыжими – погибли на следующий день после аварии. Все дороги вели к реакторам.

Смерть была здесь настолько щедра, что имелось даже кладбище машин. Аркадий подкатил к забору из деревянных столбов и колючей проволоки, створки ворот были связаны веревкой, а на них красовались таблички «Крайне опасно!» и «Ничего не трогать!». Он отвязал веревку и въехал на территорию.

Тысячи грузовых автомобилей были выстроены в линию. Тяжелые грузовики, автоцистерны, аварийки, автобусы, автоприцепы, бульдозеры, землеройные машины, бетономешалки, военные грузовики и личные транспортные средства. Двор был таким же длинным, как египетский некрополь, хотя предназначался для останков машин, а не людей. При свете фар мотоцикла машины являли собой лабиринт металлических трупов. Какой-то великан распростер над головой руки, и Аркадий понял, что проезжает под винтами грузового вертолета. Тут были и другие вертолеты, на каждом был выведен краской уровень радиации. Именно здесь был найден «БМВ» Тимофеева, покрытый пылью после долгого путешествия из Москвы.

Фонтан искр привел Аркадия к двум работникам, разрезающим бронированный автомобиль сварочным аппаратом. Радиоактивные запчасти с этого машинного двора нелегально продавались в автомагазины Киева, Москвы и Минска. Комбинезоны и хирургические маски скрывали людей, но Аркадий их знал, потому что они и продали ему этот мотоцикл. Хозяин двора, Бела, полный венгр, отирал лицо огромным платком от поднимавшейся с земли пыли. Конторой ему служил трейлер, находившийся неподалеку. Пыль проникала в окна трейлера и ровным слоем покрывала карты на рабочем столе. Каждая из карт соответствовала сектору двора, где было отмечено местонахождение каждого транспортного средства. Бела отбирал автомобили для своего двора вдумчиво, создавая впечатление полного ряда здесь, целой машины там. Сам трейлер никуда не ездил: он был также радиоактивен, как и окружающие его машины. Бела был королем зараженного царства. Консервы, вода в бутылках, телевизор и видеомагнитофон – он считал, что все самое необходимое у него есть, и с этим считались. Он приветственно махнул проехавшему мимо Аркадию, который попетлял вокруг горы шин и выехал за ворота.

Отсюда взгляд непременно обращался к реакторам. Цепи и колючая проволока окружали то, что являлось огромным предприятием, состоящим из охлаждающих башен, цистерн с водой, топливных складов, охлаждающих прудов и рядов опор линий электропередачи. Здешние четыре реактора ранее производили половину электроэнергии Украины, а теперь только сами ее потребляли для поддержания рабочего состояния. Три реактора выглядели фабриками без окон. Четвертый реактор, однако, был заключен в десятиэтажный саркофаг из свинца и стали. Этот могильник наводил ужас, особенно по ночам, напоминая стальную маску великана, зарытого в землю по шею. Символом Санкт-Петербурга является «Медный всадник», и у Чернобыля свой символ – Четвертый реактор. Если бы глаза великана вдруг открылись, а плечи начали стряхивать с себя землю, Аркадий бы, наверное, совершенно не удивился.

В десяти километрах от атомной электростанции находился контрольно-пропускной пункт, ворота его представляли собой железную полосу с противовесом из шлакобетона. Поскольку Аркадий был русский, а охранники украинцы, они без особого энтузиазма пропустили его.

За пропускным пунктом находились «черные деревни» и поля, где вместо пугал стояли на высоких шестах знаки, предупреждающие о радиации. Раскачиваясь на заскорузлых колеях грязной дороги, Аркадий одолел зубодробительную сотню метров вокруг хаотично разросшихся кустов и деревьев и проехал к скученным одноэтажным домикам. Считалось, что жители всех этих домиков эвакуированы, и большинство выглядели разоренными, но другие, даже в лунном свете, предательски выдавали, что в них живут: починенный частокол, сани для заготовки дров, легкий дымок из трубы. Одеяло и свеча делали окно красным или синим.

Аркадий проехал через поселок и поднялся еще на сотню метров по дорожке, идущей между деревьями, до участка земли, огороженного низким забором. Мотоцикл, фыркнув, затих, и Аркадий прошел к могильным крестам из железных трубок, выкрашенных в белый цвет и украшенных искусственными цветами – розами и орхидеями. С момента аварии все захоронения запрещались – земля была слишком радиоактивной, чтобы ее тревожить. Именно у кладбищенских ворот спустя неделю после самоубийства Паши Иванова и нашли мертвым Льва Тимофеева.

Первый милицейский протокол был лаконичным – никаких документов, денег, часов на трупе, который обнаружил неустановленный местный самосел, а в качестве причины смерти фигурировал сердечный приступ. Несколько дней спустя причина смерти была пересмотрена и констатирована как «пятисантиметровый разрез поперек шеи острым лезвием, повредивший трахею и яремную вену». Позднее милиция объяснила неувязку примечанием, в котором говорилось, что тело было истерзано волками. Аркадию захотелось узнать, так ли это на самом деле.

Мимо тихо пролетела сова, и раздался мягкий шлепок, который, вероятно, означал оброненную мышь. Вокруг шелестела листва. Природа брала свое, несмотря ни на что.

Схематично Чернобыль можно было представить как мишень с реакторами в центре и концентрическими кругами с радиусом в десять и тридцать километров. Мертвый городок Припять располагался в пределах внутреннего круга, а старый город Чернобыль, который дал имя реакторам, находился дальше, во внешнем круге. Вместе оба круга составляли запретную зону.

Пропускные пункты блокировали дороги на расстоянии в десять и тридцать километров. Хотя чернобыльские дома считались покинутыми, здесь жили военные. Городская столовая являла собой средоточие общественной жизни зоны. Столовая выглядела как времянка. Человек двадцать расположились со всеми удобствами, остальные пятьдесят – кое-как, но и те и другие наслаждались сушеной рыбой, леденцами, орешками и чипсами. Аркадий взял арахиса и пива, скользнул в угол и стал наблюдать за парами, танцующими не то хип-хоп, не то польку. Все мужчины были в камуфляже – так называемом камо, а женщины – в свитерах, за исключением нескольких молоденьких секретарш, которые хотели выделиться из серой массы, несмотря на то что здесь такая беда. Кто-то отмечал день рождения, тосты с шампанским и коньяком следовали один за другим. Табачный дым был такой густой, что Аркадий почувствовал себя как на дне бассейна.

Ученый по имени Алекс протянул Аркадию коньяк.

– Ура! Сколько времени вы уже здесь, Ренко?

– Спасибо. – Аркадий опрокинул содержимое стакана в желудок и задержал дыхание, чтобы прийти в себя.

– Вот это правильно. Тут все стараются напиться. Не будьте педантом. Так сколько времени?

– Три недели.

– Три недели, и так нелюдимы?! Сегодня день рождения Евы, и вы обязаны подарить ей не меньше поцелуя.

Ева Казка была молодой женщиной с черными волосами, которые были похожи на шерсть мокрой кошки.

– Я знаком с доктором Казкой. Мы с ней пожали друг другу руки.

– Она была не слишком любезна? Это потому, что ваши коллеги из Москвы оказались кретинами. Сперва они лезли куда ни попадя, а потом боялись даже шаг ступить. К тому времени как вы приехали, отношения были изгажены. – Алекс был высоким мужчиной с широкими плечами пловца и длинным носом циника. Он просиял, когда в помещение вошел капитан милиции с двумя сержантами в камуфляже и вязаных шапочках. – Ваши сторонники. Они просто в восторге от ваших действий, которые тем не менее усложняют им жизнь. Вы самый непопулярный человек в зоне, знаете?

– Я?

– Обжалованию не подлежит. Вам надо оторваться от своего расследования и наслаждаться жизнью. «Где бы ты ни был, там место твое», как говорят в Калифорнии.

– Мы с вами не в Калифорнии.

– Хорошо сказано. Обратите внимание на капитана Марченко. С усами и в форме он похож на посредственного актера провинциального театра. Труппа уехала, оставив ему только костюмы. И сержантов, братьев Воропаев, Димитра и Тараса. Сдается мне, что эти парни скорее всего занимаются скотоложством.

Аркадию пришлось согласиться, что у капитана классический профиль. У Воропаев были мясистые и не по возрасту прыщавые лица и широкие, как коромысло, плечи. Отвернувшись от Аркадия, они хохотали с капитаном.

– Почему Марченко проводит время с ними? – спросил Аркадий.

– Здешний спорт – хоккей. Капитан Марченко – тренер, а Воропаи – два его фаворита. Привыкайте. Вы у всех на виду. Говорят, что вы в ссылке и московский шеф собирается держать вас здесь вечно.

– Хорошо бы мне распутать дело.

– Но у вас это не получится. Подождите, я хочу послушать это.

За соседнем столиком запели величальную Еве Казке, и лицо именинницы сделалось блаженно-тупым. Местных аналитиков описывали Аркадию по-разному – то как лучших из лучших в науке, то как неудачников, но всегда изображали дураками, потому что они были добровольцами. Алекс ненадолго вернулся к друзьям, чтобы повыть волком и стащить бутылку коньяка, а затем вернуться к Аркадию.

– Люди считают вас сумасшедшим, – продолжил он. – Вы ездите в Припять. Проклятое место. Едете через лес на мотоцикле, который светится в темноте. Вы знаете хоть что-то о радиоактивности?

– Я прошелся дозиметром по мотоциклу. Он чистый и не светится.

– Скажу вам по секрету: никто не собирается его красть. Итак, следователь Ренко, что вы ищете в этом самом заброшенном месте планеты?

– Самоселов. В частности, того, кто обнаружил Тимофеева. Поскольку фамилии я не знаю, то опрашиваю всех, кого встречаю.

– Шутите. Неужели серьезно? Вы сумасшедший. Кого у нас только здесь нет – браконьеры, сборщики утиля, самоселы.

– В милицейском протоколе говорится, что труп обнаружил местный самосел. Это говорит о том, что этот человек здесь появляется и милиционер видел его раньше.

– Какие милиционеры в Чернобыле? Взгляните на Воропаев. Они с трудом могут написать свою фамилию, а уж о протоколе и говорить нечего. Вы женаты? Дети есть?

– Нет. – Аркадий подумал о Жене, но мальчика вряд ли можно было назвать членом его семьи. Для Жени Аркадий являлся всего лишь сопровождающим в парк. Кроме того, за ним временно присматривал Виктор.

– Итак, вы поставили себе невыполнимую задачу в радиоактивной пустоши. Вы либо одержимый, либо преданы своему делу.

– Скорее первое.

– Выпьем за одержимость! – Алекс наполнил стаканы. – Знаете, что алкоголь защищает от радиации? Он изгоняет из организма кислород, который может быть ионизирован. Конечно, потеря кислорода не сулит ничего хорошего, зато всякий украинец знает, что алкоголь полезен. Лучше всего красное вино, затем идут коньяк, водка и т. д.

– Но вы же русский.

– Тсс! – Алекс приложил палец к губам. – Меня принимают за сумасшедшего. Кроме того, русские также пьют водку для защиты от радиации. А вы что, тоже сумасшедший? Мы с друзьями служим науке. В Чернобыле можно узнать много интересного о влиянии радиации на природу, но я не думаю, что смерть какого-то московского бизнесмена стоит того, чтобы проводить здесь хоть минуту, не говоря уже о почти целом месяце.

Аркадий спросил себя, сколько времени убил он впустую за эти дни, осматривая припятские квартиры или укрывшиеся в лесу сельские дома. Немало. Но имелись у него и другие вопросы.

– Чья же? – спросил он.

– О чем вы?

– Чья смерть стоит потраченного времени? Только хороших людей? Только святых? Исходя из чего мы решаем, какое убийство стоит расследовать, а какое нет? Исходя из чего решаем, каким убийцам разгуливать на свободе, а каким сидеть в тюрьме?

– Намерены поймать всех убийц?

– Хотелось бы, но вряд ли такое получится.

Алекс с сожалением посмотрел на Аркадия.

– Вы совсем сдвинутый. Я даже боюсь. А меня испугать нелегко.

– Алекс, пойдешь со мной танцевать или нет? – Ева Казка потянула собеседника Аркадия за руку. – В память о прошлом.

Аркадий позавидовал им. Народ здесь собрался отчаянный. Вообще говоря, размещенные в Чернобыле служащие военизированных частей не становились здоровее. Украина была еще беднее России, и случайная заработная плата значила немного, если ее постоянно задерживали или совсем забывали выдавать, но, учитывая обстоятельства, эти деньги вряд ли можно было потратить лучше, чем на покупку спиртного. Ученые – дело другое. Несколько групп проводили различные исследования. Мужчины были обросшими, а женщины вечно растрепанными, и все поголовно напоминали исследователей, работающих на астероиде, несущемся по направлению к Земле. Работа имела свои недостатки, но явно была уникальной.

Казка склонила голову на плечо Алекса, и начался медленный танец. Считается, что украинские женщины обладают особой, одухотворенной красотой и изумительными глазами, однако у Евы был такой устрашающий вид, словно при первой же возможности она перегрызет горло любому, кто заговорит с ней. Она выглядела слишком бледной, мрачной и колючей. Манера, в которой они с Алексом танцевали, наводила на мысль о прежней близости и означала краткосрочное перемирие. Аркадий удивлялся тому, что даже эти размышления являются результатом его собственной изоляции.

Почему Аркадий оказался в Чернобыле? Из-за Тимофеева? Из-за Иванова? В конце концов Аркадий убедился в самоубийстве Паши. Самоубийство, хуже которого трудно представить. Представители радиационного контроля в свинцовых костюмах обнаружили в соляной горе в шкафу Иванова цезий-137, внешне похожий на соль, – быть может, всего одна крупица на миллион, но и этого было достаточно. Это как иголка в стоге сена. По внешнему виду поваренную соль и хлорид цезия не отличить. Трехсекундное общение с граммом чистого цезия-137 могло оказаться смертельным, да и крупица хлорида цезия, являясь более слабой версией оригинала, обладала убойной силой. Желудок Паши был так радиоактивен, что второе вскрытие пришлось отменить, а морг эвакуировать. Иванова похоронили в гробу со свинцовыми прокладками. Солонка, которую Виктор нашел на мостовой под Ивановым, была самой зараженной из всех предметов. Она испускала такие мощные гамма-лучи, что стекло становилось серым. К счастью, солонку хранили в пустом кабинете с вещественными доказательствами, оттуда ее изъяли специальными клещами и поместили в двойной свинцовый контейнер толщиной в десять сантиметров. На радиоактивность были проверены также и особняк, и городской дом, которые Паша оставил так внезапно, результат – тот же. Знал ли об этом Иванов? Он приказал, чтобы городской дом и вилла оставались пустыми, не впускал никого в квартиру и носил с собой дозиметр. Получается, что Иванов знал. Аркадий вспомнил о соли, которую слизывал с пальцев в квартире Паши, и почувствовал, как холодок пробежал по спине.

В старинном особняке Тимофеева была такая же картина. Не обладая волевым характером Иванова, хозяин не закрывал двери перед гостями, но пробы в залах и комнатах его позолоченного жилища подтвердили наличие радиации. Ничего удивительного, что Тимофеев постоянно нервничал и худел. После кружения с дозиметром по особняку Аркадий с Виктором на всякий случай посетили ведомственную поликлинику. Доктор дал им йодных таблеток и заверил, что облучены они не больше, чем пассажир самолета, летящего из Санкт-Петербурга в Сан-Франциско. Но все-таки следует хорошенько помыться, выбросить эту одежду, а также обращать внимание на тошноту, потерю волос и особенно кровотечение из носу, потому что цезий влияет на костный мозг, который производит тромбоциты. Виктор спросил, что делать, если пойдет кровь из носа, и врач ответил: носить платок.

Как долго Иванов и Тимофеев жили в таком страхе? Почему ни тот, ни другой не сообщил в милицию, что кто-то пытается их убить? Почему они не потревожили службу безопасности «НовиРуса»? Наконец, почему Тимофеев поехал за тысячу километров от Москвы – в Чернобыль? Если ради спасения своей жизни, то это не сработало.

Осмотр трупа Тимофеева, когда его нашли у деревенского кладбища, оказался фарсом. Кладбищенская земля была радиоактивна. Даже родственники посещают эти могилы только раз в году, поэтому парни из милиции прежде всего оттащили Тимофеева на безопасное расстояние, чтобы как следует осмотреть. Милиционеры понятия не имели о личности или влиятельности покойника, поскольку его бумажник и часы бесследно пропали. Из-за дождя они хотели бросить тело в фургон и уехать. Милиционеры предположили, что бизнесмен, наверное, тайно навестил похороненных на кладбище дядю или тетю, у него случился сердечный приступ, и он упал. Никто не задался вопросом, где его машина и почему у него такая грязная обувь. В Чернобыле не было ни сыщиков, ни патологоанатомов, а Киев не проявлял никакого интереса к областным случаям естественной смерти. Тело Тимофеева держали в рефрижераторе, и мысль о том, что он русский, а не украинец, не посетила ни одну голову, пока двумя днями позже на кладбище грузовиков не нашли «БМВ» с московскими номерами. К этому времени кто-то из увидевших Тимофеева в рефрижераторе оказался достаточно наблюдательным и заметил перерезанное горло.

Москва пришла в движение. Прокурор Зурин лично отправился в Чернобыль с десятью следователями – без Аркадия! – которые присоединились к своим украинским коллегам в поисках истины. Они ничего не нашли. Следы на месте преступления у кладбища сначала затоптали волки, а затем милиционеры, поспешно оттащившие труп. Если на земле и была кровь, то ее смыло дождем, и поэтому невозможно было определить, где именно перерезали горло Тимофееву. Не сделали ни одной фотографии найденного тела. Сам труп посчитали слишком радиоактивным для вскрытия или сжигания и похоронили в запаянном гробу. Сотрудник милиции, который написал рапорт о произошедшем, исчез, вероятно с бумажником и часами Тимофеева. Чем дольше следователи из Москвы и Киева оставались в Чернобыле, тем печальнее они становились, бродя от одной радиоактивной деревни к другой. Тайно вернувшиеся в свои дома старики знали, что это запрещено. Столкновение с чиновниками, конечно, обеспечило бы пожилым людям автобусный билет в один конец и какой-нибудь мрачный городской полуподвал, поэтому они зарывались в землю, как кроты, и опасливо прятались по избам в других «черных» деревнях. Вот почему через несколько недель следователи не выдержали всего этого и уехали восвояси. Другой прокурор, возможно, и признал бы поражение, но Зурин проявил здесь свою неординарность и способность пережить любую беду. Он нашел выход, предложив чернобыльской милиции Аркадия, – этот ход одновременно означал сотрудничество между братскими странами, удовлетворял требованию дальнейшего расследования и исподволь устанавливал приличное расстояние между прокурором и его самым строптивым следователем. Кроме того, Зурин постарался предусмотреть все, чтобы Аркадий не добился успеха. Последний действовал на свой страх и риск – без помощников, без возможности поговорить с друзьями Тимофеева, а также с его священником или массажисткой, с которыми Тимофеев, быть может, делился своими тревогами. Аркадий, находившийся так же далеко от Москвы, как Плутон от Солнца, должен был охотиться за призраками. Благодаря Зурину ему приходилось действовать вслепую.

– Ренко! Последний танец! – Алекс потащил Аркадия из угла и толкнул его в объятия дородного ученого. – Не будь таким чурбаном! Ванко нужен партнер.

Бледный, со свалявшимися волосами, Ванко больше походил на юродивого, чем на эколога.

– Вы не гомик? – спросил он Аркадия. – Я не танцую с гомиками. Люблю ясность.

– Все нормально.

– А вы ничего. Тут говорили, что сбежите через неделю, как и другие. А вы все еще тут. Уважаю таких. Хотите вести в танце?

– Все равно.

– Мне, собственно говоря, тоже. Мы на краю света. Если хотите знать, на что будет похож конец света, ответ перед вами. Не так уж и плохо.