Лавка — обычный склад с самым паршивым освещением во всей Гаване. Тот факт, что очереди в этот раз были не очень большими, а Офелия должна была тащить на себе мешок вьетнамского риса и канистру растительного масла, не улучшили настроение ее матери.
— Ты или возвращаешься домой поздно, или не приходишь совсем. Кто этот мужчина?
— Он не мужчина, — ответила Офелия.
— Не мужчина? — ее мать повысила голос, чтобы привлечь к разговору побольше внимания покупателей.
— Не в том смысле.
— Как, например, музыканты? Великие мужья. Где последний из них? Массирует шведок в Кайо Ларго?
— Вчера я пришла домой. Все в порядке.
— Все просто замечательно. Вот величайшее произведение в мире фантастики, — она шлепнула рукой по книжке с талонами. — Что может быть лучше? Знать, почему ты возвращаешься домой так поздно?
— Я работаю в полиции.
— С русским! Дочка, может ты еще не в курсе, что этот поезд ушел. Навсегда. Как ты вообще ухитрилась найти хоть одного русского? Я хотела бы посмотреть на этого нищего.
— Мама, — умоляюще сказала Офелия.
— Ах, ты при форме и тебе стыдно, что тебя могут увидеть со мной. Я-то могу простаивать в очередях целыми днями, чтобы ты могла делать мир более безопасным для… — Она изобразила бороду.
— Мы почти у цели, — Офелия посмотрела на прилавок.
— Мы почти нигде. Эта дорога никуда не ведет, дочка. Помнишь того мальчика, с которым ты дружила в школе, у которого был садок для рыбы?
— Аквариум.
— Садок для рыбы. Ничего, кроме грязной воды и двух неподвижных сомов. Взгляни на этих продавщиц.
За прилавком с весами и кассовым аппаратом стояли две женщины с усами, очень похожие на тех сомов. Офелия с трудом сохраняла невозмутимость. В грязной лавчонке — четыре прилавка, рядом с каждым из них по школьной доске, на которой мелом указаны товары, цены, рацион на одного человека или на семью, и даты получения продуктов. Даты смазаны из-за многочисленных поправок.
— На следующей неделе будут помидоры, — сказала Офелия. — Это хорошая новость.
— Боже мой, я вырастила идиотку, — ее мать взорвалась смехом. — Не будет ни помидоров, ни сгущенного молока, ни муки. Возможно, не будет бобов и риса. Это ловушка для кретинов. Дочка, я знаю, что ты блестящий детектив, но, слава богу, у тебя есть я для поисков продуктов.
— Я доложу о контрреволюционной пропаганде, — прошипела женщина, стоявшая за ними.
— Отвали, — сказала мать Офелии, — я воевала на Плайя Хирон. А где была ты? Может, махала сиськами американским бомбардировщикам. Если, конечно, они у тебя есть.
Ее мать умела заткнуть кого угодно. Плайя Хирон — это то, что остальной части мира известно, как «залив Свиней». Она на самом деле была в армии, стреляла в захватчиков, хотя теперь говорила, что лучше бы заставила его под дулом пистолета забрать ее с собой во Флориду.
— У меня вопрос, — сказала Офелия.
— Пожалуйста, не мешай, я читаю список. Две банки зеленого горошка в месяц на семью. Они будут очень вкусные, я уверена. Есть сахар. Вы узнаете, что конец близок, когда сахара не станет.
— Соленые огурчики.
— Я не вижу огурчиков.
— Где бы их найти?
Восточный блок пытался поставлять огурчики в банках на Кубу, но Офелия не видела их уже давным-давно.
— Не здесь. На черном рынке можно купить огурцы и засолить.
— Там огурцы не того размера.
— Огурец есть огурец. Почему тебе нужны именно маленькие огурчики?
У прилавка мать Офелии устроила настоящее шоу, пока в ее книжке ставили соответствующие отметки.
— Знаете, если вы живете только на пайки, вы можете соблюдать очень сбалансированную диету, — с серьезным выражением лица заявила она.
— Это правда, — одна из служащих была настолько глупа, что согласилась с ней.
— Это все потому, что вы две недели едите и две недели голодаете, — выпустив свою торпеду, мать Офелии повернулась и поплыла к выходу, предоставив Офелии следовать за ней с тяжелым мешком и канистрой масла. Покупатели молча смотрели им вслед.
Когда они вышли на улицу, мать направилась в сторону дома.
— Ты невыносима, — сказала Офелия.
— Этот остров сводит меня с ума.
— Этот остров сводит тебя с ума? Ты никогда не уезжала с этого острова.
— И это сводит меня с ума. И то, что моя дочь — одна из служанок этого старика с бородой. — Однажды ее мать задержала полиция за продажу домашней косметики с рук. Конечно, ее отпустили, как только узнали, что детектив Осорио ее дочь. — Твой дядя Мэнни писал, что кресло-качалка всегда ждет меня на террасе в Майами.
— И ежевечерняя перестрелка из проносящихся авто — это то, что он писал мне.
— В последнем письме он сообщает, что мог бы забрать к себе Мюриель и Марисоль. Он уверен, что они будут в восторге от Саут Бич. Мы можем поехать все вместе, а потом девочки смогут остаться.
— Не будем говорить об этом.
— Они произведут фурор в Майами. Такие красивые девочки. И светлокожие.
Этот упрек со стороны матери был как соль на рану. Офелия в семье всегда была немного чужой, отличаясь более темным цветом кожи даже от собственных дочерей. Она всю жизнь была горьким разочарованием для матери. Кровь прихлынула к ее щекам, еще обиднее было то, что мать это заметила.
— Они останутся со мной. Если ты хочешь бежать в Майами, отправляйся.
— Я просто говорю, что это новый мир. Понятно, что он не имеет ничего общего с русскими.
О’Брайен и Уоллс высадили Аркадия в паре кварталов от Малекона. У него возникло чувство, что в любой момент из-за волнореза может выскочить Луна с ножом для колки льда или с мачете в руках. Поэтому, дойдя до бульвара, Аркадий придерживался тени колонн и зданий, пока не увидел дом, украшенный трехцветным баннером Комитета защиты революции. Он постучал в дверь Абуелиты.
— Входите.
Луч света протиснулся вслед за ним в узкую комнату к накрытой покрывалом статуе темнокожей Святой Девы с трепещущим павлиньим пером. Запах сигар и сандалового дерева щекотал ему нос. Абуелита сидела перед статуей и торжественно раскладывала карты. Таро? Аркадий заглянул через плечо старой женщины. Пасьянс «солитер». Сегодня на ней был пуловер с надписью «Нью-Йоркская фондовая биржа». Аркадий отметил, что на статуе тоже было нечто новое — желтое ожерелье, как у Осорио.
— Можно?
— Конечно, — когда он дотронулся до бусин, Абуелита сказала: — В Сантерии Святая Дева является также духом Ошун, и ее цвет — желтый, медовый, золотой. Ошун — очень сексуальный дух.
«Это описание вряд ли соответствует Осорио», — подумал Аркадий, но у него не было времени вникать в религиозные вопросы.
— Я видела, как сегодня утром вы уехали на том большом белом автомобиле, на той колеснице с крыльями, — сказала Абуелита, — весь Малекон пялился на вас.
— Вы случайно не заметили, не заходил ли в дом после моего отъезда такой высокий темнокожий сержант из Министерства внутренних дел?
— Нет.
— Никого, кто соответствовал бы этому описанию, с мачете или бейсбольной битой? — Он положил пять долларов в корону у ног Святой Девы.
Абуелита вздохнула и взяла деньги.
— Я знаю человека, которого вы имеете в виду. Это он организовал Абакуа. Я была, как всегда, у окна. Но на самом деле, я заснула прямо стоя. Иногда со мной такое бывает. Старею.
Аркадий положил в корону еще денег.
— Тогда у меня другой вопрос. Мне все еще нужна фотография Сергея Приблуды для полиции, и я ищу его близких друзей, у которых она может быть. Здесь ни у кого нет, но когда мы встретились в первый раз, вы упомянули, что Сергей Приблуда угощал вас солеными огурчиками. Вчера я был на рынке, где продаются овощи, в том числе огурцы, но ничего похожего на домашние соленые огурчики из холодильника Приблуды.
— Вы правы, нет ничего лучше русских огурчиков.
— У него были особые посетители?
— Вы сами догадались, — Абуелита широко развела руки, скрывая улыбку. — Есть одна женщина, русская, которая приходила иногда с корзиной, иногда без.
— Не могли бы вы описать ее?
— Она похожа на маленькую толстую голубку. Она приходила по четвергам, иногда одна, иногда с девочкой.
Офелия поднялись по лестнице в комнату Хеди Инфанте. Это была мансарда, построенная под сводом фойе в стиле рококо. В лофте размером десять на десять стояла кушетка, вешалка с платьями и обтягивающими брючками, электрическая лампа и свечи, косметика и обувь, ведро с веревкой. Из окна была видна огромная люстра и, далеко внизу, мраморный пол. Дом был построен сахарным магнатом, явно любившим излишества. Изгибы белой лепнины на потолке вызывали ощущение парения в облаках.
Интерьер Хеди был украшен столь же удивительно: картинки, вырезанные из журналов и приклеенные к стенам — обои ручной работы с Лос Ван Ваном, Хулио Иглесиасом, Глорией Эстефан. Звезды — исполнители любовной лирики, стоящие в лучах софитов, страстные взгляды обращены к поклонникам. На лицо одной певицы она наклеила изображение своего собственного лица. Это напомнило Офелии страшную картину полуотрубленной головы Хеди. Лофт был не той комнатой, где проститутка принимала клиентов, это было ее личное гнездышко.
В этом гнездышке остались явные следы посторонних — полицейская лента вокруг платьев, порошок для снятия отпечатков пальцев на зеркале, легкий беспорядок, неизменно возникающий тогда, когда мужчины перекладывают женские вещи. У Хеди была коллекция кусочков мыла из отелей, столовые приборы, подставки, рамка из морских ракушек с фотографией празднования ее пятнадцатилетия — вечеринки с тортом из кондитерской, пивом и ромом. На другой фотографии Хеди одета в синие кружева, вокруг шеи шарф в тот же тон — цвета Хемайи, богини моря. И, конечно же, у стены была статуэтка Пресвятой Девы из Реглы, духа и в то же время святой. В ящике для сигар было полно моментальных снимков Хеди с туристами, в руках бокалы с дайкири или мохито в кафе на Старой площади, на площадях Армас, Кафедральной — в сказочном мире старой Гаваны. Однако любимыми у Хеди, похоже, были две фотографии, приколотые к подушечке в форме сердца, на которых она была снята вместе с Луной. Интересно, что подумали об этом криминалисты — мертвая девушка с офицером, ведущим расследование? Фотографии, видимо, были сделаны в разное время — они были по-разному одеты, — но оба снимка перед зданием, где среди пятен ржавчины была видна вывеска «Русско-кубинский центр». Внизу к подушечке был приколот третий снимок — Хеди, Луна и маленькая jinetera Тереса на заднем сиденье белого «крайслера империал». Ни возле кровати, ни в сигарном ящике, ни на стене не было никаких имен, номеров телефонов или адресов.
В здании было пусто, не было соседей, с которыми можно было поговорить. Офелия перешла через улицу к аптеке, где предлагались гуава для лечения диареи, орегано для носа, петрушка против газов. На стене висело зеркало с логотипом «Coca-Cola». К нему были приклеены отзывы, в том числе открытка из Мексики с танцовщицей в такой же кружевной юбке, с черными волосами и белой кожей, как у той девушки, которую она видела целующей Ренко. Лично Офелии было наплевать, но она была раздражена тем, что после всех ее стараний обеспечить безопасность боло она увидела, как он приглашает кого-то к себе. Офелия вспомнила, как женщина прижималась к Ренко и притягивала его лицо к своему.
— Дочка? — позвала травница со стула.
— Да, — Офелия купила для матери пакет коры красного дерева, применяемой при ревматизме, прежде чем заговорить о Хеди.
— Хорошая трава, — травница вспомнила Хеди по лекарству. — Симпатичная девушка, но часто мучилась животом. Тоже танцовщица. Такой позор.
Женщина знала, что Хеди танцевала в местной группе на карнавале. Там было шестьдесят танцоров, барабанщиков, канатоходцев, все одеты в синее — цвет Хемайи. Их шествие волнами вилось до Прадо, где на трибуне стоял сам Команданте. И еще она вспомнила друга Хеди, который мог взглядом прожечь дыру в доске.
— Да вот же он.
Министерская «лада» остановилась перед домом Хеди, Луна выскочил из машины проворнее, чем обычно. Офелия повернулась спиной к двери, сняла кепку и принялась наблюдать в зеркало. Ей пришлось выслушивать бесконечные рекомендации травницы, тупо разглядывая открытку из Мексики. Через минуту сержант вышел из дома Хеди с подушечкой в форме сердца.
Для Офелии не имело значения, что криминалисты, осматривавшие лофт Хеди Инфанте, вовремя не изъяли подушечку и фотографии. Неважно, что они проверили все пожитки Хеди на предмет отпечатков. Ни один из них со всем своим опытом не поймет Хеди так, как она.
Офелия жила практически в двух мирах. Один из них был обычным миром скудных пайков и автобусных очередей, заваленных щебнем улиц, тусклого электричества, заставлявшего Фиделя мерцать на экране телевизора. Миром изнуряющей духоты, заставляющей ее дочерей распластываться, подобно бабочкам, на прохладных плитках пола. Другой был глубокой вселенной, такой же реальной, как вены под кожей. Мир сладострастной Ошун, плодородной Хемайи, грохочущего Чанго, мир добрых и злых духов, живших в каждом, кто их вызвал, благодаря которым приливала кровь к лицу, появлялся вкус во рту, цвет в глазах. Так же, как семена колы, так же, как душа барабана, говорящая только тогда, когда кто-то играет на нем, в каждом человеке живет дух, который говорит через сердцебиение, только надо уметь слушать. Так Офелия Осорио несла огонь солнца, скрытого за темной маской, и так она видела двойственный взаимопроникающий мир Гаваны.
На этот раз Ольга Петровна встретила Аркадия в домашнем халате, волосы накручены на бигуди. Она расставляла пакеты с продуктами в гостиной. Ее улыбка принадлежала хорошенькой, но уже очень немолодой женщине, застигнутой врасплох. Толстая маленькая голубка? Может быть.
— Побочный бизнес, — пояснила она.
— Здоровый побочный бизнес.
То, что прежде было уголком России, сейчас было заставлено рядами белых пластиковых пакетов, набитых до предела банками итальянского кофе, китайской посудой, туалетной бумагой, растительным маслом, мылом, полотенцами и бутылками испанского вина, даже замороженными курами в пакетах… Все пакеты были заклеены, на каждом было написано какое-нибудь кубинское имя.
— Я делаю, что могу, — сказала она. — Раньше, когда здесь была настоящая русская колония, все было гораздо проще. Кубинцы могли рассчитывать на честные поставки продуктов из дипломатического магазина. Когда посольство отправило всех домой, на тех из нас, кто остался, нагрузка значительно увеличилась.
Не бесплатно, был уверен Аркадий. Десять процентов? Двадцать? Было бы бестактно задавать подобные вопросы такой внешне типичной советской матроне.
— Я сейчас вернусь, — пообещала она и скользнула в спальню, оттуда просочился намек на тонкий аромат духов. Из-за двери он услышал: — Поговорите с Сашей, он любит компанию.
Канарейка в клетке, казалось, пытается разглядеть у Аркадия хвост. Аркадий заглянул в кухню. На столе клеенка, на ней самовар. Календарь с ностальгическим снежным пейзажем. Соль в солонке, бумажные салфетки в стакане. На полке стеклянные банки с домашним вареньем, огурчиками и салатом из фасоли. К ее возвращению он был уже в гостиной. Пепельные волосы Ольги Петровны аккуратно уложены в прическу в рекордные сроки.
— Я бы угостила вас чем-нибудь, но скоро придут мои кубинские друзья. Когда они видят чужих, нервничают. Я надеюсь, что это не займет много времени. Вы ведь понимаете.
— Конечно. Я насчет Сергея Приблуды. Когда мы говорили первый раз, вы сказали, что некоторые сотрудницы посольства сплетничали, будто он завел роман с кубинкой, поэтому стал лучше говорить по-испански.
— Сергей Сергеевич никогда особенно хорошо не говорил по-испански, — Ольга Петровна позволила себе улыбнуться. — Ни до этого романа, ни после него…
— Думаю, вы правы, он был слишком русским. Русским до глубины души.
— Как я вам уже говорила, «товарищ» в полном смысле этого слова.
— И чем дольше я веду расследование, тем отчетливее понимаю, что если бы он действительно нашел женщину, которой глубоко восхищался, она могла бы быть только русской, как и он сам. Вы согласны?
Хотя Ольга Петровна продолжала так же мягко улыбаться, в ее глазах появилась настороженность.
— Пожалуй.
— Притяжение должно было быть неизбежным, — сказал Аркадий, — возможно, воспоминания о доме, о настоящем русском обеде. Кроме того, романы в посольстве не поощрялись, необходимо было планировать тайные встречи, либо они должны были казаться случайными. К счастью, он жил отдельно от других русских, а она всегда могла найти повод, чтобы появиться на Малеконе.
— Возможно.
— Но ее видели кубинцы.
Послышался стук. Ольга Петровна приоткрыла дверь, шепнула что-то и мягко прикрыла ее. Повернувшись к Аркадию, она попросила сигарету и, когда он дал ей прикурить, села и с наслаждением затянулась. Совсем другим, более чувственным голосом, она сказала:
— Мы не занимались ничем противозаконным.
— Я и не утверждал этого. Я приехал в Гавану совсем не для того, чтобы погубить чью-то жизнь.
— Я не знаю, чем занимался Сергей. Он не говорил, а я не спрашивала. Мы просто тепло относились друг к другу, и все.
— Этого было достаточно, я уверен.
— Тогда чего вы хотите?
— Я думаю, что у человека, близкого по духу Сергею, у того, кому он был небезразличен, вероятно, найдется фотография получше, чем та, которую вы показали мне в первый раз.
— Это все?
— Да.
Она встала, пошла в спальню и вернулась через минуту с цветной фотографией загорелого и счастливого полковника Сергея Приблуды в плавках. Теплое Карибское море за спиной, песок на плечах и широкая улыбка. Он как будто сбросил лет десять. Доктора Бласа эта фотография должна вполне устроить для идентификации.
— Простите, я должна была отдать ее вам раньше, но я была уверена, что вы сможете найти другую. Это единственная хорошая фотография, которая у меня есть. Мне ее вернут?
— Я попрошу. — Он аккуратно положил фотографию в карман. — Вы когда-нибудь спрашивали Сергея, что он делает в Гаване? Упоминал ли он о ком-нибудь или о чем-нибудь при вас?
— Такие люди, как Сергей, выполняют специальные задания. Он бы никогда не сказал, а я не должна была ничего выпытывать.
«Сказала так, будто сама в это верит», — подумал Аркадий. Было ясно, что Приблуда и Ольга Петровна очень подходили друг другу.
— Это ведь вы послали сообщение из посольства мне в Москву, правда? «Сергей Сергеевич Приблуда в беде. Приезжайте немедленно». Оно было без подписи.
— Я была обеспокоена, а Сергей всегда отзывался о вас с уважением.
— Как вам удалось отправить сообщение? Вам ведь необходимо разрешение, чтобы отправить факс в Москву.
— Официально, да. Но сотрудников не хватает. Мне поручают все больше и больше работы, но иногда это может пригодиться. И я была права, не так ли? Он попал в беду.
— Вы говорили кому-либо еще?
— К кому я могла бы обратиться? Единственным настоящим русским в посольстве был Сергей, — ее глаза наполнились слезами. Она глубоко вздохнула и посмотрела в сторону двери. — Кубинцы не понимают, что хоть мы и не можем так петь и плясать как они, мы любим так же страстно, правда?
— Да.
«Конечно, Осорио никогда не поймет», — подумал Аркадий. Как хорошо быть вдали от этой гремучей смеси революционного рвения детектива и поклонения духам Сантерии, быть в обычном мире, где постсоветский роман расцвел на фоне соленых огурцов и водки, где состав преступления может быть измерен в долларах, где кости остаются в земле, а убийства имеют логические мотивы.
Вид кур, тающих в полиэтиленовых пакетах, вернул Ольгу Петровну на землю. Она тяжело вздохнула всей грудью, смяла сигарету в пепельнице и через минуту снова стала предпринимательницей. Зеркало отразило правильный образ милой седой женщины.
Выходя, Аркадий прошел мимо группки людей на ступенях. Сверху он услышал голос Ольги Петровны.
— Может быть, я живу здесь слишком долго, — сказала она, — поэтому, наверное, я становлюсь кубинкой.