ГЛАВА 7

Наутро после лучшей вечеринки года Моргана д'Амичи проснулась от лязга кастрюль на кухне. Или этот лязг раздавался у нее в голове? Пахло чем-то вкусным. Бекон, решила она. И оладушки. Она услышала знакомые, оглушительно шаркающие шаги брата и повернулась в кровати лицом к окну. Болит голова… Свет льется из окна. Болит голова… Солнце скользнуло по ее лицу, и большие пальцы ног заелозили по шелковистой поверхности перкалевой простыни. Моргана поняла, что К. А. готовит завтрак, прямо как в старые добрые времена, и мысль эта доставила радость, несмотря на головную боль. Она еще глубже зарылась в белоснежные покрывала. Ей было тепло и спокойно и…

Тут Моргана распахнула глаза, ощутив, как сердце ухнуло в пятки.

Прошлая ночь. Что произошло прошлой ночью?

Последнее, что она помнила, так это как танцевала с Джеймсом Мозервеллом. Она попросила поцеловать ее, а он слинял. Еще она накричала на Ундину, а потом свалила с вечеринки. Темное полотно дороги. Свет фонарей. Проезжающая машина.

Вот оно. Все дальнейшее, осознала Моргана, как корова языком слизнула. Должно быть, она вырубилась.

Нет. Мотылек не мог это сделать.

Или мог? Она дала ему? Моргана просунула руку между бедер — трусики были на месте, все чин-чином. Мысль о том, что Джеймс Мозервелл овладел ею, пока она была пьяна, бесила ее, но если бы он оставил себе доказательство победы, она просто сошла бы с ума.

И как она умудрилась так напиться? Моргана не пила никогда — ей не нравилось терять власть над собой, и уж тем более до полного беспамятства. Но как же она добралась до дома?

Через окно Моргана взглянула на желтые розы, которые мать посадила много лет назад, сразу после того, как ушел отец. Чтобы твой день был ярче, сказала тогда Ивонн. Обычно цветы поднимали ей настроение, но сегодня Моргана заметила лишь изъеденные листья и пожухлые лепестки. Чахлые колючие ветки никак не смогли скрыть тот факт, что живет она в доме, лишь немногим лучше трейлера. Моргана провела пальцем по выбившемуся локону, лежавшему на подушке; ее наполняли растерянность, тревога и апатия. В волосах застряла веточка. Моргана взглянула на нее, а потом провела рукой по затылку и обнаружила там клочок сухого листка. Она рывком выскочила из кровати — ступни и щиколотки были покрыты следами засохшей грязи, на плече остались крошечные красные царапины. «Господи боже, — подумала она. — Они занимались этим прямо на земле, как животные?»

Лучше сделать вид, что ничего этого нет.

«Сейчас воскресенье, обычное воскресенье, — сказала себе Моргана. — Я дома. Кака готовит завтрак. Все прекрасно».

Как ни в чем не бывало она принялась за привычные утренние процедуры: подошла к трюмо, вытащила пижамные штаны в «индийских огурцах», провела щеткой по спутанным волосам. Из них посыпались кусочки листьев и палочек, но она даже бровью не повела, потом надела любимое японское кимоно, аккуратно завязав пояс.

«Все прекрасно. А если и нет, то я сделаю так, чтобы все стало прекрасно».

Она потерла глаза, пощипала щеки, чтобы вернуть им румянец, и босиком, с улыбкой, прошла на кухню. К. А., в своей обычной воскресной форме — черная футболка и джинсы, — глянул на нее, стоя у плиты.

— Уж не полночный ли странник…

Моргана запаниковала, но тут же поняла, что К. А. шутит над тем способом, каким она покинула вечеринку. К. А. раскрыл объятия, и Моргана прильнула к его груди, маленькая и притихшая. Но привычному покою мешали чужие лица: Мотылька… и Нив. Вот ведь шалава!

Должно быть, обнимая ее, брат ощутил напряжение Морганы. Он отступил назад и взглянул вопросительно.

— Так что с тобой произошло? Последнее, что я слышал, — ты была с этим пижоном, Мотыльком, а потом исчезла. Я всю ночь рыскал по Портленду. Звонил не переставая, но мама была у Тодда, дома никто не отвечал, а твоя трубка была выключена…

Моргана по-прежнему молчала. Она пыталась дышать в такт с К. А. и думать только о том, что все прекрасно: она у себя на кухне, сейчас утро и все здесь светло и ясно!

Испачканными мукой пальцами брат взял ее за подбородок и приподнял лицо:

— Эй, сестренка! Я беспокоился за тебя.

Она смогла выдавить лишь напряженный смешок.

— Ну, теперь-то я здесь.

К. А. еще секунду смотрел ей в глаза, потом поглядел на ее ноги. Она тоже опустила взгляд. Ноги были не просто грязными — покрытые черной засохшей коростой, они были отвратительно грязны!

— Ох, блин!..

Она отшатнулась, пожалев, что не отправилась первым делом в ванную.

— То, о чем ты подумал, было в глубоком детстве, К. А. — Она открыла холодильник и заглянула внутрь, не имея ни малейшего понятия, что делать дальше. — Просто вывозилась немного, пока добиралась до дома, и все тут.

— Босиком?

Он посмотрел на серебристые босоножки, которые стояли возле двери: обувь от Маноло, ее единственная пара. Моргана тоже посмотрела на них и делано небрежным голосом ответила:

— Все ради туфель. А где апельсиновый сок? Я умираю с голоду.

К. А. указал в сторону столовой, однако его лицо по-прежнему было озабоченным.

— Стол накрыт. — Он помолчал и спросил: — Где ты была, когда приперся Джейкоб?

Моргана прошлепала к столу, плотнее задергивая на себе хлопчатобумажный халат.

— Клоуз? Пожалуй, он староват, чтобы колбаситься на вечеринках для старшеклассников.

— Похоже, кто-то стукнул ему, что Нив была там.

Влившая в себя немного сока, Моргана сохраняла невозмутимое выражение лица, но внутри возликовала. Значит, Нив все-таки не удалось забраться к К. А. в трусы! Слава богу, мелочь, а приятно.

— Что произошло?

— Да я на самом деле не знаю. То есть Нив одно время была со мной. Потом она вышла, чтобы отлить…

— Какая прелесть, — перебила его Моргана, но К. А. не улыбнулся.

— И она просто не вернулась обратно. А потом я увидел, что она сидит на коленях у этого чертова Тима Бликера, и не успел я врезать ему по роже, как нарисовался Джейкоб и забрал ее домой. Все это было, я не знаю… странно как-то.

— Меня это не удивляет, — не удержалась Моргана.

— Появление Джейкоба?

— Нет. То, что Нив, знаешь ли, сидит на наркотиках. На «пыльце».

К. А. потемнел лицом, и Моргана поняла, что зашла слишком далеко.

— Как ты смеешь так говорить? Нив твоя подруга!

— Это просто… — Моргана попыталась отмахнуться. — Проехали. Просто я кое-что слышала. Послушай, это же ты видел ее на коленях у наркодилера, а не я.

— Я уверен, существует объяснение получше…

Моргана покачала головой.

— Сейчас еще слишком рано, чтобы заниматься всякой хренью типа искать момент истины, Кака. Мне нужен кофе.

Моргана принялась заваривать кофе во френч-прессе, который не позволяла никому в доме использовать или мыть — объясняла она это заботой о сохранении эфирных масел, но на самом деле просто боялась, что его разобьют или отколют ему краешек, как у бабушкиной тарелки. Заваривать кофе она любила — это была ее обязанность, случай показать свое профессиональное мастерство. Ей нравился сам метод, точность процесса. А сейчас она еще и радовалась тому, что кофе давал ей возможность отвлечься, отвернуться от К. А. и чем-то занять подрагивавшие руки.

Когда она возвратилась к столу, брат завел разговор о всяких пустяках — кто был на вечеринке и что там делал. Должно быть, он знал, что дело нечисто.

Или, может быть, она достала его своими нападками в адрес Нив. Да какая разница? Нив была не страдающей от избытка верности многостаночницей. Маленькая потаскушка, давалка пенвикская. Моргана сама удивлялась, с какой легкостью ложь про «пыльцу» сорвалась с ее губ — как бы то ни было, сучка это заслужила! Нечего лезть к брату своей лучшей подруги, не спросив разрешения. А если бы Нив и спросила, ответом бы ей было раскатистое: ни черта подобного!

Пока К. А. болтал, Моргана одну за другой поглотала его фирменные черничные оладьи из дрожжевого теста, пропитанные кленовым сиропом, с такой жадностью, как никогда. Обычно еда не очень-то интересовала Моргану. Она винила в этом работу в ресторане, хотя и до этого никогда не отличалась хорошим аппетитом. Но сегодня ей хотелось выглядеть жутко занятой, чтобы К. А. не заговорил о чем-нибудь серьезном. И тем не менее даже горьковато-сладкий вкус ягод, лопавшихся у нее на языке, и планы брата насчет грядущей поездки в Калифорнию, в тренировочный футбольный лагерь, не могли вытеснить из памяти события вчерашнего дня и вечера: покупка выпивки в магазинчике О'Брайена, приготовления к вечеринке дома у Ундины, окно в чужой спальне, где она стояла на виду у Мотылька…

Ну вот опять: царапина на животе. Поплотнее запахнув кимоно, Моргана еще глотнула кофе и попыталась сосредоточиться на том, о чем говорил К. А. Не получилось. Начало вечеринки, медленная музыка… Мотылек… Они танцуют среди пульсирующих теней; горячие, мягкие поцелуи, а потом… ничего. Что она сделала? Насколько далеко зашла? Давай, Моргана, вспоминай! Ее пугал не провал в памяти — теперь-то она была дома, в безопасности. И даже не Мотылек вывел ее из себя, и не… уфф… Ундина, перед которой, вспомнила Моргана, ей следовало извиниться.

Все дело в грязных ногах.

Грязные ноги и веточки в ее волосах, черные разводы на икрах и щиколотках, крошечные красные царапины, словно она бежала сквозь…

Моргана прижала ладонь ко лбу и посмотрела вниз. Темное дерево стола разверзлось, и она погрузилась в видение.

— Морри? Морри!

К. А. убрал прядь с ее лица, и она подняла глаза. Она сидела, склонившись над столом, длинные черные волосы, которые она расчесала несколько минут назад, упали в тарелку с сиропом.

— Далеко отправилась?

Где она бродила? И когда снова уйдет туда?

— Я не…

К. А. нахмурился.

— Ты опять гуляла во сне прошлой ночью, так ведь?

Она покачала головой и открыла рот, но не произнесла ни звука.

К. А. отложил вилку и взял руку сестры в свою.

— Когда это было в последний раз? Господи, — присвистнул он, — шесть лет назад?

Моргана отняла руку и обмакнула кусочек оладьи в сироп.

— Пять, — ответила она. — И прошлой ночью я не гуляла во сне. Я просто надралась и вырубилась.

Она внимательно посмотрела на брата.

— Слушай, я дома, так? Я отправилась в бар, К. А. Я ушла с вечеринки и пошла в бар. А там напилась до потери пульса, ясно? Меня зовут Моргана, и я — алкоголик. Доволен? Потом я вернулась домой.

Она положила вилку и оттолкнула тарелку.

— Босиком.

К. А. нахмурился.

— Слушай. Прошлой ночью что-то произошло, и ты не хочешь рассказать мне, что…

Привычным нервным жестом Моргана заправила выбившуюся прядь за ухо, хоть и сознавала, как смешно звучат ее объяснения, когда в волосах, возможно, еще торчат веточки и листики.

Девушка спрятала ноги под стул. Она вспомнила другие утра, похожие на это, много лет тому назад, когда отец еще жил с ними, когда она бродила во сне почти каждую ночь, а отец с матерью не спали и по очереди караулили ее. Она слышала, как родители ругались по утрам, кому сколько удалось поспать. Фил-младший всегда хотел отвезти ее к психиатру. «Это ненормально», — говорил он. Но Ивонн упорно не соглашалась.

— Просто у нее слишком много энергии, — твердила мать. — Моргана подрастет и преодолеет это.

Она и в самом деле преодолела. Но не потому, что выросла. Просто однажды ночью, когда ей было двенадцать, она проснулась во время такой прогулки — среди непроглядной тьмы, какой она в жизни еще не видела, и прямо посреди леса. В том самом месте, которого боялась больше всего на свете.

Под ногами у нее что-то было. Что именно, ей было не разобрать, поэтому она подняла этот предмет — он был теплым, влажным, жирным на ощупь. Она заставила себя отнести его туда, где деревья росли пореже и сквозь них проникал лунный свет. Это оказался мертвый зверек — вероятно, кролик. Шкурка была содрана с его тельца, остался лишь окровавленный остов: глаза, лишенные век, безгубая, оскалившаяся в жуткой ухмылке пасть. Она в ужасе бросила тушку. Ее руки были в крови, но она внушала себе, что просто испачкалась, когда подняла кролика с земли. Но позже той ночью в душе ей пришлось воспользоваться пилкой, чтобы выскрести окровавленное мясо из-под ногтей.

С того самого случая Моргана перестала спать по ночам. Она пила кофе, учила уроки. Ее отметки всегда были хороши, но после седьмого класса они стали отличными. В течение целого года она ложилась спать только после того, как птицы начинали чирикать; перед началом занятий ей удавалось поспать всего несколько часов, и так продолжалось, пока она не убедилась, что переборола привычку ходить во сне. Ей разрешали опаздывать в школу из-за «нарушения режима сна», несмотря на то что Ивонн так никогда и не признала, что у дочери на самом деле была проблема.

Ей до сих пор слышался голос матери, объясняющей членам школьного совета: «У нее просто слишком много энергии».

И вот Моргана снова видела свои грязные, испачканные ноги. Красные царапины покрывали обе лодыжки; одна, особо крупная, шла по правой икре. Несмотря на то что она только что поела, Моргана почувствовала пустоту в желудке и головокружение.

Она встала из-за стола.

— Я сегодня работаю. У меня дневная смена в «Кракатау», так что лучше я сейчас помою тарелки…

— Морри! — К. А. поднялся. — Брось ты эти чертовы тарелки. Слушай, может, нужно рассказать маме? Не думаю, что нам следует так все оставлять. Я не хочу, чтобы все это снова началось…

— Я же сказала тебе. Я не хожу во сне. Я была пьяна, пешком добиралась до дома, по дороге зашла в бар. И уж конечно, тебе не следует рассказывать об этом маме.

Она примолкла, многозначительно качая головой.

— Так или иначе, но, согласно приказам тренера Гонсалеса, тебе за милю следовало обходить эту вечеринку, — напомнила она. — Через две недели у тебя поездка в тренировочный лагерь. А за пьянку тебя могут вышвырнуть из команды, Кака. Так что я не стала бы рассказывать направо и налево — особенно страдающей словесным поносом Ивонн, — о том, как твоя старшая сестра надралась на вечеринке, на которой ее младшему братцу вовсе не полагалось находиться.

Она взяла свою тарелку и вздернула подбородок.

— Как думаешь?

К. А. сел, скрестив руки и опустив голову. Он привык к тому, что Моргана вечно манипулировала им.

— Да, полагаю, ты права.

— Я тоже так думаю.

Она принялась убирать тарелки так, как это делала Ивонн, складывая в стопку. Их тяжесть была приятна ей.

— Поговорим о другом. Думаю, мне нужно извиниться перед Ундиной. Она, наверное, волнуется…

— Уж это да! Прошлой ночью ты вела себя как настоящая стерва.

Моргана откинула волосы назад.

— Я с этим разберусь.

— А Нив? С ней ты тоже вела себя отвратительно.

— Разумеется.

Кукольное личико Нив всплыло у нее перед глазами, и Моргана снова почувствовала желание двинуть по нему изо всех сил.

Маленькая гнида!

— Я извинюсь перед Нив. Она же моя подруга.

Моргана забрала последние тарелки и направилась в кухню, чувствуя, что стала лучше, чище и полностью владеет собой.

— Слушай, — крикнула она от раковины, — не волнуйся обо мне. И насчет тарелок тоже, я о них позабочусь.

Она высунула голову в дверной проем. К. А. сидел за столом, все еще скрестив руки и опустив глаза.

— Спасибо за оладушки, Кака.

— Ага, на здоровье, — буркнул он, не поднимая головы.

Моргана нахмурилась и вернулась на кухню. С ними — Ундиной и Нив — она разберется позже. Прямо сейчас ей надо разобраться в своих мыслях. Нужно понять, как долго она отсутствовала прошлой ночью, что произошло после ее ухода, почему она ушла и сколько времени провела в лесу.

Она плеснула на губку мыла с запахом лимона и принялась тереть посуду, сначала столовые приборы, потом бокалы, потом тарелки. Ей нравилось ощущение теплой воды, струящейся по рукам, но злость не проходила. Хотелось что-то сделать, что-то изменить. Почему это произошло именно сейчас? Почему она снова начала бродить во сне? Словно в поисках ответа, Моргана окинула взглядом кухню. Глаз остановился на наборе ножей, висевших на магнитной полосе над раковиной, словно отряд толстых средневековых солдат, построившихся в шеренгу. Вспомнились кадры из того старого фильма, «Керри». Что, если они пришли за ней? Умом Моргана понимала, что это не так, но вот бы они нацелились в Мотылька, эту омерзительную сволочь, так унизившую ее. Она представила, как весь набор ножей летит ему в голову, и от этого жуткого зрелища почувствовала себя лучше. Если бы она только могла… Если бы она только могла чуть лучше держать себя в руках…

Поворачивая тарелки под струей воды, она обнаружила, что шепчет: «Давай, давай, давай…»

Разумеется, ничего не изменилось. Ни на йоту. Она попыталась говорить быстрее, словно автомат, потом медленнее, потом даже умоляющим тоном и наконец просто заорала:

— Давайте, мать вашу так! Шевелитесь!

— Что? — изумленно отозвался К. А. из гостиной, где он смотрел футбольный матч с испанцами. — Морри, ты в порядке?

— Все отлично. Просто пытаюсь оттереть сковородку.

Ей хотелось плакать. Как давно она не плакала? Но и теперь она смогла выдавить из себя лишь те же сухие истерические всхлипы, как и в тот далекий день в лесу. Ее наполняли стыд и бессилие, и воспоминания о прошлой ночи только углубляли их.

Внезапно она отвернулась от раковины.

«Пошли они все. Пошел ты, Мотылек. И ты тоже, Ундина».

Пройдясь вдоль обеденного стола, она прихватила ключи, потом накинула куртку.

— Я иду в магазин! — крикнула она К. А. — Нужно мыла купить.

Что ей действительно было нужно, так это найти Мотылька. Стоит ей увидеть его, и станет легче.

Она захлопнула за собой дверь, и то ли от хлопка, то ли по какой-то иной причине ножи, все до одного, рухнули в раковину.

* * *

Вот ведь придурок!

Это было первое, о чем подумала Ундина, проснувшись наутро после вечеринки. Перед ней витали зеленые глаза Джеймса Мозервелла, в ушах звучал его голос — пронзительный, самоуверенный: «Я лечу только на зажженный огонь».

Да что с ним? Он разговаривает как герой комиксов. Мотылек! Тоже мне… Он был ей противен — с его зализанными волосами, плейбойской эспаньолкой и прочими дешевыми средствами произвести впечатление.

Она села на кровати и принялась собираться с мыслями. Где-то внизу играла музыка — «Флейм». Опять.

«Боже, меня тошнит от этой группы», — подумала Ундина.

Она знала наизусть тексты всех песен их первого альбома, который назывался «Лети», но сегодня утром что-то в игривом голосе их неуравновешенного солиста бросало ее в дрожь.

Она взглянула на другую сторону кровати. Постель была смята, подушка валялась на полу. Кто ее сюда принес? Кто-то спал рядом с ней? Она была в той же самой одежде — в черной футболке и джинсах, однако сандалии с длинными ремешками кто-то с нее снял, а еще развязал красный шарф — она поняла это, проведя руками по недлинным, до плеч, африканским косичкам. И сережки кто-то вынул из ее ушей…

Одно имя всплыло у нее в голове.

Она понюхала свою футболку, ожидая почувствовать запах сигаретного дыма с примесью острого аромата высохшего пота, но вместо этого оказалось, что та пахнет маминым кондиционером для белья, словно только что была вытащена из сушилки.

«Ха, — подумала Ундина, — ну, по крайней мере, от меня не воняет».

Снизу снова послышалась музыка. Песня раздражала ее — она казалась чересчур агрессивной, злобно-дразнящей, ввинчивающейся в мозг, словно какой-то хитрый червь, — но Ундина не могла удержаться от того, чтобы не подпевать.

Стряхнув последние остатки сонливости, она направилась вниз.

— Никс! — крикнула она, стоя на лестничной площадке. Ей ответила лишь тишина, и Ундина встревожилась. — Никс?

Она осмотрела гостиную. Его там не было, исчезли и те ребята, которые отрубились прошлой ночью. Фактически в гостиной вообще не осталось никаких следов вчерашнего — ни посуды с объедками, ни окурков, ни пустых бутылок. Пропала и поллоковская картина из красных винных пятен, и переполненные пепельницы. Все было чисто и в точности так, как накануне, в день отъезда Триш, Ральфа и Макса.

Так, словно вечеринки никакой и не устраивалось.

Ундина удивилась, что не проснулась от звука работающего пылесоса, как вдруг раздался телефонный звонок. Большая часть друзей звонили ей на сотовый, и Ундина сразу догадалась, что это, должно быть, Триш или Ральф. Она вспомнила про полицию и почувствовала, как от страха засосало под ложечкой.

— Алло? — крикнула она в трубку, промчавшись вниз по ступеням.

— Ундина, солнышко! — Сквозь потрескивание на линии послышался исполненный теплоты голос Ральфа Мейсона.

Ундина поняла, что он в машине, за рулем. Она глянула на часы, висевшие в кухне на стене, — по ее подсчетам, семья уже должна добраться до Среднего Запада.

— Пап! Как вы там?

— Мы только что миновали Небраску. Господи, до чего же большой штат. Там сплошь и рядом не было сотовой связи, а потом уже въехали в Омаху. Никогда бы не подумал, что местные обитатели ездят, словно летучие мыши из ада, но это именно так. Правда, сейчас уже поспокойнее, и, до того как мы снова окажемся вне зоны приема, я решил позвонить и убедиться, что первая ночь у тебя прошла нормально. — Он замолчал. — Скучаешь по нам, ребенок? — Ральф усмехнулся, и Ундина услышала, как в трубке шумит ветер.

Она представила себе свежий воздух Среднего Запада, врывающийся в окна автомобиля, и рассмеялась.

— Да, пап. Скучаю. Очень скучаю. У вас все… нормально?

— Нормально? — Его голос в трубке удалился. — Триш, любимая, у нас все нормально?

До Ундины донеслось приглушенное «ну конечно», а потом голос Ральфа снова вернулся.

— Ну да, золотце, все прекрасно, за исключением того факта, что мы ничего еще не видели, кроме одного душеспасительного плаката за полтора дня, и мы скучаем по нашей единственной дочери, да Айви пару раз сходил прямо в машине. Если не считать этого, у нас все замечательно. А ты-то? Ты в порядке, солнышко?

— О да. — Ундина нашла уверенный тон и добавила: — Все путем.

— Все путем, — повторил отец. — Чем занималась вчера вечером?

Ундина огляделась, отмечая то, чего не увидела раньше. В кухне тоже все было чисто — даже можно сказать, безукоризненно, стерильно чисто..

— Посидели с Морганой д'Амичи, — неожиданно высоким и тонким голосом ответила она.

— Вот как?

— И все.

— Хорошо. Звучит хорошо. — Голос Ральфа стал пропадать. — Послушай, милая. Мы уже едем через поля, так что связь сейчас, наверное, прервется. Мы просто хотели сказать, что мы тебя любим и думаем о тебе и позвоним, когда доберемся вечером до отеля. Ладно, милая?

— Ладно, пап…

— Все в порядке?

— Да, да.

— Ну хорошо. Я знал, что мы можем доверять нашей малышке. Хотя не такая уж ты и малышка, а? — Ральф засмеялся. — Ну, типа того, солнышко. Мы позвоним вечером, из Чикаго. Лады?

— Хорошо, пап.

Тут Ральф Мейсон нажал отбой. Похоже, отец ей поверил, подумала она, ставя телефон обратно на базу. Врожденный альтруизм не мешал ей быть практичной — даже в отношении любви к близким. Она поняла, что родители просто ничего не слышали о вечеринке — о полиции и всем прочем.

Она огляделась еще раз. Бокалы блистали на полках в шкафах, пол и столы сияли чистотой. Пожалуй, здесь стало еще чище, нежели до вечеринки, что было очень сложно себе представить в образцово аккуратном доме Триш Мейсон. Ундина открыла холодильник и увидела на полке одинокую упаковку апельсинового сока.

Одной из последних запомнившихся Ундине деталей было то, как она готовила пару «отверток» для незнакомой хихикающей парочки, потому что ей не хотелось, чтобы они сами тут шарили. В холодильнике тогда царил полный бардак: он был залит пивом, красным и желтым соусами, забит дюжиной пустых коробок. Теперь в нем на сияющей белой полке красовался только нераспечатанный пакет апельсинового сока да нетронутая упаковка полужирных сливок. Наличие апельсинового сока объяснялось легко, а вот сливки были мамины.

«Моя ежедневная слабость», — так всегда говорила Триш, похлопывая себя по животу, столь же плоскому, как у ее дочери, и прошлым утром Ундина видела, как мать подливает их себе в кофе. Допустим, она проглядела невскрытый пакет апельсинового сока, когда лезла вчера вечером в холодильник, но вот представить, что портлендские старшеклассницы прикупили на пивную вечеринку сливок, было намного сложнее.

Ундина закрыла холодильник и скользнула взглядом по подвесным шкафам над столами. Разбитое вчера стекло в одном из них теперь было целым. Ундина положила руку на стол, словно в поисках опоры. Что за чертовщина?

— Никс! — позвала она снова, перекрикивая музыку. — Ты все еще здесь? Никс!

Она пыталась вспомнить предыдущую ночь. Что произошло между ней и Никсом? Дело дошло до кровати, пусть она и проснулась одетая. Она отдавала себе отчет в том, что ей нравится этот загадочный темноволосый парень, но надеялась, что все же не слишком далеко зашла.

— Я снаружи!

Далекий голос раздавался с заднего двора, и Ундина прошла через залитую солнцем комнату, как будто только он подсказывал ей направление. Никс сидел на ступеньках вымощенной плиткой веранды, глядя на клен Ундины. На нем была одна из спортивных курток Ральфа, а длинные волосы были убраны с лица и обвязаны ее собственным красным шарфом. Она посмотрела туда же. Казалось, лужайка движется.

— Листья такие красные… — проговорил Никс.

Ундина встала возле юноши. Они оба молчали, куда более серьезные, чем им бы следовало быть в этот солнечный день, но потом Ундина наконец опомнилась и быстро заговорила:

— Как тебе удалось так быстро убрать дом? А посудный шкаф на кухне? В нем стекло было разбито. Вдребезги. Я видела это своими собственными глазами. Кейси Мартин его раскокал. Я это видела, Никс. Как ты его вставил? Ты должен объяснить мне, что здесь происходит.

Он повернулся, глядя на нее, прищурив глаза на раннем утреннем солнце.

— Я просто хочу знать, — продолжала она еще быстрее, почти в истерике. — Тут происходит что-то странное. Еще со вчерашнего дня, еще с вечеринки. С тех пор, как я тебя встретила. С тех пор, как…

Ундина осеклась, потому что поняла, что чем больше она будет говорить, тем дальше отодвинется граница этих самых «тех пор». С тех пор, как она себя помнит. С тех пор, как она появилась на свет.

Она вздохнула.

— Я ничего не понимаю. Я просто хочу… — Ее руки стали мягкими, как вата, а ноги подкосились. — Я просто хочу понять.

Довольно долго она смотрела ему в лицо, на дерево, на свой собственный дом. Ей мерещилось что-то странное… В глазах все плыло и колебалось, как будто все видимое, и Никс в том числе, превращалось лишь в раскаленную добела картинку. Она почувствовала себя глупо оттого, что задавала ему эти вопросы, будто в каком-то дурацком ужастике: «Эй, давайте спустимся в подвал, посмотрим, что там за страшные звуки. Да ну, зачем одеваться-то? Нам и в нижнем белье неплохо».

Колеблющееся изображение Никса отвернулось обратно в сторону двора.

Он покачал головой:

— Ундина, я ничего этого не делал.

— Что?

— Я ничего не убирал. Я не… — Никс опять повернулся к ней. — Я проснулся в твоей кровати. Играла музыка. Я спустился вниз, и все уже было чисто. Тут никого не было. Я вышел сюда, и через несколько минут спустилась ты. Больше я ничего не знаю.

— Но я тоже проснулась в кровати. А заснули мы на лестничной площадке. Повсюду валялись бутылки, а в доме был разгром. Я все помню.

— Да, и я помню. — Он кивнул. — Но я не переносил тебя туда. Так что или мы с тобой оба страдаем лунатизмом, или же кто-то пришел и переложил нас, а потом сделал вот это все. — Никс махнул рукой в сторону дома. — И мы оба догадываемся, кто бы это мог быть.

Она не смогла сдержаться — закрыла лицо ладонями, и ее начало колотить.

— Что происходит? Что происходит? Зачем ты здесь? — Теперь она уже стонала, раскачиваясь взад и вперед, всхлипывая сквозь пальцы. — Я даже тебя не знаю. А этот гад — как он пробрался в мой дом? Я… я не понимаю, что происходит. Я ничего не понимаю… Я не… не понимаю…

Тут она почувствовала, что на ее ладонях растекается шелковистая влага, а на губах ощущался вкус — плотный, соленый и сладкий одновременно.

— Я просто… — Она в изумлении выставила руку, отталкивая Никса. Это случилось! Она заплакала.

Он придвинулся ближе и обнял судорожно всхлипывающую Ундину, и на этот раз она не отстранилась.

— Я тоже не понимаю, что тут происходит, но что бы это ни было, мы оба давно знаем об этом. Я понял это с того самого мгновения, как только увидел тебя. Но что я был обязан… Что мы обязаны были сделать… — Никс запнулся.

— О чем ты? Обязаны сделать что?

— Я понятия не имею, что происходит, так же как и ты, но кое-что я все же знаю. Все это имеет отношение к Мотыльку и этому… этой вечеринке в канун солнцестояния, о которой все говорят. — Никс отвел глаза, борясь со смущением. — К «Кольцу огня». Я знаю. Я понимаю, это звучит смешно, но мы должны сидеть тут тихо, пока…

Ундина внимательно посмотрела на него, ее покрасневшие глаза, казалось, распахнулись во всю ширину лица.

— Пока что? — прошептала она.

— Пока мы не получим ответы. Смотри. Я свалю отсюда. Ты вернешься к своей обычной жизни. Постарайся забыть обо всем этом ненадолго, и через три недели…

— Нет! — Ее задыхающийся голос разнесся по всему двору. — Нет! Я хочу, чтобы все стало по-прежнему, как до отъезда родителей. Я не понимаю, что происходит…

Никс обнял ее крепче, пытаясь успокоить.

— После «Кольца огня» все станет ясно.

— Откуда ты знаешь? Он промолчал.

Она провела рукой по волосам и глазам.

— Ты останешься здесь, — сказала она.

— Здесь?

— До «Кольца огня». Ты останешься со мной.

Ундина притянула к себе Никса и положила голову ему на плечо. Тепло его тела давало ей ощущение надежности, защищенности.

Она плакала… впервые в жизни… и ей нужно было утешение.

— Поживем — увидим.

Никс кивнул, хотя больше не знал, что правильно, а что — нет. Он просто вспомнил слова Мотылька: ему нужно будет привезти туда Ундину, потому что она может заблудиться.

— Я остаюсь, — сказал он, прижав ее крепче.

И они еще долго стояли так.

 

ГЛАВА 8

Следующие несколько недель прошли спокойно. Вечеринка у Ундины оказалась, как и предсказывала Моргана, вечеринкой года, но наступило лето, дни стали длиннее, и портлендские подростки разъезжались кто куда: в горы, в Калифорнию, или поработать на прибрежных курортах или рыболовецких судах Аляски. Моргана позвонила Ундине и извинилась — она ведь так напилась, сказала она, — и Ундина простила ее. Однако новых встреч девушки не планировали, и если все же пересекались в классе у Рафаэля Инмана, у Морганы регулярно находились отговорки. То ей надо было работать, то помогать матери по дому, и Ундина оставила все как есть. Ей тоже требовалось собраться с мыслями. Как сказал Никс, незачем снова и снова задавать одни и те же вопросы, когда ответов на них все равно нет. Она работала над своими картинами и помогала Никсу готовиться к сдаче теста. О его привычке употреблять «пыльцу» она не упоминала и также не считала за грех выпить бокал вина — во время приготовления еды, или за ужином, или после ужина, когда они с Никсом болтали на заднем дворе, погасив в доме свет, под колышущимися на ночном ветерке листьями клена.

В темноте они шепотом обменивались своими историями и не огорчались, если слушатель заснет. Никс рассказывал, о том, как рыбачил с дедом, а Ундина поведала, как мать впервые взяла ее в Италию, в Венецию. Они спали на одной кровати; иногда нос к носу, иногда отвернувшись. Иной раз Ундина забрасывала руку ему на спину; иной раз он устраивался позади нее, так чтобы вдыхать запах ее волос. Бывали времена, когда Ундина глядела на гибкое тело распростершегося рядом Никса, одетого в одни только боксеры, и ей хотелось потянуться к нему и притянуть его на себя сверху, но что-то всегда удерживало ее. Она могла поклясться, что Никс чувствует то же самое — доказательство тому она видела воочию. Но он никогда не делал первого шага и не обнимал ее, пока физическое напряжение не спадет. Их целомудренная любовь была не такой, как у брата и сестры, и не такой, как у Ромео и Джульетты. Скорее было похоже, словно каждый обрел в другом вторую половину, второе крыло, и вместе они могли летать.

Они и летали — во сне. Рядом с Никсом Ундина видела головокружительные сны, полные невероятной силы. Ее путь пролегал через красочные пространства, через поля, цветы, леса. Невообразимые по своей сложности и красоте звери и твари то появлялись, то исчезали. Рождались целые миры — не те, что Ундина видела в реальности, но те, что населяли ее видения. Города, полные людей, которых она никогда не встречала, говорящие животные, плачущие деревья и неподвижные, словно камень, люди. Все это было абсолютно лишено смысла. Но все же — или это только так казалось? — какой-то смысл все-таки складывался. Словно Ундина изучала природу вещей, как в те времена, когда она еще только училась рисовать. Ее идеи, ее мысли и странные образы получали объяснение, обретали смысл и форму.

Во сне она чувствовала себя всевидящей, светлой, совершенной, а проснувшись, знала, что это Никс направлял ее и помогал приблизиться к ощущению цельности. Это были и его сны тоже, которые, передаваясь Ундине, выливались в формы, свойственные ее сознанию.

Проснувшись, они ни слова не говорили об этом.

Для Никса эти три недели, проведенные с Ундиной перед солнцестоянием, были самыми мирными с тех пор, как он покинул Ситку.

Близкое присутствие девушки успокаивало его, дарило ощущение безопасности, защищенности, придавало жизни смысл. Пока он был с ней, ночные кошмары обходили его стороной, мантии света не попадались на глаза. Он почти прикончил «пыльцу», которую взял у Мотылька, но новой больше не покупал. Ему даже удалось выкинуть из головы Джейкоба, вот только не получалось стереть из памяти образ Нив, хрупкой маленькой Нив, раскачивающейся на коленях у Тима Бликера. Он считал, что виной тому его беспокойство за Джейкоба, и надеялся, что если «Кольцо огня» и общение с Мотыльком поможет ему разобраться со всем этим, то он сумеет помочь не только Джейкобу, но и Нив заодно.

Весь он был полон образом Ундины — переменами ее настроения, ее запахом и даже тем, как она плела свои косички. Он спал возле нее, вдыхая ее аромат, и у него было чувство, что во сне он сливается с ней, почти становится ею. Он никогда не рассказывал ей о Блике и Джейкобе, о Беттине и свечении, но, когда однажды утром они с Ундиной проснулись, Никс понял, что они общались во сне и что-то разделили в течение этой ночи: что-то глубокое, чего никто из них не понимал.

Это все походило на единение влюбленных и все же было чем-то другим. Мейсоны звонили дочери ежедневно. Они добрались до Чикаго, поселились в большом доме в Эванстоне с террасой и садовыми качелями. Ральфу нравились его коллеги в «Зеликсе»; Макс уже приступил к занятиям в консерватории. Если Ундина передумает и приедет, для нее готова спальня.

Она ничего не говорила родителям про Никса, а рассказывала только о том, как идут занятия по рисованию и поиск работы на лето. Ундина практически не воспринимала Никса как отдельного человека, скорее, он становился частью ее, а она — частью его. Несколько раз они приглашали К. А. и Нив посмотреть кино. Моргану они приглашали тоже, но она ни разу не пришла. В другое время Ундина рисовала и слушала Никса, а он готовил еду.

Они ели и спали, а на следующий день все повторялось сначала.

Первую половину июня они провели в состоянии, похожем на сны наяву. В глубине души Ундина понимала, что ей следует вернуться к реальной жизни — рисованию, занятиям у Рафаэля, поискам работы на лето, которую, как она уверяла во время вечерних переговоров с Чикаго, она продолжает искать, к родителям и друзьям, но пока она оставила все как есть. Внешне никак не проявляясь, в это время что-то происходило. Какая-то цепь выковывалась между нею и Никсом, крепла связь, готовившая их к…

Тут ее мысль останавливалась.

Если не считать самого солнцестояния, она понятия не имела, что их ждет. Впервые в жизни Ундина не решалась мысленно переступить черту и посмотреть, что там. Они с Никсом не говорили о «Кольце огня», хотя и знали оба, что здесь-то и кроются ответы на все вопросы, ключ к странным событиям последних недель. Начиная с появления в их жизни Джеймса Мозервелла и заканчивая встрече и на вечеринке. Но они уже все сказали друг другу своими снами в те самые первые ночи.

* * *

— Чувак, я слышал, это будет под открытым небом, на Кэннон-бич.

— Нет, чел, это внизу, в туннелях.

— Они будут раздавать там «пыльцу», чувак. Это разводка со стороны властей. Собираются взять всех ребят с поличным.

— Говорят, все девки будут в чем мать родила.

Слухи насчет «Кольца огня» ходили разные, но все сходились в одном: там будет играть «Флейм» и тусовка ожидается огромная. Предполагалось, что народ съедется со всего северо-запада — из Вашингтона, Ванкувера и даже Кале. И тем не менее создавалось впечатление, что никто не знал места действия. Ребята со связями притворялись, будто они в курсе, но это была неправда. Дилеры платили бабки за любую правдоподобную информацию, но все ниточки оказывались ложными. Никто не имел понятия, где пройдет «Кольцо огня».

Никто, кроме Морганы. Ей не требовалось гадать. Все, что ей требовалось, так только вспомнить.

Это было все равно что на вступительном экзамене. Тогда, в девятом классе, у нее были отличные оценки, и все же она ошиблась в нескольких вопросах — нарочно, нет ли, она не была уверена. Тут гипотенуза, там — неправильно вставленная пропущенная буква, но этого хватило, чтобы избежать зачисления в «Пенвик» или любое другое сборище придурков, куда она не имела ни малейшего намерения поступать. Она не стремилась ни в одну из специализированных школ, провонявшую потом от подмышек учеников и слюнями их нежных родителей. Нет, школа Мак-Кинли была в самый раз. Моргане нравилось чувствовать себя крупной рыбой в просторном водоеме. Любая другая роль наскучивала ей, а неторопливое течение жизни в крупнейшей старшей школе Портленда оставляло ей время для работы помощником менеджера в «Кракатау». Она делала вид, будто обожает свою работу, хотя это было не так. Моргане просто нравилось любое положение, дававшее ей возможность указывать людям, что им делать. В этом она достигла мастерства, и хозяева поручили ей несколько вечерних смен после занятий в школе и несколько утренних — в период летних каникул.

Семнадцатилетняя девица была еще слишком молода, чтобы разносить в «Краке» вино и пиво, но ресторан славился лучшим маккиато в Портленде, и здесь собирались толпы народа. Эту популярность заведения Малыш Пол предпочитал объяснять своими «неотразимыми флюидами», но Моргана знала, что это все благодаря ее собственной политике привлекать золотую молодежь Портленда, одновременно ограничивая доступ.

— Воспринимай это как выбраковку убийственным взглядом, — призналась она как-то раз К. А. — Это до смешного просто. Нужно всего лишь заставить плевела чувствовать себя как можно более нежеланными гостями.

— Плевела?

— Плебс. Неудачников. Тех, что засоряют сад.

Моргане хватило одного лишь движения бровью, чтобы он заткнулся. Как бы то ни было, цель оправдывает средства, или как там говорится? К. А. нравилось в «Краке», и в течение учебного года он почти все свободное время проводил там — подобно любому портлендскому подростку, которому посчастливилось не быть выставленным вон одним только взглядом невероятно горячей штучки за барной стойкой.

Моргана гордилась такой обстановкой. Она взяла за правило пускать народ только по документам, но не возражала, если по выходным в ресторане распространялось некоторое количество «пыльцы» — просто для поднятия настроения. Она даже вызывалась дежурить по субботам после закрытия, когда начиналось нечто вроде диванной вечеринки. Кафе прекращало работу в одиннадцать, но в субботнюю полночь «Кракатау» всегда был забит до отказа, кто-нибудь брал на себя роль диджея, а Моргана одним глазом следила за входом, а другим — за баром. О них даже написали в «Вайс» как о «самом лучшем месте, где можно закинуться». И хотя на Западном побережье «пыльца» распространялась уже несколько лет, на восток она только начинала пробираться.

Ночь, когда Тим Бликер заявился сюда в поисках сведений о «Кольце огня», не отличалась от других. Моргана заметила его, когда он осторожно проник через главный вход. Покрутил туда-сюда головой, оглядывая зал, и лишь затем приблизился к барной стойке, где Моргана подменяла Малыша Пола, который отлучился на очередной перекур. Этой паузы, как всегда, хватало, чтобы ему отсосали (в «Краке» вечно было хоть отбавляй симпатичных посудомойщиц) или чтобы отсосать самому.

Завидев ее, Блик расплылся в улыбке. Они уже встречались, и она помнила парня с вечеринки, которую он однажды устраивал в Юджине. Моргане тогда было пятнадцать, и она в первый раз нажралась. Она даже попробовала «пыльцу», отчего ей стало плохо, и поклялась никогда впредь этого не делать. Блик… Вечеринка… От этих воспоминаний ее передернуло.

Однако она не подала и вида и невозмутимо продолжила протирать бокал для воды, приветствовав посетителя лишь легким кивком.

— Моргана д'Амичи — хороша, как всегда!

Моргана ничего не ответила, и Тим Бликер присел возле барной стойки.

— Чем могу помочь? — Она вытерла стойку, на которую Бликер положил свои покрытые густыми рыжеватыми волосами руки.

У него было очень много волос — но только не на голове. Повышенная волосатость, мешки под глазами и изможденное лицо придавали ему протухший, стариковский вид. Да еще и с зубами у него было что-то не то.

— Доппио-маккиато, детка. Я знаю, уже поздно, но мне еще несколько вечеринок оживлять.

Она никак не отреагировала, но внутренне содрогнулась.

— Сними пенку. — Он улыбнулся масляной улыбкой и похлопал себя по несуществующему животу. — Контролирую индекс массы тела. А от диеты Аткинса изо рта воняет.

— Да ну, — ответила она, отметив про себя, что Блик и так не розами благоухает.

Она повернулась к кофемашине позади себя, притопывая в такт доносившейся из соседнего зала музыке.

— Ну что, Моргана, — спросил он фальшиво-дружелюбным тоном, — где ты пряталась? Я привык все время тебя где-нибудь встречать.

Девушка пожала плечами, отработанными движениями делая новую чашку эспрессо. Вытряхнуть старую гущу, насыпать свежего кофе, уплотнить, вставить в аппарат, включить, нажав на кнопку. Взять маленький кувшин, достать молоко из холодильника…

— Работы много.

Блик нахмурился.

— «Мешай дело с бездельем…»

— А мне и так веселья хватает. — Она повернулась. — Слышь, Блик, чего тебе нужно? Когда мы беседовали в последний раз, ты завалился сюда со сногсшибательной Эвелин Шмидт, которая висела у тебя на плече.

Она водила туркой вверх-вниз, взбивая пену. Одним ловким движением зачерпнула немного пены сверху и добавила в уже готовую чашку эспрессо, потом толкнула чашку к посетителю и уверенно улыбнулась. В конце концов, она была профессионалом.

— Три бакса.

Блик отодвинул чашку обратно.

— И капельку шоколада сюда, дорогуша. Просто пылинку, — сказал он, взяв крошечную кофейную ложечку и раскачивая ее между большим и указательным пальцами.

Она внимательно посмотрела на него — намек был понятен. На той вечеринке в Юджине она купила у него дурь, а Блик, несомненно, воспользуется любой возможностью слить информацию крайне консервативному председателю ее школьного совета, который всегда околачивался возле «Крака», высматривая учеников из Мак-Кинли. В год перед выпуском Моргана собиралась стать президентом класса и не желала, чтобы ее планы расстроились.

— Мне нужна кое-какая информация… любовь моя. Адрес. Интересно, слышала ли ты что-нибудь о кое-каком… собрании.

Собрание, надо же! Что за дурацкие шифровки? И все же при упоминании о «Кольце огня» что-то сжалось у нее внутри.

Наутро после вечеринки она наводила справки о Мотыльке по всему «Краку», даже собиралась спросить о нем Ундину или Нив, но потом передумала. С Нив ей не сильно хотелось разговаривать, а что до Ундины, то Моргана не желала, чтобы та была в курсе ее дел. Она слышала, что Мотылек вернулся в Юджин, откуда был родом, и решила подождать. Рано или поздно он объявится. Каждый день она пыталась вспомнить, что он тогда говорил ей, но удалось восстановить лишь несколько деталей: беспорядочное топтание в темноте, вспышки синих огней… И все. Она перестала думать об этом, погрузилась в работу в «Краке» и убивала время в мечтах о красавце Рафаэле Инмане. Вечеринка стала древней историей, сказала она себе… Вечеринка? Какая вечеринка?

Тем более странно было то, как она ответила на вопрос Блика. Даже когда слова полились из ее уст, Моргана сомневалась в том, принадлежат ли они ей.

— Девяносто седьмое шоссе… отметка двадцать миль… «Малый кратер». Паркуйся там.

— Я знал, что ты именно та, у кого стоило спросить, — восхитился Блик.

— Иногда не стоит быть слишком чистеньким, — ответила она, понижая голос и не отрывая взгляда от собственной руки, кругами протиравшей барную стойку, — взглянуть ему в глаза у нее не было сил.

Она оставалась в полном сознании, но вокруг чувствовалось что-то необычное. Ни одна живая душа не знала о том, что сказал ей Мотылек про «Кольцо огня», она едва помнила это и на самом деле даже не планировала ехать туда. «Флейм»?

Правильно.

Любимой местной группой Морганы была «Бермз» — провинциальная группа разгильдяев экспериментаторов из Бивертона. Рафаэль Инман говорил, что даже играл с ними несколько раз на электроскрипке.

— Фантастика. — Блик улыбнулся и толкнул к ней пустую чашку. — Как я рад, что зашел.

Моргана взяла чашку и соусник: у нее дрожали руки, и она повернулась к раковине позади себя.

— Увидимся там, дорогая.

Она низко опустила голову. Если он собирался обрадовать ее этой перспективой, то с таким же успехом мог вцепиться ей в горло своими челюстями.

— Совсем неплохо быть маленькой грязнулей, да, Моргана? — прошептал Блик.

Песня в динамиках смолкла.

— О да, совсем неплохо.

Потом она услышала легкое треньканье — это задняя дверь «Крака» закрылась за ним.

* * *

Все началось из-за К. А.

Прохладным вечером в середине июня Ундина собрала компанию, чтобы проводить К. А., на неделю отбывавшего в Калифорнию, в тренировочный лагерь юных футболистов. Утром ему предстояло отправиться в Стэнфорд, куда приедут спортивные агенты; у него был шанс получить стипендию и тем самым определить свою судьбу на следующие четыре года после окончания школы. Они смотрели кино: Нив и К. А. притулились на диване, а Никс и Ундина растянулись на полу, подъедая последние куски пиццы Джейкоба и потягивая корневое пиво — из солидарности с К. А., которому нельзя было пить перед поездкой.

Никс исподтишка следил за Нив. Она выглядела как обычно, хохотала, все ее внимание было сосредоточено на К. А., но Эвелин клялась, что несколько раз видела «дочку Клоуза», околачивающуюся у реки с Тимом Бликером. Никс до сих пор держал информацию при себе, хотя это и беспокоило его. Один раз может быть случайностью, второй — ошибкой, но все, что сверх того, — уже привычка. А о дурных привычках и привыкании Никс знал все.

Моргана, разумеется, тоже была приглашена, но, как обычно, отговорилась — через К. А., не ответив на звонок Ундины. Дескать, она не может прийти, у нее дополнительные рабочие смены. Простодушная или же не такая сдержанная, как остальные, Нив поинтересовалась, уж не злится ли на нее Моргана. Она не видела и не слышала ее с самой вечеринки. При упоминании о вечеринке все смолкли, пока наконец К. А. не подал голос:

— Да ну, ты же знаешь Морри. Она человек настроения. Иногда ей просто нравится делать перерывы.

— Чувак! — сказал он теперь, потянувшись на диване и улыбаясь Нив. — Ты должен признать: Джейкоб делает отвратительные пироги.

— Ага, — ответил Никс.

Ему было неприятно слышать упоминание о его бывшем боссе, но он все равно улыбнулся. Ундина нахмурилась. Неделя, проведенная вдвоем, сблизила их, и теперь присутствие других людей, пусть даже таких хороших знакомых, как Нив и К. А., воспринималось почти болезненно. Чувствительная к настроению своего друга, она попыталась переменить тему разговора.

— Ну что, К. А., вперед, на Кубок мира? Думаешь, ты забьешь мяч?

Невозмутимый К. А. вытащил руку, которой он обнимал Нив, и потянулся, чтобы потрепать Никса по длинным волосам.

— Знаешь, а он скучает по тебе.

— Кто? — спросил Никс, хоть и знал, о ком К. А. ведет речь.

— Джейкоб, чувак! Я только сегодня говорил Нив, как Джейкоб расспрашивал о тебе.

Нив кивнула и провела длинным, украшенным стразом ногтем — на этой неделе у нее был стиль подружки гангстера — по краю бокала с пивом.

— Ага, — звякнул ее украшенный пирсингом язычок. — К. А. все хочет, чтоб ты вернулся, Никс.

Она подтолкнула юношу в плечо ногой в полосатом носке.

— Он скучает по тебе.

Ундина, сидя на полу, наблюдала за всем с хмурым и настороженным видом.

— Зато Никса это не очень-то волнует. Весна выдалась трудная.

— Ну да, — подвел итог К. А., — он тут сидеть будет, а Тим Бликер опять станет меня доставать…

Заслышав имя дилера, Никс поднял глаза.

— Что?

— Да, чувак. Он тут околачивается с того самого дня, как у Ундины была вечеринка, все к Нив клинья подбивает. И, позволь сказать тебе, Джейкоба это все не радует. Он знает, что от Блика добра не жди. Но ты же знаешь, как Клоуз относится к Нив. Захоти она на Марс, он будет придумывать, как ее туда отправить. Но, чувак, Блик — это отстой. Короче, я ему: «Чувак, это моя девушка, а это отец моей девушки, а ты сраный торговец наркотой», а он, типа: «Все ништяк, чувак, все ништяк». И все время спрашивает меня, не в курсе ли я, где ты есть. Он хотел разузнать насчет той колбасни — и почему-то уверен, что ты знаешь, где она будет, так что он постоянно достает меня. Когда Никс приедет? О Никсе не слышал? Как-то раз Джейкоб уловил краем уха его расспросы, а потом говорит мне: «С Никсом все в порядке? Почему он с Тимом Бликером тусуется?»

Пока К. А. толкал речь, Никс сидел неподвижно, уставившись в телевизор, но за фильмом не следил. Он думал: как странно, что К. А. поверил, будто Блик домогался Нив, а теперь все закончилось. Любовь, конечно, побеждает все. Но Тим Бликер был торговцем наркотиками, как прекрасно знал К. А., и больше всего на свете его интересовало, как бы получше толкнуть свой товар. Даже самая распрекрасная девчонка не изменит его образ мыслей.

Вдруг Никс поймал на себе взгляд Нив, но она тут же снова уставилась экран.

К. А. вздохнул и поправил бейсболку.

— Мне хватает нервотрепки дома, где Моргана постоянно ссорится с матерью.

Никс бегло оглянулся:

— Нив, Тим Бликер — придурок.

Голос прозвучал грубее, чем он хотел, и К. А. внимательно посмотрел на него, а потом на Нив. Девушка села и оттолкнула К. А.

— Господи боже, мальчики. У меня уже есть один отец. И еще двое мне ни к чему, понятно? Джейкоб и так уже у меня в печенках сидит. Он поразвлекался в свое время, а теперь хочет, чтобы его доченька была паинькой? Ага, сейчас. Пошел он на хрен!

После ее выпада повисла тишина. Потом наконец ее нарушил К. А.

— Нив?

На лице девушки отразилось смятение, словно она не менее остальных была удивлена собственными словами и яростью тона.

— О, не обращайте на меня внимания. Все это из-за того, что с той самой вечеринки отец мне в затылок дышит. Стоило один раз немножечко перебрать, как на тебе: вводится система национальной безопасности! Я его поймала за тем, что он проверял мой спидометр. Спидометр! Когда я его застукала, он сказал, что хочет знать, не слишком ли много я наездила. — Нив насмешливо фыркнула. — Я сказала ему, что у Блика есть своя машина и, если я захочу улизнуть, мне моя не потребуется.

— Нив, — начал К. А. — Ты же не…

Судя по голосу, он еще не решил, что хуже: что Нив дурит голову Блику или что она употребляет «пыльцу».

— Ой, расслабься. — Нив презрительно усмехнулась. — Просто капельку, чтобы снять стресс. Что, твоему лучшему корешу можно, а мне, твоей девушке, нельзя?

Она смотрела на Никса, но обращалась к К. А. Никс пытался разобраться в услышанном. Увидев на вечеринке Нив вместе с Бликом, он понял, что дела плохи. Но чтобы Нив стала похваляться этим перед К. А. — это уже чересчур!

— Нив, я уже слез.

Она откинула голову и рассмеялась.

— Да, конечно, мистер Я-ношу-очки-чтобы-год-мыть-посуду. Тим все мне рассказал о том, какой ты торчок. Что-то я не вижу, чтобы у тебя была ломка.

Ундина улыбнулась всем и никому конкретно.

— Это правда, Никс?

Казалось, у Нив какой-то винт соскочил — ее голос взвился, и девушку понесло:

— Господи боже, не пытайся все сваливать на меня, мисс Ходячая Добродетель. Это ты устроила вечеринку и пригласила даже не одного, а двух самых крупных портлендских наркодилеров. И раз ты подала это блюдо, не удивляйся, что твои гости его отведали.

К. А. смотрел на свою подругу так, словно она была инопланетянкой.

— Ты… ты знала про Мотылька? — спросила Ундина, изумленно вскинув брови.

— Да, я знала про Мотылька, — передразнила ее Нив. — И не говори мне, что ты ничего не знала.

Она посмотрела на друзей.

— Тим рассказал мне про него. Он решил, что тот в курсе насчет той вечеринки, и решил выяснить, не смогу ли я выбить из него информацию.

— Кто такой, черт побери, Мотылек? — спросил К. А.

— «Кольцо огня», — фыркнула Нив, пропустив мимо ушей его вопрос. — Кому-то придется сменить рекламное агентство. А «Флейм»? Это какие, с прошлого года? Теперь все знают, что «Флейм» — это отстой.

Ундина встала.

— Пойду принесу воды. Кто-нибудь чего-нибудь хочет? Пива? Немного «пыльцы»? Может, пару доз героина?

Она вышла из комнаты.

После ее ухода Нив умолкла и сидела, вцепившись в выбившуюся нитку на расчетливо изодранных джинсах.

К. А. встал, глядя на подругу.

— Нам лучше уйти. Автобус отправляется завтра в семь утра. Ты готова?

Нив встала, отчасти рассерженная, отчасти смущенная, и подала ему руку притворно-кокетливым жестом.

— Не сердись на меня, — как ребенок, протянула она. — Я очень хорошая девочка, правда-правда. Я просто играю, как и все.

К. А. открыл рот и тут же закрыл его. Потом повернулся к Никсу:

— Ну что, поговоришь с Джейкобом?

Никс бросил взгляд на Ундину, которая стояла в дверях кухни с озабоченно-нахмуренным лицом. Потом посмотрел на Нив. Ему не хотелось встречаться с Джейкобом, не хотелось снова видеть сияние, но он знал, что Нив попала в беду и единственной ее надеждой был Джейкоб. Он пожалел, что К. А. не мог позаботиться об этом сам, как он делал всегда, но даже если бы К. А. и не уезжал в свой лагерь, Джейкоб никогда не поверит всему этому из уст К. А. Никс был безработным бродягой, халтурщиком, «наркоманом». Он возьмет вину на себя, и, наверное, ему придется уехать из Портленда, но, по крайней мере, Джейкоб сможет изолировать дочь от Блика. Мотылек, разумеется, был проблемой номер два.

— Да, чувак, я поговорю с ним.

Когда К. А. в сопровождении Нив подошел к дверям, нельзя было сказать наверняка, то ли это он удерживал ее руку, то ли она вцепилась в него.

* * *

Но говорить с Джейкобом Никсу не пришлось.

Когда на следующий день он пришел в пиццерию, Леон — самопровозглашенный лучший пекарь Портленда — рассказал ему, что Клоузы уехали этим утром отдохнуть на побережье. Леон, нестареющий хиппи с сальными волосами, знал Джейкоба «с самого Альтамонта, чувак». Джейкоб поведал ему, что основной причиной «отдыха» было его намерение увезти Нив подальше от Тима Бликера, тем более что «шкаф» уехал из города на неделю. Никс понял, что под «шкафом» Леон имеет в виду К. А.

— Слушай, чувак, расслабься. Зачем он тебе так срочно понадобился? Ты что, обрюхатил колбасную принцессу?

Вид Леона сразу рассеивал любые сомнения в том, стоит ли бросать наркотики. Закашлявшись, он протянул Никсу раскуренный косяк и вопросительно поднял брови, но тот покачал головой.

— Ну, не хочешь, как хочешь, чувак. — Леон выпустил струйку дыма через сухие губы. — Но это лучше, чем та дрянь, которой закидываешься ты.

Позднее в тот же день Нив тайком позвонила Ундине. Та едва не пропустила звонок, потому что не узнала определившегося номера.

— Я звоню с гребаного платного телефона, — заявила Нив, радостная и взбешенная одновременно. — Мы на автозаправке, на полпути между каким-то глухим городишкой и чертовой гостиницей. Я ненавижу мелкие гостиницы. Все эти кружавчики! А мой папаша-неудачник конфисковал у меня сотовый. Говорит, нам нужно время для «укрепления семейных отношений», но я знаю: он не хочет, чтобы я звонила Блику.

Ундина выдохнула.

— Никс сказал, что копы уже сели Блику на хвост.

— Да, — проворковала Нив едва ли не мечтательным тоном, и это очень не понравилось Ундине.

— Нив, — самым своим строгим голосом заговорила она. — Тим Бликер — ничтожество. Его надо избегать, дорогая моя. Надо из-бе-гать.

Нив рассмеялась, легко и звонко.

— Ой, он словно заблудившийся щенок, слоняется вокруг «Крака» и ко всем пристает с вопросами, где будет проходить «Кольцо огня». Ему просто нужен кто-нибудь, чтобы вывести его порезвиться.

— Все, что он хочет, — это толкнуть «пыльцу» тысячам экзальтированных фанатов «Флейма».

Теперь на линии воцарилась тишина, а потом Нив что-то прошептала.

— Что ты сказала?

— И меня, — повторила тихо Нив. — Еще он хочет меня. — И затем раздраженно, громко: — Господи, папа, отойди! Это просто Ундина. Пора бежать, солнце, — сказала она в трубку. — Люблю тебя.

Теперь, когда Нив и К. А. уехали, а Моргана уклонялась от общения, Никс и Ундина оказались целиком предоставлены сами себе. Фил д'Амичи взял Никса в свой магазин на Бернсайд-стрит складским работником, так что в ожидании праздника солнцестояния Никс проводил там целые дни и возвращался домой поздно, когда Ундина уже находилась в постели. Никс, конечно, всегда был одиночкой, но Ундину поражало то, как изменилась она сама. Она всегда была популярна: входя в комнату, полную незнакомцев, она выходила, обзаведясь новой кучей приятелей. Всего несколько недель назад ей приходилось отключать телефон, чтобы звонил не так часто. Теперь, когда телефон звонил — что случалось гораздо реже, — она отвечала, только если это были Ральф или Триш, а мысль пригласить кого-нибудь испить чашечку кофейку, или побродить по магазинам, или посмотреть кино даже не приходила ей в голову. Всем этим занималась раньше какая-то другая девушка, которую тоже звали Ундина, но это была не она. Нынешняя Ундина была домоседкой, занималась уборкой, стряпней — хотя прежде не делала ничего сложнее лапши быстрого приготовления — и проводила долгие часы, ухаживая за клумбами Триш. Садоводство было страстью матери, но Ундина прежде совсем этим не интересовалась. Повсюду в доме валялись журналы и пособия по садоводству, а также разные совочки и грабли, но их она не замечала. Она просто бродила по саду, становилась на колени и голыми руками возилась в земле: тут листик сорвет, там веточку. Она шептала свернувшемуся листочку: «Расти» — и под присмотром Ундины сад Мейсонов начал бурно цвести. Казалось, все растения распускались одновременно, и это почти пугало. Даже когда уходило солнце, цветы не вяли, не жухли и даже не закрывались, и Ундина знала: это потому, что она следит за ними. Однажды ночью, когда Никс еще не вернулся из магазина, она подошла к окну и увидела, как целая армия роз, пионов, ирисов и астр разом повернулась к ней. Потом по ним прошелся ветерок, и они словно поклонились. Ундина почувствовала себя какой-то королевой цветов; она бы рассмеялась, если бы ей не было так жутко.

Она хотела было рассказать Никсу, но не стала. По крайней мере, не вслух. Что они с Никсом могли сказать друг другу такого, чего бы не сказали в своих снах? Ундина не знала, что ей делать со всеми этими обрывочными мыслями, намеками воображения, тончайшими предчувствиями и тем отчетливым беспокойством, которое она ощущала в последнюю неделю. Между работой в саду и на кухне она рисовала и закончила свою первую картину для урока у Инмана; разбор ее работы был назначен на 19 июня. Холст она повесила в спальне, напротив раздвижных дверей шкафа, расстелив под ним бумажные пакеты из магазина д'Амичи, чтобы краска не капала на дубовый пол. Ундина работала интуитивно, руководствуясь чувствами, как и советовал Инман на самом первом занятии.

«Прочувствуйте, что скрывается в вашем сердце, — внушал он, и его карие глаза горели из-под седой шевелюры. — Потом придайте этому форму. — Он дотронулся пальцем до своей груди. — Разум знает только то, что чувствует сердце».

Ундина тогда посмотрела на Моргану. Она скучала по подруге и все же не знала, как спросить о том, что такого произошло на вечеринке и воздвигло между ними эту стену. Она видела, как сузились глаза Морганы, когда Рафаэль произнес эти слова. А он заметил? До сих пор Моргана была лучшей ученицей Инмана, практически гениальной, судя но ее словам. Ундина завидовала ее таланту — ее наброски, зарисовки жестов, казалось, сошли со страниц учебников. И хотя Рафаэль в тот момент говорил с Морганой, он и к Ундине обращался тоже. Что же он сказал ей?

Сидя в комнате одна, она рисовала свою картину в синих тонах. Вся мыслимая синева поместилась в ней — синий оттенок грусти, синева встречающегося с небом моря, любимое платье матери, синь пустоты. Синева одежд Пресвятой Девы с полотна Джотто. Синева океана у берегов Аляски, родного дома Никса. Синева, требовавшая наполнения.

Что-то пробуждалось. А потом Ундина сняла со стены картину с еще не просохшими красками и отправилась на занятия к Инману.

* * *

Вот сучка!

Поверх голов одноклассников Моргана глядела на невообразимо прекрасную картину Ундины, висевшую на противоположной стене, и в мыслях у нее против воли снова и снова звучало это слово, выскакивавшее откуда-то из глубины.

Сучка. Сучка. Сучка. Она смотрела на картину Ундины, на саму Ундину, кивавшую Рафаэлю, а Рафаэль ослепительно улыбался ей той исполненной гордости улыбкой, которой обычно только Моргана удостаивалась во время суровых разборов ученических работ.

«Хватит, — сказала она себе. — Прекрати».

Но не могла остановиться.

«Он еще даже ни слова не сказал», — подумала Моргана.

Когда Ундина притащила свою картину, с еще влажной краской, Рафаэль был так поражен, что не мог вымолвить ни слова. Он прижал руку к губам и застыл в молчании, и весь класс замер на месте, словно стадо глупых коров, в то время как Ундина созерцала носки своих туфель.

И краснела. Эта сучка краснела.

Сама Моргана никогда бы не выставила такой пачкотни, незавершенной и сырой.

Дрожащей рукой она убрала волосы за ухо и смахнула капельки пота, выступившие на висках. В классе было жарко. Странно, ведь сейчас почти уже девять вечера. Еще немного — и ее стошнит. Одно хорошо — она опоздала и не смогла занять привычное место за первой партой. Но это нечестно. Моргана хотела, чтобы Рафаэль Инман превозносил ее, а не эту тощую сучку, стоявшую перед классом. Избалованную капризницу. Да было ли хоть что-то, чего бы Ундина не могла получить?

— Ну, Ундина, — заговорил Рафаэль. — Может, расскажешь нам о своей работе?

Моргана с трудом сглотнула, чтобы подавить накатывающую тошноту. Рафаэль имел гордый вид счастливого отца и с трудом сдерживал улыбку. Он всегда смотрел на нее с таким выражением, эта улыбка должна принадлежать ей одной!

Ундина снова взглянула себе под ноги, потом на картину.

— Я… — промямлила она, неприятно пораженная обращенным к ней вниманием.

Гадость.

— Я просто думала о том, что вы сказали в последний раз, — о сердце и разуме. Нашим заданием было использовать один цвет, понять этот цвет. И у меня возникло чувство — не знаю… одиночества, — и я поняла, что для меня синий был цветом этого одиночества. Не грустного одиночества, а одиночества, требующего компании.

Омерзительно!

Моргана больше не могла слышать этот бред. Ей претил чудаковатый вид скромной художницы, важные кивки, пристальное внимание Рафаэля. Она понимала, что Рафаэль восхищается работой Ундины и что она не должна ревновать, но удержаться было невозможно.

Домашние дела шли хуже некуда. К. А. круглосуточно, семь дней в неделю, был занят одной только Нив, потом он уехал в тренировочный лагерь, а дура мать доставала ее вопросами о занятиях в школе и колледже и о том, звонила ли она отцу. Отцу, подумать только! Раз в месяц этот подонок возил ее в ресторан морской кухни «Джеке» на пару с Бри, «исполнительницей спортивных танцев», и все это время трепался только о сиськах своей бабы. В редкие моменты, когда он смотрел на Моргану, он говорил, что они с Бри хотят завести детей. «Сделать тебе младшую сестренку, Морри, детка!» Именно об этом Морри-детка и мечтала: о слюнявой соплячке, которая будет проматывать все то, что, как клялся Фил-младший, копилось на Морганы и К. А. высшее образование. А не пошли бы вы…

Но больше всего ее раздражали воспоминания о визите Блика в «Крак» и о своем собственном странном поведении. Она не могла забыть ту ночь в доме Ундины, провал в памяти, гадского Тима Бликера. И еще Мотылька. Ну, допустим, она знала, где пройдет эта гребаная, «Ред буллом» спонсируемая вечерина, и что толку? Для чего ей это знание — чтобы помочь этому обвислому наркодилеру? Она уже решила про себя, что сама туда ни за что не поедет. В самый долгий день лета она сможет придумать более приятный способ провести время, чем пилить на машине неизвестно куда. Тащиться куда-то за Бенд — очень надо! Это где кондоминиумы, домохозяйки в сапогах из овчины и медвежье дерьмо. Нет, спасибо.

Итак, она засиживалась допоздна за рисованием, подготовкой к вступительным экзаменам в колледж и выпускным экзаменам по прикладным наукам. Работа в «Краке» начиналась рано утром, и Моргана вымоталась дальше некуда. Все шло отвратительно, и занятия у Рафаэля стали для нее этим летом единственной отдушиной. А теперь Ундина и это ухитрилась испортить — опять!

Дверь оставалась открытой; Моргана выскользнула из студии Инмана, и ни одна голова не повернулась, хотя чудная пара туфель от «Сигерсон Моррисон» (на которую ушла двухмесячная зарплата в «Краке») громко зацокала по крытому линолеумом полу. Ей было плевать. Ноги представляют собой животную часть женщины — так Инман сказал про «Одалисок» Ингра, и с тех пор она ежедневно носила мини-юбки.

Но даже самая короткая юбка не могла спасти от духоты, мучившей ее сегодня вечером. Было чертовски жарко. Моргана почувствовала новый приступ тошноты. Ей нужно было выбраться наружу, на свежий воздух.

Часы в машине показывали 9.02. У Рафаэля оставалось еще двадцать восемь минут, чтобы обслюнявить Ундину с ног до головы. Моргана почувствовала, как накатывает тот противный сухой всхлип, но она подавила его и назло всему завела подержанный «лексус» — она купила его, соскребая в копилку каждый заработанный пенни, с тех пор как в двенадцать лет начала разносить газеты, — и под визг колес выехала с парковки. Она была настолько вне себя, что даже не включила радио.

По пустой дороге Моргана на автопилоте ехала домой, мелькали уличные огни, темные витрины. Она не заплачет. Она не заплачет. Что с ней не так? Всю жизнь Моргана д'Амичи ждала последнего года перед выпуском. Она должна стать президентом класса. Ее считали самой красивой и умной девушкой в школе, и вот до чего она докатилась теперь. Перед ней открывалась вся жизнь, но она чувствовала лишь смятение, одиночество и грусть.

И злость. Отчего она так злилась?

Она въехала на длинную, посыпанную гравием подъездную дорожку на Стил-стрит. Дома никого не оказалось: К. А. был в Стэнфорде, Ивонн — у Тодда.

А Моргана — в трейлере, где ей и положено быть.

Она выключила зажигание. Фары погасли, и теперь она позволила себе заплакать.

Плакать она ненавидела — не столько из-за того, что это было проявлением слабости, хоть это и злило ее, сколько оттого, что ничего не получалось. Ни слез, ни соплей — только рвущие душу всхлипы. Сжимая тонкими руками рулевое колесо, она истерически всхлипывала, хотя ведь когда-то умела плакать совсем не так. До того как она начала бродить во сне, у нее были слезы — мокрые, роскошные слезы. Потом, в один прекрасный день, они пропали.

Было темно, никто ее не видел. Моргана очнулась, вздрогнула и чуть не взвыла. Сколько это продолжалось? В памяти вспыхнули обрывки картин — сцены смертей, которые она вроде бы видела, но как и где? Она была хорошей девочкой и хотела послушаться Рафаэля, который велел нарисовать то, что было в сердце, но как она могла это сделать? Как она могла нарисовать разрушение, что заполняло ее сознание, — волчицу, пожирающую волчонка, червей, кишащих на земле в лунном свете. Жестокость… бесчувственную, бездушную жестокость природы. Как она могла нарисовать птенца, вылетевшего из гнезда только для того, чтобы утонуть в мелкой луже под тем же деревом, чтобы черви жрали его, пока не останутся лишь обрывки перьев да обломки костей?

Она смотрела в вечернюю тьму и на еще более темный лес вдалеке. Ей было известно, что скрывалось там, но как она могла это выразить? В жизни животных постоянно творятся ужасные вещи, но как ей это нарисовать?

 

ГЛАВА 9

Утром 20 июня Никс проснулся до рассвета. Была среда. Ундина вчера вернулась домой поздно, и он не хотел будить ее. Ночь выдалась душная, поэтому он спал внизу, на одном из диванов, откуда был виден задний двор. И когда солнце поднялось, осветив надвигающуюся непогоду — как кровавый мазок над тяжелым нагромождением серого, — он понял, что наступил тот самый день. Мотылек говорил ему, что он узнает, и он узнал, хотя и не понимал, как именно. Что-то необычное было в этом ненастном дне. Ни один из приглашенных не поедет сегодня на эту пресловутую вечеринку в горах. Только не в среду. Только не в подступающую грозу. Никс принял душ, приготовил воду и одеяла, смену одежды, карманный нож и палатку. Добавил еще спальный мешок, фонарики, спрей от насекомых. Заворачивая в фольгу остатки приготовленной Ундиной еды, он чувствовал себя так, как будто он ее муж — уверенный, деятельный, ко всему готовый.

В кухне он вымыл пару яблок и морковок, зелень для перекуса. Держа руки под струей холодной воды, он думал о том, что должно произойти сегодня. Пусть Ундина спит. Доставить ее туда было его заботой.

Он не то чтобы ждал чего-то особенного. Он просто знал: чем бы «Кольцо огня» ни оказалось, куда бы ни привел их Джеймс Мозервелл, именно там он, возможно, найдет ответы на вопросы, которые мучили его всю жизнь. Никс не знал наверняка, какое значение все это имеет для Ундины, но чувствовал, что ее наполняет то же предвкушение и беспокойство. Он столько лет бродил вслепую. Потерял мать, отца как бы вовсе не было. Его мучили видения. Теперь же он верил, что надвигаюшиеся события помогут ему обрести цельность — или, по крайней мере, выбрать правильный курс, чтобы достичь этой цельности.

Он не удивился, когда перед ним возникло склонившееся над раковиной личико Нив Клоуз. На шее у нее был сверкающий ошейник, и она плакала. Потом Ундина. Ее глаза были закрыты, лицо неподвижно.

«Никс, — взывала она к нему, — Никс, слушай меня».

Он открыл глаза и обнаружил себя стоящим возле мраморной раковины на кухне у Мейсонов, с яблоком в руке. Из крана бежала вода. Солнце выглянуло над деревьями на дальнем краю заднего двора.

— Никс?

Он оглянулся и увидел Ундину. На ней были туника с капюшоном, черная спортивная куртка, джинсы, а на голове бейсболка. Волосы она стянула на затылке красным шарфом, а в руках держала рюкзак.

— Мне пришло сообщение от Мотылька. — Она глубоко вздохнула и пристально посмотрела на Никса. — Куда бы ты ни направился, я — с тобой.

* * *

Моргана очнулась от глухого шлепка в лобовое стекло. Там была жаба, запрыгнувшая неизвестно как и теперь пытавшаяся выбраться, ползая по покрытому росой стеклу и каждый раз соскальзывая.

Повезло, как всегда.

Небо вокруг было багряным с оттенком серого, а воздух, просачивавшийся в небольшую щель водительского окна, пах болотом и гарью. Надвигалась буря. Моргана чувствовала слабость, беспокойство и усталость. Сандалии, которые она обула для Рафаэля, лежали на соседнем сиденье испачканные, с порванными ремешками. Моргане необязательно было смотреть в зеркало, чтобы убедиться, что в волосах у нее застряли веточки, а ноги были грязными.

Она включила зажигание, фары рассеяли полумрак. Как же ей избавиться от жабы, запрыгнувшей на ее чертов «лексус», который она собственноручно вымыла накануне? Жаба все пыталась вскарабкаться по стеклу. Когда включились фары, она ощутила некую перемену, но продолжала скользить по мокрому окну.

Глупая мерзкая тварь.

Моргане не хотелось притрагиваться к ней. Девушка включила «дворники», надеясь таким образом прогнать тупое животное, но добилась только того, что перепуганная жаба начала карабкаться еще более торопливо.

«Надо найти палку, — решила Моргана, — и сбросить ее».

Но вместо этого она нажала на рычаг «дворников», заставив их двигаться по стеклу быстрее. Ей хотелось наказать животное за его тупость, за то, что оно размазывало свою мерзкую жабью слизь по ее машине. Жаба попрыгала немного, избегая равномерно скользящих «дворников», но скоро утомилась.

Тупая, идиотская тварь!

Жабья лапа попала под «дворник», и ее оторвало. Моргана снова щелкнула переключателем. Жаба задергалась. Моргана практически видела, как колотится крошечное сердце. Хорошо. И опять быстрый режим. Жабу утянуло под «дворник», зеленые и коричневые внутренности потекли струйками. Наконец расплющилась и мерзкая голова, и жабе пришел конец.

Моргана застыла на мгновение. Неужели нельзя было взять палку?

Нет. Тварь должна была умереть.

Девушка нажала небольшую кнопку на рычаге, и мощная струя воды — у «лексусов» с этим все в порядке — окатила изгаженное окно. Моргана подождала и нажала снова; «дворники» прошуршали, и стекло очистилось. И только когда все стихло, Моргана услышала легкое жужжание.

* * *

— Направо. Нет, налево. Отметка «двадцать миль». Линус-роуд? Никак не могу вспомнить, что он говорил. Что-то насчет лагерной стоянки?

Никс глянул на Ундину, которая изучала карту и вертела ее в руках, пытаясь понять, что к чему. Она пустила его за руль, сказав, что будет следить за маршрутом, хотя после Бенда ни разу головы не подняла. Они уже отъехали на двадцать миль от города, и Никс искал обещанную Мотыльком Паулина-роуд. Еще сотня ярдов, и вот она. Никс свернул налево. Дубы и лохматые ели смыкались над дорогой, но вскоре уступили место щербатым скалам, тонким рядам деревьев на твердой черной почве.

— Я была здесь раньше, — сказала Ундина, осматриваясь вокруг. — Мы возле Сестер. Горы такие. Нас однажды возили сюда, в начальной школе, показать, как выглядит вулкан. Там склон горы вспучивался, или что-то в этом роде… — Ундина посмотрела на Никса, и они оба улыбнулись. — Не сегодня завтра ожидается извержение. Плюс-минус тысяча лет.

— Да что ты говоришь! — Он сжал ее коленку.

Ундина опять улыбнулась и уткнулась в карту.

Рядом с местом палаточного лагеря виднелись контуры вулкана, в кратере которого находились два идеально круглых озерца.

— Это, должно быть, озеро Паулина, — сказала она, вспоминая два сапфировых озера-близнеца, окруженных черными скалами. — Там очень красиво.

Дорога от главной трассы оказалась длинней, чем они ожидали, и вскоре радио затрещало белым шумом. Ундина проверила сотовый; антенна все еще показывала несколько палочек. Миль через двадцать они добрались до обещанной стоянки. Никс выключил зажигание, и Ундина глянула на карту.

— Круто! — улыбнулась она. — Мы это сделали.

Никс кивнул. Похоже, они оказались в нужном месте, хотя сгущающиеся тучи внушали сомнения в том, что вечеринка состоится в такой паршивый день. Тут же торчало несколько микроавтобусов «фольксваген», грязных «тойот», внедорожников и прочих автомобилей — странная смесь в стиле хиппи, какую встретишь на любой автостоянке у палаточного городка в северо-западном округе штата. Значит, Мотылек дал правильные указания. Все было как всегда, разве что народу маловато. Несколько человек вытаскивали из багажников дорожные холодильники и рюкзаки. Судя по виду, все были старше двадцати пяти лет. Люди появлялись на стоянке, словно пришли пешком но грунтовой дороге, хотя по пути сюда Никс никого не заметил.

Темный проем в низкорослом лесочке показывал, где начинается тропа.

— Думаю, это там, — указала Ундина, и Никс снова кивнул.

— Ну, тогда пошли.

Ему не очень хотелось разговаривать. В отдалении чернели, словно набухшие, холмы, и Никс почувствовал запах серы. «Странное место для тусовки», — снова подумал он, и, словно услышав его мысли, Ундина сказала:

— Здесь расположен национальный лесной парк.

Она взглянула на хмурое небо.

— Ну и денек для вечеринки.

Они оба нырнули под низкие ветки. Впереди шли несколько ребят в шапках и дождевиках. Среди машин Ундина не заметила ни одной знакомой, но обстановка этого места казалась ей привычной.

— Очень смахивает на Орегонскую лесную ярмарку, — сморщилась она. — Того и гляди, живые статуи выскочат откуда ни возьмись.

Никс нахмурился и повернулся к подруге.

— Только бы дождя не было. Что-то не так?

— Не знаю. Просто мне все это представлялось… совсем по-другому.

Он думал о том же, но из осторожности промолчал. Никс гадал, есть ли тут знакомые, кто-нибудь из сквота или из пиццерии, но людей вокруг было не много, а все проходившие мимо из-за дождя низко опускали головы, пряча лица.

— Мотылек сказал, это сегодня. Ты же видела сообщение. — Он сощурился, глянув на небо, а потом снова на деревья. — Куда пойдем?

Ундина пыталась рассмотреть лица парочки, прошедшей мимо, но они были закрыты капюшонами.

— Решай сам. Я не уверена, где мы сможем… гм… удобно устроиться. — Она окинула взглядом поросшие травой валуны. — Короче, это и есть та самая вечеринка, на которую все так рвались? Или я чего-то не догоняю?

Никс пожал плечами. Ундина готова была поклясться, что он смущен не меньше ее.

— Может, еще распогодится.

Она вскинула бровь.

— Проехали. Не думаю, что ты достанешь тут пиратские записи «Фиш», в этом отстойнике. Думаю, нужно просто дождаться, когда высунется Мотылек.

Мимо них по грунтовой дороге прошла еще одна пара, направляющаяся вперед, — как казалось Ундине, там была всего лишь очередная поляна вроде той, на которой они недавно томились. Под деревом несколько человек расстилали одеяло и распаковывали холодильник — что было странно, поскольку начало слегка моросить и в облаках над головой рокотали глухие, еще далекие раскаты грома.

— Ну? — Никс потянул ее за запястье.

Она медлила, потом повернулась.

— Может… может, пойдем дальше? Гроза надвигается.

Никс посмотрел на небо. Покачав головой, подхватил холодильник и рюкзак, которые было поставил на землю.

— Нет, остановимся тут. Найдем себе местечко, чтобы передохнуть, а потом я поищу Мотылька.

Они отыскали место под высокой тонкой елью в ста ярдах от извилистой каменистой тропы и начали распаковывать багаж. Ундина уже устала от долгой поездки, хотя и не так сильно, как в тот выезд на природу во втором классе. Это был единственный случай, когда она испугалась и ей пришлось вернуться и сидеть в автобусе вместе с помощницей учителя. Несмотря на всю красоту, тогда ей не понравилось это странное, пустынное место, да и сейчас тоже не нравилось. И все же тревожиться не о чем, сказала она себе, пока Никс ставил палатку, хотя малолюдность и паршивая погода нервировали ее. А чего она ожидала? Ундина наблюдала за Никсом и чувствовала знакомое тепло, понимание и ощущение близости, которые установились между ними за последние несколько недель. Расслабься, велела она себе. Похоже, что и Никс думал о том же. Как только палатка была готова, они заползли внутрь. Утро еще не кончилось. Что бы там ни было, пока ничего не произошло, напомнила себе Ундина. Она зарылась в свой спальный мешок. Никс, устроившийся рядом с ней, перекатился и сделал то же самое, бормоча:

— Поищу Мотылька немного попозже.

Они провалились в сон без сновидений, а проснулись с чувством голода, и Ундина преисполнилась благодарности к Никсу, который надоумил ее взять еду. Фалафель она есть не стала бы, даже если бы и удалось найти ее на этом странном подобии праздника. Она взглянула на часы — уже за полдень. Прошло несколько часов, но вокруг было так же тихо, как и утром, когда они добрались сюда.

Ундина уже было решила, что это идиотское собрание племен Радуги сдулось, как Никс вдруг оторвался от сэндвича с арахисовым маслом и сказал:

— Пошли поищем его.

Ундина кивнула, обрадованная тем, что Никс первый предложил это. Они покинули свой так называемый лагерь, прихватив с собой оставшийся скарб, и направились по тропе в глубь леса, туда, откуда доносились еле слышные звуки музыки, плывшие под усиливающимся дождем.

В лесу и в самом деле наблюдалась некоторая активность, хотя все еще было тихо. Небольшие группы людей сидели под тентами из брезента или вокруг скромных костерков. На Никса и Ундину никто не обращал особого внимания; лишь раз Ундина, оглянувшись, заметила, как низенькая, коренастая девчонка-азиатка пристально смотрела им вслед. Девчонка нырнула под навес, из-под которого, как показалось Ундине, доносилось жужжание татуировочной машинки, и больше она ее не видела.

Они бродили около получаса. От светящихся изнутри самодельных палаток струился запах благовоний, на стенах двигались силуэты находящихся внутри людей. Кое-где на столиках был разложен какой-то товар, вокруг толклись люди, но когда Ундина попыталась пролезть между ними и посмотреть, что продают, ей так и не удалось подобраться достаточно близко. Она хотела попросить Никса остановиться, но он был занят тем, что высматривал в толпе Мотылька, и Ундина не решилась его отвлекать. Мимо нее прошли несколько ребят, помахивая мешочком для хэки-сэк и крутя метательный диск. Раздавалась музыка, исполняемая кем-то вроде группы вездесущих перуанских флейтистов, — посреди сумеречного леса она звучала еще более странно. Большинство лиц было обращено в другую сторону, и как она ни старалась отыскать знакомых, ей так никого и не удалось найти. Никто не смеялся, никто не танцевал. Почти все чего-то ждали — как и они с Никсом. Наверное, выступления «Флейм», предположила она, хотя что это будет за концерт под проливным дождем?

Когда они в третий раз прошли мимо одной и той же пятнистой армейской палатки, стало ясно, что они ходят по кругу.

— Никс. — Ундина остановилась и потянула его за отцовскую куртку, которую сама ему одолжила.

Этот жест напомнил ей детство, она снова почувствовала себя маленькой, когда она вот так же бежала вприпрыжку за Ральфом. У них не было ни малейшего представления, куда идти и что делать среди этого множества незнакомых людей, и Ундина ощущала растерянность и досаду. И дело не в том, что ей не хотелось тут оставаться. У нее крепло убеждение, что все ее надежды найти здесь ответы на вопросы — о миражах, о Никсе, о Мотыльке и еще о том, чего она не умела выразить, — были просто беспочвенными девчоночьими фантазиями.

— Никс! Постой!

— Что? — Он выглядел раздраженным и почти не сбавил шага, так что ей пришлось бежать, чтобы нагнать его.

— Что мы здесь делаем?

— Ты думаешь, я знаю? Я пытаюсь найти Мотылька. Кажется, я должен его найти. Я знаю не больше, чем ты. Но пока ты не прибавишь шагу, чтобы помочь мне отыскать его, мы так ничего и не узнаем. Ты этого хочешь, Ундина? Просто вот так стоять на месте?

Должно быть, в ее лице отразилась обида, потому что Никс сразу умолк, но губы его снова сурово сжались, а стиснутые кулаки он продолжал держать в карманах и не взял ее за руки, как это бывало, когда они стояли рядом.

— Послушай, думаю, мы просто должны найти Мотылька.

— Ладно, вот только…

— Вот только что? — Он уже отошел на несколько шагов, но голос его стал спокойнее.

Ундина подавила вздох.

— Вот только… это кажется неправильным.

— Что кажется? Что кажется неправильным? Ты вообще-то хоть когда-нибудь чувствовала себя «правильно»? Потому что я уж точно нет. — Никс помолчал. — Я думал, именно это мы и делаем. Я думал, что мы для этого пытаемся найти Мотылька — чтобы хоть что-нибудь стало правильным.

В небе призрачно полыхнуло, и тут же раздался громовой раскат. Ундина поняла, что они в самом сердце грозы.

— Я имею в виду, что это небезопасно, — сказала она, стараясь перекричать треск застывшей лавы под ногами, мешавший разговаривать.

— Не уверен, что тут должно быть безопасно.

— А что, черт подери, тут должно быть? — Она пристально посмотрела на него.

Это была их первая настоящая ссора.

— Ничего, — пробормотал он и снова двинулся вперед.

Немного отстав, она глянула на часы. Время шло, и буря, грозившая им с самого утра, уже накрывала их. Ветки деревьев раскачивались, ветер выл, грохотал гром. Ундина не была скаутом, но знала, что в бурю не следует сидеть в палатке под деревом на поляне, так же как и возвращаться на машине домой.

Они уже далеко забрались в лес. Она вспомнила, что в рюкзаке у Никса лежали непромокаемый брезент, фонарик и одеяло.

— Давай устроимся тут, — предложила Ундина. — У тебя есть брезент. Мы можем переждать грозу, а там посмотрим, не появится ли Мотылек.

— Нужно найти веревку…

— Хороший повод заговорить с кем-нибудь.

Впервые за день она дотронулась до его руки, он взял ее, сжал и больше не отпускал.

* * *

Едва открыв глаза, Моргана увидела за окном своей машины девчонку с клыками — девочку-японку с длинными блестящими белыми дредами. По пути Моргана заблудилась где-то за Бендом, и ей пришлось целых два часа возвращаться по своим же следам извилистыми горными дорогами, на обочинах которых еще виднелся лед после запоздалых весенних снегопадов. Возле придорожного кафе она чуть было не повернула обратно, и если бы не похотливо косившийся на нее толстяк за стойкой, она бы так и сделала. Однако, взглянув на его опухшее лицо, она вспомнила, что ничего не теряет, отправляясь на эту загадочную тусовку-сборище-концерт или что-то там еще. К тому же есть надежда наконец встретить там Мотылька и поговорить с ним. Воспоминания о страстном свидании с этим непонятным парнем на вечеринке Ундины все еще озадачивали ее — к тому же именно после этого возобновились ее ночные прогулки. Будет неплохо, если «Кольцо огня» окажется какой-нибудь культовой вечеринкой для богатеев, где будут тусоваться вип-клиенты Мотылька. Может, она встретит кого-нибудь из «Пенвика» — какого-нибудь чудака, который платит наличными за пару шлепков по ягодицам или что-нибудь в этом роде. Богатенькие сынки вечно ловят кайф от всякой извращенческой хрени.

На стоянку она прибыла с опозданием и почти сразу заснула. Но это уж был полный идиотизм: низкорослая девчонка с фальшивыми вампирскими клычками, уставившаяся в ее окно. Может, она продает футболки, или наклейки на бампер, или воду в бутылках, программки, дурацкие светящиеся палки? Или, может, если уж Моргане совсем повезло, она собиралась просить милостыню? «Подайте доллар, леди. Кушать очень хочется». С каких это пор ее «лексус» превратился в приют для бездомных? И как насчет хороших манер?

Моргана опустила стекло, и девчонка медленно отодвинулась. Она была довольно симпатичной, крепенькой и с формами, черноглазой, дырявая футболка соскользнула с левого плеча, обнажая смуглую кожу. Снаружи стоял серый дождливый полдень, и Моргане показалось, что она слышит где-то вдалеке раскат грома. Она потянулась, чтобы открыть дверь, но ей мешал ремень безопасности.

Девчонка с дредами нехорошо улыбнулась.

— Прошу прощения, мы знакомы? — спросила Моргана через приоткрытую дверь.

Девчонка ничего не ответила, но опустила руки, и Моргана увидела у нее на запястье татуировку — небольшой синий икс. Вроде бы что-то такое уже попадалось ей на глаза, но Моргана не смогла вспомнить, где именно. Девчонка продолжала пялиться, застыв на месте, и даже, кажется, тоненько поскуливала — или это Моргане послышалось?

— Какого черта? Я спрашиваю, мы что, знакомы? — повторила Моргана, подумав при этом: «Отлично. Она под кайфом и хочет пообщаться».

Впрочем, судя по лицу девчонки, к общению она была не особо расположена. Ее веки трепетали при каждом вдохе, а ноздри раздувались. Эта соплячка что, обнюхивает ее?

Моргана чувствовала себя совершенно разбитой. Она не спала с пяти утра, да еще этот мерзкий случай с жабой. И на парковке ей следовало осмотреться немного раньше. В голове толклись остатки скользкого, надоедливого сна. Что-то про пещеру или какой-то туннель. Она брела в темноте на тусклый желтый свет… чем это кончилось, она не помнила. Вроде бы там были стены, которые таяли, если она к ним прикасалась, и открывали проход дальше, и каждый раз, когда Моргана пыталась ухватиться за что-нибудь, опора исчезала и ее снова тянуло в густую черную пустоту, словно в бездонную пропасть…

Отстегнув ремень безопасности, Моргана глянула на сотовый. На экране еще виднелось единственное слово сообщения, присланного Мотыльком, — «СЕГОДНЯ». Моргана стерла его и переключилась на часы — пятнадцать ноль-ноль. Что бы там ни планировалось на «Кольце огня», это, вероятно, уже началось. Опоздание бесило ее, а еще больше бесила эта сумасшедшая, стоявшая возле машины.

— Пошла прочь, — сказала Моргана мокрой до нитки девчонке. — В компании не нуждаюсь.

Та не шелохнулась, хотя веки ее дрожали, и странное жужжание усилилось. Короткая молния осветила небо, прогремел гром.

— Ты кто такая, дрянь? Я сказала, пошла вон!

Что эта стерва делает? Этот звук, который она издает… Если она не прекратит, Моргане придется…

Она осторожно открыла дверь автомобиля, но все-таки толкнула девчонку, и та шлепнулась на задницу. Не испытывая особых сожалений, Моргана все же пробормотала какое-то извинение, пока искала на брелке кнопку сигнализации, но внезапно глаз уловил рядом резкое движение. Моргана повернулась, а девчонка тут же вцепилась ей в лодыжки, будто взбесившаяся собачонка.

— Черт! — Моргана отпрянула назад, пытаясь освободиться. — Да на кой ты мне сдалась, стерва!

Она бы не стала пинать эту ненормальную, но девчонка вцепилась ей в ногу мертвой хваткой и, казалось, пыталась тащить ее в сторону неряшливых деревьев, растущих у подножия чего-то… кажется, это был вулкан? И где, черт подери, они оказались?

— Отстань! — завопила Моргана, продолжая пинаться.

Она двинулась в другом направлении, но девчонка схватила ее за другую лодыжку — Моргана глазам своим не поверила при виде такой наглости. Она явно пыталась не дать ей сдвинуться с места. Одним быстрым движением Моргана схватила в кулак ее дреды и дернула. Потом ударила, изо всей силы. Она еще никого раньше не била — ну, разве что К. А. или мать. Ее ладонь врезалась в щеку противницы, а потом ее собственные ногти вонзились в кожу, оставляя неровные, зазубренные следы, и Моргана не удивилась, будто все так и должно быть.

— Я сказала, не прикасайся ко мне! — прошептала она.

Ненормальная теперь дышала с трудом и поскуливала. Моргана толкнула ее на землю, треснула рюкзаком и отправилась к темнеющему лесу, где играла музыка. Обернувшись, Моргана увидела, что девчонка смотрит ей вслед, держась за щеку. Она перевела взгляд на свои ногти — невероятно, но они стали на дюйм длиннее, чем были утром, и откуда красно-фиолетовый переливающийся лак? Или это просто кровь, смешанная с макияжем этой психованной?

Боже! Что только нашло на эту дрянь?

Наклонившись на ходу, Моргана потерла руки о траву. Направляясь к каменистой тропе, она прислушалась к себе: сердце билось как-то особенно громко, быстро и равномерно. Ну и пусть. Ломать голову над всем этим ей сейчас не хотелось.

* * *

— Прошу прощения!

Проблуждав в толпе минут двадцать, Ундина остановилась перед первым же человеком, взгляд которого удалось поймать. Красивый темноволосый парень сидел, положив руки на колени, а вокруг него под тентом на одеяле расселись несколько приятелей с пустыми глазами. Парень на улыбку не ответил, но кивнул в знак того, что слушает ее, и Ундина, помахав Никсу, который распаковывал теперь у ближайшего дерева синий тент, продолжила:

— Мы с моим другом хотели разбить свою стоянку. У вас не будет веревки?

Парень перекинулся несколькими непонятными словами с остальными — похоже, это был испанский язык, — покопался в соседнем рюкзаке и вручил ей моток коричневой веревки. На этот раз он улыбнулся и кивнул, но все это без единого слова. А что было еще более странно — передавая веревку, он не поднимал глаз от земли, словно не желал смотреть на Ундину.

— Habla ingles? — Попыталась она снова, досадуя в душе, что по совету отца-ученого выбрала в школе латынь. — Вы не знаете, когда начнется концерт? Mi amigo и я, — она снова показала на Никса, — мы хотим посмотреть концерт. La musica.

От безысходности Ундина изобразила небольшой танец и прищелкнула пальцами.

— La musica? La Flama?

В ответ — молчание. Парень продолжать пялиться в землю.

— Gracias, — разочарованно сказала она и вернулась к Никсу.

— Они только по-испански говорят. — Она пожала плечами. — Странно. Не думала, что «Флейм» популярен среди мексиканцев.

— Может, они и не мексиканцы, — раздраженно поправил ее Никс, забирая веревку, которую Ундина протягивала ему, все еще глядя на маленькую группу. Та теперь увлеклась разговором, на них никто не смотрел.

— Ой, извини. Они, может быть, из Бе-ли-и-и-и-за, — изобразила она испанский акцент, — или из Гватемалы. Господи, да что с тобой такое?

— Ничего.

Ундина вздохнула и покачала головой. Ссориться ей не хотелось.

— Как бы то ни было, вид у них был несколько смущенный, — добавила она, пытаясь перешагнуть ту пропасть, которая образовалась между ними, но Никс молчал, сосредоточившись на обустройстве их временного пристанища.

Она наблюдала, как он растягивает брезентовый полог. Снова сверкнула молния, на этот раз ближе, и Ундина нырнула под навес. Закончив, Никс тоже вполз под низкую кровлю. В сумерках его лицо с прищуренными глазами казалось мертвенно-бледным, даже голубоватым. Несмотря на то что он был рядом, Ундина почувствовала себя ужасно одиноко.

— Пойду отнесу назад веревку, — сказал он. — Жди здесь. Я скоро вернусь.

— Как скажешь.

Ундина посмотрела, как он спускается по тропинке, потом легла на спину и устремила взгляд вверх. Дождь все лил, в центре синего навеса собралась круглая лужа. Ундина направила на нее луч фонарика и осветила водяной круг, колеблющийся от каждой падающей в него капли. Помигала фонариком, раздумывая.

Ее переполняло разочарование. Это и есть та знаменитая тусовка, о которой все так много говорили? Судьбоносное собрание, о котором они с Никсом на пару мечтали последние три недели? Ни выпивки, ни танцев, да еще и дождь. Может, где-то там за камнями и деревьями были и другие люди, но похоже, что на пресловутое «Кольцо огня» собралось не более сотни гостей. И чего все они ждут? Потому как, судя по воцарившейся в лесу тишине, которая весьма относительно оживлялась раскатами грома и треском молнии, было ясно: все чего-то ждут. Может, выступления «Флейм»? Но сыграть музыкантам всяко не удастся — в грозу это явно невозможно. Так что вся затея в эту июньскую среду оказалась сырой во всех смыслах и привела к полному облому.

Ну и как угодно, подумала Ундина. Глупо было ждать чего-то иного, более впечатляющего. Отец говорил: стоит верить лишь тому, что можешь увидеть собственными глазами, и теперь она лишний раз убедилась в его правоте.

«Вещи таковы, какими они кажутся, Ундина». Да, все было таким, каким и казалось: мокрым, серым и скучным. Оставалось только ждать, когда это все закончится. Она хотела спросить у Никса, что он думает об этом, но он ушел возвращать веревку и назад что-то не спешил. Она села, прикрыв фонарик ладонью.

Одна за другой разбросанные тут и там палатки подсвечивались фонарями. Можно было подумать, будто, несмотря на непогоду, во влажном воздухе запорхали светлячки. Джинсы Ундины промокли насквозь; она сняла их и, аккуратно скрутив, положила в рюкзак, оставшись только в длинной, как мини-платье, тунике. Она прислонилась спиной к дереву и закрыла глаза.

Ей показалось, что она опустила веки всего-то на секундочку, но когда лицо Никса возникло под синим навесом, Ундина поняла, что, видимо, заснула и проспала довольно долго — фонарик Никса был включен, а небо у него за спиной потемнело, став дымчато-черным. Дождь прекратился, но гром все еще гремел, и небо время от времени освещалось вязкой желтизной.

— «Флейм», — сказал он, — уже играет.

Ундина поднялась; сердце колотилось в груди.

— Это те ребята тебе сказали? — с сомнением уточнила она, вспомнив молчаливого парня, хозяина веревки.

— Нет-нет. Я сам слышал. Сходил на разведку. Там, у кратера, есть поляна, где все и собрались. Народ идет туда. Пошли.

Отвлекшись на беседу с Никсом, Ундина не сразу расслышала звуки музыки — далекие, похожие на гул прибоя или шум карнавала, доносящийся до проселочной дороги.

— Пошли, Ундина. Пора. Пора?

Даже не дав ей толком опомниться, Никс развернулся и начал спускаться по хрустящей под ногами лавовой тропе, вслед за прыгающими вспышками чужих фонариков. Похоже, там впереди и в самом деле собралось гораздо больше сотни человек, больше, чем Ундина думала вначале. Отсюда ей было видно множество огней впереди — сияющим потоком они спускались с одного холма и поднимались на другой, направляясь туда, где, по ее представлениям, в чаше кратера лежало озеро. Бормотание музыки с каждым шагом становилось все громче, биение большого барабана раздавалось, будто чей-то мощный пульс. Да, это играет «Флейм».

Они с Никсом вышли на поляну. Внизу открылось углубление кратера, насколько удавалось разглядеть при свете нескольких костров. Озеро, поняла Ундина, должно быть как раз впереди.

— Кажется, мы пришли куда надо.

Она посмотрела вниз, на плато. Сцену окружала примерно сотня человек, толпа колыхалась, словно вода в фарватере лодки. Еще около сотни болталось возле кромки кратера или у костров. Фигур на сцене было не видно из-за огней и дыма — от жидкого азота, что ли? — и Ундина не могла определить, сколько их там и что они делают. Но теперь она явственно слышала песню:

Значит, концерт все-таки состоялся. Несмотря на тревогу и внутренний голос, шептавший: «Не ходи туда», они прошли весь этот путь, и что же ей делать теперь? Возвращаться к машине? Треск молнии где-то сзади заставил ее невольно шагнуть вперед.

— Пойдем, там внизу будет безопасней, — сказал Никс, показывая на нагромождения камней, которые возвышались над краями чашеобразного кратера, словно гигантские пальцы, защищавшие его от ветра и, она надеялась, от молний.

На этот раз он улыбнулся. И Ундине запомнилась эта улыбка.

— Ты готова?

Она только и смогла, что нерешительно пожать плечами.

Никс повернулся к сцене, что расположилась напротив них. Его глаза сверкали, отражая свет костров. И в этот миг Ундина поняла, что ей страшно. Все становилось уж слишком странным. Она посмотрела на Никса — он сжимал фонарь и улыбался, словно концерт в разгар грозы, в глухомани возле вулкана был самым обычным делом на свете. Они знакомы уже три недели, но больше на этом концерте — или чем все это было? — она никого не знала. Ундина вытащила из кармана сотовый и с облегчением убедилась, что связь есть — в углу дрожало несколько палочек. Никс обернулся к, ней, но она уже убрала телефон.

— Все в порядке, — сказал он. — Значит, так. Жди меня здесь. Я пойду и разыщу Мотылька. Уверен, он сейчас тут. Видишь тот огонь? — Он показал на костер в середине толпы. — Встречаемся там. Или, если хочешь, спускайся туда, вниз, я тебя потом найду. Держись спереди и слева от сцены.

Ундина могла бы поклясться, что Никс тоже был как на иголках. Ей не хотелось оставаться одной, но бегать за Джеймсом Мозервеллом она тоже не желала и поэтому согласилась:

— Хорошо. Спереди и слева от сцены.

Он начал спускаться по склону — черная угловатая фигура на фоне красной, освещенной огнями ночи. Она окликнула его, но Никс не ответил. Может, решил принять «пыльцы», подумала она, но отогнала прочь подозрение.

— Спереди и слева! — крикнула она еще раз, громче.

— Спереди и слева! — крикнул в ответ Никс.

Так они попрощались.

 

ГЛАВА 10

Мотылек окинул взглядом толпу. Все идет как нельзя лучше, думал он, стоя под скалой, подобно каменному навесу защищавшей его от легкого дождя и случайных взглядов. А они будут искать его, сбитые с толку, как всегда, как и сам он в свой первый раз. Придется подождать. Нужно было еще кое-что сделать: поднять шпиль, пустить жидкий азот. И, что крайне важно, до поры до времени поддерживать видимость нормального хода вещей.

Погода выдалась — лучше не придумаешь. Молнии били часто, но проливного дождя, который иногда сопровождает такие погодные явления, не было.

Примерно две сотни зрителей собрались со всего Западного побережья, явились даже несколько человек из Южной Америки. Но одно дело — добраться на автобусе, и совсем другое — прилететь самолетом. Это было самое крупное собрание, которое когда-либо знавал Портленд, и сегодня будет инициировано новое кольцо. Его кольцо. Или, если уж совсем точно (Вив всегда призывала его к точности): кольцо Мотылька, Ундины, Никса и Морганы.

Все трое вели себя именно так, как и требовалось. Мотылек видел, как Никс ищет его, расставшись с Ундиной, и в одиночку прочесывает толпу. Прекрасно. В первый раз будет проще наблюдать происходящее в одиночку.

Моргана, как ему сказали, заснула в машине, и к ней отправили Рэй из Сан-Франциско, чтобы вытащить девушку наружу. «Все сделано», — отчиталась Рэй вскоре после того, как Мотылек нашел себе это каменное укрытие. Он представил себе, как вскоре увидит тут Моргану, бредущую через толпу, слегка оцепеневшую, слегка зачарованную, одну-одинешеньку, как и Ундина.

Для того чтобы убедиться, что оцепенение будет длиться столько, сколько нужно, Мотылек дал Джину, тоже из Сан-Франциско, небольшое количество «пыльцы». У Никса, как он помнил, «пыльца» уже есть. Как правило, они охотно ее употребляют, и «Кольцо огня», кроме всего прочего, давало превосходную возможность реализовать товар. По крайней мере, от «пыльцы» они станут менее подозрительными. А это принципиально важно, учитывая то, что им предстоит узнать.

Единственный, кто отсутствовал, так это Блик. Мотылек знал, что торгаш расспрашивал по всему Портленду, где состоится тусовка, и у него имелась неплохая, хоть и небезопасная возможность добраться сюда. Присутствие такого количества неинициированных значительно увеличивало риск, но пока все было тихо.

Если ему удастся уничтожить Блика здесь, подумал Мотылек, все проблемы будут решены. В последнее время он себя чувствовал неважно. Ему было уже двадцать два года, короткий период «после восемнадцати» заканчивался, а вместе с ним близился и конец. Он чувствовал себя будто автомобильная камера, из которой спускают воздух: худел и отказывался даже от того небольшого количества еды, которое позволял себе раньше. Неиссякающая, перемалывавшая организм энергия уже испортила ему зубы. Мотыльку не нравился тот дьявольский вид, который они ему придавали, но его скромных доходов от торговли «пыльцой» не хватало на косметическую стоматологию. Он едва ли не завидовал Блику с его устойчивым бизнесом, и приходилось напоминать себе: Блик — это зло, мрак и корысть. Он, Мотылек, обязан уничтожить Блика — и это задание ему так и не удалось пока выполнить.

При одной только мысли о том, что может умереть раньше, чем придет его время, он невольно взмок в своем маленьком убежище. Тогда в будущем его ждет лишь бесконечная вселенская боль — и осознание этого заставляло Мотылька исправно выполнять все получаемые поручения.

Мотылек посмотрел на сцену, где играла группа «Флейм». Они тоже скоро уйдут. Он знал нескольких участников группы со времен своей собственной инициации, состоявшейся несколько лет тому назад. Большинство из них работали в Сиэтле, и он подумал, что их затея с группой оказалась гениальной. Случалось, что на исходе своего срока кольца выкидывали шутки, но создание независимой группы, достигшей самых вершин интернет-чатов, позволило им продержаться в этом мире достаточно долго. Это даже привело к некоторым проблемам: один из музыкантов умер, а зверушка, которую они брали на подтанцовку, пристрастилась к «пыльце», и пришлось посадить ее на цепь — теперь это было какое-то жалкое, никому не нужное человеческое существо.

Где они держали ее, эту огромную белокурую Брунгильду? Северо-запад был вотчиной Вив, и хотя она не имела себе равных, если требовалось что-то припрятать, национальный вулканический памятник Ньюберри — это вам не аэропорт Хилтон.

Ночь опустилась, нависая над огненно-дымной картиной, раскинувшейся перед ним. Над сценой полыхнуло, и он начал считать: «Тысяча один, тысяча два, тысяча три…» Загрохотал гром. Центр циклона был меньше чем в миле отсюда. Никсу, Ундине и Моргане пора дать их дозу «пыльцы», а шпиль нужно накрыть и приготовить. Великое кольцо готово было замкнуться. Исход приблизился.

Мотылек размял ноги и приготовился действовать. Он опустил руки к земле — позади вспыхнул его знак, и он снова подумал о Блике и о том, каково это будет — уходить. Бросив взгляд на сцену внизу, освещенную блеском молний и колеблющимися огнями костров, он снова ощутил страх. Из-за неразберихи с Бликом ему пришлось прождать дольше обычного. Сможет ли он увидеть себя… оттуда?

Каково это — быть освобожденным? Станет ли он скучать по себе… прежнему? На эти вопросы могла ответить только Вив, и, хотя он спрашивал ее миллион раз, ее ответ был всегда одним и тем же: «Как все и ничего, как всегда и никогда, как все — одновременно».

Молния вспыхнула снова. Он вылез из своего тесного убежища и направился к сцене.

* * *

Ундине стало скучно. Никс не возвращался, Мотылька тоже не было видно, и она решила сама отправиться туда, где играл «Флейм» и где они с Никсом договорились встретиться. Ближе к сцене, рядом с кострами, ей удалось рассмотреть исполнителей. Типичный квартет: одна девушка-певица и трое парней — барабанщик, гитарист, басист. Вдали от микрофонов виднелся еще один человек — высокая яркая блондинка, не похожая на миниатюрных, хрупких, одетых в черное музыкантов; инструмента у нее не было, и она просто раскачивалась из стороны в сторону. Ундине вспомнилось, что она будто бы натыкалась на фотографии этой женщины в каком-то блоге, но лицо там было трудно разглядеть. Теперь Ундина видела печально известную танцовщицу «Флейма» вживую и удивлялась, насколько высокой оказалась женщина — прямо настоящая валькирия. Она двигалась в такт музыке, ее бедра выписывали широкие восьмерки, руки рассекали воздух, словно у ребенка, вычерпывавшего из ванны полные пригоршни мыльных пузырей. Парни и девица трясли волосами и кружились, но женщина лишь раскачивалась и улыбалась. Ее глаза были широко распахнуты, в них застыло счастливое и одновременно бессмысленное выражение, они словно видели всех и при том никого.

И только добравшись до сцены, Ундина заметила на шее женщины широкий ошейник из горного хрусталя. Ее улыбка была словно приклеенная, выражение лица — тупое, какое-то каменное, а в танце она одной рукой подергивала ошейник, словно он ее беспокоил.

Неужели она действительно такая высокая? Ундина посмотрела на толпу и только теперь сумела ее по-настоящему разглядеть. Здесь были девушки и юноши с кожей всех цветов — темной или розовой, и загорелой, и с веснушками, и с прыщиками; с волосами длинными, короткими, вьющимися или вовсе без волос; с глазами синими, зелеными, карими, черными. Они улыбались, смеялись, танцевали с такой заразительной, легкой энергией, какой Ундина не испытывала никогда или, по крайней мере, ни разу со времен своего детства — с тех пор, как бегала по двору начальной школы «Ирвинг-Монтессори», догоняя Селесту. Именно это всплывало у нее в памяти — невинная, буйная свобода младенчества.

Так вот чего все ждали. «Флейм» поистине зажигал. Ее окружали незнакомые люди, Никса нигде не было видно, но все же впервые за весь день чувство неловкости исчезло. А как же он? Нет, не надо об этом думать. Она отогнала мысль о Никсе, отдавшись общему движению влажных тел, растворяясь в бесконечных волнах звука, которые окатывали ее, качая, кружа и вращая. Она наслаждалась, этого Ундина не могла отрицать. Может, она просто устала от Никса. Может, они слишком сблизились.

Возле сцены что-то вспыхнуло — Ундина повернулась туда. Сквозь звуки музыки донесся низкий смутный грохот. Должно быть, гроза была близко, поняла девушка, хотя никого это, похоже, не волновало. Дождь прекратился, и здесь, в жерле вулкана, она чувствовала себя защищенной. Знакомые разноцветные искорки замелькали вокруг музыкантов. Ундина сначала решила, что это светлячки, но потом поняла: это бабочки! Их переливающиеся крылья отбрасывали под софитами блики красного, зеленого, голубого, оранжевого и желтого цвета.

«Бабочки? — с изумлением подумала она. — Должно быть, это влетело им в приличную сумму».

Ундина восторженно рассмеялась. Какой-то симпатичный темноволосый парень в повязанной вокруг талии рубашке внимательно разглядывал ее и постепенно придвигался ближе, словно его притягивала ее раскрепощенность.

Ее руки взмыли в воздух. Она танцевала. Она не могла сказать, кто к кому придвинулся, но они с парнем прижались друг к другу, столкнулись, и ее рука оказалась у него на пояснице, и его рука — на ее талии, а потом еще ниже, легко и непринужденно придерживая ее за ягодицы. После всех тех целомудренных ночей с Никсом, когда они были словно пара стариков во время круиза по Аляске, Ундина почувствовала прилив желания. Она стала такой, какой всегда была: горячей, цельной, заигрывающей с хитрым незнакомцем. Она просунула свою ногу меж его ног, медленно скользя вверх по его бедру. Туника мешала ей, и она приподняла подол, чувствуя кожей грубую ткань его джинсов. Он взял ее за руки, она опустила взгляд. На внутренней стороне его запястья был вытатуирован небольшой икс.

— Как тебя зовут? — Она наклонилась к нему и улыбнулась.

Еще ни разу в жизни Ундина Мейсон не знакомилась первой.

Он улыбнулся в ответ. У него были белые, очень ровные зубы.

— Джин, — ответил он.

— Я — Ундина.

— Правильно. — Он снова улыбнулся.

Она повторила громче.

— Меня зовут Ундина.

Парень кивнул и прижался к ней сильнее. Не прекращая танцевать, он достал из кармана небольшой пакетик и высыпал содержимое в ладонь.

— Хочешь немного?

Ундина никогда прежде не видела «пыльцы» — Никс каждый раз уходил с этим в ванную. Она знала, что особых приспособлений не требуется: обычно ее просто глотали, как сахар. Видя теперь в его ладони золотистый, слегка мерцающий порошок, Ундина не могла определиться, какое чувство он ей внушает — не страх, но и не спокойствие. По виду, подумала Ундина, он похож на растворимый лимонад.

— Просто лизни, — предложил Джин, протягивая ладонь. — Он не крепкий.

Ундина еще никогда в жизни не пробовала наркотиков. Но «пыльца» была безвредна. Никс же бросил. Интересно, какая она на вкус? Ундина веселилась, ей хотелось большего.

— Она сладкая. Тебе понравится.

Она слизнула порошок с протянутой ладони. Сперва он показался ей соленым, потом сладким, потом появился какой-то химический оттенок, как у нурофена. Она сглотнула и стала ждать.

— Не беспокойся. — Джин склонил голову и заглянул ей прямо в глаза. — Он и правда не такой уж и крепкий.

Улыбка ее нового приятеля стала широкой, как у девицы из подтанцовки. Ундина почувствовала, что по ее лицу расплывается такая же. Она была смущена и возбуждена одновременно. Какая невероятная штука это «Кольцо огня»! Кто все это организовал? Почему ее пригласили сюда? А это ожидание… да, оно того стоило. Ундина понадеялась, что никто больше не узнает этой тайны, объединившей ее со всеми этими людьми. Здесь крылась та самая связь, которую она так искала. Ундина была напугана, но страх скорее освобождал, чем сковывал. Крепче обняв, Джин закружил ее, вокруг мелькали лица.

От толпы, танцевавшей у ближайшего костра, отделилась небольшая кучка людей. Над ними поднимался какой-то столб — двадцати или тридцати футов высотой, белый, с развевающимися шелковыми лентами. Ундина на миг встревожилась, сама не понимая отчего. Примерно дюжина парней и девушек окружили его и вскинули руки, потом побежали, словно вокруг майского древа, придерживаясь за ленты. Некоторых Ундина узнавала, хотя и не помнила, где с ними встречалась. Вдруг она заметила, что музыка смолкла. На сцене оставалась только танцовщица — она все еще раскачивалась, глядя в толпу, но вид у нее сделался грустный.

Губы Джина накрыли ее рот, и ее веки затрепетали и сомкнулись, но перед этим они оба произнесли одно слово: «Исход».

И теперь, закрыв глаза и чувствуя вкус губ Джина, она увидела то, чего не замечала с открытыми глазами. Девушка на сцене, раскачивающаяся, словно плывущая — она в самом деле плыла! Она парила на два фута выше сцены, пробираясь сквозь воздух, как сквозь воду. А люди на земле, невероятно красивые, кружились в огромном хороводе, распевая то слово, которое шепнул ей Мотылек.

Она застыла в объятиях Джина, прижимаясь к его бедру, к его губам.

И тогда из сумерек, облака, вихря, лунного луча возникла фигура женщины и на мгновение зависла в воздухе. Джин отстранился от Ундины и смотрел на незнакомку — его лицо исказилось, а потом вытянулось от удивления. Голову женщины венчала корона платиновых волос, лилово-серые глаза сверкали, губы были приоткрыты, показывая заостренные мелкие белые зубы. Она заговорила, и казалось, сам ее голос, будто луч, переливается мириадами серебристых бликов.

— Добро пожаловать в «Кольцо огня»! — произнесла она.

Все вокруг стихло. Ундина почувствовала головокружение и смятение.

«Это „пыльца“, — смутно припоминала она. — Должно быть, это все от „пыльцы“».

— Слушайте внимательно! — продолжала женщина. — Я говорю вам это только один раз. Остальные указания вы получите от проводников, от которых вы узнали об этом собрании, великом собрании вашего народа. Вы преисполнитесь страха и сомнений, но вы знаете, кто вы есть, и ваш долг — внимать мне.

Колени Ундины задрожали, она с трудом держалась на ногах. Теперь она не могла рассмотреть в толпе ни одного лица. Тот парень — с маленьким иксом на запястье — куда он подевался? Подогнувшиеся колени коснулись чего-то жесткого, с острыми выступами. Она изо всех сил пыталась смотреть наверх, но не могла. А голос женщины струился и извивался, будто прекрасная сверкающая змея.

— Вы знали это с самых юных лет. Вы живете в мире, который не принадлежит вам, но и вы не принадлежите ему. Вы — иные, вы знали это с самого детства. Люди сторонятся вас. Они завидуют вам. Они хотят быть вами.

Голос женщины как будто вливался в ухо Ундины, звук то удалялся, то снова приближался.

— На вас лежит ответственность за продолжение нашего рода…

Женщина со странно сплетенными волосами холодным взглядом посмотрела на танцовщицу на сцене — та сидела, опустив голову на руки. Голос вроде бы стал глуше; Ундина попыталась вслушаться, но голос то удалялся, то приближался, словно приливная волна.

— Вы — эльфы… Не люди… Кровь, которая струится в ваших венах, в ваших человеческих телах, — не человеческая. — Она улыбнулась, наклонив свою сияющую голову. — Мы даем вам шанс снова вернуться в наш мир. Так записано: «Те, в чьих жилах течет кровь эльфов, должны получить шанс воссоединиться с нами».

Ундина почувствовала, как и руки ее ударились о грубый камень внизу.

Тень мелькнула в сияющем взгляде женщины.

— Те из нас, кто стал подменышем, скитался по человеческому миру и вынес его испытания. Мы помним любовь; мы испробовали сладостный вкус смертности и передали чашу сию. Очень скоро, когда придет ваше время, вам придется сделать выбор: быть смертным или эльфом. Оставаться ничтожным человеком или обрести силу просвещенности. — Ее голос стал тише. — Ослепительной просвещенности.

С огромного столба в центре собрания спал покров, и небо вспыхнуло. Раздался удар грома, и Ундина содрогнулась всем телом. С большим трудом ей удалось подняться. Кажется, толпа раздвигается перед ней? А женщина, она действительно парит? Как парила до этого танцовщица «Флейма»?

Напев ввинчивался в ее мозг, и уже нельзя было разобрать, где она слышит звуки, произносимые кем-то другим, а где — свои собственные мысли.

«Исход. Исход. Исход», — шептало все внутри и снаружи.

Бабочки росли и превращались в бешено вращающиеся шары разноцветного огня. Один из них пронесся мимо, обдав жаром; если бы не усталость, она бы бросилась бежать…

Потом ударила молния; казалось, она была здесь, совсем близко, и Ундина не удивилась, когда молодые люди, державшиеся за перевитый материей столб, закатили глаза и рухнули наземь. Осталась стоять только одна девушка с длинными рыжими волосами, собранными на затылке в конский хвост. Когда молния погасла, она бросилась к одному из упавших — светловолосому парню, Ундина раньше уже видела его в лесу. Он все еще сжимал одну из обернутых белой тканью цепей. Из его рта вытекло немного крови, похожей на шоколадный сироп. Толпа замерла. В воздухе запахло паленым мясом и дождем.

 

ГЛАВА 11

Что ты почувствуешь, если узнаешь о себе нечто такое, о чем всегда догадывался? Не потрясение, потому что ты и раньше все это знал, но и не облегчение. Понимание редко приносит облегчение. Наверное, ты испытаешь приятное чувство определенности, словно только что переехал в новый дом. В этом месте еще нет ни твоих вещей, ни уюта, ни воспоминаний, но оно теперь твое, и ты должен здесь жить.

Никс Сент-Мишель редко чувствовал себя уютно в этой жизни. Наверное, только в Ситке, с матерью и дедом, но это было давно, и теперь Никса связывали с домом только редкие воспоминания, похожие на полузабытые фильмы. Он привык думать, что дом ему не нужен, и не верил всякой ерунде: дескать, дом там, где твое сердце, или если твой дом всегда с тобой в твоей душе, то все будет прекрасно. Никс знал: ничего не бывает прекрасным, знал еще до того, как начал видеть свечение.

Женщина, появившаяся из ниоткуда, как раз перед тем, как ударила молния, произнесла слово «эльфы».

«Вы — эльфы. Кровь, что струится в ваших телах — не человеческая».

Потом было еще что-то насчет вселения в человеческие тела и куча всякого другого бреда, который Никс уже не слушал. Все это был мерзкий развод, и он бросился прочь. Прямо перед ним погиб какой-то парень, его ровесник, ни в чем не виноватый. Никс видел его рядом с гигантским майским древом — или громоотводом, который подняли, держа за тросы; они, как было совершенно очевидно, оказались металлическими цепями, обернутыми тканью. Никс попытался подбежать и остановить грядущее безумие, но молния ударила слишком быстро.

«Мы испробовали сладостный вкус смертности и передали чашу сию…»

Остальные ребята вокруг столба, непонятно как пережившие прямое попадание молнии, зашевелились, задергались, пытаясь прийти в себя, но тот парень погиб. Этого светловолосого парнишку он еще раньше заметил в лесу, и вокруг него уже тогда полыхало сияние. Никс знал, что он погибнет, и поэтому был таким мрачным все это время.

И он притащил сюда Ундину, свою подругу. Это по его вине они оказались тут. Он виноват в том, что погиб человек.

«Вы знали об этом с самых юных лет»..

— Нет, — воскликнул вслух Никс. — Нет, нет, нет.

Он шел среди деревьев. К тому времени, как женщина в длинном черном плаще пробралась в центр возникшего хаоса и велела кому-то вызвать неотложку, он уже достаточно удалился от места трагедии.

Буря ушла за гору, и он видел ее во тьме, словно затухающий подводный фонарь. Взошла луна — не совсем полная, и ее ясный свет отчетливо разливался в горном воздухе.

«Нет», — снова и снова твердил Никс.

Во всем был виноват Мотылек, который их всех сюда заманил. Никс искал его и не смог найти, а внутри его поднималась огромная тоска, оплетая и сдавливая ему грудь своими щупальцами.

Он увидел и услышал больше, чем ему хотелось бы. Он по своей воле пришел в этот ночной кошмар, на самое дно колодца безумия. Но не мерещится ли ему все это? Может, настоящий Никс остался в настоящем мире? И что он там делает сейчас — разговаривает сам с собой, стоя где-нибудь на углу улицы? А в Портленде ли он вообще? И он ли это?

Прежде чем спешить на помощь Ундине, нужно было прочистить голову. И Моргана, вспомнил он внезапно. Она тоже должна была приехать сюда. Что с ней теперь?

Из-за слабости в ногах Никс остановился, положив руку на ближайшее дерево, чтобы не упасть. Словно в первый день рыбалки с дедом, когда лосось шел на нерест. Но тогда это была хорошая усталость, а теперь — плохая. Хуже, чем просто плохая. Никс чувствовал ладонью шероховатый ствол, иголка покалывала щеку. Он оглянулся и увидел темную тропу, освещенную лишь луной и далекой бурей. Среди деревьев слышался глухой шум голосов, но ни одного слова было не различить. Во рту пересохло, лоб взмок.

Он опустился на одно колено и почувствовал влажную упругость земли, покрытой сосновыми иголками, листьями и ветками.

«Вот теперь я настоящий индеец».

Он опустил лицо и вдохнул. Пахло как в детстве: сладким, сочным, естественным запахом земли. Похоже, только это здесь и реально.

Бешено колотившееся сердце постепенно входило в нормальный ритм.

У женщины в длинном черном плаще были сероватые глаза и черные волосы, стянутые сзади и перевитые серебряной прядью. Когда-то красивая, старше их, она была небольшого роста и в правой руке держала трость. Никс наконец-то узнал ее. Этой женщине уже приходилось убивать.

Кто-то поднимался на тропу перед ним. Приглушенный мужской голос плыл между деревьев и воспринимался скорее как запах, чем как звук. Никс повернулся и прислушался. Нет, он не свихнулся. Хриплый голос казался знакомым, как и этот заговорщицкий тон.

Не раздумывая, юноша скользнул за дерево, прижался спиной к грубым бороздам коры. В кармане куртки он нащупал «пыльцу» и напомнил себе, что так и не принял ее сегодня утром. Или принял? А если это ломка? Или глюки? Если глюки, значит, он все еще под кайфом и опомнится не скоро. И все воспоминания Никса никуда не денутся, сколько бы «пыльцы» он ни употребил.

К черту забвение — Никс помнил все. Себя с Папашей Сент-Мишелем в лодке посреди морской глади; мать, сидящую в заведении у Колоскова и поющую «Я ненавижу дождь». Запах автобусов и общественных уборных, запах смерти — галлюцинация, в которой он жил.

Его слух различал тихое шуршание двух пар ног. Никс крепче прижался к дереву — идущие мимо люди приближались. Тот, первый голос послышался громче, а кроме него Никс уловил и легчайший отзвук другого, потоньше — легкого, девчачьего. Он боялся выглянуть из-за дерева и посмотреть, кто это, но слова мало-помалу становились различимы.

— Сюда, зверушка. На-ка, съешь. Тебе станет получше.

Никс передернулся от отвращения. Он знал, что там предлагают. Мужской голос был тонким и пронзительным, он пытался успокоить и все равно звучал агрессивно. Невидимая в темноте девушка постанывала.

Они остановились возле дерева, и Никс передвинулся так, чтобы видеть их хотя бы частично.

Он разглядел только их затылки, но в лунном свете моментально узнал ночных прохожих. Редеющие жесткие волосы, короткая шея, красная куртка. Эту поганую куртку он узнает где и когда угодно. Своей медвежьей хваткой Тим Бликер сграбастал узкие плечи девушки; Никс заметил ее носок, сползший с тонкой лодыжки. Бликер не столько обнимал ее, сколько прижимал, будто подпирая собой, чтобы она могла стоять и не падать. Этим жалким маленьким существом была Нив.

Недолго думая, Никс шагнул к ним из-за деревьев.

* * *

Стараясь сдержать улыбку, Моргана д'Амичи покусывала костяшки указательных пальцев — достаточно сильно, чтобы почувствовать боль. Люди называют это болью, но ей порой нравилось чувство физического дискомфорта. Небольшое давление, не доходящее до крайности — всякая крайность неприятна, — соединенное с леденящим чувством обострения ощущений, помогало сохранять власть над собой, удерживало от падения в пропасть — в бездну дурацкой неразберихи, мутное, неопределенное, промежуточное состояние. Смахнув со лба несуществующую прядь, Моргана вздохнула и подняла подбородок, глядя прямо на опустевшую сцену. Ее уже начинали разбирать; «Кольцо огня» по природе своей было непродолжительно и быстро прекращалось в случае, если что-нибудь пойдет не так. А сегодня, скорее всего, так и вышло.

Моргана стояла на краю таинственного круга, где ей удобно было наблюдать за всем происходящим. Она видела, как поднимается столб: крестовина вдавилась в землю, обернутые тканью тросы легли, словно ленты на летней шляпке. Никто не обращался к ней, и Моргана не пыталась ни с кем заговорить — случай с идиоткой на парковке послужил ей уроком. Когда появился тот парень из Сан-Франциско и принес «пыльцу», Моргана охотно приняла ее, несмотря на неудачный эксперимент в Юджине. Происходило что-то из ряда вон выходящее, и ей хотелось оттянуться по полной.

Когда «Флейм» ушел со сцены и занял свое мест то у столба вместе с остальными, Моргана едва могла дышать от волнения.

«Исход», — распевали они.

Это было то самое слово, которое она пыталась вспомнить все эти недели после вечеринки у Ундины. То самое, которое Мотылек шепнул ей на ухо.

Она видела, как с вершины столба сорвались огненные сферы — разноцветные, словно огромные елочные шары, — и покатились через пульсирующую толпу, сквозь человеческие тела. А потом ударила молния. То, что погиб только один человек, — это было просто чудо. Казалось, само небо над головой разверзлось и выпустило чистейший разряд невообразимого, вселенского жара, направленного прямо в центр Земли. Как поняла Моргана, здесь было устроено довольно примитивное сверхпроводящее кольцо, — и теперь все оно вспыхнуло синим, потом красным, потом грязно-оранжевым. Человеческие фигурки, бывшие частью его структуры, взметнулись, словно горсть брошенной в огонь шелухи.

Люди вокруг мучительно пытались прийти в себя. Выросшая посреди толпы женщина в длинном черном плаще резким голосом отдавала кому-то приказы вызвать 911, а потом обратилась прямо к ней. Или ей так показалось? Толпа расступилась, на земле остались одиноко лежать три тела. Пение возобновилось, и в тот же миг Моргана поняла все: почему ее тянуло к Ундине Мейсон, почему Никс Сент-Мишель явился на их вечеринку той ночью и почему они все оказались сегодня здесь, в горах. Теперь Ундина, которая еще недавно глупо выплясывала перед ней, лежала без сознания. Никса, которого она заметила раньше на краю толпы, с блуждающим, словно ищущим взглядом, нигде не было видно. Но Моргану это совершенно не беспокоило.

— Слушайте внимательно, — сказала женщина. — Начинаем!

Моргана повиновалась. Она всегда хорошо выполняла приказы.

— Вас называют подменышами, — продолжала женщина.

В ее голосе раздавался то гулкий звон большого колокола, то скрежет ножа по терке для сыра; она говорила быстро, и Моргане приходилось изо всех сил напрягать внимание, чтобы ничего не упустить.

— Ваше человеческое тело — лишь оболочка, предназначенная удерживать внутри вашу истинную сущность — ту, что не принадлежит этому миру и не вписывается в человеческие представления. Вы принадлежите иному измерению. Ваше краткое пребывание в мире людей есть не что иное, как промежуточное состояние, предшествующее вашему окончательному преображению. То, свидетелями чего вы были сейчас, — это исход группы вашего вида, оставившей свои тела и вошедшей в свой истинный дом. Мы зовем его Новала, что значит Новая Земля. Слушайте меня. Все это — упрощенное изложение того, что находится за пределами человеческого понимания.

Вот тогда Моргана и увидела Джеймса Мозервелла. Он что-то прошептал женщине, а потом подошел к Ундине. Его настоящее имя — Мотылек, вспомнила Моргана. Ну конечно.

— Кольцо — это сверхпроводимая воронка. Ее центр — холодный распад. Молния необходима, чтобы подвести энергию к проводнику, а жидкий азот — чтобы остужать его. Исход требует огромного количества энергии и подготовки, и мы здесь именно ради этого. Кольцо — это ваш кокон. Вы переродитесь и в Новале станете существами такой невообразимой силы и величия, что нет слов, способных описать эту поразительную целостность.

Ее голос стал мягче:

— Человеческая жизнь конечна. Вы знаете это, вы чувствуете это. Вы уже стали свидетелями ее начального распада. У вас есть шанс продолжить существование на высшем уровне бытия. Как народ фейри — единый, вечно меняющийся и неизменный. Мы были с вами всегда. Тела, в которых вы обитаете, всего лишь проводники. Вы, подменыши, избраны благодаря вашим способностям, уму и силе.

Ее голос снова стал жестче, хотя глаза оставались безразличными.

— У вас есть год, чтобы все устроить. Будут и те, кто станет мешать вашему прогрессу — те, кто считается вашими родными и друзьями. Они будут спрашивать вас, почему вы стали другими. Почему, например, вы выглядите до странного счастливыми. Или печальными. Вы никому не должны ничего рассказывать. Вы должны жить обычной жизнью. В вашем кольце вы в безопасности. После того как ваше тело достигнет зрелого состояния, что наступит очень скоро, давление духа, живущего внутри, начнет разрушать его. Тело начнет стремительно ветшать. Если оно умрет до исхода, ваша судьба будет крайне незавидной.

Тут она сделала паузу. Моргана затаила дыхание.

— Вы станете частью боли. Передаваясь от одного существа другому, никогда не умирая и не убавляясь, на веки вечные вы сделаетесь источником истинного зла. Изучайте хорошенько исход и законы фейри. Судьбу мальчика, которого вы видели сегодня, — она впервые опустила свои тусклые глаза, — можно было изменить. У каждого из вас есть свой наблюдатель. Индуктор. Вы, вероятно, уже знаете его…

Она смолкла, и Моргана увидела, что взгляд женщины пронизывает окрестности, словно ищет кого-то. Потом она шевельнула бровью.

— Или ее. Человека, который может определять степень здоровья и крепости вашего человеческого тела и может дать совет, как сохранить жизненную силу. Помните, что ваши индукторы находятся рядом, чтобы помочь вам. Не пренебрегайте их помощью.

Индукторы?

Но прежде, чем Моргана успела удивиться, женщина заговорила снова:

— Скоро сюда прибудет полиция и «скорая помощь». До тех пор мы должны успеть рассредоточиться. Позднее ваш проводник расскажет вам о ваших возможностях, которые хоть и ограниченны, но важны.

Она кинула взгляд на Мотылька, который теперь снова встал возле нее.

— Помните, что вы должны оберегать свое тело и не позволять причинять ему вред. Существуют темные силы, которые хотят навредить вам, — это подменыши, отказавшиеся от уготованного пути. Одного из них вы уже знаете. А нас вы узнаете по этой отметине.

Она подняла запястье, и Моргана разглядела на нем маленькую синюю татуировку в виде буквы X, такую же, какую она видела у Мотылька и у бешеной девчонки на парковке.

— Татуировка наносится после инициации, и излучение от исхода довершит ее рисунок. В мире есть люди, у которых такая же татуировка, — это значит, что когда-то они были носителями духа. Увидев у кого-то полный рисунок, вы узнаете его. Вы не должны заговаривать с его носителями или показывать им свой знак. Они не помнят о своем опыте и не знают о том, что однажды пережили трансформацию.

— Мое имя Вив. Я из тех, кто зовется Потомками. Мы — мосты между подменышами и эльфами. Мы остаемся в этом мире дольше, и для нас угроза уничтожения сильнее, чем для вас. Не думайте, что будете часто видеть нас. Мы появляемся редко, только чтобы навести страх на темных. На резателей, — прошептала она, и Моргана впервые ощутила на себе полную силу пристального взгляда этой женщины.

— Среди нас есть люди.

Она посмотрела на молодых парней и девушек, пытавшихся подняться.

— Они скоро придут в себя. Не говорите с ними. Пусть они вернутся в свои дома, ведомые своими индукторами. Они проснутся и будут думать, что все это было лишь странной вечеринкой — как это и выглядело еще десять минут назад. Что во всем виновата лишь «пыльца», которую вы принимали в начале вечера и примете снова перед уходом. До этого момента вы не должны больше ничего принимать.

— И последнее. — Тут женщина по имени Вив посмотрела назад, на сцену, где все еще стояла блондинка, огромная и безучастная. — Взгляните на ту зверушку. Она — человек. Когда-то фейри имели обыкновение держать при себе обычных людей, не являющихся носителями духа, подвергая их воздействиям «пыльцы». Это делалось ради собственного… — она на миг запнулась, подыскивая слово, — удовольствия, что абсолютно недопустимо. Этой девушке сегодня здесь не место.

После этого она повернулась, чтобы уйти. Мотылек стоял рядом, наклонившись и что-то шепча. Вокруг Морганы все постепенно приходило в норму. Должно быть, женщина дает им время, чтобы свыкнуться с тем, что они только что узнали. И конечно, ей понадобится проверить, что случилось с мертвым парнем в кольце.

Мертвый парень в кольце!

Люди начали подниматься с земли, и инстинкт говорил Моргане: нельзя находиться поблизости, когда они очнутся. Рыжеволосая девушка — их проводник, поняла она, или индуктор — подходила к каждому, показывала на небо, потом обнимала их. Остальные жались вокруг. Музыканты «Флейма» — вот почему они показались ей знакомыми, поняла Моргана — собирали в полумраке свои инструменты. Еще один молодой человек, по виду менеджер, вспрыгнул на сцену и подбирал рюкзаки. Блондинка с дредами тоже была здесь и пристально глядела на Моргану, но не приближалась. Никс не показывался. Ундина, обхватив голову руками, скрючилась в позе зародыша. Почти все исчезли, и Моргана знала, что и ей тоже пора убираться.

Нужно было лишь секунду подумать.

«Хорошенькое личико в зеркале. Вот кем они меня считают».

Моргана сжалась на все еще влажной земле, подтянула ноги к груди и обхватила их своими тонкими руками.

— Зубная фея, — прошептала она и засмеялась.

Она была права с самого начала. Она не такая, как все — все эти смертные, гнилозубые потребители порошка от потливости ног. Она станет Потомком — это простое словечко теперь вызывало чувства отнюдь не простые. Станет такой, как Вив. Нет, она станет вместо Вив.

Откуда-то из самого дальнего уголка души всплыло загнанное вглубь давнее-давнее воспоминание. Тогда она долго блуждала по лесу; должно быть, ей было меньше двенадцати лет, потому что деревья казались огромными. В вышине кружила птица — как теперь она думала, это был сокол, — выискивая добычу. Моргана чувствовала ее голод, холод ее сердца, тонкую струйку воздуха возле острого, как кинжал, клюва. Каждое перышко было взъерошено, и волоски на детской руке Морганы вздыбились, словно сопереживая. Вместе с соколом она настороженно, целеустремленно высматривала добычу. Путь сокола пересекла другая птица, такая беспомощная и беззащитная под равнодушным небом. Страшное мгновение тишины — и сокол словно нырнул вниз, схватил добычу в когти и убил ее, пронзив грудь.

Моргана внезапно вспомнила К. А. Его образ встал перед глазами, и в носу защипало. Если она — фейри, то кто тогда он? Есть ли между ними родство — кровное родство? Она вспоминала слова, которые произносила Вив:

«Подменыши. Индуктор. Туловище».

Было так много вопросов. Кто ответит на них? Мотылек? Этот парень — неудачник, а ночь вечеринки казалась теперь такой далекой. Ей не следует думать ни о нем, ни о брате. Даже мысль о матери она, преодолевая внутреннюю боль, выкинула из головы — об Ивонн с ее старомодными кофтами, вульгарными сарафанами и дешевой обувью.

Но было одно слово, с которым она не желала расставаться, которым она упивалась, как ребенок новой игрушкой. Слово, которое Вив произнесла в самом конце, почти неслышно — так тихо, что казалось, его выдохнул сам вулкан. Имя тех злых, темных. Тех, кого нужно уничтожить.

«Резатели», — чуть слышно повторила она и оттолкнулась от каменистой земли.

* * *

Стоя у края сцены, Мотылек искал в карманах ключи от машины. Мысли его уже были сосредоточены на том первом дне, когда он сможет поговорить со своим кольцом. Что он скажет им? Он посмотрел на редеющую толпу — картина была очень знакомая, после стольких-то лет. Очень важно все сделать правильно, избежать ошибок, которые совершил его собственный проводник, — беспокоясь из-за этого, Мотылек нервничал больше обычного.

Позвякивая ключами в кармане, он потер подбородок.

— Хватит дергаться!

С неподвижным лицом Вив внимательно смотрела на молодого человека, положив руку на трость, с которой никогда не расставалась, но не опираясь, а скорее сжимая, будто готовилась нанести удар.

— Где твои мозги?

Мотылек посмотрел на свои ботинки, потом снова поднял глаза, пытаясь встретиться с ней взглядом. Эта женщина-Потомок нервировала его, и он старался успокоиться, водя пальцем по бородкам ключей.

— Делай то, что я тебе говорю.

Вив, напряженная и жесткая, однако же не была высокомерной. Влияние, которым она пользовалась, черпало свою силу из каких-то глубинных источников вне ее самой, что и позволяло ей смотреть на стоявшего перед ней юношу таким пристальным, спокойным и решительным взглядом.

— Ты прекрасно справляешься, Мотылек. Ты достиг… — она крутанула палкой в правой руке, словно подыскивая слова, — значительного прогресса. Ответственность пошла тебе на пользу. Ты счастливчик. Ведь ты мог бы оказаться среди отверженных. Ты знаешь, кого я имею в виду.

Люди вокруг них снова засуетились, сбивались в кучу, переговаривались, спрашивали друг друга о том, что случилось с их товарищем, тело которого сейчас несли на дорогу. Вив каким-то образом ухитрялась внимательно следить за движением вокруг, при этом не переставая смотреть в глаза Мотыльку.

— Посмотри на меня. — Он подчинился. — Они проверили его знак?

Мотылек кивнул.

— Да. Все еще икс. Исход не был завершен.

По лицу женщины пробежала тень.

— То, что случилось с этим туловищем, не твоя вина, — сказала она, словно подводя итог. — Как мы уже говорили, новый индуктор покинул собрание, упустив многое из своего первого урока. Резатель, которого он привел, намного сильнее, чем мы думаем. Никто не может выследить его, хотя мы знаем, что он здесь, вместе с девушкой. Тут появился активный индуктор, Мотылек. Неужели я должна напоминать тебе? Блик еще не осознает своей силы, но может понять, что к чему. Если б я знала, что Никс окажется таким… — трость Вив замерла, — впечатлительным, я бы, может, вмешалась и приняла меры к тому, чтобы он все же услышал свой первый урок. Но теперь он уходит, и твоя задача — передать ту информацию, которую он пропустил. — Ее глаза сузились. — И разумеется, проследить за тем, чтобы он добрался до дома живым.

Мотылек прикусил губу. Он стоял, скрестив руки на груди, пытаясь скрыть навалившееся отчаяние. Казалось, какие-то слова рвались с его губ, но тем не менее он молчал.

— Что еще?

Он покачал головой и коротко, но заметно вздрогнул.

— Не говорю тебе, что ты прощен, — продолжала Вив. — Ты еще не заслужил прощения. С тех пор как твое кольцо распалось, ты стал образцовым подменышем: твои поступки справедливы и правильны, твое рвение искренно. Но как случилось, что ты до сих пор не уничтожил Блика? Как случилось, что он сейчас здесь, да еще и со зверушкой, и стремится нарушить мирное собрание нашего племени, помешать нам принять в свои ряды новых подменышей? Этот район, эта территория принадлежит тебе с самого рождения — почему же ты до сих настолько плохо ее знаешь, что даже не заметил резателя, копящего силы у тебя под боком?

Она на миг опустила веки, а потом ее взгляд заострился, и Мотылек закашлялся.

— Я не… Я плохо себя чувствую. Я болен. Я устал. Сроки…

— Сроки — ничто. Ты позволяешь своей человеческой половине управлять тобой! Но ты должен быть сильнее. Ты должен лучше осознавать свою истинную сущность и держать свой разум чистым от всего того, что принадлежит твоему телу. Ты не человек, Мотылек. Ты — фейри. У людей нет ничего, чем бы ты хотел обладать.

Вив резко выдернула из складок развевающегося черного плаща тонкий стилет, на секунду задержала его в своей ладони, словно проверяя баланс, потом ровно, одним плавным движением руки подбросила клинок и чиркнула им по щеке Мотылька. Пурпурно-красная жидкость выступила на скуле под левым глазом; через секунду кровь заполнила порез, грозя перелиться за края.

— Ты чувствуешь это? Нет. Не чувствуешь. Потому что ты не принадлежишь своему телу. Ты неразрушим. Ты блистателен. Ты — фейри. Ты не знаешь боли. Иначе ты не тот, кем я тебя считаю.

Она вздернула тонкую черную бровь. Мотылек поднял глаза, взгляд его теперь стал тверже.

— Я именно тот, кем вы меня считаете. — Он вздрогнул всем телом, вздохнул. — Простите меня.

Вив раздраженно цокнула языком.

— Разве фейри просят прощения?

Он ненавидел, когда она начинала играть с ним в эти игры — и больше всего ненавидел за то, что она всегда выигрывала.

— Нет, я не прошу прощения. Я неточно выразился. Я беспокоился из-за кольца. Они не рядовая группа. Чтобы собрать их сегодня, потребовалось больше ухищрений, чем обычно. И Ундина…

Женщина кивком велела замолчать.

— Да, Ундина другая. — Вив улыбнулась, потом трижды взмахнула ресницами. — У нее есть потенциал, чтобы стать Потомком. Ты это знаешь.

С этими словами Вив огляделась. Проводники уводили своих людей, на месте действия оставались подменыши, в обязанности которых входило убрать шпиль, пока не прибыли представители властей. Для полиции «Кольцо огня» будет лишь неудавшейся молодежной вечеринкой.

— Мотылек, — сказала Вив, преимущественно обращаясь к себе самой, — ты, наверное, самый неутомимый подменыш, которого я когда-либо видела. Но ты не человек. И подменышу понять это труднее всего — что тело, в котором ты родился, на самом деле не является тобой. Я знаю, — глаза Вив потемнели, на лицо упала горестная тень, — это великая печаль нашего народа — невозможность удержаться в наших телах. Что наш уход отсюда…

Теперь она смотрела наверх. Взошла луна, небо посветлело, по его темно-фиолетовому куполу рассыпались молочные крупинки звезд.

— Я помню это чувство. Я помню эту… боль. — Она запнулась, будто не сразу сумела подобрать слово.

На мгновение они встретились глазами. Мотылек поморщился, дотронулся до щеки и снова убрал руки в карманы.

— Во всяком случае, резатель уже принялся за работу. Теперь мы должны перейти к обороне.

Мотылек кивнул.

— Я разыщу Никса. Он не уйдет без первого урока.

Вив тоже кивнула, но не двинулась с места, будто ждала чего-то еще.

— И я уничтожу Блика.

Она кивнула снова и заговорила, опустив глаза:

— Для меня это нелегко. Я знала Блика, как и тебя, с тех самых пор, как он прошел преображение. Твой проводник подвел вас обоих. То, что ты сделал правильный выбор, говорит о твоей истинной природе фейри. В Новале ты будешь вознагражден.

Мотылек знал, что теперь ему можно идти, и все же он промедлил еще секунду. В душе шевелилось сомнение — сумеет ли он выполнить обещанное?

Телохранители Потомка стояли рядом, ожидая знака, но Вив словно забыла о них. Отрешенная от всего вокруг, она глядела в небо, на вершины деревьев, водя по земле своей неизменной тростью.

 

ГЛАВА 12

Ундина едва могла пошевелиться. Все вокруг изменилось почти до неузнаваемости. Исчезли все те люди, которые совсем недавно заполняли поляну — двигались, обнимались, хлопали, распевали. Джин — ее передернуло при воспоминании о его поцелуях, — пропал, и Никс тоже пропал. Она одна лежала на траве, скорчившись в позе зародыша. Судя по всему, она потеряла сознание. Наверное, она отключилась после того, как увидела кровь, стекавшую изо рта светловолосого парня, — это она помнила. Жаль, что не перед этим, тогда ей не пришлось бы слушать дикий бред, который несла психопатка, возглавляющая эту омерзительную секту. Исчезло буйство плясавших, прыгавших, кружившихся тел, нависшая темнота дышала миазмами обмана и предательства.

Все было бессмысленно — и деревья, и горы, и луна. Мотылек тоже здесь был: она видела, как он разговаривал с той женщиной. Ундина прикинула, сколько «пыльцы» Джин дал ей. Неужели она действительно поверила в то, что летит?

И Никс. Он свалился ей на голову в то время, когда она чувствовала себя одиноко и нуждалась в поддержке, втерся в доверие, и где же он теперь? Подумать только, она даже пустила его в свою постель — теперь ей противно было даже вспоминать об этом, хотелось выбросить из памяти его прикосновения. И Джина, и всех прочих тоже.

Народ фейри!

Или как там эти обдолбанные придурки себя называли?

Она оглянулась — место собрания практически опустело. Похоже, ей придется добираться до дома самостоятельно.

Разве что на пару с Мотыльком — тот все еще оставался здесь. Он всегда где-то рядом околачивается, от него так просто не избавишься.

Держа руки в карманах, кивая и многозначительно морща лоб, он слушал ту сумасшедшую в черном плаще. На вид этой женщине было лет пятьдесят — в таком возрасте неприлично гоняться за подростками, не важно, с какими целями. И прическа у нее жуткая — абсолютно черные волосы поднимались ото лба острым клином, переходя в тугую, гладкую корону, пронизанную серебряными прядями, словно автомобильный диск спицами. Одна длинная коса обвивалась вокруг короны из волос шесть или семь раз. Носить такое — все равно что прилепить на бампер наклейку: «А еще я летаю на метле». Это пригодится потом для полиции.

Ундина понимала, что пора убираться отсюда. Она находилась в самом эпицентре безумия, не зная дороги домой. Она ослабела, ее трясло, но больше всего ей требовалось привести в порядок свои мысли. В памяти всплыло лицо отца.

«Ищи зацепки. Они есть всегда. Во что была одета девушка на сцене? В корсет? Что-то на бретелях?»

Она нашла в воспоминаниях тот момент, перед самым ударом молнии, когда она пребывала в совершеннейшей эйфории. Да, на танцовщице «Флейма» был надет широкий пояс.

«Правильно, — услышала она голос отца. — Вещи таковы, какими они кажутся».

Ундину Мейсон воспитывали мать-архитектор и отец-ученый. Первая обучала ее видеть суть вещей — те веревки, шкивы и арочные контрфорсы, с помощью которых возводились и поддерживались чудеса; второй учил ее познавать истину.

Вздрогнув, Ундина плотнее натянула на уши красный шарф.

К черту это все.

Не нужно запоминать приметы этих людей. Нужно отыскать Никса, забрать ключи и валить отсюда ко всем чертям. Она пожалела, что днем сняла промокшие джинсы, и снова взглянула на Мотылька. На лице того застыло выражение сдерживаемого удивления, и почему-то он держался за щеку, но Ундина находилась слишком далеко, чтобы понять, что там происходит. Что вообще за отношения между ним и той женщиной? Наверное, он спит с ней, мрачно подумала Ундина. Гадость какая. Есть ли вообще такая секта, которая не требовала бы «инициации»?

Вещи таковы, какими они кажутся. Поднимаясь с земли, она повторяла про себя эту мысль, будто заклинание, и это придавало ей уверенности, помогало определиться, что делать дальше. Теперь ей было ясно, что их всех втянули в это безумие. Всех этих парней и девушек — с остекленевшими глазами, отрешенных, потерянных, загадочных, обдолбанных… прекрасных. Да, из-за «пыльцы» они казались прекрасными, а красота прельщает. Ундина знала это и потому твердила про себя свою мантру: вещи таковы, какими они кажутся! — пока шла к Мотыльку и той женщине.

Нужно найти Никса, забрать ключи. Нужно вернуться домой, позвонить в полицию и надрать задницу Мотыльку за все, что он сделал за последний месяц. Он покупал алкоголь для несовершеннолетних, а потом притащил их туда, где распространялись наркотики, да еще и человек погиб. Ундине было плевать, кого она при этом подставит, ей хотелось только, чтобы вся эта чертовщина закончилась и чтобы все стало по-прежнему, как в тот самый день, когда Мейсоны только отъехали от дома.

* * *

Склонившись над почти бесчувственной Нив, Тим Бликер засовывал ей в рот остатки «пыльцы». Если бы Никс был нормальным, он бы сделал то, что было самым естественным, то есть забрал бы маленькую капризную Нив, девушку его лучшего друга и дочь его бывшего босса, и отвез бы домой.

К счастью или к несчастью, но Тим Бликер не оставил ему времени на раздумья о том, как правильно поступить в этой ситуации. Едва Никс показался из-за дерева, как Блик повернулся и двинулся на него, выхватив нож, словно только его и поджидал. Нив, которую больше никто не поддерживал, качнулась, споткнулась и упала на темную землю.

— Надо же, какая приятная встреча, — гаденько ухмыльнулся Блик, поигрывая ножом.

— Ты… — Никс запнулся, не зная, что ему сказать.

Все вокруг приобрело явственный оттенок нереальности. Движения казались очень быстрыми, словно он смотрел пленку в режиме ускоренной перемотки. В последний момент он едва успел отпрыгнуть с тропы, заметив нож в руке Блика — тонкое изогнутое лезвие, которое сверкало так ярко и ослепительно, что не позволяло рассмотреть почти ничего, кроме самого клинка, да еще серебристо-зеленого сплетения веток у Блика за спиной, и черного, залитого лунным светом неба наверху. Никс шевельнул пальцами, и они прошли по воздуху, как сквозь масло, он почти почувствовал каждую молекулу кислорода. Как странно, успел он подумать, перед тем как Блик сделал новый выпад, — и воздух, и нож, и сам он, и даже Блик, казалось, были из одного и того же вещества, одинаковой плотности и веса.

Нож рассек воздух сбоку от Никса.

— Значит, теперь ты в курсе. — Блик бросил на него мрачный взгляд и бесцеремонно нанес удар — рядом с лицом Никса, так что Никс почувствовал тепло руки противника возле своей щеки. Блик ухмыльнулся, снова и снова рассекая воздух вокруг Никса, будто намеренно промахиваясь.

— Теперь тебе известна вся эта история. Эта сказочка. Да, есть на свете добрые феи, а есть и злые — те, кого обломали.

Верхняя губа Блика вздернулась в жесткой усмешке, приоткрыв ряд блестящих острых зубов, похожих на шаткий забор.

— И здесь все как в реальном мире. Кому-то мы нравимся, кому-то нет. У кого-то есть девушки, а у других их нет.

Никс бросил взгляд на Нив — она напрасно пыталась подняться, ее маленькие руки, сплошь унизанные кольцами, бессильно цеплялись за землю, — и снова посмотрел на Блика.

— Ха! — парень сделал выпад, и Никс, захваченный врасплох, едва успел отклониться назад. Изумляясь собственной гибкости, он головой почти коснулся земли, в то время как ступни прочно стояли на земле — он практически сделал «мостик»!

— Ну прямо как в «Матрице», чувак, — заржал Блик. Так же стремительно он отдернул руку с длинным тонким ножом и спрятал его в кармане куртки.

Выпрямившись, Никс ждал его следующего шага. Слух настолько обострился, что он улавливал звуки и дыхания Нив, и своего собственного, и сопение Блика — тот самую малость притомился.

— Позволь раскрыть тебе один маленький секрет, Никси. Ты, наверное, не слушал, когда ее светлость шмаркиза этих слабоумных ельфов, пильфов и курильфов толкала свою заманушную речь, но меня ты можешь не бояться. Так что побереги свою энергию. Я не хочу убивать тебя, дубина. — Он похлопал по карману, куда убрал нож. — Я бы предпочел, чтобы мы остались друзьями. Или ты этого не понял?

Он шагнул вперед так быстро, что Никс невольно снова отскочил назад. Дыхание Блика пахло печенкой с луком. Никс придвинулся к сидящей на земле Нив и присел на корточки, пытаясь рассмотреть ее в темноте.

— Не знаю, зачем я тебе это говорю. Может, потому, что ты мне немного напоминаешь меня самого, — засмеялся Блик. — Подбородком, что ли. Есть в тебе какая-то слабина.

Тут его лицо стало серьезным.

— Вставай.

Блик обращался к Нив, но в его словах не было ни капли той приторной угодливости, которую Никс слышал до этого, на тропе. Нив вяло шевельнулась; Блик пнул ее, коричневый туристический ботинок врезался ей в живот, между краем футболки и низко сидящими джинсами. Девушка снова рухнула.

— Посмотри, как она жалка, — фыркнул и ухмыльнулся Блик. — Глупое, безмозглое животное. Тупой мешок костей.

Он посмотрел на Никса:

— Слушай. Я знаю, ты пришел за ней, и поскольку я не собираюсь ни в коей мере тебя останавливать, можешь ее забирать. Она всего лишь тупая сучка.

Он замолчал, ухмыляясь.

— Но она — моя. Та-дам-па-бам. — Он пнул ее сильнее.

Новый грязный полумесяц украсил ее маленькую белую футболку.

— Не так ли, зверушка?

Нив молчала. Никс, не шелохнувшись, сидел на корточках. Он явно чего-то не догонял. Незаметно вздохнув, он тихо сказал:

— Вставай, Нив. Пора домой.

Подхватив девушку под мышки, он поднял ее, не обращая внимания на то, что Блик давится от смеха, дразнясь, будто шестиклассник:

— Никс влюбился!

Поддерживая Нив, Никс попытался заглянуть ей в глаза и понять, в каком она состоянии, но веки девушки были полуопущены. Голова ее моталась, как у торчка, врезавшегося в автобусную остановку, однако ноги явно старались стоять. Он закинул ее руку себе на плечо и посмотрел на Блика, который застыл как раз посреди тропы.

— С дороги, — приказал Никс.

Он почти прошептал это, но голос прозвучал непривычно грубо.

— С какой это стати?

Никс призадумался над вопросом. И тут Блик сделал что-то странное. Он дунул, словно хотел задуть свечу. На Никса обрушился порыв горячего, жирного воздуха, в котором чувствовался запах гниения. Волосы Нив отбросило назад.

Никс даже не успел подумать, что все это значит, как мельком заметил наверху нечто угольно-черное, стремительно летящее от неба к земле, будто оседлав поток холодного ночного ветра. Это была птица, ворон, — но не успел Никс даже вспомнить ее название, как она уже бросилась на Блика. С черными и острыми, будто колючая проволока, когтями, с крыльями размахом в шесть футов, она нависла над плечами Блика, целясь в его оторопевшую физиономию. Куда только подевалась его наглая самоуверенность? В ужасе сжавшись в клубок, уткнувшись головой в колени, тот панически заорал:

— Нет!

Никс услышал свой голос:

— Я сказал, с дороги!

Заслоняя лицо, Блик уползал под прикрытие низкого кустарника. Ворон исчез. Придерживая Нив, Никс уставился туда, где еще мгновение назад была птица. Что это такое? И что такого знал про него Блик, чего не знал он сам? Сколько же тот пичкал его «пыльцой», чтобы сдержать эти неведомые силы?

Порывшись в кармане куртки Ральфа Мейсона, он достал остатки дозы, купленной у Мотылька несколько недель назад, в тот день, когда его выгнали из сквота, когда он встретил Ундину… когда все это началось. Зашвырнув пакетик в кусты, он впервые в жизни взял Нив на руки и удивился, какая же она легонькая. Интересно, все девчонки такие невесомые или только она?

— Пошли, — мягко сказал он. — Пора отвезти тебя домой.

* * *

Ундина брела через опустевшую поляну к Мотыльку и Вив, не глядя по сторонам. Желудок сжимали спазмы. Ей отчаянно хотелось домой.

Вещи таковы, какими они кажутся.

Шаг, еще один.

При ее приближении Джеймс Мозервелл улыбнулся. Его самодовольство бесило ее, но злость придавала сил. Она стиснула зубы и сделала несколько шагов в сторону, не глядя на женщину в черном плаще, — не хотелось слишком приближаться к ней.

— Где Никс? — произнесла Ундина, и ее вопрос прозвучал вызывающе властно.

Она чувствовала, как оскаливаются зубы, как напрягается кожа на шее.

Мотылек наклонил голову и робко улыбнулся, потом было шагнул к ней, но приостановился, словно знал, что она не позволит ему подойти. Веко его правого глаза подрагивало. И Ундина изумилась, как это она раньше не понимала — да он же боится! Он постоянно испытывает страх и от этого засовывает руки в карманы, выгибает запястья наружу, словно мальчишка. Она заметила, что он часто дышит, что колени под узкими черными джинсами напряжены. Но при этом он улыбался — широко, ослепительно, очаровательно, играя соблазнительной ямочкой на подбородке. Его улыбка излучала доброту и симпатию и, что хуже всего, понимание. Это привело Ундину в ярость.

— Послушай, Ундина. — Мотылек мягко кивнул. — Мы не причиним тебе вреда.

— Где Никс? — повторила она, и теперь в ее голосе зазвенело отчаяние. Она напряглась, пытаясь говорить тверже, но ничего не вышло. — Послушайте, просто скажите мне. Пожалуйста. Я просто хочу вернуться домой.

До сих пор ей не приходило в голову, что здесь она подвергается реальной опасности. Случившееся со светловолосым парнем приводило ее в негодование, но воспринималось как несчастный случай, какой-то сбой в ходе ритуала. Несмотря на свои дикие взгляды, эта властная женщина не казалась опасной. И Мотылек, этот нагловатый нарцисс, не выглядел человеком, способным применить настоящее насилие. Но теперь сердце вдруг забилось в страхе, ладони вспотели. Ундина чувствовала себя маленькой и беззащитной: она была одна среди незнакомых людей, которым нет до нее никакого дела.

— Я хочу домой. — Ее голос взвился. — Сейчас же!

Мотылек покачал головой и потянулся к ней, но она отшатнулась, и он отступил.

— Послушай, Ундина. — Он взглянул на женщину, будто спрашивал, все ли делает правильно. — Я не знаю, где сейчас Никс. Я знаю, все это…

Он умолк, не договорив.

— Нет, Мотылек, — гневно начала Ундина. — Ты не знаешь. Мы друг другу никто. И после того как я найду Никса и выберусь из этого гребаного пряничного домика Гензеля и Гретель, куда ты меня заманил, я больше не желаю тебя видеть. Разве что в суде, куда я, мать твою, отправлю твою задницу по обвинению в домогательствах и угрозе жизни. Тебя и всех, кто здесь есть. Я несовершеннолетняя. И тебе… — Она шагнула к нему, осмелев от своих собственных слов. — И когда я посажу тебя, то в колонии тебе придется осчастливить таких убийц-мордоворотов, по сравнению с которыми Джеффри Дамер тебе далай-ламой покажется.

Она перевела дух и уже собралась повернуты я и идти в лес искать Никса, когда почувствовала, как чья-то рука легла ей на плечо. Не Мотылька — она была легче, чем у Мотылька, лете любой руки, которая когда-либо касалась Ундины.

— Никс сейчас ведет пришедшую с Тимом Бликером зверушку в ее человеческое обиталище, — раздался голос женщины — спокойный, хриплый, металлический, будто ее глотка была отлита из стали.

Невольно девушка повернулась к ней. «Вив. Ее зовут Вив», — вспомнилось ей.

В лице женщины было что-то неправильное, но что именно, Ундина не могла уловить. «Тим Бликер. Тим Бликер втянут во все это», — отметила она, пытаясь понять, где в словах женщины правда, а где ложь. И с ним еще кто-то — какая-то девушка, скорее всего. Наверняка это Нив.

Чувствуя на себе изучающие взгляды, Ундина молчала. Ей вспомнились мыши в отцовской лаборатории — наверное, примерно так же и они чувствуют себя под пристальным взглядом исследователя и гадают, что им достанется сегодня: новая еда или же игла со смертоносной вакциной. Ей не нравились слова, которые выбирала эта женщина: зверушка, человеческое обиталище…

Кровь приливала к лицу так сильно, что Ундине хотелось прикрыть щеки ладонями, но она сдерживалась.

— Мотылек, — твой проводник, Ундина, — продолжала Вив. — Его задача — помочь тебе. Он уже прошел ту стадию, которую ты переживаешь сейчас, и познал истину о себе. Позволь ему привести тебя к свету.

Ундина видела, как двигаются ее губы, как блестят фиолетово-серые глаза. Она отрицательно покачала головой, но ответить вслух не смогла.

Лицо Мотылька, устремившего на нее притворно-сочувствующий взгляд, вдруг отодвинулось так далеко, что стало не больше булавочной головки. Вроде бы твердая земля пошатнулась у нее под ногами…

«О боже, я же сейчас опять упаду…» — в панике осознала Ундина, как вдруг нервная тонкая рука обхватила ее за плечи.

— Никс! — вскрикнула Ундина, чувствуя громадное облегчение оттого, что он снова рядом.

Но, обернувшись, чтобы обнять его, она вместо узкого лица и нервного взгляда Никса увидела гриву блестящих черных волос — казалось, они жили собственной жизнью, так что она едва смогла разглядеть в их гуще бледное, пугающе спокойное лицо.

— Моргана! — У Ундины отвисла челюсть. — Что ты здесь делаешь?

Та взглянула в глаза подруге, будто не замечая тех двоих у нее за спиной.

— Я отвезу тебя домой.

— Но… зачем ты здесь? Как ты тут оказалась?

— Все потом, — прошептала Моргана.

— Я…

Почему она заколебалась? Ведь секунду назад она ничего так не хотела, как поскорее убраться отсюда. Но Моргана… Она была последним человеком, которого Ундине хотелось бы тут повстречать.

— Я видела, как уезжал Никс, — ровным голосом сказала Моргана в тишине. — Он уехал с Нив.

— Именно так… — начала Ундина. «Именно так и сказала Вив», — закончила она про себя.

Взгляд Морганы вновь обратился к ней.

— Ундина, дорогая! Давай просто поедем, ладно?

Ундине хотелось поскорее ответить «да», но еще больше ей хотелось услышать, каким образом Моргана оказалась здесь, на этом собрании. Кто рассказал ей? Впрочем, об этом не трудно было догадаться.

Но Моргана лишь сказала:

— Нив выглядела сильно надравшейся, и Никсу, судя по всему, очень хотелось запихнуть ее в свою машину.

— В мою машину, — прошептала Ундина.

— Что, милая?

— Просто пойдем отсюда.

Ундина направилась в сторону леса — туда, откуда они пришли с Никсом. По пути она остановилась завязать шнурок, не выдержавший всей этой суматохи, и услышала, как Моргана говорит Мотыльку и Вив: дескать, она собирается рассчитаться с ними по полной, когда вернется в Портленд.

— Как ваша фамилия? — спросила Моргана, по всей видимости, у Вив, но женщина лишь расхохоталась:

— Думаю, ты знаешь, что меня через телефонный справочник не найти.

А потом маленькая крепкая рука Морганы взяла Ундину за руку и повела обратно по холму, через лес. Вокруг сомкнулась тьма, и лишь высоко в небе виднелось светлое пятно луны.

— Неомения, — услышала она свой голос.

— Что?

Девушки прошли мимо поляны, на которой Ундина с Никсом остановились сразу по прибытии. Палатка исчезла — должно быть, Никс собрал ее.

«Как предусмотрительно», — отметила по себя Ундина и повторила, показывая на небо:

— Неомения. Растущая луна.

— А, — ответила Моргана. — Точно.

Потом она сделала нечто странное — ничего подобного она не делала никогда за все полгода их знакомства. Она остановилась, повернулась к Ундине, взяла ее руки в свои маленькие и холодные ладони, сжала их и произнесла:

— Думаю, нам не стоит говорить обо всем этом некоторое время. И ничего не стоит предпринимать, пока мы не доберемся до дома.

Ундина сглотнула, надеясь на объяснения, но их не последовало. Будь у нее выбор, она бы предпочла, чтобы этой ночи вообще никогда не было. Но закон есть закон — здесь погиб человек, а она являлась свидетельницей. Просьба Морганы молчать показалась ей странной, если не подозрительной, но Ундина не решилась спорить. Темные волосы Морганы сливались с ночным небом, а руки все сильнее стискивали руки Ундины — казалось, стоит ей возразить, и подруга переломает ей все кости.

— Ладно, — прошептала Ундина, с трудом сдерживая порыв выдернуть ладони из хватки Морганы.

— Договорились! — радостно повторила та, сжав их еще раз.

Выйдя из леса, обе девушки направились к черному «лексусу» Морганы. Та нажала на кнопку брелка, и машина успокаивающе пикнула сигнализацией, словно ждала их. Больше на стоянке никого не было. Свет фар узкими клиньями прорезал темноту, и Ундина не сводила глаз с этой яркой полосы, стараясь не смотреть во мрак, который сдавил их со всех сторон.

— Хочешь, включу радио? — вдруг спросила Моргана, и Ундина едва не вскрикнула, подпрыгнув на месте.

— Давай, — ответила она, продолжая глядеть на полосу резкого света перед собой.