город  Краснооктябрьск. Июль, 1972 год.   

      Неповторимо и незабываемо очарование маленьких российских городков, разбросанных по гигантским просторам нашей огромной страны! здесь совершенно другой мир, нежели в шумных, душных, прокаленных солнцем и прокопченных выхлопными газами мегаполисах.

 Даже воздух здесь совершенно иной – он насыщен не ядовитыми парами, а дыханием ближайших лесов, ароматом полевых трав, свежим дуновением мягкого ветерка с большой русской реки, несущего на улицы городка приятную прохладу… Невозможно забыть этой бодрящей свежести, этого сладостного состояния, которое возникает у приезжего при каждой новой встрече со старинным русским городком, когда хочется дышать глубже, когда глаз радуется буйной летней зелени, и когда кажется, что именно в этих местах твоя измотанная душа действительно отдыхает от всех тревог и неприятностей… 

     В этом еще раз убедился Влад, когда шагал по выстланной теплым асфальтом зеленой улочке, где по левую руку тянулись добротные двухэтажные дома

 с многоскатными черепичными крышами, а по правую – росла небольшая рощица, состоявшая из ив и тополей; дальше виднелся ручеек, вдоль которого росли старые ветлы… И видно было, что здесь ничего не менялось много лет,

 что и пять, и десять лет назад эта улочка была такой же – ну разве что асфальтовое покрытие положили недавно, и оно выглядело совсем еще новым.

    Влад с интересом оглядывался по сторонам. Принятое бессонной ночью после тяжкого разговора со Светланой решение он начал претворять в жизнь незамедлительно, сразу же после окончания летней полевой практики. Домой отправил короткое письмо, в котором уведомлял родных, что сдал сессию успешно, однако в силу изменившихся обстоятельств, о которых поведает при встрече, свой визит домой он откладывает на месяц – до середины августа, о чем сообщит дополнительно. Разумеется, он и словом не обмолвился, куда и зачем едет сейчас; ведь он давно уже взрослый и сам принимает решения.

    Улица была непривычно пустынна, что особенно бросалось в глаза после столичной сутолоки и тесноты. Из ближайшего дома на улицу вышла старушка в цветастом платочке, и Влад даже обрадовался – наконец нашелся человек, которого можно спросить…

 - Скажите, пожалуйста, как мне пройти на Пролетарскую? – обратился к ней Влад.

     Бабуля с интересом взглянула на него удивительно синими глазами.

    - На Пролетарскую? – удивленно откликнулась она. – Так ты по ней-то, милок, как раз идешь! Тебе какой дом нужен?

      Влад назвал номер Галиного дома.

   - Тебе надо идти до самого конца, - предупредительно сказала старушка. – Вон там, видишь – улицу другая дорога пересекает? Это улица Восстания. Как ее перейдешь, там двухэтажные деревянные дома пойдут. Вот там и найдешь этот дом… У них там во дворе в хорошую погоду музыка завсегда играет, так что блуждать не придется!..

     Поблагодарив бабушку, Влад направил свои стопы в указанном ему направлении. Когда дошел до улицы Восстания, услышал, как откуда-то из ближайших дворов льется песня – явно с поставленной на патефон пластинки, которая не только ориентировала приезжего, но и по-настоящему волновала душу:

   Влад решительно ускорил шаг и свернул прямиком во дворы, по которым петляли пешеходные дорожки, ведущие мимо дворовых зеленых насаждений. Ориентируясь на разливающуюся по округе песню, студент вышел на довольно обширный двор, со всех сторон окруженный двухэтажными домами. Он остановился на краю площадки и огляделся. Посреди дворика возвышался телеграфный столб, а под ним находился деревянный стол с двумя скамеечками; на столе-то и стоял старенький патефон, наигрывающий надрывающую сердце мелодию…

     «Вот где росла Галя…» - с трепетным вниманием подумал Влад.

     У стола на скамеечках собирались постепенно люди – подходили парочками и в одиночку. Пока еще никто не танцевал, но видно было, что за этим дело не станет – вечер только начинался. Видимо, прекрасный напев, исполняемый популярной певицей, казался собирающимся слишком грустным…

   …Влад заметил на углу дома, чьи окна смотрели прямо на стол с патефоном, висевшую жестяную пластину с нужным ему номером. Вход в дом находился со стороны улицы, и ему пришлось обойти добротное жилое строение. При мысли о том, что в этом доме жила Галя, что в этом зеленом и уютном дворике прошло ее детство, на сердце у Влада становилось особенно тепло…

    Влад вошел в дом и поднялся по деревянной гулкой лестнице на второй этаж. Лето в этом году стояло нестерпимо жаркое, и, несмотря на вечер, на улице было душновато, а вот здесь, на лестнице и на площадке, куда выходили двери четырех квартир, ощущалась приятная прохлада.   Поравнявшись с дверью, имеющую табличку с цифрой 5, Влад хотел уже нажать кнопку старого облезлого звонка, как вдруг на него накатила внезапная робость. Он нерешительно опустил руку.

    « Интересно…- с легкой растерянностью подумалось ему. – А что же я скажу ее маме?..»

     Как ни странно, до сих пор он не давал себе труда обдумать этот вопрос. Главное было – доехать до места и найти нужный адрес. Влад не сомневался, что с Галиной мамой он быстро найдет общий язык, но вот теперь, когда он стоял перед дверью дома обожаемой им женщины, он вдруг совершено растерялся.

   Ничего толком так и не придумав, Влад нажал-таки тугую кнопку.

   Сначала за дверью было тихо, но потом послышались торопливые шаги, что-то царапнуло по двери изнутри, и Влад уже ожидал, что дверь откроется, однако вместо этого из запертой квартиры донесся нервный, с истеричными нотками, женский голос:

     - Кто?!

   Влад растерялся еще больше. Ему не понравился ни вопрос, ни тон, каким его задали. Похоже было, что гостей тут не слишком привечали…

    - Извините…- довольно громко ответил он, - я друг вашей дочери Гали. Я приехал из Москвы… Мне нужно поговорить с вами…

    Он понимал, что начало контакта было положено явно неудачное, однако ничего лучшего упорно не лезло в голову.

    - Какой еще друг? – спросили из-за двери. – Как звать?

    - Меня зовут Влад…

    - Не знаю никакого Влада! – с необъяснимой яростью закричала невидимая женщина. – Убирайтесь к черту, пока я соседей не кликнула!

    Бедный Влад, долго тащившийся из самой Москвы в этот  захолустный городишко и встретивший такой неласковый прием, просто остолбенел от неожиданности.  Разумеется, он не надеялся, что его будут встречать хлебом-солью, однако и того, чтобы его вот так гнали прочь с порога, тоже не ожидал.

    Между тем соседи уже услышали, что на площадке появился чужак, которого не желают пускать.

 Тихо приоткрылась дверь седьмой квартиры, и в образовавшуюся щель выглянула пожилая женщина с остреньким носом и пытливыми глазами. Она с настороженным любопытством смотрела на совершенно расстроенного Влада.

    - Молодой человек! – требовательно спросила она. – А вы что хотели?

      Влад повернулся к ней. Соседка вышла из квартиры, но приближаться к нему не спешила. Это была невысокая полная женщина, вполне добродушная на вид. Это впечатление усиливали мохеровый домашний халат и шлепанцы с белыми мягкими шариками.

    - Понимаете, - сказал он растерянно, - я друг Гали Санкиной… мы учимся вместе, только на разных курсах… Мне надо с ее мамой поговорить, а вот видите… - он беспомощно кивнул на дверь.

   - А в чем дело? Или с Галочкой что-то случилось? – тревожно спросила женщина.

   - Нет, не беспокойтесь, - поспешно заверил ее Влад, - ничего с ней не случилось… но есть обстоятельства, которые мне надо обсудить с ее мамой…

    - Так это Галя вас прислала?

    - Нет, Галя меня не присылала, - смущенно ответил Влад. – Я сам приехал. Галя об этом не знает.

    Соседка смотрела на столичного студента весьма подозрительно. При этом можно было заметить, что парень внушает ей доверие – возможно даже, что против ее воли. И все же она колебалась: ее одновременно одолевали и житейское любопытство, и вполне объяснимая настороженность к незнакомому человеку.

    - Я что-то не пойму…- проговорила она. – Галя вас не посылала… Мы про вас и слухом не слыхивали… И вот вы являетесь неведомо откуда, говорите – друг ее, мол… Чудно как-то! Кто вас знает, вдруг вы вор или аферист какой! Вот мамаша ее вас и не пускает! Чего ж вы хотите? время нынче такое, не то, что раньше! У нас, бывало, и двери-то днями не запирались, а теперь вот совсем не то! Много всяких проходимцев развелось, надо ухо держать востро…

   - Господи…- невольно вырвалось у Влада. – Ну почему сразу аферист, проходимец… Я ведь приехал аж из самой Москвы, значит, дело, наверно, достаточно серьезное, как вы считаете?

   - Я не знаю, - пожала полными плечами женщина, принимая бесстрастный вид. – Что у вас за дело к  Галочкиной мамаше… откуда мне знать?

   Влад вынул документы и шагнул к ней, стараясь, однако, не делать резких движений.

   - Вот посмотрите, - сказал он. – Мой паспорт…- он пролестнул несколько страничек перед настороженным взглядом соседки. – А вот студенческий билет. Видите?..Здесь написано, что я студент того же факультета, что и Галя… А вот у меня несколько фотографий… Это мы в лесу снимались на 8-е марта… Вот Галя… А вот это я, перед ней сижу. Она руку мне на голову положила… видите?

 И смеется… Я друг Гали, а никакой не проходимец! теперь верите?

    Женщина слегка растерянно захлопала глазами.

   - Ну ладно… друг, значит друг. Только как же вы, без Галкиного ведома, вот так взяли и приехали к ее мамаше-то? Неужто так сейчас делают? Какие-такие у вас к ней дела?..

   - Очень серьезные дела, - сказал Влад, убирая документы. – Вы меня извините, конечно… только вот про дела я только ее маме скажу! А вам могу лишь сообщить: с Галей ничего не случилось, но сказать, что у нее все благополучно, тоже нельзя… Вот поэтому мне нужна ее мама.

     Соседка с досадой покачала круглой головой на коротенькой шее, будто говоря: «Вот еще свалился на мою голову!» Однако похоже, она была доброй и отзывчивой женщиной. Коротко вздохнув,она сказала:

    - Ну что же… давай попробуем вместе к ней достучаться.

    Она вплотную подошла к двери Галиной квартиры и требовательно нажала кнопку звонка. После трезвона наступила тишина, а затем раздалось чуть слышное шевеление. Соседка довольно громко крикнула:  

    - Тоня, открой! это я…  

    В ответ осторожно звякнул отодвигаемый засов, после чего дважды повернулся ключ в открываемом замке, и дверь приоткрылась. Влад увидел прямо перед собой женское лицо со злобно горящими глазами и судорожно сжатыми тонкими губами. Волосы ее были в беспорядке и нечесанными  космами свисали по бокам головы. Одета она была в домашнее мятое платье и видавший виды клеенчатый фартук.

 Было совершенно очевидно, что открыла она исключительно на знакомый ей голос соседки, ибо, увидев чужого парня, тотчас попыталась прикрыть дверь.

    - Погоди, Тоня! – укоризненно воскликнула соседка. – Ну что ты, как дикарка, в самом деле! Вот, мальчик из самой Москвы приехал, он Галку знает, поговорить о ней с тобой хочет… Документы свои показал…

     Женщина сверкнула безумными глазами и отрывисто выкрикнула:

   - Документы? Какие еще документы? Они тебе нынче каких хочешь документов нашлепают… Чего он сюда приперся-то?

    Кто такие таинственные «они», эта полусумасшедшая женщина пояснять не стала. Влад смотрел на нее почти с ужасом: только сейчас он с большим трудом начал угадывать в чертах ее искаженного лица весьма отдаленное сходство с чертами Гали, столь ему дорогими. Это действительно была ее мать!

   Влад пережил ошеломляюще неприятное  потрясение.

    - Тоня! – снова вмешалась сердобольная соседка. – Ну кто ж так делает? Ты хоть на порог-то нас пусти, тогда и расспрашивать будешь!

    - Щ-щас! Пустила – как же! Мало ли их тут шляется, мальчиков всяких… с документами. Говори, зачем пришел! – истерично заорала она.

    - Вы ведь Галина мама? – спросил Влад, чувствуя, как язык его прилипает к небу, и как влажнеют ладони.

    - И что?!

    - Значит, я к вам… поговорить с вами мне надо… о Гале.

 Произнося эти слова, Влад уже не был уверен, действительно ли надо ему с ней говорить. Едва увидев ее, он подумал, что дама просто вдребезги пьяна, однако очень быстро понял, что ошибся. Эту с виду безумную женщину, чьи нервы были в полном расстройстве, судя по ее поведению, терзал непрерывный и бесконечный страх!

    - А где она? – с какой-то нервной опаской спросила женщина, как будто ожидала, что ее дочь вот-вот появится из-за спины приезжего парня и схватит ее.

     - Как где… - опешил Влад от столь странного вопроса. – В Москве, конечно… У нее сейчас практика летняя началась.

     - Она приедет? – отчужденно спросила мать Гали, будто речь шла вовсе не о родном человеке.

     - Не знаю… наверное, приедет.

     - Когда? – выкрикнула истеричная тетка так, словно с приездом дочери должно было случиться нечто ужасное.

     - Послушайте, я не знаю. Мне она об этом не говорила…- ответил Влад уже с плохо скрываемым раздражением.

     - Не знаешь?! – злобно заорала тетка и тут же добавила: - Ну, так и пошел к черту!

    Дверь с грохотом захлопнулась перед самым носом оторопевшего студента, затем сердито проскворчал закрываемый замок и коротко громыхнул засов. Наступила пронзительная тишина.

   - Вот так поговорили! – сокрушенно качнула головой соседка, которая во время всего диалога стояла тут же, возле Влада. – Похоже, ты зря потратил время, касатик! Не хочет Антонина знаться с друзьями своей дочки-то!

     От обиды и разочарования Влад чуть ли не плакал. Ну и мамаша у Гали! То-то девушка всегда при общении с ним тщательно избегала любых разговоров о своей матери… Жаль, что он не придавал этому ее нежеланию вспоминать о доме серьезного значения. Не торчал бы сейчас перед этой проклятой дверью, как оплеванный.

    - Не знаю даже, как мне быть, - горестно вздохнул он, обращаясь не то к участливой соседке, не то к самому себе. – Ну что же… Прямо как у Гоголя – «Нечего делать, ваше превосходительство! Поедемте назад!» - Влад горько усмехнулся тому, как кстати пришлись к сложившейся ситуации слова любимого классика.

    Он тщательно застегнул сумку, куда убрал документы и небрежно закинул ее на плечо.

    - Извините, что побеспокоил вас, - Влад грустно улыбнулся доброй женщине и сделал пару шагов к лестнице. – Пойду я…

    - Ну и куда же ты пойдешь на ночь-то глядя, сердешный? – спросила соседка. – Ночевать у тебя есть где?

   - Конечно, есть! – бодро отвечал студент. – Я в гостинице остановился. «Вымпел» называется…

   - А-а, знаю…- кивнула женщина. – Это на Краснослободской улице. Почти в центре…

   - Именно, - отозвался Влад. – Ну, всего вам доброго.

   - Ты погоди прощаться-то, парень, - сказала соседка, понизив голос. – Ты лучше ко мне загляни-ка! Коли ночлега искать тебе не нужно, стало быть, время у тебя есть. Я тебя хоть ужином покормлю…

   - Да что вы!..- Влад смутился и покраснел. – Что ж это я вас еще напрягать буду! Спасибо вам огромное… но я отлично и в столовой какой-нибудь поужинаю.

   - Ох, вот и еще одно дитя неразумное, - вздохнула женщина, по-доброму улыбнувшись. – В столовой он поужинает! Привык небось к столичным харчам-то? Здесь тебе не Москва, сынок: так ненароком можешь откушать, что потом и света белого не взвидишь! Столовая… А у меня пироги вон напечены, да с мясом, и с капустой, и с луково-яичной начинкой! Да еще ватрушки с творогом! Чаю тебе горячего налью… Ну, чего столбом стоишь-то? Пошли, говорю!

    Влад мучительно колебался. Только сейчас он ощутил, насколько сильно проголодался. А тут – пироги домашние, что же может быть лучше? С другой стороны, ему было неловко перед этой доброй и милой женщиной: не для него же пекла она свои пироги с ватрушками! Как же он есть их станет…

    - А удобно ли?..- беспомощно улыбнулся он.

    - Тьфу, глупости какие! Удобно-неудобно… На потолке спать – вот что неудобно! А коли зовут по-доброму, так идти надо. – Она строго взглянула на него и повернулась к своей двери. – И еще: пироги пирогами, а я тебе про Галку не менее материного рассказать могу… Пошли уже!

    И, не обращая больше на него внимания, направилась к себе в квартиру, хлопая на ходу своими шлепанцами. Смущенный Влад последовал за ней.

   Соседка ввела его в узкий, но уютный коридорчик, и он сразу ощутил дразнящий аромат свежей выпечки, долетающий с кухни.

   - Ботинки тут сымай, - распорядилась хозяйка, - вот тебе тапочки… И – давай, проходи на кухню.

   - Вы, наверное, гостей ждали…- виновато заметил Влад, заходя на уютную чистенькую кухню. – А тут я со своими проблемами – как снег на голову.

   - Хватит глупости-то болтать! – осуждающе воскликнула женщина. – Никаких гостей я не ждала, только мужа свово с работы! Мой-то на мясокомбинате работает, а сегодня он во вторую смену! придет за полночь… Вот и попросил: спеки, грит, пирогов, жена… чтой-то больно пирожков хочется!  Ну, коль мужик просит – как не спечь! Вон сколько понаделала! – она кивнула на стол, где  возвышалась широкая и глубокая посудина, доверху груженая пирогами, накрытыми белоснежным полотенцем. – Ни в жисть нам с муженьком-то столько не съесть! А их кушать надо свеженькими.

   - Да уж, наверное…- растерянно пробормотал Влад.

  - Вон там рукомойник, - она показала на эмалированную раковину с единственным краником в углу кухни. – Руки быстро мой – и за стол!

    Влад взял кусок мыла и принялся мыть руки под струей холодной воды; а хозяйка шустро хлопотала за его спиной, при этом бормоча себе под нос:

    - Ишь, чего удумал! В столовую он пойдет… я т-те покажу столовую!..

   Влад невольно улыбнулся, и настроение у него сразу улучшилось. Что ни говори, а тетка попалась славная! Не то что… Он постарался прогнать нехорошие мысли. Не хочет пускать – и черт с ней! Недаром, насколько он  помнил, Галя про свою мамашу не вспоминала ни разу, а все вопросы о ней, если таковые он задавал, сразу же заворачивала.

   - Простите… - сказал Влад, вытирая руки полотенцем, - а как мне вас величать?

   - Ах, я ведь не назвалась еще? – всполошилась хозяйка. – Марусей меня зовут… ах, ну да! – тут же спохватилась и поправила себя: - Мария Андреевна…

   - Спасибо вам огромное, Мария Андреевна…

   - После, после благодарить будешь! Садись вот за стол и ешь! А я пока чайник поставлю… Чай-то сподручнее со сладкими ватрушками пить, ведь правда?

    Она быстро поставила на плиту наполненный чайник, а на стол перед гостем водрузила тарелочки с колбасой, с маринованными помидорчиками, с огурчиками. Поставила бутылочку домашней наливки.

   - Белой наливать не буду, говорю сразу, - заметила хозяйка строго. – Небось не праздник у нас. Вот наливочки отведай…

   - Да что вы, Мария Андреевна! – воскликнул Влад, уже положивший в рот добрый кусок пирога.- Какая там белая… Я вообще не очень употребляю, а тут настоящий пир горой, да еще вот наливка.

 - Ты ешь, ешь! – улыбнулась хозяйка, садясь за стол напротив гостя. – Небось, как в городок-то наш приехал, во рту и росинки маковой не было! так ведь?

   Влад только кивнул ей и промычал нечто в ответ с набитым ртом.

   - Ну вот и кушай…- Мария Андреевна смотрела на него добрыми глазами, как на родного. Владу сделалось даже неловко, а при этом пироги оказались такими вкусными, что подобных им он в жизни не пробовал…

   - Знаешь, ты мне как-то сразу приглянулся, - просто и непосредственно сообщила хозяйка. – А у меня глаз-то наметанный! Я недоброго человека сразу распознаю… А ты хороший. И не за себя ведь приехал, а за Галочку… Давно я ее не видела! Соскучилась по ней очень… Ты тут говорил, что о невзгодах ее только матери расскажешь. Наверное, это и правильно, поэтому я приставать-выпытывать не стану, хоть мне интересно очень. Я ведь Галочку с малолетства знаю! Она мне почти как родная… и больше скажу, - Мария Андреевна подняла палец, словно призывая Влада к особому вниманию, - уверена я, что мне Галочка рассказывала поболе, чем мамашке-то своей! Антонина, мать Галкина, она человеком всегда была тяжелым, да неуживчивым…

     - Да уж это я понял! – не смог удержаться от замечания Влад.

     - Это она последние год-полтора вот так взаперти сидит, никого не пускает, - продолжала рассказывать хозяйка. – При Галочке было не так… Такая девочка была – всем на загляденье: и умная, и красивая, и высокая, училась хорошо… чудо, а не девочка! Все ее любили. Да как не полюбить – у нее и характер-то золотой был, а уж терпение - дай Бог каждому! Мать на нее то и дело орала, каждым куском ее попрекала… - Мария Андреевна замялась и с опаской покосилась на Влада – стоит ли говорить такое незнакомому практически парню? но потом махнула рукой в сердцах: - Чего уж греха таить! Никакого секрета тут нет – все соседи про то знают. Нет, Галка голодной у матери не ходила, однако скандалы ей Антонина едва ли не каждый день закатывала – и все со слезами, да истериками.

    - А по каким же поводам скандалы, если у Гали характер золотой был? – спросил Влад.

    - А по любым! – запальчиво ответила женщина. – Тройку из школы принесет – скандал! Купит себе сладость какую-нить, или не дай Бог, платочек там или ручку новую – опять скандал! «Ты меня разоришь, - Антонина кричит, - мы с тобою по миру пойдем… Ты на шее у меня сидишь…» Господи, да сколько раз я крики эти слышала! И так жалко Галочку становилось – хоть плачь! А пройдет Галка с мальчиком каким по улице – дело ведь молодое, сам понимаешь, ну так с Антониной вообще припадок случался! Крику было – хоть святых выноси! «А-а! – кричала, - ну смотри: принесешь в подоле, из дому выгоню!» Ну разве это по-божески? – расчувствовалась Мария Андреевна. – Разве это по-людски?..Я, конечно, в чужие семейные дела не лезла, однако видеть, как такая хорошая девочка с мамашей вздорной мается… э-эх! – Мария Андреевна горестно вздохнула, - видеть такое сил никаких не было! Ну что тут поделаешь… Не скажешь ведь матери – мол, неправильно с дочкой поступаешь! Она ответит просто: «Не твое дело, и не лезь!» - и весь разговор.

     Но Галочка сама ко мне частенько заходила. Я всегда с ней ласкова да приветлива была. Забежит бывало за каким-то пустяком – спички там кончились, или пачку соли взаймы попросить – мол, купить забыла, слово за слово, а там смотришь – а ей-то, бедненькой, и уходить не хочется! Ну, посадишь ее чаю попить… Вот она и говорила мне, и не раз говорила: «Так я устала, тетя Маруся, от материных скандалов! Скорее бы уж школу закончить, и уеду я тогда в Москву, в институт поступать буду.» Слушала я ее, слушала… а сама думала: вот, разве это дело – так дочку растить, что она, сердешная, спит и видит, как бы из дома-то родного поскорее уехать и никогда не возвращаться?

    Мария Андреевна скорбно покачала головой и сама себе  ответила:

   - Не дело…

 - А отец у Гали был? – спросил Влад, беря еще один пирог из посудины. И тут же смутившись, спросил: - Можно?..

   - Ты не спрашивай… ты ешь! – воскликнула хозяйка радушно. – Ишь, оголодал ведь как! Отец-то? Был у нее отец, да помер, когда Галка совсем малышкой была… Не своей смертью помер, в реке утонул. То ли свалился ненароком  в реку, то ли помог кто, а может – утопился, никто не знает. Отец у Галочки на войне контужен был… А с такой бабой-то, как Антонина… - Мария Андреевна безнадежно махнула рукой, - и здоровый-то мужик запросто утопится, с нею и святой не уживется.

   -  В общем, плохо Галка с матерью своей жила, - продолжала свой рассказ соседка. – Не ладно жили, не по-доброму! А в последний-то год Галочкиной учебы вдруг какие-то странности у нее начались.

   - Какие странности? – пытливо спросил Влад. – Вот я как раз сюда и приехал, чтобы хоть как-то разобраться – откуда взялись у Гали странности, и что тут можно сделать…

   - А странности очень нехорошие, просто жуткие! – трагично воскликнула Мария Андреевна. – Вот приходит ко мне как-то сама Антонина, ну вроде как по-соседски. Обычное дело… Поболтали мы с ней, и смотрю я – вроде как с Тоней что-то не то. Будто хочет сказать мне что-то, да не решается. А в глазах у нее – страх! Ну я и спросила: «Тонь, ты вроде кого-то боишься, что ли? Здесь тебя никто не тронет!» Ну вроде как в шутку сказала! А она – в слезы! Я ее утешать, да успокаивать, да выпытывать – кто да что, а она мне говорит: «Марусь, меня Галька-то убить задумала!» А я-то чуть ли не в смех: Галка? – говорю. Да ты рехнулась, что ли, Тоня? Галка – она же мухи не обидит, всегда сама доброта была, котят да щенят бездомных жалела да в дом волокла – прикормить, обогреть…

   Тогда я и сказала ей-то, что на душе было: давай без обид, подруга, но дочку свою ты на одних запретах растила, скандалами да придирками ее изводила, а она тебе и слова поперек ни разу не молвила! Вот, говорю, Господь каким терпением Галку твою наделил! А ты – убить она тебя хочет. Бога ты не боишься – такую напраслину на родимую дочку, на девку молодую возводить! А Тоня мне в ответ: ну да, плохой я матерью была, но ведь одна ее почти всю жисть растила, так что

 ж меня – убивать за то? «Да кто ж тебя убьет – кому ты нужна, прости Господи?» - говорю. А она: «Так Галька сама мне про то сказала! Боюсь я ее, Маруся… Может, хоть ты поговоришь с ней? Она тебя завсегда слушает…»

     Ну, я тогда всерьез ее причитания особо не приняла. Подумала, совсем чтой-то Тонька головой поехала. Утешила ее как смогла, и домой спровадила. А сама-то с той поры стала я за Галкой понемногу приглядывать. Да и бывало, идешь по лестнице и слышишь, как за дверью Галка с Антонииною собачатся. Первый раз я прямо оторопела – никогда не слыхала, чтобы Галочка орала дурным голосом! А потом – и второй раз, и третий… Что за напасть, думаю?

 А один раз, - Мария Андреев на понизила голос, - во время такой ссоры Галка как кинется на мать, и давай ее душить! Меня тогда дома не было – муж зато был. Он на шум туда кинулся, да еще Клава из 8-ой квартиры прибежала, они-то и спасли Тоньку от смерти неминучей! Из рук Галкиных еле-еле ее вырвали! И вот еще что скажу: мой-то до сих пор мужик еще крепкий( на мясокомбинате-то заморышей ведь не держат!), и Клава тетка здоровая, на голову меня выше! Так вот они вдвоем еле-еле Тоньку из дочкиных рук вырвали! Силища в Галкиных руках была – страшная! И не справились бы с ней, кабы Галка мамашку свою сама вдруг не отпустила. Антонину после этого насилу откачали! Ну, а после этого случая Галка с матерью вроде как помирились; стали по врачам-по больницам мотаться… да все без толку: здоровая девка, доктора говорят, и с головой полный порядок, так что не ездите понапрасну и от больных нас не отвлекайте.

    Мария Андреевна перевела дух. Влад внимательно слушал, попутно отдавая должное хозяйскому угощению. Женщина встала и налила себе и гостю в большие чашки горячий янтарный чай.

    - А то еще случай был чудной, - продолжала соседка, вновь усаживаясь за стол. – Приходит Галочка ко мне – так, по какой-то надобности. А у меня на столе шмоть мяса лежит – муж принес, и собралась я его готовить. Галка как мясо-то увидела, так глаза у нее стали… не знаю, как и сказать, касатик – будто волчьи! Мне аж не по себе сделалось… «Тетя Марусь, - говорит так мне ласково, - простите меня, конечно, но можно мне мясца кусочек… малюсенький!»

 А сама прямо дрожит от возбуждения! Я как стояла – прямо так и остолбенела! «Галь, - говорю ей, - да Господь с тобой, оно же сырое!» А она мне: « Вот и хорошо, что сырое… такое сочное, нежное, кровавое… ну чисто живое!»   Представляешь? Я и слова вымолвить не успела, как она нож со стола взяла, да ловко так отрезала полоску мясную – и в рот! « М-м! – грит, - ну и вкусно же! Спасибо, тетя Марусь!» Съела кусочек и ушла! Ну, думаю, и дела! Явно с Галкой что-то не так!

     Был, правда, профессор один, он посмотрел ее и сказал, что у нее вроде как шизофрения. Положили даже в больницу нашу Галочку-то… Она из-за этого и в институт после школы сразу не поехала поступать. А потом вроде все нормально стало – девушка как девушка, да какая красивая, да ладная! Мать сумела добиться, чтоб диагноз ей поправили, с шизофренией разве в институт-то

 сунешься? А мамаша больше всего боялась, что Галка с нею останется – к тому времени Антонина стала бояться с нею вдвоем в квартире ночевать – грит, она мне ночью горло перережет, как курице, или удушит! А Галка - как ночь, так вообще становилась очень активной, даже буйной! Антонина говорила как-то, что проснулась ночью, а Галка сидит возле ее постели и злыми глазами на нее пялится. Тоня спрашивает с перепугу: «Ты чего?» А Галка ей: « Ничего. Вот прикидываю, как и когда тебя лучше прикончить». Представляешь себе? С таких ночных разговоров поседеть можно! А теперь самое главное, касатик… внимательно слушай.

     - Я вас и так очень внимательно слушаю, - отозвался Влад.

    - Вот и хорошо. Когда Антонина поняла, что по врачам Галку водить без толку, вспомнила она и о Боге. А сама-то сущая безбожница была, в церкву никогда не ходила, а когда Галка с подружкой своей туда разок наведалась, так  - о, какой скандал опять был! это было еще до того, как Галка на мать набрасываться стала. Ну, а тут начала Антонина сама ходить в храм и Богу молиться. И там ее надоумил кто-то к одной ведунье  пойти. Сперва Антонина отнекивалась, а потом – ну куда деваться? собрались они с Галкой и поехали.

   А ехать надо было в деревню одну – в нашем, Краснооктябрьском районе… Подгорное называется – село такое, довольно большое! Было это лет этак пять

 тому назад, Галка, кажись, только школу закончила. Приехали они, очередь длиннющую отстояли, а как до них дело-то дошло, ведьма эта Галку приняла хорошо да ласково, а на Антонину зыркнула по-злобному, и как закричит: «Вон пошла, стерва, тварь проклятая… никогда не приходи!» Так и уехали ни с чем, перепуганные, да оплеванные. Ну что тут поделаешь…

   А Галка-то все больше хужела! Антонине уж и житья не стало никакого с ней,  жила как под топором! Полегчало лишь, когда дочка в Москву-таки уехала, в институт поступила… Но с тех пор Тоня всегда приезда Галкиного ожидала, как Страшного Суда! Как получит письмо, что Галка собирается приехать, так сразу и в плач, да ко мне вся в слезах – мол, Маруся, помоги… А чем я помочь-то могу? Со мной-то Галка смирно себя вела! Пробовала я с нею говорить о матери, а она сразу насупится только и молчит. Исподлобья так смотрит прямо по-волчьи! Мне тут же и  нехорошо становилось – поди узнай-ка, что у нее на уме!

   Соседка снова прервалась, чтобы перевести дух. Влад хмуро молчал, обдумывая полученную информацию.

   - Мария Андреевна, - спросил он, - скажите… а друзья-подруги были у Гали?

   - Подруги-то? – оживилась женщина. – Вообще Галка необщительная была, замкнутая какая-то… Но подружка у нее была все же! Светланкой звали. Захаживала она к Галочке частенько. Учились в одном классе, и в институт вместе поступать уехали. Не знаю только, поступила ли эта Светлана вместе с Галкой-то…

   - Поступила, - заметил Влад, - они и сейчас вместе учатся, в одной комнате живут, и я эту Светлану знаю… Ну, а мальчики?..

   Влад внутренне напрягся, задавая этот вопрос. Имя Виталика, упомянутое вскользь Светой, врезалось ему в память. Но соседка поняла его по-своему и хитровато улыбнулась.

    - Ну а как же! – она ласково взглянула на парня. – У такой видной девушки, как Галочка, и чтобы мальчиков не было? Был у нее один… года на два ее постарше. Виталиком звали. Он раньше Галки в Москву уехал, в институт поступил. Они такой красивой парой были! Мы уж все тут думали – женихом с невестой станут…

     - И что же такое случилось? – поинтересовался Влад, стараясь выглядеть невозмутимо.

     - Да вишь, незадача…- ответила Мария Андреевна. – Несчастье случилось. Приехал как-то Виталик этот домой к родителям, из Москвы, значит. С Галкой они тут виделись, встречались, гуляли… Галочка школу уже тогда закончила, но в институт поступать не собиралась еще. У нее тогда обследования шли всякие, помнится, в больнице она лежала… А потом Виталик и пропал. В милицию заявили, принялись искать, да все без толку. Парень как в воду канул! Так и не нашли… Мать бедная, потом умом тронулась, отец вскорости умер. А Галка… вся бледная ходила, ничего вокруг не замечала, как во сне жила.

    Мария Андреевна рассказывала увлеченно и заинтересованно, и не заметила даже, как сильно и внезапно вдруг побледнел Влад. Он только машинально отодвинул от себя тарелку.

   - Ты что это? – вскинулась хозяйка. – Неужто пироги мои не по душе пришлись?

   - Да помилуйте, Мария Андреевна! Пирогов таких сроду не едал… Только наелся я до отвала, честное слово даю! Вправду, не могу больше. Да и пора мне – засиделся я у вас! Пойду себе в гостиницу, надо придумать, что дальше делать…

    Женщина задумчиво смотрела на парня.

   - Самого главного тебе так не сказала, - заметила она с сожалением.

   - Да? – отозвался Влад. – И что же это?

   - Ты, касатик, Тонькиного порога попусту не обивай, - доверительно сообщила Мария Андреевна, глядя ему прямо в глаза. – Я тебе и так много поведала, и если ты даже каким-то чудом разговоришь Тоню, вряд ли она тебе больше мово расскажет. Галочка-то больше со мною всем делилась, нежели с матерью, которая только и знала, что на нее орать, да к ней цепляться.

   - А что же мне тогда делать? – слегка растерялся Влад. – Не в Москву же возвращаться ни с чем. Может, посоветуете?

   - Посоветую…- спокойно сказала знающая соседка. – Поезжай-ка ты прямиком в Подгорное… К ведьме этой поезжай. Самсонихой ее люди зовут. Вот и спроси ее, как можно Галочку из беды-то вызволить!

   - К ведьме? – Влад опешил. – Мария Андреевна… да не верю я в этих… ведьм, колдунов, знахарей разных… все это суеверия и сказки! Пустая трата времени…

   Мария Андреевна сурово поджала губы – даже лицом вроде помрачнела.

   - Сказки? – спросила она, взглянув на парня исподлобья. – А ты вон к Антонине достучись, и скажи ей, что напрасно она смерти от Галки-то боится: мол, все это сказки! А то, что к ведьме этой народ круглый год валом валит – тоже сказки? И не только со всей округи, но и с дальних городов?

 Даже какой-то партийный деятель к ней приезжал… тайком, конечно.

   Влад безнадежно махнул рукой:

   - Простите, конечно, но вот это уж точно вранье! Сама же ведьма такие слухи о себе и распускает.

 Мария Андреевна никак не отреагировала на его замечание.

   - А то, что она Антонину-то при всем честном народе с крыльца свово погнала – тоже сказки? – напористо спросила она. – Да не единожды, а дважды! Первый раз пять лет назад, когда она Галку к ней возила, а второй раз Антонина к ней в декабре прошлого года моталась, одна уже – и опять ведунья ее с криком, да с проклятьями выгнала! Тоня вся в слезах домой приехала, сердешная… А ведь ведьма эта всем помогает, кто к ней обращается! Ну, почти что всем… Почему же она с Антониной так оба раза  поступила? И это совсем не сказки!

   - Ну мало ли, почему, - равнодушно бросил Влад. – Не понравилась Антонина ей. А скорее всего, денег мало с собой привезла – вот и весь ответ на ваш вопрос…

     - Знаешь что, молодой человек? – женщина сказала с нескрываемой жесткостью. – Я, конечно, знаю, что времена нынче безбожные, ни во что люди не верят, ни Бога, ни черта не боятся… Только ты сам спросил совета. Я тебе его дала. Не нравится – твоя воля… Только зря ты тогда сюда приехал – кроме ведуньи этой, никто тебе ничего путного сказать не сможет. Вот тебе мое слово, а ты как хошь, так и поступай.

      Влад внимательно посмотрел на нее. Мария Андреевна явно обиделась, и парню стало неловко. Некрасиво как-то получилось: тетка к нему со всей душой, встретила как родного, напоила, накормила, все подробно рассказала, а он… в душу ей плюнул! Ну необразованная она, темная… так что ж теперь! Это однако не дает ему права вести себя, как невоспитанная свинья.

   - Мария Андреевна, пожалуйста, не обижайтесь! – миролюбиво сказал он. – Просто я уверен, что у Гали какая-то болезнь, возможно, очень редкая, если врачи ее обнаружить не могут. Я потому-то с мамой ее и хотел поговорить, мало ли чем смогу Гале помочь! А вы тут – ведьма, ведунья… К ведьме поезжай… Поймите меня правильно: ну никак я не ожидал такую рекомендацию услышать! Вы меня, как в сказке, будто за Кощеевой смертью посылаете: только сначала дорогу у Бабы-Яги узнай! Согласитесь, Мария Андреевна – это просто несерьезно.

    - Да нет, дорогой мой, все это очень серьезно, - вздохнула женщина тяжко. – И я тебе сказала, что делать надо. А твое дело – слушаться или не слушаться… Вы, молодые, нынче все своим умом богаты. Только выбор тебе один, касатик: или в Подгорное к Самсонихе ехать, или прямиком на вокзал, да и вертаться в свою Москву! Третьего пути у тебя нету…

     На другой день еще до полудня Влад приехал в Подгорное.

     Это село оказалось не слишком далеко от Краснооктябрьска. Надо было просто сесть на автовокзале  на старенький ПАЗик и потрястись по окрестным дорогам около часа. Что Влад и сделал. Приехав в Подгорное, автобус остановился на конечной остановке и некоторое время стоял в клубах поднятой пыли, чихая видавшим виды двигателем. Народ подождал с пару минут, когда уляжется пыль, густым облаком окутавшая автобус, потом неспешно начал выходить.

    Влад с любопытством огляделся по сторонам.

   Село было действительно немаленькое! И гора, покрытая густым лесом, была налицо – она полого вздымалась над домиками и сельскими улочками-переулочками. Была видна и зеркальная гладь реки, огибающей село с одной стороны и убегающей дальше, за гору, в необозримые лесные дали. Места здесь были очень красивы! Российская глубинка…

   Приехавший народ неторопливо расползался с остановки, тогда как опустевший ПАЗик подкатил к  убогонькому зданию с одним входом; водитель вышел из кабины с путевкой в руке и пошел к диспетчеру отмечаться. Влад неторопливо отправился по дороге, ведущей, вероятно, прямиком к центру селения. Навстречу попалась женщина с коромыслом и пустыми ведрами, идущая к колодцу, расположенному прямо на середине улицы.

    - Скажите, пожалуйста, - обратился к ней Влад, - а где у вас тут… Самсониха проживает?

    Он хотел сказать «ведьма» или «ведунья» Самсониха, но у него язык не повернулся произнести это слово. Но женщине такое уточнение было совершенно ни к чему. Она доброжелательно улыбнулась приезжему парню.

    - Да вот по этой улочке идите прямо, - с готовностью ответила она. – Аккурат к дому ее и придете. Там увидите сразу, не ошибетесь…

    Влад поблагодарил селянку и направился по улочке, которую ему указали.

   « Похоже на то, что ведьма эта – местная достопримечательность, - подумал он не без ехидства. – А вот интересно – что это я должен «увидеть сразу»? Небось ведунья хоромы себе выстроила на денежки облапошенных ею просителей! Вот эти хоромы-то, наверное, я и должен увидеть…»

   Однако вскоре Влад понял, что ошибся. Дом Самсонихи он действительно узнал сразу – да только не по тому, что являл он собою хоромы, а по толпе людей, заполнявшей двор. Немало посетителей кучковалось и на улице перед воротами.

   А дом у ведьмы оказался вполне обычным. Ничем не лучше, но и не хуже, чем многие другие дома, располагавшиеся на этой же улице.

   От неожиданности Влад даже растерялся. Он не думал, что ему придется томиться в очереди. Однако делать было нечего – приехал, значит, надо теперь стоять, как за билетом на зарубежный фильм с эротикой…

    - Простите, а это все очередь к Самсонихе? – несмело спросил он у людей перед воротами.

    - К ней, милок, к ней, родимый! – ласково ответила ему пожилая женщина.

    - Ну, и кто тут последний будет?

    - А хоть бы и я! – бодро отвечал седой мужик, чем-то напомнивший Владу председателя совхоза из старых фильмов про освоение целины.

   - Я за вами… - уныло сказал Влад.

 Столичный студент не мог подавить донимавшую его досаду. Мало того, что он притащился сюда, в это забытое Богом селение, так еще в очереди настоишься! Вот же угораздило, черт побери! Ему придется потратить целый день, а каков будет результат? В результате Влад не сомневался – старая карга наговорит ему какой-нибудь вздор, в котором смысла будет не больше, чем в блеянии шелудивой козы, а потом сдерет с него денег и выпроводит восвояси! Чего еще тут можно будет дождаться? Ничего. Интересно, есть ли в этом Подгорном милиция? Куда она только смотрит? Или ей наплевать, что в их селе средь бела дня старая аферистка оболванивает советских тружеников села, забивая им головы всяческой чертовщиной и при этом выворачивая карманы? А может, местная милиция состоит в доле с этой так называемой ведьмой?..Потому ее и не трогает?

    Чтобы как-нибудь скоротать время, Влад принялся наблюдать за поведением посетителей местной ведуньи. Прежде всего он отметил, что в очереди к Самсонихе пребывают отнюдь не только сельские жители, как правило, не отличающиеся добротным образованием. По мнению московского студента, именно они должны были составлять главный контингент клиентов этой самой ведуньи.  Именно среди них она должна была находить малограмотных и впечатлительных людей, готовых верить как в религиозные чудеса, так и в ее личные мистические способности. Но, к его удивлению, в очереди Влад заметил немало людей далеко не старых и явно не местных жителей; если судить по их облику, это были приезжие из города, да  не маленького захолустного Краснооктябрьска, а из больших городов – возможно, из Ульяновска, Кирова, Волгограда...Вероятно, кто-нибудь был здесь даже из самой Москвы! Во всяком случае, Влад отметил несколько посетителей, весьма солидных и респектабельных. Таких, которых куда уместнее было бы встретить в столице, нежели в никому не известном селе, затерянном в лесах российской глубинки.

    Надеясь получить какую-то предварительную информацию о Самсонихе, Влад попытался прислушиваться к разговорам, которые вели люди в очереди. Однако народ большей частью помалкивал: каждый был погружен в свои мрачные думы.

 Это было понятно – к ведуньям люди испокон веку ходили с делами отнюдь не веселыми. И все-таки он сумел подслушать кое-что из тихой беседы двух пожилых женщин, что ожидали приема через одного человека от Влада. И хоть говорили они весьма тихо, ушлый студент понял, что одна из них была местная жительница, а вторая – приезжая из Ульяновска, и первая рассказывала второй что-то из истории того, как Самсониха стала ведунь ей… Из обрывков доносившихся до него фраз Влад уловил, что вскоре после окончания войны Самсонихе, тогда еще молодой девушке по имени Женька, было видение. Явился ей Ангел небесный и

 предложил выбор дальнейшего жизненного пути: быть в зрелые годы ей либо председателем местного колхоза, либо – провидицей, ведуньей, которая станет помогать людям. Женька и выбрала второе. И вот уже много лет она несет свой тяжкий крест помощи страждущим, который сама же избрала…

   Услышав такой вздор, Влад едва не расхохотался в голос. Ангел небесный! Да неужто в небесных чертогах ангелы вникают в такие земные дела, как руководство колхозом? Ну и бред… А эта тетка из Ульяновска вроде как образованная, а смотрит на врущую ей аборигенку так серьезно и слушает ее вранье так внимательно… Ужас, просто ужас! Или здесь собираются одни сумасшедшие? как же можно верить в наши время подобным бездарным россказням?

   "Ну, а я-то что здесь забыл? – сам себя спросил Влад. - Эх, Мария Андреевна… Хорошая ты тетка, конечно, добрая, душевная… только зачем же ты меня в этот дурдом затискала-то? Может, уйти восвояси отсюда, да времени впустую больше не тратить?"

    Он взглянул на крыльцо Самсонихиного дома.

    От  этого заветного места, откуда посетители проходили в дом ведьмы( как в омут кидались!), Влада отделяло уже всего лишь девять человек. Еще шестеро пристроились в очередь позади Влада. Вроде как и немного осталось… Ладно уж, черт с ним, досижу! – решил он. Но больше сюда – ни ногой!

    Время обеда давно миновало, и Влад почувствовал нешуточный голод. Как же хорошо, что Мария Андреевна насовала ему в дорогу пирогов! И он догадался взять их с собой в это треклятое Подгорное! студент достал из своей дорожной сумки мешочек с пирогами и принялся с удовольствием их поглощать. Как же все-таки вкусно! И как хорошо, что живут на свете такие душевные женщины, как тетя Маруся… Так, кажется, в детстве звала соседку Галя?

    Утолив голод, Влад почувствовал себя веселее. Ему показалось даже, что и очередь пошла быстрее. Просидевши еще часа полтора, Влад дождался-таки своего «выхода на сцену»…

   Дверь приоткрылась, выпуская предыдущего посетителя, и на порог выглянула девушка в головном платке. Она озабоченным взглядом окинула очередь.

   - Кто следующий… заходите! – прозвучал ее нежный голосок.

 Влад поспешно встал и поднялся на крыльцо.

 «Наконец-то!- подумал он с облегчением. – Слава Богу… Дождался все-таки!»

 Девушка окинула его оценивающим взглядом, пропустила вперед кивком и прикрыла входную дверь. В сенях она остановилась.

   - Подождите здесь, - сказала она почти ласково. – Я сейчас доложу…

 «Ишь ты! – подумал Влад саркастически. – Доложит она. Будто бы я в райком пришел…»

   Девушка словно уловила его мысли и посмотрела на него с недоумением.

   Влад ответил ей слегка вызывающим взглядом. Девушка была совсем молода, возможно, еще и школу не закончила. Доверчиво распахнутые карие глаза, носик пуговкой, аккуратные губки… Одета в застегнутую у горла кофточку, длинную ситцевую юбку, головной платок – и это несмотря на жару, которая нынешним летом просто била все рекорды! Владу она чем-то неуловимо напомнила девушку с картины Маковского «Дети, убегающие от грозы»…

   - Я сейчас, - сказала она, будто оправдываясь. – Я всегда матушке докладываю о следующем посетителе. Она устает сильно, вдруг ей надо будет отдохнуть?

   - Давай докладывай, - с легкой досадой заметил Влад. – От меня-то что надо: фамилия, имя, город?

   - От вас? – девушка смерила его изумленным взглядом. – Ничего…

   - А ты давно у ведуньи этой работаешь? – спросил Влад.

   - Я не работаю. Я помогаю.

   - Ну, помогаешь… какая разница?

   - С нынешней весны, - ответила она и скрылась за дверью, ведущей в горницу.

     Влад остался в одиночестве. В сенях было сухо и прохладно, после удушающей уличной жары даже уходить отсюда не хотелось. Он прислушался, надеясь уловить, о чем говорят в горнице. Но из-за  двери не доносилось ни звука. Через минуту дверь приоткрылась, и девушка вышла в сени.

   По ее растерянному виду Влад сразу определил: что-то явно пошло не так.

   - В чем дело? – глухо спросил он.

   - Видите ли, - девушка смотрела на него умоляюще, будто была виновата, - матушка велела вам передать, чтобы вы вышли обратно на улицу, спросили в очереди, кто последний, и встали бы за ним. А если кто еще подойдет, то говорили бы, чтобы больше не занимали… вы сегодня самый последний будете…

   Влад не верил своим ушам.

 - Что еще за хрень! – воскликнул он негодующе. – Моя же сейчас очередь!..

   Девушка взглянула на него с неподдельным ужасом - так, как будто он прямо у нее на глазах пристроился в сенном углу справить нужду.

   - Не ругайтесь! Молодой человек, да вы что? – воскликнула она. – С матушкой не спорят… если она сказала, как вам следует поступить, так и поступайте! Не можете если, тогда и ступайте себе с Богом!

   - Как же так? – не мог успокоиться Влад. – Что это тут за дискриминация… Безобразие! Я еще…

   - Пожалуйста, выйдите на улицу, - вежливо предложила ему девушка, и в голосе ее неожиданно прозвучала непоколебимая твердость. – И если у вас действительно серьезное дело, то лучше послушайтесь матушку. Она никогда ничего не говорит и не делает просто так.

       Девушка распахнула входную дверь и взглянула на него выжидающе и требовательно. Владу ничего не оставалось иного, кроме как отступить.

   Не затевать же здесь скандалов, в самом деле!

   Страшно раздосадованный, он вышел на крыльцо. Десятки любопытных глаз сразу же уставились на него – недоуменно и подозрительно. Ясное дело – с этим с виду симпатичным парнем что-то не так, коли матушка его сразу же выставила за дверь! Девушка позвала следующего, а Влад на ватных ногах направился в конец очереди, чувствуя себя при этом последним дураком. Больше всего ему хотелось хлопнуть калиткой и уйти прочь, а потом забыть вообще дорогу сюда. Искушение было невероятно сильно, и все же он сдержал свой порыв: он провел здесь почти целый день, и что же – уйти просто так, не солоно хлебавши?

   Нет, так не годится. Ладно, он подождет еще – терпения хватит. Но если эта так называемая ведунья станет ему не говорить ничего по делу, а только лишь мозги пудрить, ну – он ей задаст! Устроит такой скандал, что мало не покажется. Пусть только даст добраться до себя…

 Пристроившись в хвосте длиннющей очереди, Влад приготовился тупо ожидать еще пару часов, пока его наконец-то примут. Однако скучать ему не пришлось. Народ продолжал подходить, и каждому Влад должен был сообщать, что он сегодня последний на прием к ведунье, и дальнейшую очередь занимать не велено. Но если одни посетители, выслушив его, благодарили за информацию и тут же исчезали, то попадались еще и граждане другой категории: кто-то начинал возмущаться – мол, я приехал из такого-то города, и куда ж мне теперь? Иные предавались приступам отчаяния, как будто от сегодняшнего приема зависела вся их жизнь; попадались и такие, которые начинали горько причитать и упрашивать Влада уступить им очередь, либо разрешить занять-таки за ним, ибо их проблема не терпит отлагательств. Первым Влад решительно отказывал, заявляя, что он сидит здесь с самого утра и места уступить не может, а вторым предлагал занимать очередь, коли хотят, но только потом не обижаться, когда их не примут. Поохав и поахав, незадачливые посетители  уходили, не забывая, однако, осведомиться у очереди, когда состоится следующий прием у матушки Самсонихи… Влад смотрел на них с горьким сожалением.

   « Подумать только – сколько же людей желают быть обманутыми, да еще готовы выложить за это деньги!» - подумал он с горечью.

    Такая чехарда продолжалась примерно час; но с наступлением сумерек поток вновь приходящих наконец иссяк. Больше никто не подходил, и Влад остался в очереди замыкающим. Человек, за которым он занял свою повторную очередь, представлял собой рабочего мужика лет тридцати трех; он сидел всю  дорогу молча, глядя прямо перед собой безразличным взглядом. Но когда люди перестали прибывать, и с приближением темноты нервозная суета улеглась, мужик вдруг заинтересовался своим соседом.

    - Послушай, ты вроде как был далеко впереди… зачем же вернулся в самый хвост? – спросил он у Влада. – Или ждешь кого, кто еще подойти должен?

   - Никого я не жду, – хмуро отозвался Влад. – Это ведьма ваша ни с того ни с сего меня развернула с порога и велела встать обратно в конец. Не знаю, что это ей пришло в голову… а может, просто издевается, зараза…

     Мужик покосился на студента недобрым и настороженным взглядом. У него были темнорусые волосы, открытое и широкое лицо, светло-голубые глаза. Настоящий, исконно русский мужик из российской деревни.

   - Ведьма? – усмехнулся он. – Не надо так о матушке… - в его голосе Влад уловил благоговение. – Лучше звать ее ведуньей… В общем, это одно и то же, ведьма или ведунья, только первое слово как-то утратило свой смысл, им стали обозначать вздорную и злую бабу… Матушка не такая, так что обзывать ее не надо.

    В его голосе – тихом и благожелательном – Владу почудилось… нет, не угроза, конечно, скорее суровое предостережение. Он с опаской взглянул на крепкого кряжистого мужика.

   « Надо поаккуратнее с языком, - мысленно сказал он сам себе. – Народ здесь темный, полудикий. Ненароком брякнешь что не так, неровен час – морду разобьют…». А вслух сказал:

    - Да никого я не обзываю! Обидно просто… целый день почти прождал, и вдруг вот так – раз! и в хвост. Еще жди! Тебе такое обращение, наверное, тоже пришлось бы не по нутру! Скажешь, не так, что ли?

    - Наверное, - терпеливо ответил мужик. – Только тебе знать бы не мешало: матушка Самсониха ничего зря не делает. И если она с тобой так поступила, значит, так и надо.

    - Кому надо? – запальчиво спросил Влад. – Ей надо?

    - Тебе, - спокойно сказал мужик. – А ей-то… ей от тебя ничего не надо.

    - Да ладно… Ей что же, и денег моих не надо?

    - Ты видел, сколько к ней приходит народу? неужто она не проживет без твоих несчастных  нескольких  рублей?

 « Дураков много, - заметил мысленно Влад. – Этим ваша матушка и пользуется».

   - А потому тебе не ершиться следует, а принять волю ее смиренно и без обид, - продолжал мужик. – Радоваться должен, что она тебя прочь не погнала, а то ведь и такое бывает! А раз велела снова в очередь встать, стало быть, поможет! Вот сиди и жди, думай лучше о своем деле.

    - Тебе бы проповедником быть, - буркнул в ответ Влад.

    - Мне? Проповедником?- мужик расхохотался, явно не заметив сарказма в словах собеседника.- Да куда уж мне! Я простой механизатор из местного совхоза. Восемь классов школы, да училище при управлении механизации, армия - вот и все мое образование! Какой же из меня проповедник?

   - Зато говоришь убедительно, прямо соловьем поешь!

   - Да перестань. Что есть, то и говорю! а вот ты, видать, парень ученый! Из Москвы, наверное?

   - Из Москвы, - не без гордости ответил Влад. – Студент вуза.

   - Эка тебя куда занесло! – покачал головой мужик. – Видно, нужда заставила! – в его голосе не было ни любопытства, ни иронии, одно лишь сопереживание. – Ну так тем более, терпения набраться должен! В такую даль притащился…

   - Да причем тут терпение! Просто я не люблю, когда меня унижают…

   - Бывают случаи, когда любые унижения вытерпишь, лишь бы от беды избавиться! А тебя всего лишь попросили еще разок в очереди подождать. Это разве унижение?

   - Для меня - да! – заявил Влад. – Это было сделано без всякой причины, просто в порядке издевательства

   - Ошибаешься, дружок… Видать, была причина.

   - Какая? – вскинулся Влад.

   - Откуда же мне знать? Про то лишь матушке одной известно. А я не Самсониха, я совхозный механизатор по имени Николай. А тебя-то как величать, гордый ты наш?

    - Меня зовут Влад, - отвечал студент не очень охотно.

 Заводить здесь знакомства как-то не входило в его планы. С другой стороны, не было причин скрывать свое имя.

   - Комсомолец, наверное, а, Влад? – спросил Николай с участием.

   - Ну… да, - несколько смущенно ответил Влад. И подумал: «Зачем еще такие вопросы?»

   - Я к тому спросил, - пояснил мужик, будто отвечая на его мысленный вопрос, - что если твое институтское руководство узнает, как ты тут в лесной провинции торчишь в очереди на прием к ведунье, то ведь тебя из института и попросить могут, ведь так? Да из комсомола, кстати, тоже!

   - А меня здесь никто не знает! – воскликнул Влад. – Встретить знакомого из Москвы нереально.

   - Ну почему же? – отозвался Николай. – Из Москвы тут народ бывает каждый матушкин прием! Так-то… Конечно, маловероятно, что встретишь знакомого, но… чего только не случается! Мир ведь широк, да вот тропка узка. А бдительных доброжелателей у нас всегда было немало.

   - Послушай, а к чему ты об этом заговорил? – Влад тревожно взглянул на мужика.

   - Да к тому, что, отправляясь сюда, ты должен был об этом подумать. Не подумал, значит – глупый. А подумал, но все равно приехал, значит – дело настолько серьезное, что ты пренебрег этим риском. На дурака ты вроде непохож. Значит, остается второе… А раз так, стало быть, сиди, жди, терпи и не рыпайся! Небось, воду на тебе не возят! От ожидания еще никто не умирал. Сиди себе, да воздухом дыши! Воздух-то чуешь, какой чистый, да терпкий… Не чета московскому.

   Это была правда. Воздух и вправду был расчудесный, и особенно это ощущалось при воспоминании о загазованных столичных улицах, которые к тому же нынешним невероятно жарким и сухим летом еще и заволакивало дымом от горящих подмосковных лесов.

    Уже стемнело, а на сельской улочке зажглись редкие фонари, когда выглянувшая девушка позвала в дом Николая. Влад остался один в опустевшем дворе.

   Он невольно задумался над состоявшимся только что разговором.

   Николай производил впечатле ние мужика хоть и малообразованного, однако вполне здравого умом и уверенного в себе. Влад никак не мог взять в толк – а что, собственно могло привести его в дом местной ведуньи. Мужиков-то в очереди было немало, однако ведь и среди сильного пола есть люди слабовольные,

 впечатлительные и внушаемые; они-то и могли ходить по ведьмам да ворожеям, а этот… Его присутствие здесь среди старушек и личностей, явно страдающих  повышенной восприимчивостью к так называемым чудесам, вызывало у Влада недоумение…

     И тем не менее разговор с Николаем произвел на Влада странно успокаивающее действие. Исчезло воинствующее неверие, пропала железобетонная уверенность в безрезультатности своего здесь присутствия. Напрочь улетучилась агрессия, переполнявшая душу Влада с того момента, как его вывели обратно во двор, грубо и произвольно отложив прием. Сейчас Влад просто спокойно и даже отрешенно дожидался своей очереди… А может, все это было ерундой, и сказывалась просто накопившаяся усталость, когда человеку становится на все наплевать?

     Но вот хлопнула дверь, и на крыльце появился Николай. Он был задумчив, но не хмур. За ним выглянула девушка-помощница.

   - Ну вот, - сказала она доброжелательно. – Остались вы. Заходите, пожалуйста!

   И зачем-то добавила:

   - Матушка вас ждет…

 Влад поднялся и шагнул к крыльцу.

   - Ну, счастливо тебе! – напутствовал его Николай. – Меньше говори и больше слушай. И помни: матушка не говорит ничего зря. Так что если чего не поймешь, лучше спроси еще раз… С Богом!

   И Николай поспешно перекрестил его.

 «Фи, да он просто верующий! – подумал Влад. – Тогда все ясно… А может, еще и сектант какой-нибудь. Среди сектантов есть люди и профессий разных и всех  возрастов. А самое главное – языки у них хорошо подвешены. Вроде простые вещи говорят, а люди попадаются в их словеса как в липкую паутину. Вот и этот, небось, такой же…»

   И ему сразу стало скучно. Ничего необычного. Интрига пропала.

   Он вошел в уже знакомые прохладные сени. На сей раз девушка не стала докладывать ведунье о нем, а просто открыла перед ним дверь в горницу, тихо сказав: «Проходите…»

   Влад вошел, с порога произнеся:

   - Здравствуйте…

   И тут же остолбенел от неожиданности.

   Перед ним за столом, устланном белой скатертью, сидела совершенно необычная с виду женщина. Влад ожидал увидеть древнюю, согбенную старуху с крючковатым, как у Бабы-Яги, носом, окруженную висящими на стенках горшками, пучками сушеных трав, связками выпотрошенных жаб и прочей колдовской чертовщиной. Ничего похожего не оказалось и в помине, только на столе перед хозяйкой горели две белые свечи, а в углу стояли образа, перед которыми висела лампада. Сама же ведунья попросту ввела его в состояние шока. Она была совсем не старая – женщина за сорок, в полном расцвете своей могучей зрелости! Широкое округлое лицо, темные брови вразлет, прямой нос, плотно сжатые губы… мощная, стройная шея. Она сидела, непринужденно подперев голову рукой, и Влад сразу заметил, какая у нее массивная тяжкая ладонь и длинные, могучие пальцы… Голова ведуньи была покрыта широким узорчатым платком, из-под которого выбивались и спадали по вискам темно-русые волосы…

   И еще – она была огромна! Даже когда ведунья сидела, это бросалось в глаза, и Влад понял, что если она встанет, то окажется его выше ростом почти на голову, хотя сам Влад был вполне высоким и крепким парнем.

   Но больше всего поразили заезжего гостя ее глаза!Большие и темные в вечернем полумраке, они словно притягивали, околдовывали, не позволяли собеседнику отвести взгляда.Они пронизывали насквозь, и казалось, что от их пронзительного взора ничто не может ускользнуть. О таком, наверное, взгляде в народе говорят – заглядывает прямо в душу.

    Ошеломленный Влад неподвижно застыл на пороге, совершенно сбитый с толку несоответствием того образа, что заранее сложился в его воображении, и тем, что он узрел в реальности. Вот это да! Вот тебе и Самсониха…

    - Здравствуй, милок, – ответила ведунья на его приветствие. - Проходи...

    Голос у нее был глуховатый, глубокий и с раскатами.

    Влад неспешно сделал несколько шагов, остановился возле стула, предназначенного для посетителей. Бедный студент никак не мог прийти в себя, пораженный совершенно неожиданным впечатлением, произведенным на него этой женщиной.

    - Ты садись, садись! – сказала она приветливо. – В ногах правды нет…

    Влад аккуратно присел на край стула, словно опасался, что тот под ним развалится. Все заготовленные заранее слова мигом улетучились из головы, а под тяжким и пронизывающим взглядом Самсонихи и мозги его ничего не соображали.

   - Ты на меня не серчай, что долго ждать заставила, - сказала великанша дружелюбно. – Испытать тебя поначалу хотела…

    Влад удивился настолько, что сам неожиданно для себя заговорил:

   - Испытать? В чем же вы хотели меня испытать? – спросил он в недоумении.

   - В твоем терпении… в смирении… в стойкости… все это тебе понадобится, - серьезно ответила Самсониха. Голос ее звучал твердо и уверенно.

   - Откуда вы можете это знать? – искренне удивился Влад. – Я, кажется, не говорил, зачем к вам пришел…

   - А и не надо тебе говорить, - просто отозвалась ведунья. – И так сама вижу.

   От таких ее слов парню стало не по себе. Она что же, и вправду видит людей насквозь?

   - Скажу проще, милок, - заметила Самсониха. – Вижу, что не со своей бедой ты пришел. С бедой другого… А знаешь, как это бывает? Когда человек ради себя

 ко мне приходит, помощи для себя просит, он готов сколько угодно ждать. Хоть сутки у порога просидит, хоть двое… ради себя-то, болезного, чего не вытерпишь!  Уж коли беда приперла… А ко мне-то только с бедами и приходят, да с такими бедами, когда уже и деваться больше некуда. Такого народу видимо-невидимо. А вот таких, кто идет ради помощи ближнему – намного меньше. Их я сразу подмечаю. Они мне завсегда больше по сердцу были. Но тут есть такая закавыка: бывает, человек соберется кому-то помочь, приходит вроде как с охотой, а потом глядишь – наскочил на первое же препятствие, увидел, что не так все просто, да и подумал: о как! да тут, оказывается, народу полным-полно! Неужто ждать столько придется? Да и чего дождешься – тоже неведомо! А пойду-ка я восвояси: пускай такой-то или такая-то сам или сама о себе порадеет. А у меня и своих забот полон рот. Ну, и что проку с таким благодетелем на час работать? Нет проку. Только попусту силы терять и время тратить. Вот я таких пришлецов завсегда испытываю, чтобы сами не мучились, да и мне не досаждали. По-разному испытываю… Для тебя выбрала самую малость. Так что – не серчай. Никакой обиды тут нет.

    В словах ведуньи Влад усмотрел  определенную логику, вполне разумную.

   - Так я прошел ваше испытание? – спросил он без всякой иронии.

   - Прошел. Но это только первое! Оно нужно, чтобы я решила: стану тебе помогать или нет.

   - Первое? Значит, и дальше меня испытывать будете?..

 - Дальше ты сам себя испытывать будешь! – жестко сказала ведунья. – Только сам.

   - Простите… но зачем это нужно? Вы же правильно сказали: я не ради себя пришел…

   - А затем нужно, что ты сам не представляешь, с чем связываешься, парень! – сказала Самсониха, непроизвольно понижая голос. – Не ведаешь, куда буйну голову свою суешь! девушке любимой помочь хочешь, и хочешь по-настоящему, да вот какой из тебя помощник выйдет – тебе самому-то и неведомо.

    Влад совершенно опешил. Самсониха ошеломляла его все больше и больше.

 - Откуда вы… знаете? – пролепетал он растерянно. – Про девушку?..

 - Откуда знаю? – ведунья усмехнулась. – Да ничего тут тайного и нет. Я же сказала – тех, кто за других радеть приходят, немного, я их сразу и подмечаю. Ты таков и есть. Пригляделась – любовь в сердце твоем узрела… значит, забота о девушке привела! Чего ж тут удивительного? И загадки-то никакой нет! Так, забава детская…

   «Ничего себе – забава, - подумал Влад. – Ей, наверное, и врать-то бессмысленно, если она сама все каким-то чудом видит…»

   Он и сам не заметил, как походя употребил это почти всюду запретное слово – чудо.

 - Так вам, похоже, и рассказывать ничего не нужно, если вы и так наперед все знаете? – спросил он не очень уверенно.

 - Все наперед один Господь знает, - строго заметила ведунья. – А мы с тобою – всего лишь люди. А потому, что в своем деле наиглавнейшим считаешь, то мне и говори. Только коротко…

 - У моей любимой девушки, - начал Влад неуверенно рассказывать, - имеется, судя по всему,  какое-то редкое заболевание. Она ведет себя странно… мне кажется, что она способна убить. Я ее очень люблю, но после общения с нею я сам делаюсь вроде как больным. И по-моему, она…

   Влад смутился и замолчал. Язык не поворачивался сказать то, что он собирался. Но под тяжелым и выжидающим взглядом ведуньи он все же вымолвил:

   - По-моему, она пьет кровь. Света, то есть подруга ее, сказала, что она вампир. Но я в этот вздор не верю. Не бывает вампиров… У нее какая-то болезнь, это факт. Просто ее обследовать и лечить надо. Но этим никто заниматься не хочет. Вот я и приехал в Краснооктябрьск. Хотел с матерью ее познакомиться и поговорить… Но разговора не получилось, и я говорил с соседкой, которая знает ее с детства. Она-то рассказала мне, что моей девушки собственная мать боится, потому что она уже несколько раз за последние годы нападала на нее. Эта же соседка и настояла, чтобы я к вам обратился. Сказала – только вы помочь можете. Больше никто…

    - Как звать твою девушку? – угрюмо спросила Самсониха.

    - Галя…

    - Галя, - задумчиво повторила ведунья. – Галка, то есть… Знаю я твою девушку, и уже давно. И мамашу ее знаю. Были они у меня лет пять назад. А потом мамаша ее еще раз приходила, с полгода тому назад, только ничего из этого не вышло.

   У Влада чуть не сорвалось с языка, что ему известно, как Самсониха дважды выгнала Антонину со своего порога при всем честном народе. Но он промолчал, решив дождаться, что она скажет сама.

    - Так вот, милок… - сказала Самсониха. – Заболевание, говоришь? Да, можно и так сказать. Вот только у девушки твоей такое заболевание, которое врачи ваши не лечат! Одержание  называется.

   - А что это такое? – изумленно спросил Влад.

   - Долго объяснять, да и незачем, - хмуро отвечала Самсониха. – Если сил и воли у тебя достанет дальше свою девушку спасать, то сам и увидишь, что это такое. А я уже решила: мамашу ее я дважды вон погнала, а вот тебе помогать стану. Только ты все делать должен точь-в-точь, как я тебе скажу. Иначе, милок… - ведунья выразительно помолчала. – Иначе я за жизнь твою гроша ломаного не дам… Понял?

   - Если честно… пока не очень, - смущенно признался Влад.

   - Что не очень?

   - Пока не понял, что делать-то надо? И с чего начинать…

   - С чего начинать? – Самсониха усмехнулась. – А ты уже начал! И теперь главное, чтобы ты сдюжил и закончил начатое.

   - Да я ведь еще ничего не сделал! – искренне изумился Влад.

   - Почему же не сделал? – мягко возразила ведунья. – Первое, что ты сделал, это решил приехать в Краснооктябрьск, и при этом Гале ничего не сказал об этом. Это было очень верно, иначе головы бы тебе не сносить.

   Влад судорожно сглотнул: разве не об этом же не так давно говорила ему Светлана? А ведь она с Самсонихой никак сообщиться не могла!

   - Второе, что ты сделал, - продолжала Самсониха, - это пришел к Антонине. Это тоже было нужно. И третье, что ты сделал – это приехал ко мне и выдержал испытание… пусть маленькое, но даже такого очень многие не выдерживают! Вот видишь? Ты уже кое-что сделал, и все это было правильно! Если и дальше ты будешь делать все как надо, то сможешь действительно спасти свою любимую девушку.

 - Так говорите, пожалуйста, что делать дальше надо! – горячо воскликнул Влад. От его недоверия как-то незаметно не осталось и следа – весь его скепсис вмиг улетучился. – Я на все готов, чтобы спасти Галю!

   Самсониха внимательно посмотрела на парня. Некое подобие улыбки мелькнуло на ее суровом и усталом лице. Но вот это лицо вновь сделалось непроницаемым.

 - Ишь, на все он готов… - пробурчала она. – Ты одно запомни, милок: главный в этом деле ты, ибо сердце твое любовью полнится! Истинные чудеса одна любовь только делает… Я же только твоя помощница и наставница, понял?

    - Понял, - бодро отвечал Влад.

    - Ну, а раз понял, разговор этот закончим с тобой, - сказала ведунья. – И теперь о деле… Слушай, что делать станешь. Вертайся обратно в Краснооктябрьск… Завтра иди к Антонине домой. Не с ее соседкой говори теперь, а с ней самой, понял?..

   - С ней?! – Влад опешил. – Так ведь она дверь мне даже не открыла! На порог не пустила! Как же я смогу…

   - Не перебивай! – крикнула Самсониха, да как хлопнет растопыренной ладонью по столу!

   Массивная столешница застонала от удара, а Влад невольно вздрогнул и заморгал испуганно, неотрывно глядя на руку великанши, лежавшую перед его глазами на покрытой скатертью поверхности. На ее мощные большие пальцы… А ну-ка,  такой вот рукой – да по голове! Наповал ведь убьет… Одним лишь ударом!

   - Не перебивай…- уже спокойнее сказала великанша, устремив неподвижный взор в стол. – Никогда не смей перебивать меня, когда я говорю!..Не на рынок, чай, пришел…

   - Извините…- смущенно и испуганно пробормотал Влад. – Я слушаю вас внимательно…

   - Вот и слушай! Разговоришь Антонину, мамашку, стало быть, Галкину. Знаю, непросто, но без этого нельзя… Никак нельзя! Грех на ней тяжкий… С него-то все и началось. Про тот грех ее только Господь ведает, да она сама, да я еще… Больше никто! А теперь и ты знать должен.

   Влад сперва выждал время, чтобы убедиться, что ведунья закончила говорить. Потом несмело сказал:

   - Но если вы про грех тот сами знаете, почему бы вам самой мне о нем не рассказать?

   - Нельзя! – сказала Самсониха, как отрубила. – Господа прогневаю… Дара Божьего лишусь. Ее это тайна, понимаешь? И только она одна может ее кому-то поведать… знаешь, сколько я тайн сокровенных от людей выслушиваю? Могу ли я их кому-то поверять, сам-то как думаешь?

 - Не можете…- согласился Влад.

 - Вот то-то! – сказала Самсониха. – Дар-то Божий, мне даденный, хоть и бремя тягчайшее, однако лишиться его не могу – многим еще помочь должна! Сам-друг к Антонине иди и добивайся, чтобы она тебе сама рассказала, чем Господа прогневала! Как ты это сделаешь – тебе решать!

   Влад угрюмо опустил голову. Задача представлялась ему совершенно невыполнимой. Самсониха взглянула на него с насмешкой.

   - Ну, и чего нос повесил? – спросила она. – Это только начало, дальше-то куда труднее будет!

   - Труднее не труднее, - хмуро отозвался Влад. – Не представляю, как я с ней такие вещи обсуждать стану. Да еще через дверь… Пошлет она меня куда подальше, вот и все…

 - Ну пошлет раз, а ты снова приди! Вдругорядь пошлет, в третий раз приходи! А ты как думал? Зато Антонина ничего тебе не сделает, а вот Галя твоя легко могла бы тебя убить, а ты, голубчик, даже об этом не подозревал! Так-то вот…

   А чтобы не через дверь у тебя с Антониной разговор был, скажешь ей, что от меня пришел. Так и скажи – мол, был у Самсонихи, к вам послала!

   - Думаете, она меня впустит? – поднял Влад на ведунью глаза.

   - Впустит, - ответила Самсониха. – Деваться-то ей некуда. А теперь ступай… Сегодня больше ничего не скажу. Довольно с тебя… Поговоришь с Антониной, снова ко мне приедешь, тогда у нас с тобой другой уже разговор пойдет.

    Влад, однако, не мог заставить себя встать и уйти. Ему казалось, что его бросают в опасный омут и предоставляют самому себе. А он – ничего не знает, не умеет, не может! Ведунья глянула на него снова и теперь уже с сочувствием.

    - Не бойся! – сказала она вдруг очень мягко, по-матерински. – Знаешь пословицу: глаза боятся, а  руки делают? Вот иди и делай! А Бог тебе поможет, ты, главное, сам не оплошай…А теперь иди  себе, милок! ступай с богом.Устала я.

    Она и вправду говорила с трудом, утомленным и все более слабеющим голосом. Однако в голосе этом, где-то в глубинах его, таилась такая внутренняя сила, что не подчиниться ей было невозможно. Влад попрощался и ушел. На улице было совсем уже темно, и в краснооктябрьскую гостиницу он мог вернуться уже только за полночь…

     На следующий день была суббота. Для визита к Антонине это было весьма удобно, наверное, хотя Влад ощущал смутную досаду – ему хотелось, чтобы оставался еще хоть день на раздумья. С другой стороны, каждый прошедший день нес с собой только дополнительное беспокойство, даром потерянное время, плюс еще чисто денежные затраты. Все это было ни к чему, тем более, что Влад не представлял себе, сколько времени ему предстоит провести в этом городишке, чтобы из его поездки сюда вышел хоть какой-нибудь толк.

     Влад, приехавший накануне из Подгорного очень поздно, от души выспался в одиночном гостиничном номере, и наутро чувствовал себя вполне отдохнувшим.  Правда, за завтраком он поймал себя на мысли, что при вчерашнем общении с ведьмой (или там – ведуньей; да какая разница!) потерял бдительность и дал поймать себя на крючок, то есть оказался не менее внушаемым, чем те малообразованные люди, что собирались во дворе ее в очередь, и на которых он поглядывал свысока. Ведунья была хитра: она не пыталась запугать его бесами, чертями и прочей нечистью, зная, что современный молодой человек эту пургу не воспримет. Она заговорила с ним о самом для него важном и сокровенном. Самсониха, видимо, умела говорить с каждым посетителем на самом близком тому языке – это и было основой ее популярности! Не поддался ли он ее внушению, ее психическому воздействию? Только вот вопрос: ей самой-то зачем это было нужно? Неужели для того лишь, чтобы содрать с него несколько рублей? Вот уж на хапугу или вымогательницу Самсониха меньше всего была похожа! И если бы ей нужны были от него деньги, уж точно не стала бы откладывать прием и отсылать по новой в конец очереди!

    Нет, размышлял Влад, что-то есть тут явно не похожее на шарлатанство! А вдруг он и вправду наткнулся на самую настоящую ведьму? Одну на целые тысячи псевдоколдунов и псевдознахарей?

   Гадать тут бесполезно. Можно верить, можно не верить… Но разве у него есть выбор? Выбора нет. Он зачем приехал? говорить с Галиной матерью? Значит, надо идти и говорить! Тем более, что и ведунья это же самое ему сказала…

    И еще до полудня Влад уже стоял на лестничной площадке Галиного дома перед дверью ее квартиры. На его настойчивые звонки никакой реакции не последовало.

   Поняв наконец, что Антонины нет дома, Влад решил ее дожидаться и присел на верхнюю ступеньку лестничной площадки. К счастью, ждать пришлось не слишком долго. Примерно через четверть часа хлопнула входная дверь в подъезд, и кто-то начал тяжело подниматься по лестнице. Каким-то чутьем Влад уловил, что это не кто иной, как Антонина. И когда поднимающийся по лестнице человек ступил на промежуточную площадку, отделяющую первый этаж от второго, и попал в его поле видимости, Влад увидел, что не ошибся.

   Антонина тащила сразу две хозяйственные сумки.

   «Наверное, на рынке была», - подумал Влад.

 Увидев сидящего на ступеньке парня, женщина остолбенела, вытаращив глаза.

   - Вам помочь с сумками? – осторожно спросил Влад.

   - Опять ты? – отрывисто спросила она. – Тебе чего надо?

 На сей раз вид у нее не был таким сумасшедшим, как в его первый приход, однако приветливости отнюдь не прибавилось.

   - Я вам уже говорил, что мне нужно поговорить с вами.

   - Ах, тебе нужно? – вскричала Антонина. – А вот мне - не нужно! И пошел к черту!

 Она подхватила обе увесистые сумки и ринулась преодолевать последний лестничный марш с таким видом, словно перед ней была осадная лестница, ведущая на стену осаждаемой крепости.

   Демонстративно проскочив мимо сидящего Влада, она бросила сумки на пол, и принялась поспешно отпирать дверь. Влад поднялся на ноги и приблизился к ней. У Антонины тряслись руки, и ключ никак не попадал в замочную скважину.

 - Антонина Васильевна, успокойтесь, пожалуйста, - мягко сказал он. – Вы можете сломать ключ…

 - Отстань, я сказала! – огрызнулась Галина мамаша. – Милицию позову!

 - Послушайте… я ведь приехал не просто так. Мне надо поговорить с вами о Гале, понимаете?

 - А мне плевать, о чем ты хочешь говорить, понял? – Антонина наконец справилась с дверью, отперев замок, но приоткрыла дверь очень умеренно, чтобы высокий и крепкий парень не мог бы вломиться в квартиру вместе с ней. Однако Влад демонстративно не делал никаких резких движений.

 - Вам плевать на то, что происходит с вашей дочерью? – спросил Влад с искренним недоумением.

 - А это не твое собачье дело! – прорычала в ответ Антонина. – Вон пошел, говорю!..

   Она просочилась в приоткрытую дверь, прихватив за собой волоком сразу обе сумки. В следующую секунду дверь с грохотом захлопнулась перед его носом.

   « Вот ненормальная! – подумал Влад. – Настоящая психопатка…»

   Он постоял немного перед запертой дверью в тяжком раздумье. Ощущение было такое, будто на него выплеснули ведро помоев.

 « Ну погоди же, - сказал он сам себе. – Ты тетка, видно, упрямая, но я еще упрямее!»

 Он нажал кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока из-за двери не раздался заполошный вопль:

   - Хватит!!! Я все равно не открою! Пошел на х…!

   Влад убрал руку от звонка. Наступила тишина, но он чувствовал, что женщина притаилась за  дверью и прислушивается. Тогда он сказал вполголоса:

   - Послушайте… мне и вправду надо поговорить с вами! Меня к вам матушка Самсониха прислала, понимаете?..Вы меня слышите?

    Последовала долгая пауза, затем заскворчал открываемый замок, и дверь неожиданно распахнулась. Галина мать предстала перед ним с всклокоченными волосами и широко раскрытыми глазами. Губы ее мелко дрожали, как будто она вот-вот готова была разрыдаться.

   - Что ты сказал? – спросила она растерянно. – Ты был у Самсонихи?

   - Да, – ответил Влад. – И она велела мне к вам прийти…

   - Заходи… - тихо сказала женщина, без колебаний пропуская его в прихожую.

   Влад зашел в полутемное помещение, плавно переходящее в коридор, ведущий на кухню. У него возникло ощущение, что свет здесь вообще никогда не зажигается.

   - Проходи на кухню, - сказала Антонина. – В комнате у меня не прибрано…

 «Мне-то какая разница?» - подумал Влад. Войдя на кухню, он присел возле стола, застеленного узорчатой клеенкой. Антонина плотно закрыла входную дверь и пришла вслед за ним.

 - А что же ты сразу не сказал, что был у Самсонихи? – спросила она, глядя на него теперь уже с явным интересом.

 - Извините, конечно, - ответил Влад, - но вы мне рта открыть не давали, только я пикну – сразу «пошел прочь»… даже матом на меня ругались.

 - Ну ты прости меня, милок… - Антонина присела рядом с ним, явно смущенная. – Прости… Извелась, измаялась я… Сил никаких уже нет. Ну говори, что сказать-то хотел.

 - Да что сказать, - ответил Влад. – По всему выходит, что мне больше слушать вас надо, а не вам меня! Я-то всего лишь дочке вашей помочь хочу. Потому и приехал.

 - А ты сам-то кем моей Галке приходишься? – спросила мамаша. – Она про тебя никогда не говорила, ничего о тебе не писала… Ты ей кто?

 - Друг, - коротко ответил Влад.

 - Друг… - женщина отвела взгляд. – Теперь это так называется, да? Ну ладно… Так ты к Самсонихе зачем ездил?

 - Спрашивал, как можно Гале помочь. Иногда… ведет она себя странно и непредсказуемо.

 - Это как? – Антонина настороженно взглянула на гостя, как человек, желающий что-то узнать, но не решающийся спросить.

 - Как? – Влад задумчиво устремил взгляд в окно. – Опасной делается ваша Галя время от времени. Не знаешь, чего от нее можно ожидать. На людей как-то необычно влияет… Иногда мне кажется, что она меня запросто убить может. Просто так, поддавшись какому-то порыву! Поневоле испугаешься…

 - Вот! Вот! – засуетилась Антонина, явно почувствовав самую больную свою тему, – так оно и есть. Вот и я боюсь того же! Который год в страхе вечном живу…

   И Антонина вдруг начала рассказывать. Ее словно прорвало – говорила много, подробно, обстоятельно. Влад сначала слушал с большим вниманием, но чем больше говорила женщина, тем тяжелее ему было ее выслушивать. Он понимал, что женщине необходимо выговориться, что, уже не один год она носит свою беду в себе, что ей просто не с кем все это обсудить, но при этом сам удивлялся – почему он не ощушает в душе своей ни сочувствия, ни сопереживания? Сбивчивая и отчаянная исповедь Антонины Васильевны представляла собой развернутую версию того, о чем ему уже рассказывала Мария Андреевна! Только с позиции самой Антонины…

   И вдруг Влад понял, по чему откровения Галиной матери воспринимаются им с досадой и глухим раздражением. Ответ оказался весьма незатейлив: в ее исповеди практически не было места Гале. Антонина говорила исключительно о себе и своих переживаниях – как она страдала, как она недосыпала, как ее терзал и терзает страх перед дочерью; много говорила и о том, что она не заслужила такой вот участи… А о Гале почти ничего! В ее страстном, надрывающем душу монологе Галка играла роль лишь некоего агрессивного фактора, несущего в себе грозную опасность именно для нее - Антонины.

   К своему несказанному удивлению, Влад так и не услышал от Антонины Васильевны ни слова тревоги по поводу странно-зловещего состояния дочери. Безудержная и безбрежная жалость к себе – вот что составляло главное и единственное содержание ее исповеди, и об этом Антонина говорила взахлеб и, судя по всему, не собиралась останавливаться. Когда наконец у Влада кончилось терпение, он довольно решительно прервал ее:

   - Простите, Антонина Васильевна! Я думаю, этого достаточно. Это все, конечно, важно, но все это далеко не главное.

   - Как не главное? А что же главное? – Антонина уставилась на парня с искренним изумлением. – Разве не об этом Самсонихе говорить надо?

   Влад мрачно поглядел на нее.

 « Как же! – подумал он. – Нужны Самсонихе твои сопли… Кажется, она решила, что она мне про свои проблемы расскажет, а я  все это нытье ведунье и передам! А она научит, как от Галки избавиться…»

   Ему стало так противно, что он ощутил подступающую к горлу тошноту. Неудержимо захотелось встать и уйти. Никогда еще Владу не доводилось встречать человека, который бы так искренне и безоглядно любил самого себя.

 - А главное совсем в другом, - сказал он, превозмогая отвращение. – Самсониха сказала, что все, что происходит с Галей, имеет началом некий грех, некогда совершенный вами, Антонина Васильевна. С него все началось, остальное – только последствия. И чтобы Гале помочь, я должен знать – в чем этот грех состоит.    Не знаю, для чего это нужно, но – Самсониха так сказала. - «Пусть, - говорит, - Антонина сама тебе все расскажет, а потом снова ко мне приедешь. Я тогда и скажу, что дальше делать надо.»

    Антонина какое-то время ошалело таращилась на Влада, черты ее лица неуловимо исказились, челюсти застыли в озлобленном оскале. Владу показалось, что она вот-вот готова его укусить.

    - А что же она сама тебе не сказала? – спросила женщина совершенно другим голосом, нежели тот, которым она повествовала о своих страданиях, - как будто говорили два разных человека! – Ей ведь самой все это ведомо! Когда я первый раз к ней пять лет назад приехала, она меня, как открытую книгу, прочла!

    - Я тоже ее попросил – расскажите, мол, мне сами, - ответил Влад. – А она ответила, что не может. Не имеет права, если расскажет, Бога прогневает! Ее это тайна (ваша то есть), вот пусть сама и рассказывает. Так сказала ваша местная ведунья…

 - Как же! Стану я тебе ТАКОЕ рассказывать! – снова окрысилась Антонина. – С какой это стати? Я тебя и знать-то не знаю!.. И буду тебе рассказывать?

   Влад повернулся к ней. На какой-то миг он забыл даже о том, что перед ним мать Гали. Эта женщина внушала ему сейчас просто омерзение. Он с удовольствием задушил бы ее прямо здесь, сейчас, а потом с особой тщательностью вымыл бы руки…

   - Послушайте…- сказал он, с огромным трудом подавив в себе желание убить эту так называемую мамашу. – Ведь это не я придумал. Это сказала ведунья, к которой вы сами же ездили дважды, но она не стала с вами разговаривать. А со мной она разговаривает! Но при условии: вы должны мне рассказать, что это вы такое совершили.

   - Ничего я никому не должна! – Антонина сходу полезла в бутылку.

   - От этого зависит судьба Гали, вашей дочери, - с горечью сказал Влад. – Неужели неясно? Вы хотели, чтобы Самсониха помогла Гале… Но она прогнала вас. Теперь к Самсонихе пошел я… Дело вроде бы сдвинулось. Но все уперлось в это ваше нежелание говорить о своем поступке. Давайте назовем ЭТО так, если вас смущает слово «грех»! Я пытаюсь сделать то, что ранее не удалось вам.

 Я ничего за это не прошу! Но без вашей помощи у меня ничего не получится… Вы же мать!

   Что-то похожее на сожаление мелькнуло в настороженных глазах Антонины… она явно заколебалась. Но тут же опять начала огрызаться:

   - Вот только не надо мне указывать – кто я! Молод еще слишком меня поучать! Ты сопляк! Сам детей родишь, да вырастишь, вот тогда и будешь рассуждать – кто мать, кто отец… Сказала – ничего говорить не буду! Не хватало только, чтобы я какому-то заезжему аферисту тут исповедывалась.

   - Я не аферист, - сухо отозвался Влад. – Исповедываться мне тоже не надо – я не священник. Честно признаться – мне ваши тайны совсем неинтересны. Нисколько! Однако Самсониха – похоже, единственный человек, кто знает, как помочь Гале… Она поставила мне условие – узнать от вас об этом случае, с которого будто бы все и началось. Только поэтому я здесь! Прошу вас, Антонина Васильевна – говорите! Только так мы можем помочь вашей дочке. Я никогда не поверю, что вы ее не любите. Не может такого быть… не бывает! Ни по каким законам и заповедям. Не бойтесь ничего: обещаю, что никогда и никому об этом рассказывать не буду… Ваша тайна так и останется тайной!

    Антонина сидела, насупившись и сгорбившись, как пойманный зверь. Владу показалось даже, что за несколько минут эта женщина постарела лет на десять! Но она продолжала упорно молчать.

    - Как вы не поймете, - разочарованно заметил он, - ведь только если мы поможем вашей дочери, исцелим ее или освободим – не знаю, как это называется, то мы сможем и вас освободить от вашего бесконечного, изнуряющего страха! Вы разве не устали – жить в постоянном страхе? Вы только что подробно рассказывали мне, как вы страдаете! разве стоит ваш секрет таких вот пожизненных страданий? и никакого шанса на избавление впереди – только смерть! Страшная и лютая – от руки собственной дочери… Я, кажется, ясно вам сказал, что Галя легко может убить. Может, потом она и станет сожалеть о том, что сделала, только вам уже будет все равно… к сожалению.

     Антонина внезапно и резко вскинула голову и недобрым взглядом уставилась на Влада. И он понял по ее глазам: на сей раз он попал в самую точку.

    - А ты однако, далеко не глуп, молодой человек! – с мрачным видом признала женщина. – И язык у тебя подвешен на совесть… Ладно! Расскажу я тебе про свой грех, коли это Самсонихе зачем-то надо. Не возьму в толк, правда, чем это может делу помочь, но… - она горестно вздохнула. – Деваться-то все равно некуда!

 город Зеленогорск. Июнь, 1947 год.

    Наступило второе уже лето после войны. Вернулись с фронтов те, кому суждено было вернуться. Но многих из краснооктябрьских мужиков матери и жены до сих пор не дождались. Кто-то имел какие-то сведения о своих, что, мол, лежит в госпитале, зачастую за тридевять земель от дома, или же получил куда более страшное сообщение: «Ваш муж(сын, брат) такой-то пропал без вести…и т.д.».

   В общем, жестокая и неумолимая неизвестность. А многие вообще ничего не получили, не имели никакой информации, и пребывали в мучительном неведении. И все же это было куда лучше, чем письма, нашедшие своих адресатов среди сотен других женщин, и начинавшиеся стандартным и жестким: « Извещаем вас, что ваш муж(сын) пал смертью храбрых…» Таким вдовам и матерям ждать было некого. А у первых еще была какая-то надежда…

    Антонина тоже ждала с войны своего любимого Леонида. Ведь их счастье было таким недолгим! Меньше месяца… Леонид уехал на фронт, оставив молодую и красивую жену одну-одиношеньку. Молодые супруги даже съехаться не успели. Антонина жила в доме у своей матери. Так ей было легче. Сначала Леонид писал довольно регулярно и часто. Называл в своих письмах любимую супругу разными ласковыми словами: ладушка моя, солнышко мое, цветочек мой ненаглядный…

   Признавался ей в вечной любви, вдохновенно писал, что будет любить всегда, рассказывал о том, как приходит она к нему во снах  в те короткие часы, когда доведется вздремнуть между боями где-нибудь во фронтовой землянке… писал, как ждет момента их встречи.

   «Я вернусь, Тонечка! Ты только жди меня, люби меня, и я непременно вернусь! Твоя любовь хранит меня всегда и везде… ты любишь меня, а это значит, что со мной ничего не случится… Я выживу! Непременно выживу...»

     Антонина, хоть и жила в глубоком тылу, тоже хватила горя сполна. Все перенесла: и голод, и безмужье, и изнуряющий сверхурочный труд на прядильной фабрике… Не знала ни выходных, ни отдыха. А видя, как другие бабы мучаются с малыми детьми, как дети болеют и умирают с голоду, как мрут, словно мухи, слабые и больные, и невольно ловила себя на мысли: хорошо, что они с Леонидом не успели завести детей… Как бы она жила, будь у нее ребенок, Антонина не представляла.

     Особенно страшным был 42-ой год: враг отчаянно рвался к Волге, фронт неумолимо приближался, голод усиливался, работы прибавлялось, пайки урезались… И это все было еще ничего! Могло быть куда хуже: а ну как немец захватит Сталинград? Да сюда нагрянет? Вот уж навалится беда, так беда!..Об этом старались не думать.

   Сталинград отстояли, врага отбросили, фронт покатился на запад. И хотя вблизи Краснооктябрьска порой появлялись немецкие самолеты, немцы сюда не пришли. Было несколько бомбежек над Зеленогроском, несколько раз бомбили эшелоны с людьми, ехавшими за хлебом, бомбили паромы на Вятке, но после 42-го года эти ужасы кончились. Немец в эти края не добрался… помиловал Господь!

    А Леонид писать перестал… Не было и фронтового «треугольника», которого каждая семья боялась, как чумы. Ничего не было! Месяцы, потом и годы… Леонид замолчал, никаких вестей не приходило. Антонина уже ждала самого худшего, ночами плакала в измятую подушку. Молодость неумолимо уносилась прочь, ее молодые годы были наполнены лишениями и невзгодами, а что дальше? пустота и неизвестность. А ведь жизнь только начиналась!

 Молодой и красивой женщине было безумно жаль себя.

    И вот пришел день, которого так ждали все – и стар, и млад. Победа! Берлин взят, красное знамя водружено над поверженным рейхстагом! И – хотя время оставалось тяжелым, голодным, страшным, это был действительно праздник. Краснооктябрьск теперь жил ожиданием возвращения победителей.

    Эшелоны с фронтовиками, возвращавшимися с войны, периодически шли через Зеленогорский вокзал, и краснооктябрьские женщины мотались в Зеленогорск в надежде встретить своих прямо там, на узловой станции. Антонина тоже ездила с ними. Это вначале. А потом, когда поезда привозили отцов, мужей и братьев кому угодно, только не ей, она ездить в Зеленогорск перестала. Не хотела рвать душу… Если Леонид приедет на каком-нибудь поезде, дорогу найдет! А писем от него по-прежнему не было. А может, и писал он, да письма не доходили, терялись где-то на фронтовых дорогах? Антонина терзалась бесплодными ожиданиями, извелась вся, похудела… И когда миновала победоносная весна, пролетело лето, затем отшумела осень, завьюжило, заметелило, на нее стали посматривать как на солдатскую вдову. Она все также плакала ночами, изнывала в тоске, а Леонид все не возвращался.

    Так прошел целый год после Победы, за ним покатился, отсчитывая недели и месяцы, второй. Леонид по-прежнему не подавал о себе никаких вестей. Антонина уже задумывалась – а стоит ли ждать? Знакомые женщины – и те, к кому мужья вернулись, и те, что стали вдовами, наперебой советовали ей начать поиски, посылать запросы там всякие… Но Антонина в таких делах была совсем несведуща, присутственных мест боялась как огня. Она жила как в оцепенении, а время неумолимо шло.

    К лету 47-года Антонина уже смирилась, что больше не увидит мужа. Смирилась и умом и сердцем. Что ж, таких неприкаянных вдов тоже было немало. С одной стороны, у них оставалась хоть какая-то надежда… такая вдова всегда думала – а вдруг все-таки вернется? Сегодня, завтра, через неделю? И другие вдовы, которые точно знали, что они вдовы, даже в чем-то завидовали им: «Вот, мол, к ней муж, может, еще и возвратится, а вот ко мне – никогда!..» Вроде бы что-то похожее на преимущество даже… Но чем больше проходило времени, тем неумолимее такое «преимущество» превращалось в настоящий кошмар. Каково это – жить бесконечным ожиданием, нервно вздрагивать от каждого стука в оконное стекло или от звонка в дверь, настороженно приглядываться к каждому прохожему в военной форме… «А вдруг он»?..Нет, не он… И снова разочарование, снова тоска, снова беспросветное отчаяние. И сколько лет можно выдержать такую пытку?

     Наступил светлый и теплый июнь. Продовольственные карточки уже отменили, но время оставалось голодным, суп детям варили из воды, в которой плавал одинокий капустный лист. С хлебом тоже бывали частые перебои. А потому повадились краснооктябрьские женщины ездить на поезде в Зеленогорск за хлебом. Там недалеко от вокзала имелась хлебная лавка, и раз в неделю они ездили туда, вставая с петухами, чтобы, отстояв длиннющую очередь, разжиться караваем хлеба и отвезти его семье на недельный прокорм.

     В послевоенные годы из Краснооктябрьска в Зеленогорск ходил маленький паровозик, к которому цепляли шесть дощатых вагончиков, выкрашенных в ярко-зеленый цвет. В Краснооктябрьске этот единственный состав, соединявший городок с узловой станцией, называли хлебным поездом.

     В тот солнечный и ясный день тетки ехали в Зеленогорск целым гуртом, занявши сразу два вагона. Приехали в город, шумной толпой высыпали на перрон. Чтобы попасть в заветную лавку, надо было перейти на другую платформу – туда, где находилось здание вокзала, а дорога проходила по высокому узкому пешеходному мостику, что поднимался над железнодорожными путями. Антонине нравилось с этого мостика наблюдать за приходящими и уходящими поездами, но при этом она всегда испытывала безотчетный страх: ей всегда казалось, когда она проходила по этому мостику, что он под нею чуть заметно раскачивается. А вдруг возьмет, да и рухнет? Но когда она шла по мостику вместе с подругами и соседками, этот страх куда-то исчезал.

     Лавка была еще закрыта, когда гомонящая толпа краснооктябрьских женщин подвалила к ней и пристроилась в хвост уже имевшейся там очереди. Предстояло несколько часов ожидания. Чтобы не тратить зря время, двух женщин отрядили на вокзал купить обратные билеты на всех, пока еще народу собралось не слишком много. За билетами были посланы Антонина и ее соседка Авдотья Семенова, две самые молодые и легконогие. Несмотря на утренние часы, на вокзале уже царила давка, и когда они встали в очередь в кассу, Антонине сделалось нехорошо. Она пожаловалась товарке на дурноту.

   - Ну так здесь дышать нечем! – понимающе заметила Авдотья. – Не мучайся, ступай на улицу, воздухом подыши! Я постою…

   - А ты как же? – несмело спросила Антонина. – Тебе-то каково здесь задыхаться?

   - А мне ничего не будет, - бодро отозвалась та. – Я баба крепкая…

 Антонина застенчиво улыбнулась: Авдотья была права – она была старше Антонины на шесть лет, у нее было две дочки, которых она сумела прокормить в войну, ее муж с фронта вернулся без одной ноги и с изуродованной другой… И впрямь крепкая! глядя на нее, Антонина думала не раз, что таких тягот, какие выпали на долю Авдотье, ей никогда бы не выдержать.

     Она вышла на улицу. Разгоравшийся июньский день обещал быть жарким. Народу перед зданием вокзала собралось немало – разношерстная толпа с узлами, мешками, потертыми чемоданами… Судя по всему, в скором времени ожидался поезд на Москву. Где-то за вокзалом, в черте близлежащих городских дворов, невидимый отсюда армейский оркестр исполнял военные песни. Дружный хор молодых мужских голосов раскатисто запевал:

 Антонина вдохнула всей грудью теплый бодрящий воздух. Толпа на платформе густела прямо на глазах: люди все прибывали и прибывали. Надо было спешно уходить отсюда – тошнотворная вонь, исходящая от множества вспотевших тел, немытых рук, нестиранных одежд и пыльных мешков захлестнула ее с головой так, что молодая женщина едва не хлопнулась в обморок. Увидев издали приближающийся поезд, Антонина поспешно и неловко попыталась отойти подальше от вокзала и встать поближе к противоположному краю платформы. Народ сновал по перрону туда-сюда, и у нее начало уже рябить в глазах.

    Остановившись у оградки, Антонина с трудом отдышалась, пытаясь прийти в себя. И вдруг…

    - Тоня! – раздался за спиной у нее робкий мужской голос.

 Женщина вздрогнула и резко обернулась: голос показался ей не просто знакомым, а скорее родным! Но в первую секунду она никого не увидела, ибо обращавшийся к ней человек оказался настолько низко, что головой доставал ей только до пояса. Антонина не сразу сообразила, в чем причина: нет, это был вовсе не карлик!  Просто у мужчины не было ног, и передвигался он на низенькой тележке, катившейся на четырех колесиках…

   - Здравствуй… Тоня! – выдохнул хриплым голосом безногий. – Я вернулся! Я так давно уже добираюсь к тебе… Ненаглядная моя… Здравствуй!

     Антонина смерила калеку безумным взглядом. Он взирал на нее широко распахнутыми серыми глазами, глядя снизу вверх, как смотрят на икону в церкви. Да, это были все те же глаза, его глаза, которые она вспоминала долгими бессонными ночами. Разве могла она их забыть – их, всегда смотревших на нее с безграничной любовью? Конечно, она узнала их сразу, с первого же мгновения. Также, как узнала и его лицо, пусть и задубевшее, покрытое грязью и копотью; как узнала его всего – и некогда роскошные волосы, теперь совершенно седые; и этот богатырский разворот плеч, и этот голос – внушительный и нежный…

   Сердце ее всколыхнулось, затрепетало, дернулось, как птица, попавшая в силки, и тут же… замерло, будто остановилось! Она чуть было не бросилась

 обнимать этого изуродованного, перемолотого войной человека, который когда-то был ее мужем! Но - не двинулась с места, глядя на него сверху вниз… Волна невыносимого ужаса и брезгливости нахлынула на нее, как полевой смерч. Будто чей-то ехидный голос вкрадчиво шепнул ей:

    - Что ты творишь, безумная? кого обнимать кидаешься? тебе нужен ТАКОЙ муж?..нужен?

   Антонина остановилась, остолбенела, застыла как вкопанная. В самом деле… Этот вот обрубок на тележке – ее муж, ее Леонид? Это его возвращения она ждала столько мучительных лет? И что теперь будет дальше? Как она собирается жить с этим полумертвым инвалидом? И все внутри ее всколыхнулось, вздыбилось, закричало надрывным отчаянным криком: «Нет! Нет! Я не хочу… Не хочу! Это неправильно, несправедливо, чудовищно! Я молодая, я красивая, я хочу жить! Я еще не жила на свете, в моей такой еще молодой жизни было одно только горе! И что? Мне  теперь до самой смерти мыкать это горе горькое, лелеять его? Нет! Я не могу, я не хочу, я не готова… у меня еще будет мое счастье… только мое!»  Взрыв кричащего протеста,  обида на жестокость судьбы, осознание жуткой, беспросветной несправедливости – все это смешалось в ее сердце, овладевая всем ее существом, заглушая душевную боль, отключая рассудок, напрочь сметая сострадание, жалость, память о прошлом… Антонина отшатнулась.

    - Ты что, гражданин? – воскликнула она совсем чужим голосом, будто и не она это говорила. – Никакая я не Тоня…

    Леонид несколько секунд смотрел на нее ошалелыми, полными беспомощного недоумения глазами. Антонина шарахнулась назад, будто слепая, наткнулась на ограду, метнулась прочь…

   - Тоня! – отчаянно крикнул безногий. – Что ты говоришь… Это же я, Леонид… Твой Леня… Разве я виноват?.. Тонечка...

   Антонина полуобернулась к нему, мгновение пристально разглядывала его и, постаравшись придать своему голосу необходимую жесткость, ответила вновь:

   - Ты ошибся, гражданин… Понятно? Я не Тоня. Ты обознался… гражданин…

   Продолжая пятиться, она повернулась и побежала. Он попытался последовать за ней, неуклюже отталкиваясь от платформы обеими руками, но скрипучая тележка не могла угнаться за резвыми и крепкими ногами Антонины. Он задыхался, обливался потом, но передвигался так медленно! Несколько медалей, выстроившихся  в ряд на его тертой-перетертой давно выцветшей гимнастерке, тихо и скорбно позвякивали в такт его беспомощным толчкам… Бросив свои отчаянные попытки, он остановился – в беспомощности и растерянности, и вдруг заплакал...

   - Тоня! – прокричал он ей вслед. – Куда же ты? Постой… Солнышко… Ладушка… Тоня-а –а!..

    В этот самый момент к перрону подкатил идущий состав, с визгом тормозящий и стремительно сбавляющий ход. Что-то заставило убегающую Антонину все-таки оглянуться… и как раз прибыващий паровоз с оглушительным свистом выпустил клубы белого дыма, и в этом густом молочном облаке в один миг бесследно исчез Леонид на своей скрипучей тележке, со своими звякающими медалями, со своими отчаянными призывами… Исчез, пропал, будто и не было! Как будто освободил Антонину от себя, открывая ей путь к новой, еще неизведанной жизни, в которой ее несомненно ожидало ее личное, безоблачное счастье…

    И она продолжала бежать. Она убегала не от безногого калеки, от которого легко было уйти неспеша; она убегала от прежней, беспросветной, наполненной бедами и невзгодами жизни, жутким воплощением которой был этот беспомощный инвалид, который когда-то давным-давно назывался ее мужем, ибо теперь она одним своим словом положила той жизни конец. В ее жизни последующей безногому и переломанному Леониду не оставалось места.

    Наперерез ей к остановившемуся поезду хлынула гомонящая толпа, спешащая заполнить вагоны, но Антонина словно не замечала ее. На нее ругались, орали, осыпали проклятьями, но она будто и не слышала. Ее едва не сбили с ног, наставили ей синяков углами ящиков и чемоданов, но она не ощущала ни ударов, ни боли. Она помнила лишь одно: ей надо бежать… Бежать!

    Прорвавшись сквозь людской поток к зданию вокзала, она наконец-то остановилась и обернулась. Люди штурмовали вагоны, над платформой стоял неумолчный ор, отдельные выкрики, стоны, женский визг, детский плач… Антонина подумала, что Леонид на своей низенькой тележке ни за что не сможет пробиться сквозь такую толпу, а значит, ей можно немного успокоиться: в этой ужасающей давке он ее не найдет ни за что.

 - Тонька! – раздался прямо над ухом женский голос. – Ты чего, бежала, что ли, как угорелая?

   Антонина содрогнулась, оборачиваясь на голос, и облегченно вздохнула: перед ней стояла Авдотья.

    - Да вот… бежала, - пролепетала Антонина. – Мужики пьяные приставали…

    - Ну ты и даешь! – Авдотья покачала головой. – Тебя и отпустить-то одну никуда нельзя! И где это ты в такую рань пьяных-то нашла?..Ладно, пошли уже: билеты я на всех купила…

    - Ох, спасибо тебе, Дуся! – воскликнула Антонина. – И прости меня, ради Бога, что одну тебя стоять заставила! Лучше бы я от тебя ни на шаг не отходила!

    Авдотья смотрела на нее изумленно: что-то в товарке показалось ей странным.

   - Да ладно тебе, - буркнула она. – Тебе полегчало хоть?

   - Да вроде…

   - Ну пошли… а то бабы заждались, наверное…

 И обе женщины направились за вокзал, в сторону хлебной лавки. Откатывался назад гомон вокзальной толпы, но зато все отчетливее доносился  хор невидимого военного оркестра:

     Вернувшись домой из той ужасной поездки, Антонина не находила себе места.  По ночам она спала плохо – вздрагивала при малейшем звуке: все ждала, что безногий Леонид постучит в дверь, а то и в окно, и что тогда делать? Ведь при всем честном народе вернувшегося с войны мужа с порога не прогонишь! Придется впустить… а при мысли о том, что станется с нею дальше, она содрогалась от ужаса. А то ей становилось безумно жаль Леонида, она начинала вдруг жестоко переживать – как он, где он, что с ним? надо было хотя бы хлебушка ему дать… и вдруг, понимая все убожество подобных своих переживаний, разражалась горькими слезами, оплакивая свою горькую и жестокую долю.

     Но дни сменялись ночами, ночи днями, а Леонид не объявлялся.

 Видно, решил-таки  не тревожить ее. Она-то помнила, что и раньше, до женитьбы еще, он всегда заботился сначала о ней, а потом уж о себе. Ей порой стало казаться даже, что вся эта встреча ей пригрезилась, что не было этого на  самом деле, что Леонид не приезжал вовсе, а все это было какое-то наваждение. Во всякие чудеса, видения и прочее Антонина никогда в жизни не верила, также, как не верила ни в Бога, ни в черта.

    А тут стала вдруг склоняться к подобного рода мыслям. Впрочем, возможно, так ей было удобнее и на душе спокойней.

     На следующую поездку  в Зеленогорск Антонина решилась только через две недели. Ехала насупившись, нахохлившись, как будто ожидала, что ее вот-вот ударят. Когда шли по мостику через железную дорогу, она все глядела – не мелькнет ли на платформе нелепая фигура инвалида на тележке. Нет, не мелькала…

   А когда стояли в хлебной очереди, Антонина прислушалась к разговорам местных баб. Они судачили о том, что несколько дней тому назад здесь, на узловой станции, под колеса прибывшего поезда попал безногий калека. Было непонятно, случайно ли оказался он на путях, или  же сам бросился под товарняк… Из этих же пересудов узнала Антонина, что опознать беднягу не удалось: поезд разрезал его пополам, а безногое изуродованное тело проволок по путям еще метров двести, оставив от него сплошное окровавленное месиво. Не нашли ни документов, ничего, что помогло бы определить его личность. Каким-то чудом уцелели лишь несколько медалей – единственное и неопровержимое свидетельство того, что погибший калека был храбрым солдатом и доблестно защищал Родину…

   И Антонина поняла однозначно: больше никогда в жизни Леонида она не встретит.

    Шло время, Антонина всячески старалась забыть случившееся… Иногда на нее наваливалась такая ужасающая тоска, что становилось противно жить. Она терзалась муками, пытаясь определиться – как называется то, что она совершила. Она искала себе оправдания, и находила, вроде все получалось логично и правильно – она молода, красива, ей надо нормального мужа, ей надо родить детей… А как бы она родила от безногого? Каким кормильцем он стал бы?

 Да никаким! И с этими трезвыми мыслями наступал душевный покой. Но ненадолго, и жуткая тоска возвращалась вновь – и давила, давила ее беспощадно…

     А однажды Леонид ей приснился. И сон-то был такой яркий! Снилось Антонине: будто бы гуляют они с Леонидом где-то в лесу, по стежке извилистой, петляющей среди деревьев, и вокруг – вроде как туман предрассветный. А Леня при обеих ногах, да такой ладный и красивый, ну – как перед войной был! И говорили они о будущем – как поженятся, как детей заведут. И вдруг подумалось Антонине – а ведь ничего этого не будет, а случится бедствие великое, и она, Антонина, Леню-то своего предаст! Откажется от него. И так ей стало муторно на сердце и страшно! И говорит она Леониду:

   «Ленечка, ты меня прости! Грех я ужасный совершила… Только, когда будешь там… ну, куда мертвые уходят, ты зла на меня не держи, ладно? Прости меня, слаба я оказалась…»

   А Леонид посмотрел на нее так печально и грустно, и молвил:

   «Да будет тебе, Ладушка… Живи и будь счастлива! А я… Ну что я?  Я так ждал нашей встречи…»

   Он еще раз грустно посмотрел на нее, повернулся и пошел. Ни слова не сказал, не поцеловал даже! Он уходил, а она смотрела ему вслед, и вдруг поняла, что это уходит ее счастье. Навсегда уходит.

   «Леня! – за кричала она отчаянно. – Не оставляй меня… Леня!»

   Но он не повернул головы, как будто и не слышал. А потом растворился, будто бы растаял в наползающем белесом тумане.

   Антонина тогда проснулась в слезах. И тогда она впервые подумала – откуда вообще приходят сны? И что означает ее сновидение? И будто кто-то подсказал ей: Леонид ее простил. Он смотрит на нее «оттуда» и продолжает ее любить, и желает ей счастья. Странно, но неверующей Антонине такой вывод из ее сна представлялся совершенно бесспорным, не подлежащим сомнению.

   Или, может быть, ей просто хотелось так думать?

   А Леонид больше ей не снился. Никогда.

   Она поспешила устроить свою жизнь по возможности скорее. Подходящий парень нашелся довольно быстро. Молодой, работящий, серьезный… тоже фронтовик, но с руками и ногами. Звали его Владимир. В 48-ом Антонина вышла за него замуж, а еще через год родилась у них очаровательная девочка… Галкой назвали. И все стало хорошо. Как она мечтала...

  Краснооктябрьский район, село Подгорное. Июль, 1972 год.

    Влад вернулся в Подгорное на следующий день после визита к Антонине. На дворе у Самсонихи снова толпился народ, что не могло не вызвать у него приступ досады. Но делать было нечего: приходилось дожидаться приема, как и в первый раз. Влад безропотно занял место в длинной очереди.

     Перед ним оказались две пожилые женщины, которые, сидя на поваленном бревне, вели меж собой неторопливую беседу. Влад рассеянно слушал их разговор, не вникая в смысл оного, ибо вовсе не стремился к этому. А еще потому, что до сих пор находился под давящим впечатлением исповеди Антонины Васильевны. Не так-то просто оказалось заглянуть в чужую личную трагедию…

    Чтобы как-то отвлечься от тягостных мыслей, он решил поговорить со случайными соседками. И не просто поговорить, а узнать еще что-нибудь о ведунье или ведьме, как ее здесь называли.

   - Простите, что спрашиваю, - обратился он к пожилой женщине, сидевшей рядом с ним, - не могли бы вы сказать – почему матушку зовут Самсонихой? Это как-то связано с ее настоящим именем или фамилией?

   Обе женщины как-то странно переглянулись – мол, вот чудак, таких простых вещей не знает! Но затем соседка участливо спросила его:

   - А вы, молодой человек, конечно, нездешний?

   - Нет, - ответил Влад.

   - А здесь первый раз?

   - Второй.

   Женщины снова многозначительно переглянулись, а затем соседка доверительно обратилась к нему:

   - Нет, это никак не связано с ее именем: нашу матушку зовут Евгения. А почему Самсониха… Вы Библию вообще читали? Кто такой Самсон – знаете?

   - Да где же я прочитаю Библию? – с некоторой досадой спросил Влад. – Она в книжных магазинах не продается! Но про Самсона немного знаю. Это был библейский герой, вроде греческого Геракла. Он голыми руками одолел льва – разорвал ему пасть! Под Ленинградом, в Петродворце есть скульптура такая – Самсон, раздирающий пасть льва. А еще я читал или слышал где-то, будто бы сила Самсона заключалась в нескольких волшебных прядях его волос. Если их обрезать, то он становился обычным человеком. Именно так его и выдали заклятым врагам… Такая вот легенда.

   Обе женщины снисходительно улыбнулись: так улыбаются умудренные знанием люди, услышав неожиданно здравые суждения от ребенка. Но затем соседка сказала ему:

    - Ну что ж, неплохо: многие молодые люди сейчас и этого не знают. Но тогда вам будет понятно, почему нашу матушку называют Самсонихой…

     И она поведала Владу удивительную историю. Во время войны в здешних местах расплодилось много волков. Особенно лютовали они зимой, а зимы в сороковых годах стояли невероятно холодные, не то, что нынче. Обнаглевшие серые хищники захаживали и в деревни, наводя страх и ужас на жителей. Всюду свирепствовал голод, и людям приходилось отчаянно бороться с волками, отнимающими у них последнее. Это была настоящая борьба за выживание, особенно, если учесть, что все трудоспособные мужики воевали на фронте, а в деревнях оставались женщины, старики, да малые дети…

    И вот в Подгорное пришла беда. Объявился в окрестных лесах волк-людоед. Это был здоровенный матерый волчище, который предпочитал охотиться в одиночку. Только весь ужас был в том, что охотился этот зверюга на людей. Он приходил прямо в деревню, выслеживал неосторожного прохожего, подкрадывался и нападал. Благо, сопротивления зверю оказать толком и не могли – жертвами его нападений становились изнуренные голодом женщины и малые дети. Людоед загрыз с десяток человек зимой 43-го года, а по весне исчез. Но на следующую зиму он явился снова и нагнал такого ужаса на все село, что люди вообще боялись из дома выйти. Даже к колодцу за водой сходить было страшно.

    Матушке нашей Самсонихе в ту пору и шестнадцати лет еще не было. И даром Божьим отмечена она не была. Только выделялась ростом большим, красотой несказанной и силушкой богатырской! Не было в округе парня сильнее ее! Женькой ее тогда звали. И она одна не боялась лютого зверя – и в лес по грибы ходила, и к колодцу за водой, и дрова сама возила. Ей говорили, бывало, а как же волк? Неужто не боишься? А Женя в ответ:

   «Боюсь не боюсь - какая разница! Дело надо ведь делать? Волк за меня дров не натаскает, воды не принесет, печь не затопит… Да и негоже в вечном страхе-то жить!» 

   Ну, и делала свои дела! И вот в феврале 44-го приключилась такая история. Пошла как-то Женька вечером из дома да на улицу. Всего–то на двор свой вышла! Не знаю уж, по какой надобности. Зашла в сарай, чего-то там поделала, потом сарай заперла, и домой! Снегу было много, и к дому только стежка узкая вела. Вот идет она по этой стежке, как вдруг в спину ее кто-то толкнул. Да сильно так – еле на ногах устояла! Девка-то обернулась – а перед ней волчище этот, здоровущий, свирепый, стоит и зубы оскалил, словно на бой ее вызывает! А потом – как бросится! А у Жени-то и в руках ничегошеньки – голыми руками отбиваться от зверюги пришлось! Но девушка не растерялась – даром, что ли, настоящей богатыршей в округе слыла! Ухватила она волка… за язык! И держала крепко, не выпуская. Волчище боролся, дергался, но ничего поделать не смог. К счастью, на Женьке полушубок был зимний, теплый – он и уберег ее от волчьих когтей.

    Долго боролись, пока волк не обессилел! А когда упали девушка с волком на снег, сумела она зверюгу за обе челюсти ухватить, да и рванула что было сил! Пасть ему напрочь разорвала… А потом встала со снегу и пошла себе домой. Как ни в чем ни бывало! А ведь матерого волка такого одними руками убила…

    Народ сбежался отовсюду – глядь, а убитый Женькой волчище и есть тот самый людоед, что много душ загубил, да все окрестные села в страхе держал! Вот диво-то было дивное! По всей округе молва о Женькином подвиге пошла! В дом к ней отовсюду сходились поглядеть на нее, да гостинец какой-никакой подарить, но Женька ничего не брала, говорила – детям своим гостинцы эти несите, а мне не надо ничего, Господь силу мне дал, вот силой Божьей я зверя-то и одолела! Во всех церквях за здравие ее молились! Это еще до обретения ею Дара небесного было! А саму ее с той поры называть стали Самсон-девица! А потом, с годами-то, и попросту - Самсонихой…

    Влад лишь не очень доверчиво головой покачал. Уж очень похожа была эта история на местную легенду, вроде той, где рассказывалось о том, как молодой Самсонихе Ангел явился, да выбор ей жизненный предложил…

   Однако распространяться на эту тему он посчитал неуместным.

    - Ну хорошо, - заметил он только, - однако, как ни крути, но волк, даже самый крупный, все-таки не лев!

 - Львы в наших краях не водятся, - назидательно ответила ему вторая женщина, - однако окажись бы на месте волка того самый настоящий лев, наша Самсониха и льва голыми руками бы разорвала!

    На это Влад ничего отвечать не стал. Подумал только о том, что ведунья эта не просто местная достопримечательность, а предмет поклонения, и вера людей в ее возможности поистине беспредельна.

   Между тем, открылась дверь, и на крыльцо из дома вышел мужчина, только что побывавший на приеме, а за ним выглянула уже знакомая Владу девушка.

   На мгновение их глаза встретились. А потом девушка прикрыла дверь и исчезла в сенях.

    По очереди прошелестел беспокойный приглушенный говор – помощница ведуньи никого не пригласила.

    Но вот девушка появилась вновь. Ни на кого не глядя, она спустилась с крыльца, подошла к сидевшему довольно далеко еще от входа Владу и остановилась перед ним.

   - Пойдемте, - сказала она негромко. – Матушка вас ждет.

   Слегка ошеломленный Влад с готовностью поднялся на ноги, смущенно оглянувшись на сидевших и стоявших вокруг людей, которые в полном молчании смотрели на него, не отводя взглядов, как будто он был избранный!

   Однако молодому человеку было перед ними как-то неловко.

   Но девушка уже шла обратно к крыльцу, не оглядываясь, и Владу не оставалось ничего иного, как молча последовать за ней. Никто из ожидающих в очереди не проронил при этом ни слова: по всему было видно, что Самсониха сама определяла – кому и когда к ней входить. Порядок очереди ее ничуть не занимал.

    Войдя в горницу, Влад снова поразился тому, какая непомерная сила исходила от этой красивой и такой необычной женщины-великанши! Он как будто впервые увидел ее… и ему невольно подумалось:

   «Такая женщина и вправду льва голыми руками, наверное, победит…».

   Как и в первый раз,  под прямым и пронизывающим взглядом ведуньи он ощутил непрошенную робость и растерянность. Влад поздоровался – смущенно и негромко.

   - Ну, здравствуй, - отозвалась Самсониха своим рокочущим голосом, в котором, однако, явно ощущалось материнское тепло. – Присаживайся… милок!

   Влад поблагодарил и присел к столу. Девушка-помощница неслышно прикрыла чуть скрипнувшую дверь.

    - Был у Антонины, - не то спрашивая, не то утверждая, сказала Самсониха. 

    - Был, - отвечал Влад.

    - И она тебе все рассказала.

    - Все ли, не все… не знаю. Однако рассказала, - вздохнул в ответ Влад.

    - Ну и… что скажешь? – спросила ведунья пытливо.

   Влад немного смущенно опустил глаза.

    - Так ведь что тут сказать-то? Я только внимательно выслушал.

    - Выслушать-то выслушал, - заметила Самсониха. – Как ты отнесся к тому, что она поведала тебе? Как воспринимаешь Антонину теперь? Дочке-то ее помогать не раздумал? 

    - А при чем тут Галя? – Влад поднял глаза на ведунью. – Галя тут совершенно ни при чем. Грех этот или там, если сказать конкретнее – предательство, не она, а мать ее совершила! Вот пусть мать за это предательство и отвечает. Это будет справедливо.

    Самсониха лишь скупо улыбнулась в ответ, только улыбка ее вышла какой-то суровой.

   - А вот и неправда твоя, милок, - мягко, но решительно сказала она. – Это справедливо, но лишь с позиции человеческой! Это еще большевики такой лозунг выдвигали: « Сын за отца не отвечает». Только выдвигать-то выдвигали, а делали все по-другому! У них сын за отца всегда отвечал, да как еще отвечал-то!

 И сыновья, и дочери отвечали, даже порой и внуки… Но речь у нас с тобой не о том. Речь о том, что Галка за грех матери сейчас расплачивается. Ибо там, - она подняла свой длинный и могучий палец, - законы не человеческие, а Божеские. И справедливость Божеская порой не всегда нам, людям-то смертным, понятна, ибо немощны мы умишком своим.

   - Где же тут справедливость? – возмущенно спросил Влад. – В чем Галя-то виновата? Почему она должна…

    - Я тебе еще раз говорю, - жестко перебила его Самсониха, - Справедливость небесная отлична от справедливости земной, а потому не всегда понятна уму человеческому! И устроено так того ради, чтобы люди законы Божеские исполняли не из страха перед карой за их неисполнение, а по совести! Каждому воля свободная дана, и у каждого выбор есть – надо только глас Божий слушать! А он в душе каждого человека звучит.

    - Даже если… я не верующий? – спросил Влад.

    - Верующий ты или не верующий – Божьи законы все равно действуют. Разница между верующим и неверующим – как между зрячим и слепым. Первый видит, второй не видит, а мир-то ведь вокруг обоих один и тот же! Только незрячий глазами слеп по несчастию своему, а незрячий душою слеп по собственному хотению.

    Влад помолчал немного, обдумывая слова ведуньи. Потом нерешительно заметил:

   - И все же мне не очень понятно, зачем мне было узнавать от Антонины Васильевны эту ужасную и неприглядную историю…

   - Не очень понятно? – слегка удивилась Самсониха. – А разве сама она тебе не объяснила?

   - Ничего она мне не объяснила…

   - Ну как же! Что она сказала тебе, когда рассказывать-то закончила? Не помнишь?

   - Да нет, помню! – ответил Влад. – Сказала… будто полегчало ей сильно! Будто скала тяжкая с души свалилась! Кажется, так и сказала.

   - Ну вот! – Самсониха удовлетворенно кивнула. – Это и было нужно. Душу Антонины от тяжести и гнета освободить, дабы своей озлобленностью и обидой не мешала тебе в радении твоем. Если дочку спасешь, то и матери поможешь, ибо связаны они узами родства, а узы эти самые прочные. Антонина-то сперва на тебя волком смотрела, а когда ты уходил, все ведь по-другому было – так?

    - Да, действительно, - с легкой растерянностью сказал он. – Провожала она меня совсем не так, как встречала. Только я был под впечатлением – уж очень она страстно рассказывала, я как будто своими глазами все увидел! Потому и не слишком обратил внимание…

    - Ну, это неважно, - отозвалась Самсониха. – А теперь внимательно меня слушай, милок! Я расскажу тебе, что и как дальше тебе делать нужно.

    - Я внимательно вас слушаю, матушка Евгения… - Влад впервые назвал ведунью так, как называли ее другие люди.

    - Так вот, - сказала ведунья, понизив голос и глядя парню прямо в глаза. – Возвращайся в Краснооктябрьск. Улицу Свободы там знаешь?

    - Теперь знаю, - ответил Влад. – Это главная улица в городе…

    - Правильно, - подтвердила Самсониха. – А улицу Свободы пересекает улица Коммуны. На перекрестке этих двух улиц находится дом -  старый, двухэтажный, дореволюционной еще постройки. Найдешь этот дом… Там на первом этаже раньше было фотоателье. Оно давно уже закрыто. Тебе попасть надо в помещение этого фотоателье и спуститься в подвал. В подвале, возле той крайней стены, что располагается дальше от улицы Коммуны, есть последняя по коридору комната. Посередине ее вскроешь старый деревянный пол и вытащишь коробку – не то из металла, не то из жести… Плоская металлическая коробка. Заберешь ее оттуда.

    - А в коробке этой – что? – спросил Влад.

 Самсониха взглянула на парня сурово и даже как бы осуждающе.

    - Там лежат бумаги, - сказала она. – Старые, никому не нужные бумаги… Но от них исходит главное зло! Очень сильное зло, понял? Смотреть тебе на них нельзя… Читать их нельзя! Оставлять себе хоть один клочок – тем более нельзя! Погубишь всех – и девушку свою, и Антонину, мамашу ее непутевую, и самого себя… Коробку эту заберешь к себе в гостиницу и спрячешь, чтобы никто ее у тебя не видел.

   Затем отправишься на городское кладбище. В Краснооктябрьске оно одно. Найдешь там сектор, где похоронены люди, умершие в 50-ых годах. Среди могил разыщешь одну-единственную. Только она тебе нужна! Там похоронена женщина… по имени Августа! Очень редкое имя, другой могилы с таким именем на всем кладбище больше нет. Запомнил? Августа…

   - Запомнил, - серьезно ответил Влад. – Августа… странное имя! Последний месяц лета…

   - Следующей же ночью вернешься на кладбище с той коробкой, придешь к могиле Августы и возле этой могилы сожжешь все, что находится в коробке.

 До последнего листка сожжешь! Не читая и не глядя! Запомни: не читая и не глядя! Это главное условие… Пока бумаги эти гореть будут, ты будешь читать вслух молитву « Да воскреснет Бог…» Закончишь читать ее, когда бумаги дотла сгорят. Пепел соберешь и закопаешь прямо на могильном холме. Все понял?

   - Понял, - кивнул Влад. – Только я молитв сроду никаких не знал!

   - Самое время узнать, милок! – грустно улыбнулась Самсониха. – Найдешь у какой-нибудь бабушки. У них-то молитвенники завсегда есть. Все запомнил?

   - Запомнил, матушка… А потом что делать?

   - После этого тебе можно будет возвращаться в Москву. Там встретишь Галю свою и постарайся привезти ее ко мне. После того, как ты все это сделаешь, что я сказала, дальше я сама с нею поработаю.

   - Так это будет еще не все? – удивился Влад.

   Самсониха взглянула на него с укоризной.

   - Нет, милый, не все, - назидательно заметила она. – То, что ты сделаешь, это лишь самое главное. Так ты отведешь только внешнее воздействие от своей Галки. А дальше уже моя работа…

    Влад нахмурился. Действительно, все оказывалось так сложно, муторно, непонятно и необычно, что он и представить себе не мог.

   - А теперь ступай, - сказала Самсониха. – У меня еще народу – видал, сколько? Иди, и храни тебя Господь!

   Влад, повинуясь ее молчаливому взгляду, молча поднялся. Уже возле двери обернулся и вновь посмотрел на ведунью, провожавшую его тяжелым и сочувственным взглядом.

   - А можно спросить? – обратился он к ней.

   - Ну? – не слишком охотно отозвалась Самсониха.

   - Августа… - произнес Влад задумчиво. – А кто это?

    Самсониха чуть поколебалась, будто раздумывая – стоит ли ему говорить. Но все-таки сказала:

   - Это женщина, во власти которой пребывает твоя любимая девушка.

   - Но ведь она умерла! – искренне изумился Влад. – Как же можно…

 Самсониха не дала ему закончить фразу.

   - Да, она умерла! – сказала ведунья жестко. – Но при жизни она творила такие страшные дела, что после смерти ТОТ мир ее не принимает! Поэтому она здесь. Все на этом… ступай и делай!

   Последние слова Самсониха выкрикнула Владу прямо в лицо, словно приказала. Ошеломленный таким ответом и такой реакцией ведуньи, Влад поспешно вышел в сени, где его встретила девушка-помощница, проводившая его на крыльцо…

    Находясь будто во сне, Влад прошел мимо людей, ожидающих своей очереди, и медленно направился к автобусной остановке.

   « Ну и ввязался я в историю! – размышлял он. – Просто нелепица какая-то… Давно умершая женщина воздействует на Галю? Что за ерунда? Вот уж не думал, что придется иметь дело с покойниками! И вообще – все это похоже на какую-то дурацкую игру: старый дом, подвал, коробка с бумагами, которые читать нельзя… кладбище, молитва… расскажи кому – да ведь на смех поднимут! Да ладно на смех – правильно тогда сказал Николай: из института попереть могут за милую душу! Ну что ж теперь поделаешь: если даже это игра – придется играть до конца, если уж начал…»