Поздним дождливым вечером личный самолёт голландского магната доставил Зоммера в Страсбург. Ему хотелось как можно скорее поделиться новостями с Фроловым. С пугающей откровенностью Майер ясно дал понять, что времени на размышления не более недели. А что потом – вопрос вопросов. Хотя ничего нет хуже любой недосказанности. И как назло, Павел упорно не отвечает на звонки. Проклятие! Не случилось ли чего? Он-то ещё не знает, что на кону десять миллионов! Что ни говори, всё-таки странно. Если Майер и его таинственные друзья столь могущественны и всесильны, то почему они готовы выложить десять миллионов евро только ради того, чтобы они отозвали иск? Проще убить. И концы в воду. Впрочем, может, хотят всё сделать чисто, мол, пусть эти дураки отзовут иск, Фролов вылечит Блейка, тогда и уберут тихонько. Точно! Их не оставят в живых. Слишком уж велики ставки.

От этих навязчивых мыслей, больше похожих на фантазии, голова адвоката шла кругом.

Дверь ему открыла заспанная, шатающаяся из стороны в сторону как лунатик мадам Лурье. Приложив морщинистые руки ко лбу, она сначала долго всматривалась в фигуру столь позднего гостя, пока, наконец, не признала Зоммера.

– Откуда вы в такое время?! – воскликнула мадам, ёжась от холода и запахиваясь плотнее в домашний халат.

– Из столицы туманного Альбиона! – ответил Курт и невольно улыбнулся, ибо понял, сколь двусмысленно и смешно прозвучал его ответ. Город застилал густой непроглядный туман. – Мадам Лурье, я хочу подняться к мсье Фролову. Он дома? – со слабой надеждой спросил Зоммер.

– К сожалению, нет, – зевая, ответила женщина. – Я его уже дней десять как не видела.

– Ничего не понимаю. Он же должен был ждать меня...

Но стоило женщине упомянуть о двух коллегах, которые уехали с Павлом, как он тотчас всё вспомнил. Ну конечно, как только он мог забыть?! Что-то рановато для склероза.

Извинившись, он пешком направился к своему дому, строя по дороге предположения.

Ну конечно же он уже в Базеле. С двумя своими коллегами. Кстати, про Базель упомянул и герр Майер. Все вылетело из памяти с этим проклятым Лондоном. Зоммер тут же понял, что где-то рядом с ним та красавица, с которой он познакомился во Флориде и по уши влюбился. Но стоп! От этого же ему самому не легче. Мобильный телефон как не отвечал, так и не отвечает. Не поедет же он в Базель искать там Фролова? Или того лучше – спрашивать во всех клиниках, не лечится ли у них некий миллиардер Блейк из Флориды?! Зоммеру ничего не оставалось, как ждать, пока Фролов позвонит сам.

Наутро адвокат отправился на работу и первым делом поинтересовался у коллег, оправился ли после болезни мэтр Конти.

– Ты что, приятель, ничего не знаешь? – уставилась на него долговязая адвокатесса, соседка по кабинету.

– Подожди, не говори, – Курт сделал останавливающий жест рукой, – сначала я присяду. Неужели мэтр Конти скончался?

Теперь настала очередь коллеги размахивать руками.

– Упаси господи! Как ты мог такое подумать? Такой человек...

– А что же ещё могло такого случиться?

– Как что? Мэтр Конти покинул наш суд. Для некоторых людей это огромная радость, а для нас хуже смерти.

– Где он сейчас? – спросил ошарашенный Зоммер.

– Где же ему быть, как не дома? – вопросом на вопрос ответила соседка по кабинету, но её слова уже догнали Курта у дверей.

Схватив такси, Зоммер назвал адрес, где жил мэтр Конти.

– Ну что, дорогой Курт, наш фокус с мистером Холмовым удался на славу, не так ли?! – весело приветствовал его мэтр, с чувством обнимая адвоката за плечи. – Видишь, какой грандиозный скандал разразился! Теперь ты в эпицентре всей мировой прессы! Такая популярность не снилась ни одному твоему коллеге.

– Благодаря вам, мэтр. Только это сейчас неважно. Как вы могли бросить всех нас и уйти из суда?

Вместо ответа Конти постучал пальцами по груди в то место, где находилось сердце. И без слов было понятно, что он этим хотел сказать.

– Конечно, какие тут могут быть сомнения?! Все вполне естественно, правдоподобно. Все поверят. Но только не я, дорогой мэтр. Вас заставили уйти. Не обманывайте меня, пожалуйста. Это очень важно.

– Брось, мой мальчик, терзать эту тему. Лучше расскажи про Лондон. Это правда, что пишут в газетах? Что господина Холмова попытались якобы отравить полонием, как и этого несчастного русского, всё забываю его фамилию...

– Чушь. Полная чушь. Холмов жил совсем в другом месте. А вот я жил именно в отеле «Миллениум». Кто знает, может, хотели отравить меня? После того, как по вашей милости я ввязался в эту историю, уже ничему не удивляюсь. Почему вы мне не сказали прямо, на что меня толкаете?

– О, мой мальчик, скажи я правду, ты мог бы и не согласиться. И конечно, ты прав. Этот монстр вынудил меня подать прошение об отставке. Я просто испугался. Ведь мэтр Конти уже не тот, каким был на Сицилии. – У старика на глазах появились слезы. То ли он жалел себя, немощного и беспомощного перед заклятым врагом Блейком, то ли это были просто старческие слезы, – Зоммер так и не понял. Он задумался о своём. – И всё-таки я рад, сынок, что ты многого добился. Ведь на моей памяти впервые прищемили хвост всесильному монстру!

– Он уже не так силён. Если я не ошибаюсь, именно сейчас он где-то в Базеле или в другом месте Швейцарии. И не вы, не я, а старушка смерть может прищемить его.

Зоммер заметил, как глаза Конти мгновенно сделались стеклянными, словно его самого звали в дальнюю дорогу, откуда уже не возвращаются.

– Кто тебе это сказал, мой мальчик? – наконец спросил Конти.

– Мой доверитель. Именно он сказал, что у Блейка опухоль мозга. И возможно, именно в это время он пытается вашего монстра спасти или хотя бы продлить ему жизнь.

– Зачем? Разве у него была жизнь, чтобы её продлевать?

– Ну, это для меня слишком премудро, мэтр. Наверное, я ещё не дорос до ваших философских сентенций, – беззаботно рассмеялся Зоммер. – Если вы так хорошо знаете монстра, то, может, знаете, где бы он мог лечиться в Базеле? Мне срочно необходимо найти Фролова.

– Раньше, когда с Блейком что-то случалось по медицинской части, он всегда поступал следующим образом: снимал какую-нибудь шикарную виллу и превращал её в свой временный госпиталь. Если мне не изменяет память, когда-то давно после аварии он таким образом снял виллу герцога Ольденбургского. Поищи там, сынок, своего доверителя. Может, повезет.

Трое учёных мужей из Новосибирска в этот вечерний час сидели на террасе старинной виллы «Беата» и курили, время от времени лениво поглядывая по сторонам, поверх стены, ограждающей территорию от внешнего мира. Терраса уходила изящным полукругом в сад на уровне окон третьего этажа, где в основном находились комнаты, напичканные самым современным оборудованием, предназначенным для функциональной диагностики. Этажом выше, куда доступ троице был заказан, находились апартаменты Дэйва Блейка и спальня Гудвина. А ещё выше – довольно просторная мансарда – полностью была отдана в распоряжение Лилии Гордон.Сам Павел Фролов и его коллеги жили в уютном флигеле, который находился метрах в пятидесяти от виллы.– Как же всё мне надоело! – в сердцах воскликнул сорокапятилетний врач-гематолог Вячеслав Бережной. Он был настолько чем-то возмущён, что усатое, веснушчатое лицо побагровело, а на широком лбу выступили капельки пота.– Что тебе надоело? – равнодушно поинтересовался второй мужчина.– Я же сказал – всё! Но прежде всего эта их мерзкая еда. Если все швейцарцы едят то, что подают нам, мне их искренне жаль. На завтрак – кашка, бутерброды с маргарином и джемом, шоколад. На ланч – мюсли, бутерброды с дырявым сыром. На обед – овощные супчики, салатики и опять же эти сраные бутерброды с жареной картошкой! А что мы пьём?! Воду да соки! Пива даже не подают. Озвереть можно! Если нет своей нормальной кухни, так позаимствовали бы у соседей! Вон французы под левым боком, под брюхом – итальянцы!.. Поучились бы у них, блин...– Ты абсолютно прав, Славик! – подлил масла в огонь онколог-нейрохирург Борис Либерман. Этот улыбчивый, внешне похожий на Винни Пуха врач был одним из первых, кто безоговорочно поверил в идею Фролова и стал его верным единомышленником.– Что такое еда, Славик, с философской точки зрения? Всего лишь дровишки для костра. И нечего поднимать бунт, как на броненосце «Потёмкин». Зато какие часики они делают! Супер! Посмотри на свою руку. Загляденье! Не успел ты войти в свою комнату, как на кроватке тебя ждал такой шикарный подарок.– Купили тебя! Купили! Да после этого знаешь ты кто?– Да брось ты, Славик! Ну що ты можешь со мной сробить? – намекая на украинское происхождение Бережного, хихикнул в ответит онколог, и в его оливковых глазах заиграли смешинки. – Максимум – кровь взять на анализ...Неизвестно, чем бы закончилось перепалка коллег, если бы между ними не вклинился Павел Фролов:– Хватит вам! Завтра у нас такой ответственный день, а вы тут кулинарные диспуты затеяли. Несерьёзно.– Кстати, Славик, – вдруг заметил Либерман, – а ведь по логике вещей, претензии тебе следовало бы предъявить прежде всего нашему уважаемому шефу. Это ведь он чуть ли не силком привёз нас в эту «сказочную» страну горнолыжного туризма, надёжных банков и точных часов. Это он нам обещал райские условия. Мы на него, понимаете ли, пашем как негры, построили эту его противораковую печку, а что получаем взамен? Где они, обещанные райские условия? Где они, «златые горы и реки полные вина»? Правда, хоть условия для работы здесь превосходные! Да и наш домик вполне соответствует международным стандартам проживания. Но в остальном, простите... Скажи, Павел, где катание на лыжах? Где познавательные экскурсии и походы? Где культурная программа? Где, наконец, женское общество, в коем мы могли бы излить...– Боря, хватит паясничать! – попытался урезонить друга Фролов.Но не тут-то было.– Позвольте вас спросить, Павел Васильевич, мы что, здесь находимся на правах заключённых ГУЛАГа?– В каком смысле?– В самом прямом! Во-первых, к нам приставлена вохра, за нами постоянно следят видеокамеры. Во-вторых, у нас отобрали мобильные телефоны и лишили всякой связи с внешним миром. А у нас, между прочим, Павел Васильевич, как вам хорошо известно, семьи. В-третьих...– Всё. Завёлся Борис Моисеевич, – махнул рукой Бережной. – А ещё меня останавливал.– ...И вообще, вся тутошняя обстановочка напоминает мне концлагерь. Раньше хотя бы мозги учёных ценили, – несколько поубавил пыл Либерман. – Мой дед работал в «шарашке» у Королёва. Ценили тогда мозги учёных, не то что сейчас. Им даже с жёнами трахаться раз в месяц разрешали. А у нас в этом смысле привилегии только у шефа...Прозрачный намёк в адрес Фролова не то что уколол его, а просто обидел. Лилия – это святое. И мужики об этом прекрасно осведомлены. Тогда зачем же удары ниже пояса?Жизнь на вилле «Беата» действительно была не сахар. День и ночь работа, работа, работа. Но не всё же измеряется деньгами?! Ни Блейк, ни Гудвин, который всё и вся контролировал на вилле, этого не понимали. Что вообще можно говорить о ребятах, если он сам практически всего однажды смог заключить Лилию в свои объятия. А ведь казалось, вот она, любимая женщина, совсем рядом. Стоит только руку протянуть, и она окажется в его объятиях. Так нет, нельзя! Это табу было для Павла невыносимой пыткой, которая продолжалась изо дня в день. Фролов общался с Лилией чуть ли ни ежедневно, но, увы, происходило это только в присутствии Корсара и его верного слуги Гудвина. И Либерман ещё позволяет себе его подкалывать?! Засранец...Но всё-таки однажды, чуть ли не на следующий день после того, как Лилия привезла Павла из Страсбурга , это случилось. Видно, женщина просто сжалилась над бедным страдальцем-возлюбленным. Проявив в очередной раз свои экстрасенсорные чары, доктор усыпила бдительность вездесущих центурионов Гудвина и сумела тайно проникнуть в скромные апартаменты очередного любовника. В тот момент, когда Лилия неожиданно появилась в дверях жилого блока, Фролов ещё не спал, хотя уже лежал в постели. Любовное свидание протекало столь же страстно и бурно, сколь и шумно. Откуда было знать находившемуся на вершине блаженства счастливцу, что Боря Либерман и Слава Бережной всю ночь не сомкнули глаз. Обоих терзали сладострастные вопли и стенания Лилии Гордон, доносившиеся из-за стены.Когда утром Павел спустился к завтраку, друзья с нескрываемым укором и завистью смотрели на него, словно казаки на атамана Разина, предавшего корпоративные интересы. Но на скользкую стезю комментариев по поводу ночного шума и своих эмоций друзья предусмотрительно так и не вступили.– А сейчас в Академгородке тяпница! – мечтательно воздев вверх глаза, неожиданно произнёс Либерман.– Что? – не понял Фролов. – Какая ещё тяпница?– Вижу, совсем ты забыл нашу жизнь. Это ж по-нашему пятница, последний рабочий день недели! Как можно забыть?! Когда, стало быть, имеешь законное право тяпнуть водочки вдоволь да закусить её, родимую, нашими сибирскими пельмешками.– Боря, умоляю, заткнись. Лучше пойди проведай свою любимицу Кики. Завтра ведь последняя процедура.Павел имел в виду двадцатилетнюю подопытную самку шимпанзе, которую к ним специально доставили из берлинского зоопарка с диагнозом опухоли головного мозга.– Ну конечно, тебе Лили, а мне Кики, – в очередной раз позволил себе всё же съязвить Боря и, дабы избежать гневной реакции Павла, быстро покинул террасу. Бережной с видимой неохотой поплёлся за ним. Очаровашку Кики пора было выводить из наркотического состояния.Оставшись один, Фролов мысленно подвёл итог проделанной на вилле работе. Завтра окончательно станет ясно – он на щите или со щитом. Финальное обследование обезьяны даст окончательный ответ на то, как быть с Корсаром...Ход его мыслей прервал какой-то непонятный шум со стороны входных ворот. Будто кто-то ломился в них, но встретил достойный отпор со стороны охраны.Непонятно откуда взявшаяся тревога передалась и Павлу, тем более что в истошном крике он уловил странно знакомые нотки. Вместо того чтобы последовать за коллегами в лабораторию, ноги сами понесли Фролова туда, где слушались возня и крики. Пробежав метров пятьдесят по аллее, он увидел живописную картину: двое местных полицейских пытались запихнуть в фургон мужчину, в котором Павел признал Зоммера. Рядом охранники виллы с нескрываемой досадой на малоинтеллектуальных лицах приводили себя в порядок. У одного, как сразу заметил Фролов, был оторван лацкан пиджака, а другой вытирал с поцарапанного лица кровь. Сомнений не оставалось: адвокат явно пытался пробраться на виллу, но не нашёл понимания у охранников.– Я тебя вытащу, Курт. Сегодня же! – успел прокричать у захлопнувшихся перед его носом дверей полицейского фургона.И уже через два часа его обещание с помощью мобилизованного на это Гудвина было выполнено. Залог в пятнадцать тысяч швейцарских франков удовлетворил полицейских, тем более что они тоже разобрались с задержанным и поняли, что тот никак не подпадает под категорию грабителя. Удостоверение адвоката Страсбургского суда лишь подтвердило это.Затащив всё ещё свирепого Курта в первое попавшееся кафе, Павел, как мог, пытался его успокоить. Но тот уже напал на своего доверителя.– Ты почему не отвечал на мои звонки?! – кричал он. – Зачем тебе мобильный телефон, если ты его выключаешь? Скажи прямо, что прячешься от меня. Я тебя ненавижу...Крик не помешал адвокату залпом осушить большую кружку пива и заказать ещё одну. Объяснения Фролова о том, что на вилле нельзя пользоваться телефонами – это входит в условия контракта, его не устраивало.– Что, не мог позвонить из уличной телефонной будки? – продолжал напирать Курт.– Так в том-то и дело, что я почти не покидал виллу. А если и покидал, то под конвоем.– А как же сейчас?– Успокойся. И сейчас я под конвоем. Видишь того мужчину в кафе напротив? Пьет что-то. Сам Пит Гудвин.– Тот самый? – поубавил пыл адвокат и более внимательно посмотрел через дорогу.– Точно. Тот самый. Он внёс залог за тебя пятнадцать тысяч.– Подумаешь! Я ему верну, – важным тоном сообщил Курт.Перебивая друг друга, приятели стали рассказывать, что происходило с ними после расставания в Москве. Впрочем, как оказалось, у Павла ничего особенного не произошло: лечение Блейка уже продолжалось с месяц и вот-вот должно выйти на финишную прямую. Адвокат довольно подробно рассказал доверителю, зачем он ездил в Лондон, и о том, что там с ним произошло.– Так, так... – задумчиво произнёс Павел, выслушав рассказ. – Похоже, что деньги из России начали утекать в неизвестном направлении ещё при Холмове. А вот куда, как и кем они уводились, скорее всего, нам так и не удастся узнать. Хотя, как ты говоришь, кое-какие зацепки имеются.– Эти «зацепки» на хлеб вместо масла не намажешь. Кажется, так говорят у вас, у русских? Но я тебе ещё не сказал о главном. В Лондоне меня снова пытались...– Изнасиловать, что ли? – не к месту попытался пошутить Фролов.– Поверь, мне не до шуток, Павел. – Зоммер завёл руки за голову, словно пытаясь её удержать в вертикальном положении. – Перед самым отъездом меня разыскал некто герр Майер – очень солидный, вежливый и, видимо, влиятельный джентльмен. И от имени какой-то тайной могущественной организации предложил компенсацию за отзыв твоего иска. Сумму я просто боюсь произнести. За такие деньги можно родину продать и всеми принципами поступиться.– Не знаю, что он тебе посулил, но в любом случае любое предательство у нас в крови. Это лишь вопрос времени. Так что не говори загадками, Курт, – деловито заметил Фролов.– Нам с тобой, Павел Васильевич, предложили десять миллионов евро! – выдохнул наконец из себя Зоммер и по привычке полез в карман за носовым платком. На его лбу выступили обильные капли пота.– Вот это нокаут! – присвистнул Фролов. – Ставки в игре, значит, возрастают! Жаль, что мою диссертацию уже никто не горит желанием приобрести. И что ты думаешь ответить этому Майеру?– Ты прав, ставки в игре возрастают. Но и угроза смерти тоже растёт. Так что я отвечу «да». У тебя всё благополучно. Благодаря Блейку ты вернулся к любимому занятию. К чему и с кем воевать? – после небольшой паузы сказал Зоммер.– А как же борьба за идеалы человечества? Твои, да и мои декларации?– Будем отстаивать их безопасным способом, – натянуто рассмеялся Курт. И неожиданно спросил: – Ты помнишь нашу медсестричку в Москве?– Конечно, помню. Но при чём сейчас она?– Ни при чём. Просто, когда я её очень активно добивался, она мне рассказала анекдот про идеалы. Мол, бесконечна ли любовь, спрашивает девушка более опытную подругу. А та ей отвечает категорически «нет»: всё только начинается с идеалов, а заканчивается одеялом. Вот и весь сказ. Так что за десять миллионов давай оставим идеалы в покое.Фролов не рассмеялся и стал собираться. Тем более что с противоположной стороны улицы Гудвин энергично подавал ему сигналы обеими руками.– Мне пора назад, а то будет скандал, – объяснил приятелю Павел.– Но ты так и не дал ответа.– Знаю, Курт. Я дам его завтра или послезавтра. Завтра многое прояснится. Финальный день эксперимента. Сам понимаешь, что это для меня значит. А ты пока сними номер в отеле. Остынь. Я найду тебя.

Фролов быстро перебежал дорогу и скрылся вместе с охранником за поворотом. Уже в семь утра на следующий день Фролов устало брёл по девственно чистой дорожке одной из аллей парка. За ним также выжатый как лимон семенил Боря Либерман.– Теперь ты герой, Павлуша! Нобелевская премия обеспечена! Нет, ты, видно, не понимаешь! Мы вылечили Кики! Метастазы исчезли, а опухоль скукожилась до размеров вишнёвой косточки! А как чётко сработала гемодиализная система охлаждения! Молодчина наш Славик!Либерман не скрывал восторга. Он широко улыбался и всё норовил похлопать Павла по плечу, но не успевал на ходу, попадая мимо.– Борь, ты что, дурак, ей-богу? – наконец раздражённо спросил Павел.– Среди евреев дураков не бывает, – тут же надулся Либерман.– Но ты, Боря, видимо, то исключение, которое подтверждает правило. О какой нобелевской премии ты говоришь, когда мы тут заперты, как попугаи в золотой клетке?! Сам же вчера вечером об этом балаболил и провоцировал Бережного. Уверяю тебя, нам даже запатентовать установку не позволят! Послезавтра мы будем спасать одногоединственного человека, ну, а кто и как будет спасать остальных? Увы, боюсь, спасён будет лишь тот, кто сможет хорошо заплатить за своё спасение!– Паша, что ты вдруг заговорил лозунгами? Ну прямо как в одесском трамвае.– Я говорю серьёзно. Установка вроде как наша, но юридические права на неё принадлежат... даже не знаю, кому они могут принадлежать. И уж тем более не знаю, что произойдёт в случае удачной операции с нашим больным. Позволят ли её забрать? Узнает ли мир о нашем пациенте? Ведь в таких случаях его надо предъявлять консилиуму. Останется ли вообще «Прометей» в единственном экземпляре как панацея для избранных мира сего, а остальные будут продолжать страдать и умирать от рака?– Слушай сюда, моралист доморощенный, – важно остановил коллегу Либерман. – Ты знаешь, чем велик был наш Моисей?– Во-первых, почему это Моисей ваш?.. – непроизвольно вырвалось у Фролова.– Да потому что наш, и всё тут... Это даже не обсуждается. Если б речь шла о Моне из-под Одессы, я б его охотно вам отдал. Но Моисей!.. Так вот. Величие и заслуга Моисея в мировом и историческом масштабе заключаются в том, что он сорок лет водил свой народ по пустыне в поисках великого исхода только для того, чтобы в итоге доказать людям, что безысходности нет. И тот, кто не верил ему, погибал, а тот, кто верил, выживал. Ты понял мою мысль, Паша?– Не совсем... Разве можно до конца понять, что крутится в твоих еврейских мозгах?..– Тогда просто внимательно прислушивайся ко мне, – от души рассмеялся Либерман. – То, что из любого безвыходного положения есть как минимум два выхода, знает даже наша поправляющаяся Кики. Эта чертовка девочка наверняка поняла, что мы спасаем ей жизнь. Ну, или хотя бы продлим... И это для неё тоже означает великий исход!– Ты так считаешь? – наивно спросил Фролов.– Да, да! Кики понимает гораздо больше, чем мы думаем. Может, именно ей суждено стать проводником для человечества от раковой напасти!– Теперь ты, Борька, заговорил лозунгами! Лучше подумай, какой температурный и временной режим выбрать для пациента. Надо решать. У него ведь, в отличие от Кики, проблемы с сердцем...– Не забудь добавить ещё, что в отличие от Кики он ещё за всё платит, – натянуто пошутил Либерман, но на сей раз не нашёл во Фролове ни малейшего отклика на шутку.Павел не случайно напомнил о сердце Блейка. Одно дело молодая обезьяна, а совсем другое – старый и немощный Корсар. Интересно, понимает ли это Зоммер?Учёный мысленно вернулся к вчерашней информации адвоката. Хрен он получит, а не десять миллионов в случае неудачи с лечением. А если удача? Но решать-то надо сейчас! Пусть тогда Зоммер и решает сам. Завтра же найду и поставлю его в известность.– Ты, Павлуша, наверняка из наших... – продолжал философствовать Борис, с нескрываемым удовольствием вдыхая утренний, слегка даже морозный воздух. Впрочем, какие морозы в Швейцарии, пусть даже северной?! – Во-первых, завтра будешь спасать еврея. Во-вторых, у тебя потрясающая любовница-еврейка, которая, как Юдифь, способна отрубить тебе голову, если у тебя вдруг перестанет стоять. И в-третьих, у тебя есть друг еврей, который готов подставить свою голову под меч этой самой Юдифь, лишь бы она хоть раз...– Боря, не доводи до греха! О чём ты вообще думаешь сейчас? – возмутился Фролов. – Ты что, не понимаешь, если в термокамере пациент умрёт, то головы нам срубит вовсе не мифическая Юдифь, а реальные люди типа Пита Гудвина?– Нет, конечно, это я понимаю. Но всё-таки скажи, что делать, когда у тебя стоит? Когда у тебя есть где чем, но некого. Трагедия, да и только.Фролов лишь отмахнулся. Этот Либерман неисправим.Тем же вечером Лилия Гордон с присущей ей тщательностью и самоотдачей готовила Корсара к предстоящей процедуре. Её волновали даже не столько сами последствия, сколько элементарный вопрос: выдержит ли больной вообще столь рискованное испытание. И в этом смысле её ничуть не успокаивало весьма успешное завершение экспериментов с подопытной обезьяной. Она видела, что и Корсара одолевают страхи и сомнения. Но какие именно, до конца так и не понимала.– Дэйв, дорогой, пойми, – поглаживая старика по руке, уговаривала его психиатр, – у нас нет другого выхода, как только довериться Фролову. Никто в мире сегодня не может предложить альтернативы. Ты совершенно ничего не почувствуешь, заснёшь и проснёшься уже...– ...на том свете, – нашёл в себе силы улыбнуться Блейк.– Вот видишь, какой ты молодец. Находишь силы даже шутить. Значит, с психикой у тебя полный порядок. А это немаловажно, говорю тебе как психиатр.– А как быть с этим? – Блейк прикоснулся к груди.– И с этим обойдётся. Нашей девочке Кике на самом деле не двадцать лет, а, по их меркам, все сто. Так что вы с ней ровесники.– Я бы предпочел быть твоим ровесником, – едва вымолвил Блейк, и в глазах его появились слёзы. – Лилия, девочка моя, я всё отлично понимаю и ничего не страшусь, пока ты рядом со мной. Я только боюсь потерять тебя. Ты знаешь, сейчас я даже стал лучше понимать древних египтян, которые рядом с усопшими фараонами укладывали в гробницы и их умерщвлённых жён. Жестоко, но правильно. – Старик с трудом поднял вялую костлявую руку и погладил Лилию по волосам.– Девочка моя! А где сейчас мой внук? – спросил он неожиданно.Вопрос застал докторшу врасплох. Она растерялась, не зная, как ответить умирающему старику, что его горячо любимый внук занят исключительно тем, что беспрестанно пьёт и развлекается с проститутками в Монте-Карло.– К сожалению, Дэйв, я не знаю, где сейчас твой внук, – спокойно произнесла Лилия, поправляя Блейку подушки. – Спроси об этом у Пита.– Спрошу, дорогая, – сказал он таким тоном, что психиатру не составило труда разобраться в чувствах Корсара. – А сейчас пригласи, пожалуйста, Фролова. Хочу поговорить с ним...Когда через полчаса Павел явился к Блейку, тот благодаря стараниям Лилии отдыхал от боли, находясь в состоянии полудрёмы. Успев незаметно и нежно сжать руку возлюбленной, Фролов приблизился к постели больного.– Это вы, молодой человек. – Корсар приоткрыл глаза и затуманенным взором уставился на Павла. – Наклонитесь ко мне.Павел без колебания выполнил просьбу старика.– Я пригласил вас, господин Фролов, чтобы пожелать удачи! Именно вам, а не себе, – шёпотом произнёс Корсар. – И знаете почему? Удача вам сейчас нужнее, чем мне. Если даже всё закончится плохо, то это не так уж и страшно. Мне, в конце концов, терять уже нечего, кроме этой адской боли. В такие моменты становится всё равно, доконает ли меня опухоль изнутри или я не выдержу вашей печки. Или чего-то иного, уж не знаю.– Откуда такой пессимизм, мистер Блейк?! – Фролов поспешил успокоить старика. – Вам большой привет от нашей Кики. Обезьянка практически здорова и за сутки уже съела тонну бананов...– Я знаю, знаю. Лилия мне всё рассказала. Но ведь с этой тварью вы провели три сеанса, а мне столько не выдержать в моём возрасте и с моим сердцем... – вяло прохрипел Блейк. – Тем не менее поздравляю! Это уже прорыв.– Спасибо, мистер Блейк. Но настоящий прорыв будет тогда, когда встанете на ноги вы. – Чтобы как-то приободрить старика, Фролов старался говорить уверенно, с улыбкой на лице, хотя у самого на сердце кошки скребли. – С вами мы постараемся проделать всё за один сеанс. Оптимально увеличим температуру и время процедуры. К сожалению, рядом с вами не будет вашего кардиолога. Но этот нюанс мы обговаривали заранее. Никакой кардиолог просто-напросто не разрешил бы то, что мы собираемся сделать.– Что ж, доверимся вашему оптимизму, молодой человек! Признаюсь, я соврал вам, будто мне безразлично, как всё пройдёт. На самом деле я очень хочу жить, понимаете? – Из глаз несгибаемого магната в три ручья потекли слёзы. Сдерживаться уже не было сил.

После успешного сеанса термотерапии и последующего интенсивного реабилитационного курса прошло всего три недели, а Дэйв Блейк уже забыл и о приступах головной боли, и о том, как тяжело выходил из наркоза, и о капельницах, уколах и сотнях проглоченных таблеток. Случилось настоящее чудо – опухоль в голове Корсара не только перестала расти, но и уменьшилась почти втрое. По мнению Павла и его друзей, нужен был ещё хотя бы один сеанс на установке, чтобы окончательно добить злокачественные клетки, но, увы, больное сердца старика не позволяло сделать этого.Тем не менее сам Корсар ощущал себя заново родившимся. Он не только встал на ноги, но был бодр и жизнерадостен как никогда. Магнат жаждал вернуться к активной деятельности, всё чаще поговаривая о возвращении в родные пенаты на остров Ки Уэст.Блейк всегда дорожил временем, но если раньше он дорожил каждой минутой, то сейчас научился ценить уже каждую секунду, каждое мгновение жизни. Вот почему он фанатически хотел как можно скорее полностью поправиться, чтобы как подобает отметить юбилей фонда и собственное своё воскрешение.Тем временем учёные, разом оказавшиеся не у дел, окончательно захандрили. Над их недавним пациентом уже колдовали другие люди, и казалось бы, им только радоваться, что можно ежедневно продолжать работать над усовершенствованием «Прометея». Но увы и ещё раз увы. Кудато улетучился азарт, совсем пропал кураж, который на протяжении последних месяцев гнал их вперёд и вперёд.Больше всего троицу мучила та неопределённость, которая сложилась вокруг перспектив их дальнейшей работы и прежде всего судьбы лаборатории. Ко всему прочему, Слава Бережной и Боря Либерман сильно заскучали по дому, по семьям. Но пока пациент находился на вилле, думать о возвращении в Россию им было бессмысленно. Так заранее решил Гудвин.Павел также был в расстроенных чувствах. Так бывало с ним всегда, когда, добившись заветной цели, он ощущал полнейшую опустошённость. Что же дальше? Куда двигаться? С превеликим ужасом он сознавал, что именно сейчас, похоже, никуда.Положение не меняло даже то обстоятельство, что любимая женщина была совсем близко. Фролов даже всерьёз стал подумывать о том, чтобы сделать Лилии предложение. Но опять-таки непреодолимым препятствием вставал Корсар, который не отпускал молодую докторшу от себя ни на шаг. С нескрываемым ужасом Павел думал о том, что в один прекрасный день он улетит в свою в Америку и заберёт Лилию с собой. И как в воду глядел. Когда однажды зябким утром во флигель к новосибирским учёным явился наряженный в ливрею посыльный и принёс приглашение Блейка на торжественный ужин, у Павла ёкнуло сердце. Он понял, что, возможно, уже завтра-послезавтра придётся прощаться с Лилией.