Утром Димку опять повезли в Дом культуры. Не на концерт – на суд.

Он уже несколько оправился от побоев, по крайней мере мог передвигаться не только по стеночке.

Вновь глядя через оскорбительные прутья решетки на присяжных, Димка с удивлением увидел в первом ряду того, кто избивал его в камере. На всякий случай Сироткин осторожно пошевелил руками, ногами, как бы проверяя каждый миллиметр своего больного тела, – не приснилось ли ему? – и вновь уставился подслеповатыми, а нынче ко всему еще затекшими от ночных побоев глазами на своего врага. Это он пытался насиловать Настю тогда у озера. Как просмотрел его, когда выбирали присяжных?! Пятничный «молотобоец» преспокойно сидел среди присяжных как ни в чем не бывало, нагло глядя в разбитое Димкино лицо.

Сироткин отлично знал, какое у него сейчас лицо.

Еще рано утром, когда начальник райотдела милиции майор Кожанков, будто чувствуя, что во вверенном ему учреждении выходные дни прошли далеко не славно, явился проверить состояние единственного обитателя камеры предварительного заключения, то не поверил своим глазам. Тот ли «квартирант» – настолько синяки и ссадины изменили лицо Сироткина.

– Вашу мать! Я вас всех сейчас изуродую, так что мама не узнает! – топал ногами начальник на только что сменившегося нового дежурного. – Этого еще не хватало! Как его показать на суде в таком виде? Кто посмел?

– Не могу знать, товарищ майор. Когда я заступил, он уже таким был.

– Кто тебя так, Сироткин? – почти умоляюще спросил Димку майор.

– Поскользнулся ночью, упал. Ударился. Да что вы, товарищ майор, всполошились? – с трудом вымолвил Димка разбитыми губами. Это были его первые слова с той ужасной ночи. – Можно подумать, что тут, у вас же, еще во время следствия меня не лупили? Тогда никакой паники с вашей стороны не было...

Досадливо махнув рукой, Кожанков выскочил в коридор.

– Быстро сюда Аникееву! – крикнул он что было силы. – И всех других баб, которые у нас имеются.

Первой прибежала уборщица, следом за ней еще две сотрудницы паспортного стола.

– Что хотите делайте, бабы, красьте, пудрите, мажьте, только чтобы через пятнадцать минут этот мальчишка был в нормальном виде. Хотя бы лицо.

– Боже, кто его так? – ужаснулась уборщица, но тут же постеснялась своей сердобольности. Все-таки перед ней был тот самый насильник, о котором говорил весь город.

– Если мы на него изведем весь наш макияж, надеюсь, товарищ майор, вы нам компенсируете расходы? – осторожно уточнила прибежавшая вслед за уборщицей паспортистка.

– Компенсирую, компенсирую! Только сделайте что-нибудь, девочки.

Майор, признаться, до конца не верил, что какаято пудра и румяна смогут вернуть лицо Сироткина в приличное состояние.

...Присяжный заседатель Грязнов внимательно ловил выражение лица Димки и гадал, узнал ли тот в нем обидчика Насти.

«Узнал. Будь спокоен. Узнал, – ответили ему Димкины глаза. – Узнал. Только как такая мерзкая личность попала в число присяжных?! Как такие люди вообще могут судить кого-то? Почему он, Димка, сидит за решеткой, а эта сволочь его будет судить?»

– Продолжим наше заседание, – будничным голосом объявила судья Зуева. – Вы слышите, подсудимый? Боже, что с вами?!

Последнее восклицание она произнесла совсем уж несолидно для судьи. Как-то по-бабьи ошеломленно и испуганно.

Сироткин демонстративно осмотрелся.

– Что со мной? – наигранно, явно на публику, переспросил он.

– Я имею в виду ваш вид, подсудимый. Такое впечатление, что попали в автокатастрофу.

Димка пожал плечами. Хотя кулаками и ботинками по лицу и телу, чем не катастрофа...

– Упал. Ушибся, – почти так же, как начальнику милиции, объяснил он.

Зуева лишь покачала головой.

– У защиты на этот счет имеются вопросы?

Защитник Черняк быстро сориентировалась, хотя, похоже, абсолютно была не готова к подобному повороту событий.

– Прошу назначить судебно-медицинскую экспертизу, что бы узнать, что так изменило облик моего подзащитного за минувшие субботу и воскресенье. Считаю необходимым поставить перед экспертами вопросы о характере травмирующего предмета, количестве травматических воздействий, о механизме повреждений, о возможности их получения при падении с высоты собственного роста, как только что заявил подзащитный.

– Поддерживаю, – опережая вопрос судьи в свой адрес, односложно согласился прокурор. В подобной ситуации он вряд ли мог занять иную позицию.

– Принято. Экспертиза будет, – удовлетворенно подвела черту под темой Галина Николаевна.

«Какое счастье! – подумал юный подсудимый. – Будто им неизвестно, что на самом деле произошло в камере и почему». Сироткин продолжал упорно верить, что судья с адвокатом и прокурором заодно с этим присяжным Грязновым.

Закрыв лицо руками, Настя тихонько всхлипывала. На самом деле ей хотелось выскочить на сцену и вцепиться что есть силы в прическу Зуевой. Она правда не видит, что Димку сильно били?

* * *

Хотя Духон и советовал другу пока оставаться на Валдае, тот все-таки не выдержал и соскочил в Москву. Лев так и не смог побороть серьезные опасения, возникшие сразу, как только среди понаехавшей отовсюду журналистской когорты он увидел своего собрата по перу из «Комсомольца». Они не были лично знакомы, однако Багрянский не симпатизировал ему, поскольку много был наслышан о коллеге и в особенности о тех скандальных кренделях, которые он время от времени «выписывал» в газете.

Бросалось в глаза, что корреспондент «Комсомольца» изначально ведет себя наплевательски по отношению к происходящему в суде. И дело даже не в том, что он сразу как свинья напился в баре. В конце концов, у каждого свои творческие причуды. Багрянский относился к ним терпимо, поскольку знал немало талантливых коллег, которым дурь в голове не мешала выдавать качественное количество строк в номер.

Беспокоило его другое: прочное ощущение того, что автора будущей публикации ход процесса занимал не сильно, будто он заранее все для себя определил и вообще владеет гораздо более обширной информацией, чем все другие его коллеги.

Немного поразмышляв, Багрянский решил в Москве кое-что перепроверить, а заодно сориентироваться в отношении к процессу со стороны столичной журналистской братии. Духона он предпочел не вводить в курс дела, благо пока ничего нового сообщить ему не мог, а тот раздражался, когда его отрывали по пустякам. Багрянский пожалел лишь о том, что пришлось разрушить собственные старательно выстроенные романтические планы на вечер. Он представил, как вытянется лицо московской журналистки, кажется, ее зовут Марина, с которой они договорились встретиться в гостиничном холле этим вечером, если его там не окажется.

«Что-нибудь придумаю, когда вернусь, – успокоил себя Лев. – Когда женщина хочет верить, она поверит. Тем более тут, вероятно, придется кантоваться еще не один день».

Утром во вторник, вернувшись из Москвы в «Никольскую слободу», Багрянский первым делом разыскал по телефону Родиона Корниенко.

– Привет, узнал?

– Вы где, Лев Владимирович? – вопросом на вопрос ответил директор «Слободы».

– Не знаю, как тебе это понравится, а я уже опять здесь, на Валдае. Ты-то сам где?

– Где мне быть? На процессе, естественно.

– И как дела на вашем процессе века? Я имею в виду вчерашний день, – полюбопытствовал Багрянский.

У него в сумке лежал добытый с большим трудом сигнальный номер «Комсомольца», где достаточно живо описывались первые дни суда и высказывались прогнозы по поводу его дальнейшего хода. Всю обратную дорогу Багрянский искренне недоумевал, откуда автор статьи знал, что, например, сказала судья, а что – прокурор, как при этом выглядел подсудимый и многие другие мелочи. Наверняка ему кто-то сливает информацию. Процесс-то закрытый. В редакции «Комсомольца» на такое ни за что бы не пошли! У них с информацией очень строго – как-никак это вопрос престижа. В том, что это так, Багрянский убедился, как только как бы ненароком позвонил редактору, с которым был в приятельских отношениях, чтобы выудить любую дополнительную информацию. Но натолкнулся на хорошо эшелонированную оборону, что подтверждало наихудшие опасения по поводу суда в крохотном российском городишке. Чтобы добыть злополучный номер газеты, он просто сторговался с милицейским охранником при входе в типографию на Пресне, и тот за двадцать баксов снял для него с ротации первый же экземпляр. Правда, просмотрев публикацию, Лев убедился, что затраченные усилия того стоили.

– Дела как сажа бела, – грустно заметил Родион. – Плохо дело. Парня не узнать...

– Что так?

– Дело – труба, – пояснил он. – Вы помните лицо парня? Не напрягайтесь, можете просто забыть. Когда я его увидел, у меня создалось впечатление, что по его еще совсем недавно приятному, фактурному лицу прошелся табун лошадей. От глаз – лишь тонюсенькие щелочки в фиолетовых фингалах. На лбу сразу три кровавых ссадины, густо кем-то «заштукатуренные» пудрой. На щеке огромная сиреневая опухоль. Парня били! Понимаете, Лев Владимирович! И судя по всему, лупили от души. Это же очевидно – сомнений на этот счет у меня нет никаких.

– Успокойся, Родион Николаевич. Это я понял. Что еще?

Глотнув воздуха, словно у него не хватило дыхания, Корниенко стал рассказывать. Из его слов выходило, что-то явно изменилось в атмосфере процесса. Даже судья Зуева при всей своей невозмутимости казалась чуточку растерянной. По едва заметным штрихам новоявленный заседатель заключил, что судья колеблется, сомневаясь, продолжать ли разбирательство в прежнем академическом русле. Казалось, Зуева как в засоренном лесу прощупывает каждый свой шаг, чтобы в любой момент зарезервировать за собой право на перемену позиции в свете, например новых поворотов в деле. Пару раз, ухватившись за слова прокурора, она стала дотошно и многозначительно уточнять сначала у него, а потом и у Сироткина, когда именно подсудимый познакомился с Настей Уфимцевой, имеются ли у них какие-нибудь старые семейные фотографии, не сохранились ли такие фотографии в архивах детских домов? Зуева еще раз вернулась к теме мотивации Добровольского при взятии на себя роли опекуна обоих детей, когда тот подбирал подопечных. Внимательно сопоставила их имена и даты рождения. При этих вроде бы безобидных вопросах прокурор Гришайло многозначительно и согласно кивал, чуть ли не давая понять Зуевой, что одобряет ее действия. «Валдайские любовники», так про себя Зуева стала именовать Сироткина и Уфимцеву, отвечали как на школьном уроке – заученно и безразлично. Больше всех разнервничался Добровольский, чуть ли не обрывая судью на каждом вопросе словами типа: «А вам какое дело до моих мыслей и мотиваций?» Зуева даже удивилась. Что так возбудило бывшего вояку? Вопросы самые естественные... Впрочем, ничего нового лично для ее понимания все эти уточнения, как и следовало ожидать, не дали. Однако ее непонятные присяжным, в том числе и его, Корниенко, потуги не находили в них ожидаемого отклика. Чего, мол, судья тянет волынку? И отчасти были правы, тем более что Галина Николаевна сама недопонимала до конца. Чего?

Для Галины Николаевны еще накануне вечером стали вдруг проясняться отдельные пикантные моменты дела, о которых она и не ведала. Во всяком случае, Зуева теперь догадывалась об истинной причине нескрываемого возмущения местных людей, о чем ее регулярно информировал то начальник милиции, то другие доброхоты. Недаром говорят, что сплетни и слухи разносятся быстрее, чем газетные статьи и следственные изыски. Вчера вечером ей неожиданно позвонил титулованный московский коллега. Она была крайне удивлена, поскольку никак не ожидала услышать в трубке его обволакивающий, слегка картавый говор. Они до этого тесно не общались, разве что вежливо кивали друг другу на официальных мероприятиях. А тут вдруг он ее специально разыскал, разговорился, оказался необыкновенно щедр на комплименты.– Вы знаете, Галина Николаевна, с каким уважением я к вам отношусь. Вот и захотелось вас поддержать, – наконец перешел он к делу. – Пр-роцесс должен стать во всех отношениях показательным... Я даже вам завидую.– Пока, собственно, завидовать нечему. Я только пытаюсь до конца разобраться.– Вот именно, вот именно. Я и не сомневался, что вы займете именно констр-руктивную позицию. У нас еще много законодательных пр-робелов, и долг опытных юристов – р-работать над заполнением этих юрридических, так сказать, пустот.Зуева насторожилась. Куда он клонит, о каких пробелах бубнит?Коллега между тем продолжал, не скупясь на эмоции:– Нужны убедительные пр-рецеденты, и кому же, как не нам, их создавать! Все это совер-ршенно возмутительно. Вы посмотрите, что твор-рится вокруг, что открыто пр-ропагандир-руют в некоторых изданиях, я уже не говорю об Интер-рнете!– Я с вами полностью согласна, коллега. Однако, надеюсь, вы не станете отрицать, что общий фон в обществе зависит не только от судей?– Не только, не только, безусловно, не только! Хотя я глубоко убежден, пока не появится конкр-ретная статья в законе, мы не сможем успешно бороться с этим омер-рзительным явлением. Надо подтолкнуть общественное мнение. Не сомневаюсь, религиозные организации нас полностью поддержат. Не будь юристом, я бы выжег инцест каленым железом! Была бы нормальная статья в УК...Зуева едва не подскочила от неожиданности. Уж не ослышалась ли она?! Только этого ей еще не хватало. Надо же, инцест? Какой еще, к черту, инцест? Они что, реальные брат и сестра, а не случайные подопечные Добровольского? Чушь. Не может быть! Хотя?.. В наши дни все может быть.... Так вот, оказывается, откуда весь ажиотаж?!Судья никак не могла понять своего отношения к тому, что услышала от московского коллеги. Скорее, она просто сейчас не могла сосредоточиться на своих внутренних ощущениях. Ее мысли были заняты тем, что как же так, вездесущая молва до сих пор не донесла до нее столь фантастичную информацию?Впрочем, если бы она была просто бабой, тоже причитала бы и судачила с соседками на кухне. Но она ведь юрист, профессиональный судья. А для судьи, если вдуматься, ничего ценного, кроме как вновь открывшихся в деле обстоятельств, нет и быть не может. Тогда чего хочет ее авторитетный коллега?– Дорогой Борис Иосифович, дело в том, что из представленных материалов совсем не очевидно, что подсудимый и потерпевшая состоят в родственной связи, – наконец отозвалась она в трубку, сочтя дальнейшее свое молчание неприличным. Зуева принципиально решила не показывать, что новость застала ее врасплох, и теперь пыталась выудить что-нибудь еще. – К тому же вы знаете, мой конек – уголовное право, я не занимаюсь ни гражданским правом, ни семейным. У меня тут сто тридцать первая статья... Честно говоря, даже не могу припомнить, что конкретно сказано про инцест в «законниках». Во всяком случае, в Уголовном кодексе – это я могу засвидетельствовать с полной уверенностью – данный термин вообще отсутствует. Говорят, в других странах...– В других стр-ранах много чего есть из того, чего у нас нет. В том-то и дело, дор-рогая Галина Николаевна. Действительно, у нас нигде нет, даже и искать не надо. Мимоходом сказано в Семейном кодексе. И то не про инцест, а про запр-рет на бр-ракосочетание между братом и сестрой. Вот он, как раз у меня под рукой. Статья четырнадцатая, пункт второй, гласит: «Не допускается заключение брака между близкими родственниками, полнор-родными и неполнор-родными, имеющими общих отца или мать, братьями и сестр-рами...» Собственно, всё! Вы представляете, всё, и никакой ответственности! Даже о детях ничего не говорится, а ведь это верный путь к генетической пр-ропасти. И так народ выр-рождается...Опять всплыли дети, и явно не случайно. Борис Иосифович без серьезного повода звонить бы не стал, и слов на ветер он бы не бросал.– Понимаю, для нас, юристов, это не аргумент, – продолжал тот, – но обязательно прочитайте завтрашний номер «Комсомольца»! Насколько мне известно, там по поводу вашего процесса будет сказано во всеуслышание.– Спасибо за звонок, коллега. – Тоном, не предполагающим продолжения, Зуева повесила трубку.Теперь она начинала кое-что смекать. Незначительный с точки зрения уголовного права процесс в обывательском плане обещает вырасти в настоящую сенсацию, стать бесценной находкой для вездесущей прессы и для любого, ищущего публичной славы юриста. Правда, всем ее коллегам достаточно хорошо известно, что лично она к дешевой популярности никогда не стремилась, предпочитая оставаться в тени. Тем не менее «амбициозного» судью в данный процесс почему-то не захотели, а предпочли поставить ее. Значит, все обстоит гораздо серьезнее.Галина Николаевна почувствовала, как у нее кругом пошла голова. Что и говорить, есть над чем призадуматься. Формально ничего особенного, якобы дружеский звонок авторитетного коллеги. Но если добавить к этому личное участие районного прокурора в процессе... Если вспомнить о совершенно «зеленом» адвокате, прикрепленном по разнарядке... Наконец, умело подогреваемый обывательский интерес к суду... Невольно задумаешься.Выбор на ней наверняка тоже остановили сознательно! И дело тут не только в инцесте, который в принципе в стране неподсуден, к тому же который еще надо доказать. Откуда вообще правоохранительным органам стало известно об этой забитой, молчаливой парочке? Откуда и для чего они ее выкопали? Это обстоятельство смущало и настораживало Зуеву больше всего, хотя вроде бы формально это ее не касалось. Она начинала ненавидеть себя за то, что до сих пор не нашла правдоподобного объяснения зародившимся сомнениям.Велико было бы удивление многоопытной Галины Николаевны, узнай она, что где-то по соседству с Домом культуры бесцельно кружит еще один человек, чьи мысли безостановочно крутятся в схожем направлении. Это был совершенно неведомый ей Багрянский, покорно подпирающий «культурную» стенку здания, как лазутчик, прислушивающийся к тому, о чем судачат люди.По роду своей деятельности Льву Багрянскому постоянно приходилось сталкиваться с публикой, для которой, как для профессиональных игроков в покер, скрывать эмоции стало производственной необходимостью. Это были искусные мастера своего дела, талантливейшие актеры, обладавшие к тому же недюжинной волей, но капризами судьбы-индейки обделенные реальными театральными подмостками. Подмостками им служила жизнь. На столь изощренном фоне раскусить весьма сложное состояние души, равно как и деловой настрой судьи Зуевой, о которой долго и упорно ему рассказывал директор «Слободы», для Багрянского было делом не самым сложным. Достаточно было услышать, на какие вопросы она стала «сбиваться», как стала все чаще копаться в бумагах и смотреть в зал невидящим взглядом, чтобы понять: она уже знает про инцест. Выжидать больше нельзя. Пора что-то наконец делать, чтобы хоть как-то повлиять на ход судебного разбирательства. Чтобы защитить от подлой несправедливости эту трогательную беззащитную парочку. Неужели со времен Шекспира так ничего и не изменилось в этом мерзком, насквозь прогнившем мире?! Должна же жить в нем хоть какая-то правда, хоть какие-то осколки честности и человеческого благородства!Свое отношение к «вновь открывшимся обстоятельствам» Багрянский, точно так же, как накануне Зуева, до конца не понимал. Как ко всему относиться? Конечно, про это он слышал и читал. Отмахнуться и уверить себя в том, что эта тайна за семью печатями человеческих отношений его не интересует, было бы неправдой. Но и высокая мораль, на которую активно жмут в некоторых странах, по которой якобы брата и сестру в них принято судить за кровосмешение, тоже не очень-то его убеждала.Впрочем, что толку сейчас копаться в себе и отвлеченно морализировать, когда эти двое детей вот-вот будут навсегда втоптаны в грязь. Этого нельзя допустить по определению. Багрянский достаточно хорошо разбирался в людях, чтобы не заметить в подсудимом Димке Сироткине малейшую червоточинку, намек на порок, живи в нем и то и другое. Тем более надо быть ослом, чтобы не просчитать ситуацию. Ясно, что в дело вовлечены очень серьезные силы. Это теперь не вызывает никаких сомнений. Эти силы обладают огромным влиянием, без особого труда манипулируют фактами, ключевыми фигурами на процессе, требуют правильного оскала прессы, доводят до истерики падкую на сенсации публику.От собственной беспомощности Льву казалось, что он готов завыть. Правда, теплилась одна, очень маленькая, буквально микроскопическая надежда на судью. Уже хорошо, что в ходе самого процесса Зуева силится все понять, но, увы, до конца так и не понимает, что происходит в закулисье. Почему такая мощная негативная энергия совершенно неадекватно сфокусировалась на заурядной истории?Даже современная беллетристика стыдливо обходит подобные банальные сюжеты, предпочитая копаться в запутанных отношениях политиков, бизнесменов, артистов, которые с удовольствием поставляют ей свое грязное белье. А тут, пожалуйста, стреляют из пушек по воробьям! Нет, что-то здесь не так. Так просто не бывает! Пушки расчехлены, даже если никто пока не слышит их раскатистого грохота. А вот воробьи... Может, в них, в воробьях, и кроется разгадка? Глупости! Воробью никогда не стать орлом. Да и по орлам палить из пушек, мягко говоря, накладно.Багрянский инстинктивно стал понимать, причем основываясь не только на словах Корниенко, что судья на распутье и упорно пытается нащупать свою тропу в процессе, отличную от той, на которую ее некие кукловоды ненавязчиво выводят.Это говорит о том, что она не ангажирована с самого начала. Ее, так сказать, разыгрывают «втемную». И скорее всего, потому, как абсолютно точно уверены, что Зуева сама, естественным ходом процесса приведет к нужному результату: упрячет парнишку в тюрьму. Еще немного, совсем немного, и она ступит на загодя устланную персонально для нее дорожку.Краем глаза Багрянский заметил, что московская журналистка, как бы случайно проходя мимо, с жеманной обидой и готовностью тут же ее проглотить, посмотрела на него. Вопреки устоявшимся принципам, за которые он никогда себя всерьез не корил, Льву на этот раз действительно было не до баб.И почему только он так близко к сердцу принял эту печальную историю? Может, где-то в глубине души завидовал и даже преклонялся перед способностью людей испытывать такие безудержные, очищенные от обывательских примесей чувства и страсти?Будучи циником по профессии и по обстоятельствам – как без этого выжить? – он прекрасно понимал, что сам лично не способен на подобное сумасбродство. А как порой хочется отбросить условности и с головой броситься в омут, познать смятение, боль и радость. Интересно, был ли сумасбродом сам Шекспир или просто насочинял раздирающих читательские души историй?Проводив взглядом коллегу, Багрянский по привычке стал звонить Духону, догадываясь, что вновь слегка перебирает и злоупотребляет отношениями с другом. Трубка не отвечала. «Ну, давай же, давай!» – нервно бормотал Лев, словно стараясь убедить находящегося в четырех сотнях километров от него далекого абонента, что тому непременно надо взять трубку.Медитация не подействовала, после очередного гудка мобильная связь прервалась сама по себе. Ну вот, облом. И так всегда, когда надо решать что-то быстро.Велико было его удивление, когда буквально через пять минут олигарх позвонил сам. Вот и не верь потом в медитацию и телепатию вместе взятые.– Чего тебе неймется? – спросил Александр с ворчливым недовольством. – Из-за тебя пришлось закруглить деловую встречу.– И что же? – в тон ему поинтересовался Лев. – Недобор по миллионам?– Брось хамить! Тебе уж совсем не пристало обвинять меня в корыстолюбии. Ты прекрасно знаешь, деньги никогда не были для меня самоцелью. Говори лучше, что у вас там опять стряслось?– Я, собственно, потому и звоню, что хорошо знаю твою некорыстолюбивую натуру, – поняв, что перебрал предыдущей фразой, попытался смягчить впечатление Багрянский. – Кстати, знаешь, сентиментальность – привилегия вождей. Истинный демократ должен быть коварным и безжалостным. Во всяком случае, этому учит наша российская действительность.– Исчерпал лирические отступления? Давай к сути. Некогда мне, понимаешь?– Тут, на процессе, как мы с тобой на днях и предполагали, все пошло наперекосяк. И чем дальше, тем больше.– Опять ты за свое! Мы вроде договорились еще недельку присмотреться, – проворчал Духон, но разговора не оборвал.Это обнадеживало, потому что обычно он не церемонился, если считал дальнейшее продолжение беседы неуместным. Ему все-таки было интересно.– Откладывать нет смысла, мне и одного дня было достаточно, чтобы насмотреться и присмотреться, – убежденно заявил Багрянский.– Скор ты, однако. Так серьезные вопросы не решаются.– Решаются! У тебя выучился. Все зависит от обстоятельств. А обстоятельства складываются таким образом, что если тянуть резину еще неделю, боюсь, любое вмешательство может утратить смысл.– Так что там у вас? – вновь спросил Духон. – Выкладывай.– Во-первых, парня жестоко избили в камере. Я навел справки, на весь местный райотдел он – единственный арестованный, значит, били его сами же менты. Почему? Тут вариантов много. Во-вторых, главное, инцест... Знаешь такое слово? Попроси секретаря принести сегодняшний «Комсомолец», и тебе все станет ясно. В-третьих, судья из областного центра колеблется и сомневается. По-моему, она не куплена, если уместно такое выражение в данном случае. Скорее, ей напрямую не приказано топить Сироткина. На нее просто надеются без всяких приказов, что она именно так и поступит. Не знаю уж, почему. Скорее, в силу «правильности» характера, который, видимо, в ней оценили по предыдущим процессам. А она, возьми и засомневайся. Впрочем, пока она открыто эмоций не выражает. Но судя по некоторым моментам, явно не симпатизирует происходящему.