Адвокат позвонил Мацкевичу рано утром. Тот, к счастью Бахтина, уже не спал.

– Простите, сэр, что спозаранку, но я что-то стал волноваться. Не сегодня так завтра судья удовлетворит мое пожелание вновь допросить Добровольского, а вы молчите. Так ничего и не нарыли? Хоть какието зацепки, а уж когда я его зацеплю, этот вояка сам расколется. Нутром чую, что он уже созрел.

Выпалив в трубку весь этот эмоциональный монолог, Борис Фиратович в ответ ничего не услышал, кроме того, что Мацкевич долго чиркал спичкой по коробку. Наконец он, видимо, закурил и мягким голосом сказал нетерпеливо цокающему в трубку Бахтину:

– Работаю. Ищу. Кое-что есть, но не хотелось бы спешить.

– Вам не хотелось? Ну-ну. Только, боюсь, уважаемая судья Зуева не примет это во внимание. Вы понимаете?

– Понимаю, но у меня всего два глаза и одна голова. Вечером вам перезвоню, сэр!

Мацкевич вернулся за кухонный стол и устало посмотрел на папки и бумаги. Потом решительно погасил сигарету. Последнее время он курил лишь тогда, когда волновался. Курить Леонид Сергеевич бросил лет десять тому назад, когда впервые зашалило сердечко. А сегодня, глядя на увесистую папку с копией бумаг на отставного подполковника Добровольского, Мацкевич не удержался и закурил, в душе презирая себя за эту слабость.

Где-то в глубине души он решил заново писать свою жизнь, а все, что было в прошлом, еще недавно казавшееся значительным и важным, вдруг разом утратило смысл. Он уже давно осознал, что навсегда выпал из могучего и всесильного механизма, способного незаметно и глубоко проникать в сокровенные тайны и мысли граждан и вызывать у окружающих испуганное почтение. Но что делать с опытом, накопленным за десятилетия службы? Что делать с памятью, разбухшей от обилия информации? Что делать с этим чертовым «устройством», которое называется мозг аналитика, который невозможно отправить в отставку, словно парадный мундир в кладовку? Все-таки здорово, что он вновь стал востребованным, понадобился Духону, а значит, может понадобиться и другим. Да, он больше не работает на государство в примитивном понимании этого процесса, но как бы то ни было, он всегда будет работать на государство. Потому что только так он понимает свою работу. И в этом, возможно, самое сладкое ощущение свободы выбора, которую он обрел. И ничего, что одной из первых, из далеко не самых правильных мыслей было желание закурить. Новое положение, в котором он оказался, имело свои плюсы и минусы. Духон не вникал в детали его работы, не ограничивал в расходах, для него главным был результат. Вот-вот, результат. И Бахтин ждет того же. Но попробуй развернуть расследование, не имея под рукой оперативных сотрудников, не располагая легальным доступом к закрытым архивам. Раньше стоило снять «вертушку», и необходимые сведения тут же попадали к нему на стол. Теперь все стало иначе и свелось к извечному сакраментальному вопросу: насколько деньги способны подменить полномочия и власть?

Леонид Сергеевич раскрыл папку, в которую раньше отсортировал наиболее ценные на первый взгляд документы. Он заведомо знал, что механически просматривать их вновь бессмысленно. Это же не специальное досье, откуда можно почерпнуть о человеке любые сведения, даже те, о которых тот, возможно, и сам и не ведает или давно успел забыть. Но главная заповедь аналитика не меняет свою формулу: все тайны так или иначе находятся на кончике пера. Только не забывай читать и текст между строк.

В данном случае Мацкевич столкнулся с обычной кондовой военной бюрократией, восходящей корнями к усатому писарю, козыряющему собственным превосходством перед темной массой крепостных рекрутов. «Что, правда, не помешало русской армии одержать немало славных побед», – непроизвольно отметил про себя аналитик.

Он уже успел сделать для себя выводы о Владимире Андреевиче Добровольском, но пока так и не нащупал тот самый крючок, о котором чисто теоретически размышлял Духон и которого нетерпеливо жаждал адвокат. А в том, что он, несомненно, имелся, Мацкевич не сомневался. Иначе Добровольский вряд ли попал бы туда, куда попал.

Уроженец Москвы, из интеллигентов. Почему избрал военную карьеру – непонятно, скорее всего, по воле случая. В семье до него, насколько можно судить, военных не было, мужскими видами спорта не увлекался, на срочную службу в армию не призывался, поскольку сразу решил поступать в военное училище. Возможно, сам напросился, чтобы преодолеть внутреннюю неуверенность и юношеские комплексы. Как ни странно, его зачислили без проблем – видно, в тот год был недобор. Тоже судьба. География после училища лихая, но типичная. Служил на Дальнем Востоке, затем в Средней Азии. Дальше – круче: оказался в Афганистане. Наверняка прошел интенсивную специальную подготовку, хотя в личном деле об этом ни слова. В любом случае подобная запись в послужном списке позволяла в те времена войти в число элитных офицеров, и многие кадровые военные добровольно просили направить их в Афган, чтобы обеспечить себе быстрый карьерный рост. Скорее всего, Добровольский – человек обстоятельств, каких немало встречается по жизни и из которых можно лепить что угодно. Только что же это за обстоятельства, которые позволили ему сначала сделать военную карьеру, удостоиться двух боевых орденов, а затем враз решительно ее обрушить добровольной отставкой?

Леонид Сергеевич оторвался от бумаг и задумался. Не торопится ли он с выводами? Привык на прежней работе иметь дело с человеческими слабостями. Нельзя полагаться на интуицию, сначала надо охватить картинку всю до конца. Интуиция – это информация плюс логика и опыт, а информации для серьезных выводов пока маловато.

Что там у него дальше? Откомандирован в распоряжение Московского военного округа. Стал штабным работником. Это после Афгана? В глубинке майоры порой командуют полками, а что майору делать в столице? Лично у него создалось устойчивое впечатление, что где-то в верхах у Добровольского существовал покровитель, который ненавязчиво и тонко его опекал, диктуя, как жить и где служить.

Если бы Мацкевичу не приходилось раньше сталкиваться с подобными ситуациями, если бы он не знал, чем подкупают армейских офицеров, он бы разочарованно захлопнул папку. Но именно что-то подобное он изначально предполагал и успел проверить – никаких родственных или клановых связей в высших военных эшелонах у Добровольского никогда не было. Остается тогда выяснить, кто его покровитель и за что? Но как его вычислить? Мацкевич и сам пару раз содействовал продвижению завербованных для спецзаданий офицеров, но всегда оставался в тени.

Попробуем начать с подполковничьих погон, решил Леонид Сергеевич, заполучить их непросто, неся службу в каком-нибудь штабе. Вот представление. Исполнителен, дисциплинирован, служба в Афганистане, выслуга лет... Тут все понятно. А это что?.. Приложена дополнительная характеристика. Подписана командиром воинской части, начальником особого отдела... Но это не Московский округ, такой воинской части поблизости нет, хотя номер очень уж знакомый.

Внутри все натянулось, как струна, от предвкушения. Мацкевич почти не сомневался, что ухватил нужную кляксу на кончике пера. Черт!.. Конечно же Приднестровье! Что делал Добровольский в Приднестровье, если в его личном деле этот регион нигде не фигурирует?! Только случайно попавшееся на глаза представление к награде.

Так, просмотрим приказы по командировкам. Приднестровье – это где-то самое начало девяностых. Точно, вот... «Временно откомандировать в распоряжение Главного штаба сухопутных войск». Это уже интересно. Хорошая форма затереть следы. А вот аналогичный приказ за девяносто четвертый год – судя по дате, совпадает с началом боевых действий в Чечне. «Кажется, с этим Добровольским мы здорово дали маху», – заволновался Мацкевич. Ему даже стало немного не по себе. Кто бы мог подумать, что этот угрюмый отшельник, скромный отставник, добровольный опекун Димы Сироткина и Насти Уфимцевой, может оказаться офицером, выполняющим задания в горячих точках, причем без упоминания об этом в личном деле! Если к этому еще прибавить неожиданную службу в президентской резиденции на Валдае, то цепочка складывается совсем не тривиальная. Человек, явно, проверенный в определенных кругах. И одновременно теневой... И именно он оказывается опекуном малолетних детей, а затем и свидетелем шумного процесса. Интересно! Очень интересно. Если пофантазировать и попытаться объяснить многие, мягко говоря, странности на судебном процессе.

Мацкевич припомнил, что ему рассказывал Багрянский, который с самого начала суда только и делал, что дивился всей это вакханалии – и некой растерянности судьи, и грубому напору прокурора, и умелому манипулированию общественным мнением. А Бахтин был еще более резок: фальшивка, спектакль, и только. Правда, непонятно кем заказан. Если на мгновение предположить, что за кулисами этого провинциального спектакля о греховной любви двух юных сердец скрываются могущественные режиссеры из опекунов Добровольского, можно ждать любых, даже самых неожиданных и гадких сюрпризов. Тут Монтекки и Капулетти просто отдыхают!

Мацкевич резко вскочил со стула. Кто же стоит за Добровольским? Неужели ГРУ или, что ничем не лучше, ФСБ?! Судя по тому, как какая-та часть его биографии вымарывалась из личного дела, возможно все. Ишь куда тебя опять занесло, уважаемый Леонид Сергеевич...

Мацкевич попытался еще раз оценить ситуацию. Собственно, почему и чего он испугался? Его наниматель никакой личной выгоды не ищет, напротив, готов посвятить себя благородной цели – защитить два невинных существа, не позволить анонимным негодяям и интриганам разыграть шекспировскую трагедию. Каким боком эти дети, Дима и Настя, стали жертвами явно мутной истории, в которую вольно или невольно попал сам Добровольский, опытный аналитик даже представить себе не мог. А то, что именно так могло все «срастись», довольно плотно уже засело в его мозгу.

Именно в этот момент Мацкевич почему-то подумал, что все-таки вряд ли за пресловутым валдайским процессом стоит государство, власть как таковая. Интуиция подсказывала ему, что тут орудуют лишь отдельные представители власти. Как случалось на его памяти не раз и не два, эти «мудрецы» пытаются в своих интересах использовать государственные структуры, прекрасно сознавая, что и эти структуры, каким бы влиянием они ни обладали, тоже ответственны перед Законом. Значит, их, несомненно, одолевает страх. И это хорошо. Только что же поставлено ими на карту?!

Мацкевич понял, что при такой постановке вопроса, у него в голове полный провал. Впрочем, лично ему было поручено найти компромат на Добровольского, а не гадать в планетарном масштабе.

Выпив чаю, он вновь с головой ушел в бумаги. Какая-то неведомая сила заставила его вернуться к рапорту с ходатайством о представлении Добровольского к награде. Кажется, ему знакома фамилия начальника особого отдела части, поставившего под ним свою закорючку.

Нет, ну они полные идиоты! Как могли подложить в личное дело офицера это ходатайство? Ведь опытному глазу оно выдает Добровольского с головой. Вместе с командиром части его подписал начальник особого отдела полковник Пряхин. Как он этого не заметил сразу. Хотя тот явно намеренно поставил свою подпись пониже, в углу, чтобы не бросалась в глаза.

Леонид Сергеевич отлично помнил фамилию Пряхина. Она неоднократно фигурировала в материалах секретного расследования, которого потребовала Госдума, о передаче молдавским ополченцам части вооружения Российской армии. Мацкевичу и другим экспертам тогдашнего министерства безопасности поручили дать свое заключение. Тогда Мацкевич не увидел в деле ничего, кроме банального предательства и стремления генералов министерства обороны элементарно озолотиться. Он, как и положено, написал аналитическую записку и передал ее по инстанции. Однако не то что санкций не последовало – в отчете комиссии Госдумы его находке даже не нашлось места. Чему аналитик, в общем-то, не удивился.

На следующий день Мацкевич по своим каналам получил достаточно пухлое досье на Пряхина. Благодаря ему нетрудно было установить, что они с Добровольским закончили одно и то же военное училище, причем в одно и то же время. Но вот фамилия Добровольского нигде в документах на Пряхина даже не упоминалась. Этому было лишь одно объяснение, в которое Мацкевичу не очень-то хотелось верить: Добровольского не упоминали потому, что его как ценного агента тщательно оберегали для новых заданий. Тогда понятна его командировка в Чечню, где торговля оружием приобрела солидный размах. В противном случае зачем надо было повторно откомандировывать майора в распоряжение Главного штаба сухопутных войск?Леонид Сергеевич стал нервно шарить по карманам, пытаясь нащупать мобильный телефон. Вечно он его куда-то сунет, а потом не может найти. На этот раз телефон оказался на тумбочке в спальне. Хорошо еще, что лежал на виду, не пришлось набирать свой же номер с городского аппарата, а потом искать, откуда доносится попискивание.Духон ответил сразу, будто ждал звонка.– Приношу свои извинения, Александр Павлович! – неуверенно начал отставной аналитик.– Добрый вечер, Леонид Сергеевич! Не растрачивайте время на реверансы...– Тогда я прямо с места в карьер: вам о чем-нибудь говорит фамилия Пряхин?– Говорит! Точнее, покойный командующий четырнадцатой армии не раз ее упоминал, когда я прилетал в Приднестровье. Была там грязная история, за которую генералу дали по голове. В фигуральном смысле, разумеется. А Пряхин, если не ошибаюсь, координировал там продажу оружия ополченцам. Заверяю, это достоверная информация. Только с какого ляду вы вспомнили об этом Пряхине?– С того, что Пряхин, скорее всего, вовлек и нашего Добровольского в свою авантюру. Есть косвенные данные, что и в Чечне они баловались тем же. Они, кстати, однокашники по военному училищу.– Криминальная группировка среди офицеров? – Духон от неожиданности присвистнул. – И о чем говорят ваши выводы? При чем тут валдайская история?– Объяснить пока не могу. Но настораживает тот факт, что Пряхин на тот момент являлся кадровым сотрудником какой-то из спецслужб, скорее всего ГРУ.– Не хотите ли вы сказать, что и Добровольский... – Духон замолчал, словно не желая довести до конца свою мысль.– Все может быть. По крайней мере, если он уже выполнял в прошлом их поручения, то почему бы не выполнять их и сейчас?Мацкевич начал подробно излагать свои умозаключения. Александр Павлович слушал не перебивая. Когда аналитик закончил, его телефонный собеседник глухо сказал:– Я допускал нечто подобное. Но ума не приложу, при чем тут Валдай, суд и так далее?.. Как нам вообще действовать в создавшейся ситуации?– Вариантов не так уж много. Прежде всего нам нужно выйти на человека, который был достаточно близок с Добровольским, чтобы судить о нем более глубоко. Это один вектор ближайших действий. А другой?.. С утра меня тряс Бахтин. Требовал фактуру на Добровольского. Что я могу ему дать? Догадки? Умозаключения? Но вот когда вы спросили, что делать, я вдруг подумал, что Бахтину настоятельно пора вызывать Добровольского на свидетельскую скамью. Не знаю, как она там у них точно называется. И там...– Точно! – не дал договорить ему Духон, угадав, какое предложение за этим последует. – Пусть старик проявит свое мастерство. И в допросе сломает Добровольского. Мне почему-то кажется, что этот бывший вояка и сам не рад, во что влип. Вам так не кажется?– Я не настолько глубоко его успел изучить, – уклончиво, с некоторой долей иронии заметил Мацкевич. – Но вы правильно меня поняли. Мы дадим Бахтину что-то вроде полуинформации. Знаете, как в детской игре, один начинает предложение, а другой додумывает, что хотели сказать. Кстати, ничего, что мы столь открыто говорим по телефону?– Как раз хорошо. И идея у нас хорошая. Только как судья и прокурор проглотят подобную линию защиты? – с сомнением спросил Духон.– Судья вам, видно, не по душе? О прокуроре я уже не говорю.– А что мне должно в ней нравиться? Никак не определит свою позицию, все время водит разговор вокруг незначительных деталей. В моем представлении современный судья должен быть совершенно иным.– Что вы сказали насчет незначительных деталей? Возможно, в процессуальном отношении они и незначительны, но с оперативной точки зрения... – В трубке было отчетливо слышно, как Мацкевич наливал себе воды. – Знаете, кажется, вы навели меня на одну мысль!– К чему вы клоните?– Помните, Зуева уточняла позицию надзорных органов по поводу опекунства?– Не помню. Ну и что с того? Сплошная дидактика.– Но она привела довод о том, что Добровольскому не следовало доверять воспитание детей, поскольку он одинокий мужчина и давно...– ...состоит в разводе с бывшей супругой! Точно! Как мы раньше об этом не подумали? Нет ничего ужаснее уязвленного женского самолюбия. Надо немедленно ее разыскать! – оживился банкир.– Мне этим заняться?– Пожалуй, нет. Слишком расточительно отвлекать вас на супружеские склоки, – Духон задумался на мгновение и тут же принял решение: – Этим мы попросим заняться Багрянского. Он кого хочешь разговорит. Правда, он сейчас в Ростове. Но пока вернется, мои люди найдут адрес жены Добровольского. Мы же с вами едем на Валдай. Немедленно! Хочу сам увидеть допрос этого сомнительного опекуна.

Рано утром они вновь выехали в «Слободу». Александр прихватил аналитика с дальним прицелом. Процесс должен был вот-вот возобновиться, и он очень надеялся, что Мацкевич, обладающий уникальным талантом увязывать разрозненные и на первый взгляд проходные факты, сделает из них столь необходимые для продолжения расследования выводы. Когда машина наконец вырвалась из дорожной толчеи Московской области, аналитик решился прервать затянувшееся молчание.– Как вы полагаете, с какой целью затеян весь этот балаган? – спросил он. – Я имею в виду суд. Не знаю, как вам, Александр Павлович, но лично я уверен, что Добровольский здесь – фигура второстепенная. Что-то вроде рабочего инструмента при возведении всей этой пока непонятной нам конструкции.– Может, политика, – неуверенно пробормотал Духон, то ли спрашивая, то ли предполагая, что дело обстоит именно так. – Но тогда скажите мне, Леонид Сергеевич, как могут Дима и Настя вписаться в политические разборки?– Не понимаю. Вопрос, на мой взгляд, стоит так: для чего прокурор любой ценой добивается осуждения Дмитрия Сироткина, а следовательно, лишения его свободы? Означает ли это, что кому-то крайне необходимо ограничить гражданские права Сироткина? А заодно нейтрализовать Настю Уфимцеву?– Каких прав лишены у нас заключенные?– Простите, Александр Павлович, я не юрист. Вам Бахтин объяснит лучше. Но очевидно, что в заключении Сироткин окажется, как бы точнее выразиться, под контролем. Он будет лишен свободы переписки, передвижения... Даже после освобождения ему могут долгое время препятствовать в выезде за границу.– Допустим. Но вы забываете, что речь идет о простом детдомовском сироте. Какие, к черту, свободы ему нужны?– А вот это зря. Мы ничего не знаем о Сироткине. Кто он? Откуда? Кто его истинные родители? Есть в чем покопаться, о чем поразмышлять. Как бы еще на недельку оттянуть процесс? – с надеждой в голосе спросил Мацкевич.– Ну да. Пока мы будем размышлять, парня засудят. Махать после драки кулаками? Хотя я интуитивно чувствую, что мы вот-вот найдем ключик к разгадке. Придется пока придерживаться старой схемы. Надеюсь, Бахтин сделает все, чтобы избавить Сироткина от тюрьмы. Но действуя вслепую, полностью защитить его мы вряд ли сумеем. Хотя лично я верю, что защита еще устроит нам праздник.Оставшуюся часть дороги они ехали молча.Мацкевич с интересом рассматривал живописные места сначала Тверской, а затем и Новгородской области. Дорога то ныряла в лес, то вновь оказывалась среди полей выгоревших от зноя колосьев. Яркие краски лета уже постепенно сменялись тускнеющими пятнами осени, как на картинах импрессионистов, заставляя постепенно забыть о недавно еще палящем солнце.– Как, кстати, продвигаются дела у Багрянского и Тьерри? – неожиданно вспомнил Леонид Сергеевич, когда машина свернула с трассы, следуя указателю на «Долгие бороды».– Тьерри звонил, он прямо из Ашхабада вернулся в Москву. Правда, я еще с ним не общался, но главное он успел сказать. Багрянский собирался в Ростов, продолжать поиск наследников Орлова. В ближайшие пару-тройку дней обещал связаться по телефону, – неохотно объяснил Духон, мысли которого были заняты чем-то другим.– Надеюсь, вы допускаете, что все ваши телефоны прослушиваются?– Уверен, но сплю спокойно. Вряд ли мифические наследники могут кого-то заинтересовать всерьез.– Не скажите. Как раз вопросами зарубежных наследований наши спецслужбы всегда занимались активно. Как, кстати, и западные. Довольно выигрышная штука. Причем и когда наследники, как говорится, уже у тебя на промокашке. И когда их не оказывается вовсе.– Никогда об этом не задумывался. Мне лично никто наследства не оставлял ни за рубежом, ни здесь, на родине. Я вот оставил сдуру. Но это к делу не относится. И вообще я был уверен, что этими вопросами занимается исключительно Инюрколлегия. Постоянно читал объявления в рубрике «Инюрколлегия разыскивает». Их регулярно печатали в «Известиях» очень мелким шрифтом. Ой, вспомнил! Был у меня когда-то давно приятель. Все ждал, когда на него свалится наследство. У него какая-то прабабка, седьмая вода на киселе, вроде жила в Америке.