Бахтин дожидался начала судебного заседания в приподнятом настроении. Несмотря на неиссякаемый природный оптимизм, в ходе процесса он редко пребывал в таком хорошем расположении духа.

Еще пару дней назад все обстояло иначе. Долгожданные дополнительные материалы по делу Сироткина, на которые он, честно говоря, рассчитывал все минувшие дни, так к нему и не попали. А оттягивать заседание уже не было никакой возможности.

Но именно сегодня звезды на небе должны были сойтись. Бахтин уже рисовал в воображении, как наконец будут зачитаны признательные показания Добровольского, который, сославшись на недомогание, отказался не только их озвучить, но и присутствовать на заседании. Судья Зуева согласилась.

После обеда здесь должны были появиться члены судебно-медицинской комиссии из Москвы с заключением об умственном здоровье Насти Уфимцевой.

В содержании этих двух документов Борис Фиратович фактически не сомневался: догадывался, на чью мельницу они, так сказать, сработают. Кошки скребли на душе по поводу другой экспертизы, о которой туманно намекнул Духон несколько дней назад, точнее, как только Багрянский попал в аварию. Но как раз вокруг ее результатов все было непредсказуемо. Мацкевич тоже должен был привезти ее результаты сегодня.

Так или иначе, готовясь к заседанию, Борис Фиратович ощущал себя пловцом, которому до конца так и не понятно, к какому берегу плыть. А именно этот выбор предопределял, по сути дела, всю дальнейшую линию защиты. Но то, что как раз сегодня ему предстояло дать «последний и решительный», у представителя защиты не было никаких сомнений.

Беда заключалась в том, что выбор был у Бахтина не особенно богатым. То, что суд удалось дотянуть до момента, когда в деле появились новые обстоятельства, адвокат пока не мог считать своей безоговорочной победой. Хотя не сомневался, что сумеет подать их с присущим блеском.

Зуева в конце концов удовлетворит ходатайство и освободит Сироткина из-под стражи. Но не освободит вообще, поскольку прокурор наверняка подаст апелляцию на основании того, что, как ни крути, факт сожительства ранее имел место. Так что нельзя быть до конца уверенным, что суд в полной мере примет во внимание его ходатайство.

Будучи опытнейшим юристом, Бахтин всегда предпочитал иметь дополнительные аргументы, позволяющие действовать более изворотливо и гибко, чтобы не давать возможности обвинению сконцентрироваться, вырваться из-под пресса аргументов. Гришайло достаточно серьезный противник, особенно если учесть, что за спиной у него мощная административная поддержка.

Борис Фиратович уже собрался двигаться в суд, как услышал со двора звуки мощного мотора. С трудно скрываемым любопытством он выглянул в окошко и увидел, как кто-то стремительно выскочил из джипа и скрылся в доме Духона. Накинув на всякий случай плащ, Бахтин кинулся во двор, чтобы справиться, кто приехал, но ни на кухне, ни охрана «Слободы» идентифицировать гостя не смогли или не успели.

В иной ситуации он никогда бы не позволил себе врываться в чужой дом в столь ранний час. Но надежда явиться в суд во всеоружии заставила адвоката отбросить условности. А вдруг неизвестный гонец привез с собой что-то важное?

Духон встретил его, будто ждал со вчерашнего вечера.

– Вот, Борис Фиратович, немедленно просмотрите! – Новоявленный хозяин сыскного агентства протянул адвокату несколько ксерокопий. – Прямо здесь, при мне, смотрите. Это не отнимет много времени, тем более в суд я вас доставлю лично.

Хотя никакого «гонца» в комнате видно не было, Бахтин сразу понял, откуда бумаги. Конечно же это именно то, что он ждал, на что надеялся...

– И это они так долго держали при себе?! – начал возмущаться адвокат, но тут же осекся. Он быстро скользнул взглядом по бумагам и едва не завопил от радости. – Надеюсь, мы располагаем также и оригиналами? – на всякий случай поинтересовался адвокат, на что Духон не очень уверенно кивнул.

– Мне кажется, до поры до времени выставлять оригиналы напоказ опасно. Пока вы лишь публично заявите на суде об их содержимом. А там видно будет. Посмотрим на реакцию.

– Что ж, в таком случае едем, а то я уже опаздываю. В дороге еще раз перечитаю. – Бахтин не скрывал радости и рвался в бой.

В зале суда все уже были на своих местах. Судья Зуева укоризненно покачала головой и пробормотала что-то типа: «Наконец-то сподобились».

Духон вновь оказался в душной будке киномеханика и сверху осматривал зал.

– Что сегодня у вас новенького, господа? Наверняка приготовили сюрпризы, если так долго мы не собирались? – полушутливо-полусерьезно спросила судья обвинителя и защитника.

Бахтин уже готов был ответить утвердительно на ее вопрос и добавить нечто вроде того, что имеющиеся у него факты легко подтвердят тенденциозность выдвинутых обвинений против Сироткина, как его подзащитный неожиданно для всех громко попросил судью:

– Я хочу срочно переговорить с моим защитником. Наедине. Можно?

На мгновение опешив, поскольку еще ни разу в ходе суда подсудимый никого и ни о чем не просил, Галина Николаевна испытующе посмотрела на Бахтина: мол, знает ли тот, о чем речь, потом перевела взгляд на Диму и только тогда громко сказала, что у суда нет оснований отказать ему в просьбе.

Защитник подошел почти вплотную к подсудимому, максимально, насколько это было возможно, закрыв его спиной от присяжных.

– Вы желаете, чтобы мы удалились в заднюю комнату? Или можете высказаться здесь?

– А как лучше? – спросил Димка.

– Признаться, не знаю, молодой человек. Смотря о чем вы желаете со мной поговорить.

– Я написал письмо прокурору. Точнее, заявление, – опустив глаза, сообщил Сироткин.

– Позвольте полюбопытствовать, о чем? – насторожился адвокат. – Я же просил вас, молодой человек, все, что касается процесса, предварительно согласовывать со мной.

– Это не касается процесса, – еще больше опустив голову, пояснил Димка. – Это касается только меня. Я так решил. Если мне нельзя любить Настю, как любят другие мужчины, и если все беды идут лично от моей слабости, нет, неумения любить ее издали... Вы понимаете меня?

Бахтин быстро кивнул, что понимает, хотя на самом деле пока не понимал ни черта.

– Я решил подвергнуть себя стерилизации, – наконец выпалил Сироткин. – И написал заявление вон ему. А он молчит, уже четыре дня прошло. Если не разрешат направить меня к врачу, то я сам! Понимаете? Тогда от меня больше не будет зла, за которое меня судят...

Только сейчас до Бахтина стал доходить смысл задуманного его подзащитным. Борис Фиратович повернул голову вправо, словно провожая взгляд Сироткина, обращенный прокурору, заметил, как тот недовольно заерзал на стуле.

– Ну, вы меня удивили, молодой человек. Может, вам лучше удавиться?

– И об этом я думал, – искренне признался парнишка. – Но кто же тогда будет отвечать за Настю и нашу Оксанку?

– Вот это по-мужски, разумное замечание. А лишить вашу Оксанку шанса иметь брата? Настю – сына? Это разве разумно? Я бы на вашем месте еще раз подумал. Люди нередко Богу молятся, чтобы родить ребенка, а вы добровольно отказываетесь от природного человеческого дара. Надо же? Решиться на такое?! – в сердцах, но едва слышно воскликнул Бахтин. – В мировой истории люди нередко готовы были расстаться с жизнью, но не допустить подобного надругательства над собой. Так-то, молодой человек. И потом, с чего вы решили, что если вас, так сказать, стерилизуют, это позволит ускользнуть от правосудия, снять нелепые обвинения, – словом, обрести долгожданный покой и свободу? Вы этого, как я понимаю, хотите? Увы, не получится... Впрочем, зачем я трачу на вас свои эмоции. Вы же только что меня серьезно обидели.

Сироткин удивленно уставился на своего защитника:

– Я вас не обижал.

– Обидели. Обидели. Я почти уверен, что вытащу вас с этой скамьи, трачу неимоверные усилия, а вместо понимания и благодарности, пусть даже авансом, слышу этот бред про какое-то заявление прокурору, стерилизацию. Что вы будете делать со своей «стерилизацией», если защита выиграет дело? Думаете, Настя, вам скажет спасибо, когда вы вернетесь домой? Ну, может быть, в первую ночь и скажет. – У Бориса Фиратовича возникло непреодолимое желание погладить мальчишку по голове, но в этот момент он услышал за спиной ненавязчивый стук судейского молоточка. И то верно, их приватная беседа затянулась. – Так что подумай, пока еще сидишь. После некогда будет думать. Да возможно, и поздно. – Последнюю фразу адвокат сказал намеренно громко, чтобы услышал прокурор.

Тот уже давно безуспешно ерзал в кресле, демонстративно хватался за голову, вскидывал руки, видимо, к Богу, лишь бы привлечь внимание судьи и присяжных. Поэтому, как только Бахтин вернулся на место, он незамедлительно вскочил и чуть ли не подбежал к Зуевой:

– Ваша честь! Когда кончится этот цирк? Разве не понятно, что господин защитник намеренно затягивает процесс, прибегая при этом к дешевому спектаклю? Товарищи присяжные тоже в недоумении. Заседания постоянно откладывались, переносятся, лишь бы протянуть время. Последнюю затяжку вы все видели только что, я имею в виду душещипательную беседу защитника с подзащитным. Между прочим, опять дотянули до перерыва... Вот вам, товарищ, Клим Яковлевич, не надоело протирать штаны в бездействии? – Прокурор неожиданно обратился напрямую к старосте присяжных, завучу местной школы Алмазову.

Подобные методы воздействия на присяжных вряд ли могли произойти где-то еще и уж тем более поощрялись. Но в этом патриархальном уголке, когда дети Гришайло ходили на уроки литературы к учителю Алмазову, а прокурор по-соседски просил не портить им аттестат, многое представлялось в порядке вещей и не возбуждало даже судью.

– Не знаю, вправе ли я? Но, на мой взгляд, суд действительно затянулся, – степенно согласился Алмазов. – У меня же вообще катастрофическая ситуация, летом куда ни шло, хотя тоже не сахар – огороды, внуки. Но сейчас у меня, простите за напоминание, уже школа, руководство... Правда, я слышал, сегодня все может закончиться. Приговор и прочее.

– С чего вы взяли? – строго, по-прокурорски, спросил Гришайло.

– Город маленький, – уклонился от прямого ответа староста, повернув голову и как бы ища поддержки у сидящих рядом присяжных – местного депутата и владельца магазина Юрия Стронго и банковской служащей Евы Заломовой.

Слухи по поводу суда в городе действительно бродили самые разные и на любые вкусы.

– А точнее? – не унимался прокурор.

– Уважаемый Виталий Титович, вы, часом, ничего не перепутали? Перед вами не подсудимый и не свидетель, а присяжный заседатель, – попытался урезонить его адвокат.

– Ничего. Мне скрывать нечего, – примирительно ответил Алмазов, аккуратно протирая платочком очки. – Я слышал, что сегодня будут объявлены результаты экспертизы по Уфимцевой. Ну и вообще пора. Тем более всем все ясно.

– Интересное дело. Суду не ясно. Прокурору не ясно, а присяжным все ясно! – возмутился Гришайло. – Могу сообщить тем, кому ясно. Так или иначе, налицо факт нарушения закона: склонение к сожительству не просто несовершеннолетней девушки, но и в силу своего здоровья неадекватно оценивающей все, что с ней происходило в ту пору. Если надо, я опротестую решение суда! Мы еще всерьез не обсуждали эту историю с точки зрения отношений между братом и сестрой! – выкрикнул, как на собрании, прокурор.

– Уймитесь, Виталий Титович. По сути, мы еще и не начинали заседание. Только что мне сообщили, эксперты приехали, но после тяжелой дороги – люди немолодые – попросили хотя бы часок передохнуть.

При этом пассаже Гришайло дернулся, будто на него опрокинули кастрюлю горячих щей. «Вот видите, что я говорил? Затягивают процесс всеми правдами и неправдами!» – хотел крикнуть он, но, посмотрев на судью, взял себя в руки и лишь развел руками: дескать, что можно сделать?..

Зуева действительно по каким-то причинам не торопилась продолжать заседание, о чем-то долго шепталась с секретарем и даже на несколько минут покидала зал.

Видя такую ситуацию, Бахтин решил, что пора зарезервировать за собой, как говорится, «право первой ночи» после перерыва и получить слово первым.

– Ваша честь! – обратился он к судье. – У защиты имеется очень важное заявление в связи с принципиально новым поворотом в деле.

Зуева вновь удивленно подняла брови.

– Хочу лишь уточнить. Вы внимательно ознакомились с записями свидетеля Добровольского, которые приобщены к делу?

– Что вы себе позволяете? – возмутилась судья, не отвечая на вопрос адвоката и, объявив перерыв, первой покинула зал.

Присяжные тоже засуетились. В перерыве они обычно торопились как можно быстрее выйти на воздух, сбегать домой перекусить, заскочить в магазин за покупками.

– Может, и мы «поланчуем»? – спросил адвокат своего работодателя, встретившись с ним на улице. – В «Слободу» вряд ли успеем сгонять. А я, признаться, даже не завтракал.

– Где вы видели, чтобы здесь где-нибудь подавали ланч? Отравиться захотелось? Без меня. Так что выбирайте, Борис Фиратович. Только не забывайте – Сироткина вы еще не спасли.

В этот момент он увидел проходящую мимо Настю. Действительно, хорошенькая. Повезло Сироткину.

– Простите, как себя чувствует ваш опекун? – сам не зная почему, спросил Духон.

Девушка удивленно подняла на него глаза. Этого человека она видела впервые.

– Еще не совсем оправился, – ответила она.

– Передавайте Владимиру Андреевичу привет, – улыбнулся Духон. – Непременно. – В его кармане заливался мобильный телефон. – Не может быть, Леонид Сергеевич! – даже не поздоровавшись, чего за ним никогда не числилось, воскликнул Духон.

Бахтин едва за ним поспевал, пытаясь не пропустить ни слова. Звонил Мацкевич, это было ясно.

– А я что могу сделать? – словно оправдываясь, сокрушенно говорил в трубку Духон. – Вас нет. Багрянский в больнице. У нашего доблестного адвоката полно забот в суде... Сами когда дотрясетесь? – и, повернувшись к Бахтину, бросил: – Мацкевич будет через два часа, оригиналы привезет, если не отнимут. – Шучу, Леонид Сергеевич, – продолжил он говорить с Мацкевичем. – Нам одного Багрянского с головой хватит. А вам кто все это поведал?

Бахтин извелся от любопытства. Он никак не мог взять в толк, о чем шла речь.

– Конечно, слышал про Островцова. Не близко, но знаю. Еще та лиса, только хватка волчья. Не представляю, как даже с ним говорить. Но попробую. Приглашу в «Слободу», а там видно будет. Как-никак я все же его коллега. Надеюсь, уважит за прошлые заслуги. Хотя кто знает, как повернется, ситуация щекотливая. Ладно. Обещаю. И не будем об этом. Побегу исполнять ваши рекомендации.

Стоило Духону отключить телефон, как адвокат засыпал его вопросами: что сказал тот? А кто такой этот?

– Не перенапрягайтесь, дорогой Борис Фиратович. О главном я вас уже проинформировал, оригиналы едут. – С напускной веселостью Духон отстранился от ответов. – Возможно, я вам чуть позже перезвоню. Только берите трубку, если вы даже произносите речь.

«Где бы мне найти Корниенко?» – он уже обращался сам к себе.

Стены камеры, куда во время перерыва вернули Сироткина, как ни странно, уже не казались ему такими мрачными. Он радостно приветствовал узкое окно под потолком, точнее, не само окно, а солнечный луч, который пробился в него и заиграл на единственно чистом месте некогда белой штукатурки. Юноша даже попытался подпрыгнуть, чтобы дотянуться до лучика и хотя бы на мгновение ощутить его теплоту. Все-таки хороший человек этот его защитник. Димке стало даже стыдно, что совсем недавно он позволял себе думать о нем плохо. Действительно, почему он так уверовал, что непременно все кончится тюрьмой? Неужели защитник его все-таки спасет? Тогда, получается, спасет дважды: от тюрьмы и от этого...Мальчишке стало противно вновь вспоминать о стерилизации.– Выходи, Сироткин! – Дверь камеры загрохотала, и в ней появился охранник. – Давай вытряхивайся. Скорей бы тебя уже упекли.Димке мгновенно загорелось от всей души врезать этому гаду. Но он вовремя остановился. Только этого сейчас не хватало. Пусть провоцирует и дальше...– Так я только что вернулся с суда. Вы даже супа не дали. Что за срочность такая?– Гляди на него! Супу захотелось. На этапе в следующий раз будешь обедать, – оборвал его охранник и подтолкнул к двери. – Говорю же, тебя ждут.В дежурке Сироткина дожидались двое здоровенных молодых мужчин. Они даже не стали защелкивать на нем наручники, мол, с такими, как они, лучше без фокусов. Враз могут искалечить так, что мать родная не узнает. Хотя если мама и ходит где-то по этой земле, все равно вряд ли его узнает.– Что-то рано, – обратился Дима к амбалам, но те даже не удосужили его ответом.Обычно до суда его провожали пешком, никто не собирался жечь ради него бензин. Но сейчас Диму усадили в огромный автомобиль с затемненными стеклами. Он помнил, что на таких громадинах изредка наезжали в «Слободу» самые уважаемые и, по-видимому, самые состоятельные гости.Машина легко тронулась с места, но почему-то поехала не в ту сторону, где находился Дом культуры, а непонятно куда.– Куда вы меня везете? – жалобно спросил Димка. Он вдруг решил, что сработала команда прокурора отвезти его на стерилизацию.– На кудыкину гору, малец. Сейчас узнаешь, куда, – смилостивился один из охранников.Когда машина наконец остановилась, тот же амбал скомандовал:– Давай, дуй, но чтоб по-быстрому! Возьми только необходимое и не вздумай заняться самодеятельностью.К своему великому удивлению, Димка увидел, что машина стоит у его дома. Что-то сразу защемило в душе, ноги сами понесли к дверям. Внутри никого не оказалось. Он прошел в гостиную, потрогал рукой знакомые предметы, заглянул к себе в комнату – там тоже ничего не изменилось. Хотел подняться к Насте, но тут его взгляд остановился на дверях кабинета Добровольского. Шкатулка!.. Вот она, замечательная возможность вскрыть ее и посмотреть, что же так тщательно скрывал от них все эти годы опекун?Дверь, как всегда, была незапертой. Заходи, бери, смотри. Но Димка не сделал и шага вперед. Неправильно. Непорядочно. Тем более что, возможно, именно сегодня и так все решится. Он стал искать глазами, что же захватить с собой. И главное – зачем ему какие-то вещи? В тюрьме все равно отнимут.В коридоре на вешалке он заметил куртку. Он машинально снял ее с крючка и перекинул через плечо.– Двигай! – скомандовал водителю охранник, когда Дима вернулся с курткой в машину.