Вернувшись в Москву после очередного саммита «восьмерки», президент пребывал в прескверном настроении. Его не покидало мерзкое ощущение оскорбленного самолюбия: «друзья» Жорж, Тони, Джордж весьма недвусмысленно позволяли себе колкости, намеки на нарушение прав и свобод в России. Строго говоря, ничего нового в этом не было, а одни и те же вежливые нравоучения и вопросики стали изрядно надоедать. Даже огрызаться не было никакого желания.

Обычно нарочито приветливые и улыбчивые коллеги по G-8 на сей раз все как один стали поглядывать на него как-то косо. У президента создалось впечатление, что если бы его западные коллеги не нуждались столь остро в российских газе и нефти, то, без сомнения, приняли бы самые жесткие экономические санкции против России.

Но особая досада была на самого себя, так как президент абсолютно оказался не готов к обсуждению ситуации вокруг этого идиотского карантина на Рублевке и не менее идиотского закона о временном управлении активами крупных собственников.

Первое, что он сделал, как вихрь ворвавшись в свой кремлевский кабинет, – это перерыл лежащие стопкой обзоры прессы, которые поступали к нему из трех различных источников. Его интересовала месячная аналитика, где должен был присутствовать резонанс по обеим конфузным темам. Но ни единой строки, обозначившей сколько-нибудь серьезное общественное осуждение, он так и не нашел. Но сказать, что президент не слышал об этом вовсе, было бы неправдой. Просто наваждение какое-то. Как только он куда-то отбывает, непременно что-то да случается.

Да, конечно, он сам подстегивал преемника к активным действиям. Мол, хватит быть как студень, надо и зубки показать где надо... Но чтобы трансформировать его указание столь заковыристым образом? Это очень, очень сильно нужно постараться. Причем не только Шатунову, но и другим.

«Вот вызову всех по очереди и спрошу. Только с кого начать? Хотя, надо полагать, уже кто-то дожидается за дверью. Ведь главное у них – не предвидеть, а предвосхитить! Это и только это их высшая математика. А что, если попытаться угадать, кто там, за дверьми кабинета стоит в низкой стойке, как на старте? Крутов? Шатунов? Любимов? Смирнов? Или Умнов? Как в покере: комбинаций много, а результата – пшик. Так все-таки кто? Тот и главный штрафник...» – Президент горько усмехнулся своим мыслям.

Он дважды прошелся по кабинету, словно заново привыкая к нему. Кстати, интересно, если вдруг он вернется сюда через четыре года, так же придется привыкать, как и после недельной отлучки?

– С приездом! – На пороге кабинета, как всегда без стука и приглашения, возник Илья Ильич Крутов. – Как прошел саммит?

Голос советника звучал подчеркнуто вежливо и вкрадчиво, что не предвещало ничего хорошего. «Сейчас преподнесет очередной сюрприз, – мелькнуло в голове президента. – Илюша страсть как любит преподносить сюрпризы». Он уже забыл, что собирался угадать, кто первым занял позицию в приемной, тот и самый главный карусельщик.

– Саммит прошел плохо, – односложно ответил президент. – А здесь, у нас, насколько я понимаю по твоему выражению лица, еще хуже? – Он сам не очень понял, спрашивает ли он или утверждает.

– Плохо или хорошо – делать выводы вам. Мое дело проинформировать.

«Странный тон для приятеля и к тому же советника», – озадаченно подумал президент, но промолчал.

– Пока вы отсутствовали, произошли любопытные события, – без предисловия начал Крутов и, не дожидаясь приглашения, сел к приставному столику. Возможно, он просто не был уверен, что дрожь в ногах не выдаст его состояния.

– Давай выкладывай, Илья, хотя меня уже ничем не удивишь. Не надейся. Как это у Сережи Есенина? «Кто сгорел, того не подожжешь...»

– Есенина я люблю... – растерявшись от неожиданной реплики «хозяина», пробормотал Крутов. Затем, собравшись, ровным, даже отстраненным тоном доложил: – Накануне состоялось совещание региональных лидеров нашей партии, ну, в смысле «Нашей силы», и на нем единогласно было принято решение выдвинуть от партии на декабрьском съезде кандидатом в президенты знакомого вам Ивана Савельевича Гудина.

Услышав эти слова, то ли в приливе злобы на тех, кто принял решение, то ли играя всего лишь роль, глава государства схватил со столика малахитовую статуэтку, изображающую римского воина, и как бы в аффекте запустил ею в стену. Раздался сильный грохот, и статуэтка развалилась на две части: голова отдельно, тело отдельно.

В истории Кремля было немало драматических и даже трагических событий. В его стенах нередко проливалась кровь, выбивали зубы, ломали судьбы. Но еще никогда в этих стенах не летали малахитовые головы римских воинов.

– Какого черта?! – не зная толком как реагировать, закричал он. – Опять без меня воду мутите? Какое еще совещание? Какие кандидаты в президенты? Не могли меня дождаться?! Или не хотели? Воистину – бойся друзей, с врагами справиться легче...

Президент не стал уточнять, появилось ли сообщение об этом «выдающемся событии» в прессе. Ему и так это было понятно.

– Да уж, это еще один жизненный парадокс, – все так же невозмутимо, словно не имел никакого отношения к «выдвижению» новой кандидатуры на роль кандидата, заметил Крутов. – Враги всегда откровеннее, честнее и благороднее друзей...

– Какой же ты все-таки аспид, Илья, – с горечью и досадой произнес президент и устало опустился в кресло.

– Признаться, не понимаю, почему вы так завелись? Еще месяца два назад мы все обсуждали вопрос о том, что партия власти выдвинет своего кандидата на выборы. Верно же, обсуждали?

– Обсуждали. И что с того? Куда торопиться? Почему именно когда я улетел?

– Как раз объяснение совсем простое. Мужики хотели «отметиться», так сказать, обрадовать. И потом, по уставу положено за полгода объявлять свое решение. Чтобы в регионах могли обсудить и всенародно подготовиться.

Крутов увидел, как президент подошел к стене, о которую разбился малахитовый воин, и стал собирать куски.

– Лучше будет, если убрать. Зачем ненужные вопросы.

– Так что напрасно вы так разгневались, – хладнокровно успокоил «хозяина» Крутов. – Иван, в смысле Савельевич, в смысле Гудин, бесконечно вам предан. На него можно положиться. И организатор талантливый.

– Ты полагаешь? – спросил президент, все еще продолжая собирать осколки изящной вещи. – А что, преемник не тянет?

Вместо ответа Крутов лишь развел руками – мол, вы сами все понимаете.

– Вы же сами пожелали его проверить на соответствие. Да, вы правы, он лично вам предан. Да, скромен, интеллигентен. Да, умен. Но такой страной, как Россия, может править лишь сильная рука. Разве Уралов это не понимал, когда сделал вас преемником?

– Ты как всегда прав, Илья Ильич, – согласился президент. – Но зачем же решать за меня?

– Перестарались, – прикинувшись овцой, потупил взгляд Крутов.

– Ничего себе перестарались! Объявили всей стране, что у меня появился еще один сменщик. Нет, я, конечно, не против конкуренции среди них. Но у Гудина всегда в характере были диктаторские замашки. А идеалом государственного устройства бисмарковская Германия. Это, увы, не поправишь. Идеалы, как и здравый смысл, это те предрассудки, которые формируются у человека до восемнадцати лет. Меня иное волнует, Илья. Чтобы ты при всем твоем уме, опыте и хитрости не скумекал, что первым делом Иван именно тебе свернет шею? Значит, я делаю вывод, что вы уже сторговались.

– Мне за что? – с нескрываемым раздражением спросил Крутов. Отвечать на вопрос по существу ему показалось бессмысленным.

– Хотя бы за то, что у каждого правителя должен быть свой шут и свой теневой кардинал. Ты ему ни в той или иной роли нужен не будешь. У таких людей, как Иван, свое представление о счастье. И о собственном. И о народном. И уж, само собой, о счастье для своих соратников. – Президент уже еле сдерживался. – Ты лучше сейчас уходи, Илья, от греха подальше. Ну и свинью вы мне подложили... – Отрешенно махнув рукой, он указал на дверь.

Глава государства понимал, что борьба за президентское кресло вряд ли пройдет точь-в-точь по его партитуре. Это было бы и не нужно. В той или иной степени выбор всегда должен оставаться. Хотя бы на публике...

Беда в том, что окончательного решения у него самого все еще не было. При всей своей страстной любви к власти он столь же страстно не любил ее. Потому что не менее страстно он любил по меньшей мере еще несколько «муз», и первую в их ряду свободу.

На седьмом году своего во многом удачного правления президент осознал, что у него есть все, кроме... свободы. В мировой истории, причем в ближайшей ее ретроспективе, было немало государственных лидеров, которые, обожая власть, одновременно тяготились ею, потому что власть ограничивала их личную жизнь бесконечными рамками, протоколами, процедурами, а в итоге просто-напросто мешала жить, заниматься любимым делом, влюбляться, страдать, читать, а не слушать вместо этого аудиодиски.

Он часто вспоминал трагедию Кеннеди. Все было при нем, кроме одного: он слишком рано из рук отца и влюбленных в него американцев получил пост, чтобы успеть пожить для себя. Король Эдуард VII отказался от титула, чтобы остаться свободным и любить по своему выбору, а не того, кого дозволял титул.

Президент тоже боролся с собой. Хотя окружение этого никогда не понимало и вряд ли уже поймет. Подобный ход мыслей в политике никогда не принимается в расчет, даже если он и имеет место. А любые президентские шатания и неопределенности трактуются исключительно как поиск наиболее глубокого и обоснованного выбора. Потому и гадают на кофейной гуще. Потому и интригуют кто во что горазд. Словом, неуправляемая стихия. Или всетаки управляемая?! Он вспомнил, о чем думал перед тем, как на пороге кабинета нарисовался Крутов. Частично, своей «бомбой» про Гудина он уже ответил на этот вопрос. Тем не менее сейчас необходимо что-то предпринять. Но что? А может, смириться, и будь что будет?! Тут президент почему-то вспомнил о Машкове. Он ведь чтото говорил тогда важное перед возвращением из отпуска. Кажется, как раз про этот чертов карантин на Рублевке, про предстоящие выборы... Только он может дать честный и дельный совет. Больше не раздумывая, президент набрал номер телефона. Но ответа не последовало. «Что случилось, почему не отвечает? Этот телефон постоянно с Машковым. Он не может не ответить на мой звонок...» – подумал президент и нервно нажал на кнопку селектора.

– Найдите срочно Машкова, – коротко бросил он референту, забыв при этом сказать традиционное в его устах волшебное слово «пожалуйста», что означало для опытного референта высшую степень волнения.

– Так он, пока вы отдыхали, опять попал в больницу. Говорят, не долечился. Гипертония. – Референт проявлял чудеса осведомленности.

– Дозванивайтесь. Я хочу переговорить с ним... И верните мне Крутова. Тоже срочно. – Он вдруг почувствовал, что почва уходит из-под ног. Резко закружилась голова, стал заваливаться потолок.

Зазвонил телефон.

– Это ты, Машков?

– Нет, это все еще я, господин президент, – стушевался референт. – А на проводе по телефону Машкова отвечает главврач Леонид Михайлович Табачников. Он ни в какую не хочет передать трубку больному.

– Ладно, давайте главврача. – Президент вспомнил, как не так давно уже говорил с этим доктором и как раз по поводу Машкова. – Леонид Михайлович? Здравствуйте. – Он старался выбрать корректный тон, чтобы не вызвать у доктора излишнего замешательства. – Что же у вас так плохо лечат больных? Опять Машков попал в ваши руки? Или ваша больница таким способом пополняет за счет Администрации президента свои доходы?

– Насчет доходов я бы не торопился с выводами, господин президент. Администрация так и не заплатила за прошлое, – категорично сказал доктор. – Теперь по части лечения. Это вы виноваты, что больной не долечился. Как узнал, что вы отдыхаете в его вотчине, сорвался как угорелый. Я не мог его удержать. И вот результат – рецидив болезни...

– Это серьезно?

– Рецидив – это всегда серьезно, – нравоучительно, будто президент был у него на приеме, сказал Табачников.

– Я прошу вас, доктор, передайте ему телефон.

– Не могу этого сделать даже при всем уважении к вам. Я конфисковал аппарат, потому что больному противопоказано любое волнение. И вот теперь по совместительству работаю еще и его секретарем.

– Тогда хотя бы передайте на словах, что пусть поправляется и что он мне срочно нужен. – Президент удивлялся самому себе. Он давно отвык, чтобы не выполняли его просьбы, но промолчал. Прежде чем попрощаться и положить трубку, какая-то сила заставила его спросить доктора: – Что вы посоветуете, если такое ощущение, будто потолок валится и кружится?

– Так валится или кружится? – Голос Табачникова сразу стал деловым.

– Когда глаза открыты, то вроде валится. А стоит закрыть – кружится. Это серьезно?

– Не думаю, господин президент, но тем не менее дам вам два совета. Один медицинский, а другой, можно сказать, из собственного опыта, житейский. – На другом конце провода Табачникову почудилось некоторое замешательство, но он продолжил: – Меньше старайтесь отдыхать на юге, тем более летом. Даже если вам говорят про горный климат и так далее. Длительное пребывание в горах вам вообще противопоказано. И еще, больше наслаждайтесь жизнью. Тогда потолок перестанет падать. А вообще проверьтесь. Может, сейчас у вас гипертонический криз. В вашем, так сказать, переходном возрасте это достаточно опасно. Если что – звоните.

Опустив трубку на рычаг, президент внезапно почувствовал резкую боль в затылке. Он стал усиленно массировать его ладонью. Что, если и вправду криз? Нервное напряжение, отдыхай не отдыхай, давало о себе знать. Причем в самое неподходящее время. Он снова нажал кнопку селектора.

– Пусть Крутов заходит. Ты в курсе событий на Рублевке? – с места в карьер спросил президент.

– Отчасти, – уклончиво ответил Илья Ильич. – Насколько я знаю, Шатунов глубже в этой теме. Он со мной не советовался, все больше с Кушаковым.

– Это как раз я знаю. Сам просил Кушакова помогать ему. Но не до такой же абсурдной ситуации?! – раздосадованно признался президент. – Дай человеку власть... – Он не сталь заканчивать фразу. Тем более что Крутов смотрел и слушал с таким неподдельным интересом, будто сейчас услышит самые важные слова в своей жизни.

Но так и не дождавшись президентского приговора, Илья Ильич, как бы рассуждая сам с собой, заметил:

– И после всего никакого результата. Хоть бы одна карантинная душа раскошелилась. Ни тебе молочных рек, ни кисельных берегов... Все стоит: ни жилья для военнослужащих, ни денег на здравоохранение... Кругом проколы...

«Умеет же Илюша подлить масла в огонь, а раны обильно сдобрить солью», – подумал президент.

– Допустим. В конце концов, деньги я и сам найду. Стоит обратиться к нашему бизнесу. Как ты говоришь, молочные реки потекут?

– Это не я говорю, это в сказке говорится.

– А ты мне тут сказки не рассказывай. Допустим, ты действительно не был посвящен в детали того, что происходит на Рублевке. Допустим, сколько ты хотел знать, столько и знал. Очень продуктивная позиция! – язвительно добавил президент. – Но закон? Не поверю, что без твоего ведома он пошел в Думу.

Крутов позволил себе сделать обидчивое лицо, хотя на самом деле ему было совершенно все равно. Главное, что все пока шло по сценарию. Прежде всего зафиксировал ситуацию с Гудиным. Хорошо «макнул» Шатунова. Надо еще с этой металлургической сделкой вырулить...

– Я же говорю, что перестарались. Вы сами знаете, как ваш любимый спикер во всем, что касается президента, старается предугадать его желания.

– А ты, можно подумать, не стараешься?

– Вы прекрасно знаете мою точку зрения по поводу олигархов, господин президент, – не стал обращать внимания на колкий выпад Крутов.

– Знаю. Собрать в резервацию, а собственность вернуть государству, – натянуто засмеялся глава государства. – Что, собственно, Шатунов и сотоварищи сделали.

– Для государственных целей нет необходимости организовывать разные экстримы. Это у Шатунова все обернулось фарсом, походом с плошкой, типа кто что в нее нальет. Но закон?! Это совсем другое дело. Если уж по его глупости так получилось, то почему бы и не воспользоваться ситуацией? Я имею в виду – в тактическом смысле?

– Хитришь, Илья...

– Зачем мне хитрить? Тем более что я по большей части первым сообщаю эти самые «гадости», которые не попадают ни в какие обзоры. Персональный спикер, одним словом. Сейчас вот соберусь с мыслями и еще одну преподнесу.

– Давай валяй. Сегодня я, похоже, ко всему готов. Даже литр водки выпить. А может, действительно выпить? – Президент посмотрел на часы. Боже! Еще детское время. О чем таком можно думать?.. – Так что ты мне, как фокусник, сейчас извлечешь из рукава?

– Похоже, в ближайшее время придется распрощаться с идеей слияния нашего передовика производства Удачина с передовиком швейцарского производства господином Минхом, – наигранно бодрым голосом Крутов наконец выложил важную для него информацию.

– С «Альтаиром» ты имеешь в виду? – Сквозь колониальный загар на лице президента проступили белые пятна. Ведь эту идею он вынашивал, как иная мать не вынашивает ребенка.

– Они отказываются от сделки, мотивируя тем, что занзибарский миллиардер дает Минху за акцию на пару долларов больше. – Советник картинно развел руками, означая свое бессилие. – Это в мировой практике не редкость. Неофициально они дали понять, что виноваты мы сами. Более месяца Цюрих не мог найти Удачина. Вы же знаете, господин президент, где он был...

– Не понял?

– Удачин живет не только в Чугуногорске, но и порой в своем доме на Рублевке. Там его и накрыл карантин. Поэтому Минх не мог до него дозвониться, чтобы обсудить новые условия слияния.

– Бред какой-то. Нет, надо все-таки принять рюмочку.

– Подождите, я еще не закончил. Может, захотите выпить больше, – попытался остудить его пыл Крутов. – На самом деле деньги тоже отговорка. Это не что иное, как акция политического давления на Россию.

«Так вот с какого бока они решили зайти?! Вот на что намекали на саммите друзья Жоржики. Теперь хотя бы все ясно». – Президент в задумчивости откинулся на спинку кресла. Интуитивно он чувствовал, что «ввод в курс дела» еще не закончен.

– Сейчас Удачин там, в Цюрихе, пытается как-то вырулить с «Альтаиром».

– Ты же только что сказал, что он в этой треклятой карантинной зоне?

– Я сказал, что был там. Пока я с помощью Любимова его оттуда тайным образом не умыкнул и не отправил в Швейцарию. С ним банкир Разин и наш эксперт Ханукаев. Но как они информируют, пока все глухо...

Президент хотел что-то сказать, но Крутов позволил себе такую наглость, как опередить его:

– Скажу вам, что я беспрестанно думаю над тем, как мы потеряли «Альтаир». И вот, кажется, надумал. Теперь главное сыграть партию до конца, по шатуновскому сценарию. Закон дает нам право вернуть Чугуногорский комбинат под государево око. А уж потом от имени государства выходить на идею слияния!

– Опять ты за свое, – досадливо поморщился президент, хотя в словах советника ему услышалась весьма перспективная мысль.

– Именно. Не будет «Альтаира» – будет другой монстр. Сливаться с компанией, которой управляет государство, любой капиталист с живостью согласится. Ну а дальше все наши преференции очевидны. Вы меня понимаете?

– Как мне все это надоело! – Президент в сердцах приложился кулаком по столу. – Уезжаешь с надеждой, а возвращаешься в полную задницу. «Полный финиш. Может, действительно отдохнуть от политики? Недаром, что ли, самозваные кандидаты в президенты уже напрямую намекают, что только, мол, четыре годочка порулят Россией, а потом возвернут, что осталось».

– Знаешь, что я думаю, Илья Ильич, а не отдохнуть ли всем моим официальным и неофициальным преемникам – гудиным, шатуновым, теткам этим, годика четыре? А я пока сам управлюсь?

– Вы что, всерьез? А как же Конституция?

– Ишь как встрепенулся. Не по твоему сценарию? А я думал, что ты обрадуешься. Подхватишь, как говорится... Успокойся, шучу пока. И вот еще что. Найди сегодня же Шатунова и министра внешних связей, – без всякого перехода сказал президент, – и объяви им мое решение. Пускай в ближайшие дни выходят на пресс-конференцию и отбрехиваются перед журналистами за все, что натворили. Особенно Шатунов. А я пока воздержусь его принимать.

Президент встал, советник последовал его примеру.

– Все, Илья Ильич. Аудиенция закончена. Теперь, если не возражаешь, можем заглянуть ко мне домой. На ту самую рюмочку с огурчиком. Иначе, чувствую, ночью совсем не засну.