Заложник

Смоленский Александр

Краснянский Эдуард

Бунт в президентском семействе

 

 

Глава 1

Молодой и преуспевающий советник итальянского премьера Габриель Гассо получил весьма странное эсэмэс-сообщение, судя по коду страны отправленное из России. Лаконичный и безальтернативный для понимания текст, с одной стороны, просил, а с другой – просто умолял. Габриель трижды прочитал короткий текст: «Очень прошу связаться со мной в ближайшую субботу пятого декабря, в полдень по вашему времени по телефону 0079265103515. Больше мне не к кому обратиться. Подписаться тоже не могу».

Молодой человек машинально взглянул на календарь:

– Сегодня уже четвертое. Стало быть, завтра.

Он предпринял попытку поразмышлять, кто бы это мог желать столь срочного общения с ним. Но быстро понял всю бесперспективность этого занятия. Иногда его разыскивала по всему свету мама, особенно после бесполезных попыток дозвониться по телефону. Но из России, тем более анонимно?! Такого еще не случалось ни разу.

Если это начало какой-то политической провокации, то не на того напали.

За годы работы с синьором Сильвио все уже привыкли к многочисленным мелким и крупным провокациям против шефа, независимо от того, каким образом они «запускались» в свет. Немудрено, что Габриель сразу подумал именно об этом. Его неуживчивый патрон давно, но достаточно уверенно ходил, а точнее, ездил не по земле, а по лезвию ножа.

Габри – так называла его мама – приоткрыл дверь своего крошечного кабинета и крикнул в образовавшуюся щель:

– Симона, чашечку ристретто! И глоток воды. Если ты, конечно, с утра окончательно не растаяла от комплиментов. Я же слышу, как тебе постоянно ктото трезвонит.

Бархатный и уверенно-надменный голос Габриеля не мог оставить равнодушным ни одну особу женского пола. Он прекрасно знал это, но пользовался своим оружием крайне редко. Габри был тонким и интеллигентным мальчиком ста восьмидесяти пяти сантиметров росту и двадцати восьми лет от роду. И даже служба у известного на весь мир политического деятеля не испортила его за минувшие три года. Все, что мог себе позволить этот молодой человек, так это исполнить роль в театре одного актера. Если, разумеется, есть благодарные зрители.

Толстушка Симона вплыла в кабинет с чашечкой кофе и обожающим взглядом стрельнула в сторону своего молодого патрона.

– Спасибо, милая. Только давай ставь кофе на стол и выкатывайся отсюда. А то в твоем присутствии мне здесь воздуха не хватает. Понимаешь, детка, мне сейчас надо подумать, – смягчил он тон, чтобы Симона вконец не обиделась.

«Детка» весом под добрую сотню килограммов фыркнула и, резко развернувшись, с достоинством выплыла из кабинета, при этом мощным бедром снесла со стола кипу каких-то бумаг.

Оба явно остались довольны друг другом. Подобные мизансцены с теми или иными модификациями они разыгрывали изо дня в день, и наступивший не был исключением.

После кофе Габриель не оставалось ничего другого, как вернуться мыслями к странной эсэмэске. Других дел в ближайшее время не предвиделось. Сеньор Сильвио был в поездке, оставив своего советника дома для весьма доверительных поручений, одним из которых было присмотреть рождественские подарки ближайшему окружению. Если бы не эта загадка, которых по складу своего характера молодой человек боялся, как черт ладана, он вызвал бы служебную машину и с великим удовольствием отправился по магазинам выполнять поручение премьера. Если бы…

Так звонить или нет? Решать надо непременно сейчас, хотя впереди ровно двадцать четыре часа. Габриель не на шутку разволновался. Ему вдруг стало совестно. Эсэмэска – это вам не «ошиблись номером». Нужен именно он, а не случайный «макаронник». И если он, Габриель, не позвонит, то покроет позором не только себя, а всю Италию! Только так и не иначе.

– Позвоню, с меня не убудет, – окончательно решил он и вызвал машину.

Ровно в полдень пятого декабря Габриель Гассо покинул свой офис в правительственной резиденции и, спустившись по улице на два квартала, зашел в телефонную будку. Он неторопливо достал клочок бумаги и, сверяясь по нему, набрал номер 0079265103515.

С первого раза соединения не получилось. В трубке раздались короткие гудки.

«Может, это судьба распорядилась за меня: звонить или не звонить?» – Габриель посмотрел в сторону церкви, благо в Риме, куда ни повернешь голову, обнаружишь церковь или крест, и перекрестился. Затем вновь решительно набрал номер телефона в далекой России.

– Алло. – Ему сразу же ответили. – Алло, я вас слушаю, – повторил молодой женский голос с таким внутренним волнением, что его безошибочно можно было ощутить даже по этой самой дежурной из всех телефонных фраз на земле.

– Простите. Вы просили меня позвонить. С кем я говорю?

Женский голос неожиданно для него ответил на итальянском языке.

– Какой же ты засранец, – услышал он. Потом на английском голос продолжил: – А я думала, что ты меня узнаешь. Хоть и два года прошло.

– Матерь божья! Наташа! Это ведь ты, девочка! Прости. Прости. Меня сбил с толку твой итальянский. Чего не ожидал, того не ожидал. Неужели ты выучила его, чтобы говорить со мной на моем родном языке? Чтобы сделать мне приятное?! Ни одна женщина в мире не способна была сделать мне такой фантастический рождественский подарок, какой сейчас сделала мне ты, – как ошпаренный затараторил в трубку Габриель, но в какой-то момент ощутил нутром, что на другом конце провода его не вполне понимают. Поэтому перешел на английский.

– Можешь говорить по-итальянски, только не части, как твои футбольные комментаторы. Я понимаю все, что говорят на вашем первом канале. Все, кроме их репортажей, как ни пыталась сделать это. Я ведь знаю, какой ты сумасшедший болельщик. Так что если будешь говорить спокойно, мы мило поговорим и по-итальянски.

– И для этого ты просила меня позвонить? Я терялся в догадках. Не знал уже, что думать. – Габриель старался говорить как можно медленнее, но природный темперамент постоянно сбивал его на скорую, опережающую мысль речь. Впрочем, слова его были настолько просты и понятны, что Наташе не стоило труда полностью уловить смысл сказанного.

– Ты мне срочно нужен здесь, в Москве. Мне просто некому, кроме тебя, довериться по одному очень важному делу. Приезжай до субботы.

– Подожди! Откуда ты говоришь? Боже! Что я слышу? Mama mia. Так откуда ты говоришь? Из дома? Из школы?

– Чудак-человек, школу я давно закончила. Ты, как я вижу, все забыл. А говорю я от подруги. Она для меня специально купила новую sim-карту. Иначе я не могла. Приезжай. Когда приедешь, пошли эсэмэску на тот же номер, и мы встретимся. Понимаешь, я здесь не такая свободная, как там, у вас. И ни в коем случае ничего не говори синьору Сильвио. Иначе ты меня погубишь. Ты же знаешь, как они дружны с папой. Я не шучу. Слышишь? – Для пущей точности последнюю фразу Наташа повторила и на английском. – Извини, Габри, я больше говорить не могу. Жду. До встречи.

Телефон отключился.

Габри, весь мокрый, будто за стеклом будки стоял не декабрь, а август, не знал, что и думать. Он как вкопанный замер в клетке из четырех стекол и, попросту говоря, забыл, что пора бы выйти на улицу. Душевный покой Габри в течение нескольких минут разговора был разорван в клочья, будто вихрь с моря прошелся над Римом, разогнав на своем пути уже изрядно надоевшую всем декабрьскую облачную муть.

Парня можно было понять: еще сутки назад он исходил сомнениями, не вовлекают ли его в провокацию против премьера, а теперь терзался – не провокация ли это против него самого?

Звонила ему не какая-нибудь шустрая девчонка с пляжа, а, страшно подумать об этом, старшая дочь Президента России. И ей, судя по путаному и эмоциональному разговору, было плохо. Даже скорее всего очень плохо.

Габри побрел назад в офис, и ноги совсем не слушались его. Тем не менее он выбрал более длинный путь, чтобы сосредоточиться. Спустился на квартал вниз, к фонтану Лодочка, постоял пару минут рядом и, завернув за угол, зашел в кафе, где из бокового окна открывался вид на фонтан, площадь Испании и знаменитую лестницу, уходящую к подножию церкви Троицы.

Как Наталья могла подумать, что он забыл ее?

Он вспомнил, как два года назад он, она и ее сестра Марина гуляли именно здесь, на площади Испании. Девчонки весело зачерпывали ладонями воду из фонтана и пытались обрызгать ею Габриеля. В то лето температура доходила до сорока градусов, но никакая жара не могла сбить их неподдельный энтузиазм и радость от встречи с Римом, его всегда загадочными развалинами, бесконечными церквями, фонтанами и фонтанчиками, откуда они жадно пили воду и дурили как дети. Хотя Наташе было уже семнадцать, а Марине – на год меньше.

Порой Габри забывал, что рядом с ним дочки Президента одного из могущественных государств мира, и позволял себе быть самим собой – пижонистым итальянским молодым парнем с постоянным отпечатком собственной значительности и непомерного бремени усталости на лице. Этакий земной итальянский бог в кругу юных нимф.

Как она могла подумать, что он забыл ее?

– Кофе и рюмку ликера, – коротко бросил он официантке, подошедшей к столику.

Что там у нее стряслось? Зачем ему надо срочно лететь в их холодную Москву? Ну почему Наталья не сказала, что прилетит сама?! Как бы это было здорово. На какое-то мгновение Габриеля понесло по волнам чувственных фантазий, но он тут же вернулся к реальностям бытия, вновь вспомнив, что просьба приехать исходила не просто от девушки.

Ну как он, например, может не сказать про это синьору Сильвио? Был бы отпуск, тогда другое дело, а так – просто исключено. Получить бы его благословение да еще личный самолет из его «конюшни», вот это было бы здорово. Плодотворная идея так захватила Габри, что он уже рассматривал ее всерьез. А почему бы и нет?

Странно, но факт – технический вопрос в данную минуту волновал его больше, чем цель, ради которой его звала в Москву дочь российского Президента.

Молодой человек еще в момент их телефонного разговора отмел личные мотивы. Во-первых, два года прошло, и ничего экстраординарного не случилось. Во-вторых, если это личное, то корни уходят в ее семью. И наконец в-третьих, возможно, это политика и ей нужен синьор Берлускони, а не ее близкий друг в Италии.

Сидя за кофе и раздумывая над ситуацией, Габриель все больше и больше запутывался в своих теоремах. То, что ничего ему не понятно, ясно как божий день.

«Правильно я опасался, что этот звонок втянет меня в какую-то мутную историю, – поймал себя на мысли Габри. – Если бы это была не Наташа».

Положив телефон в сумочку, Наташа направилась в соседнюю комнату, но, не найдя там подруги, заглянула на кухню. Ее драгоценная подружка Светка резала салатный лист и бросала его в большую стеклянную миску.

– Есть будешь? – спросила она, деловито продолжая свое занятие.

– Пожалуй, нет, – секунду поразмышляв, ответила Наташа.

По правде говоря, поесть хотелось, тем более что Светка здорово делала салаты. Они всегда получались такие пряные, обильно политые оливковым маслом и свежим лимонным соком, – одним словом, вкусные. Не то что подавали дома.

– Прямо слюнки текут, – искренне и к тому же чтобы сделать приятное подруге, сказала Наташа.

– Ну что, приедет?

– Приедет, обещал.

Тут она совершенно отчетливо вспомнила их короткий разговор и поняла, что он как раз ничего не обещал. Одно могло успокоить, что Наташа сама не дала ему времени на это, отключив телефон.

– Ну ладно, я побегу. А то там, внизу, меня уже заждались. Спасибо тебе. Ты мне еще поможешь через несколько деньков?

– О чем речь?! – заверила Светка.

Вот уже целый год подруга жила одна, после того как родители уехали отбывать службу за границу. Жила широко, свободно, но правильно – без каких-либо присущих ее сверстницам закидонов. Именно это нравилось Наташе и позволяло довольно часто бывать в доме старой, еще питерской, школьной подруги. Особенно это стало актуальным, когда президентские дочери стали учиться на дому, что естественным образом резко ограничило круг и возможности общения этих милых и доброжелательных сестер.

Родители, естественно, после соответствующей проверки специально обученными людьми, тоже не возражали против общения Наташи со Светой. Они прекрасно понимали, что стремление постоянно навязывать дочерям тот или иной образ жизни ничего хорошего не даст, и разрешили старшей временные отлучки к подруге.

Из очередной отлучки Наташу вез домой на Рублевку черный лимузин с федеральными номерами. В последнее время это становилось ей все менее и менее приятно. Особенно Наташе стало невыносимо, когда примерно пару месяцев назад будто пелена упала с ее глаз. Неделю она была сильно простужена, температурила и большую часть времени провалялась в постели. Школьные уроки с репетиторами пошли боком, а от книг и пустозвонства из телевизора девушка уже просто выла.

Утром – это, похоже, была пятница – отец вернулся из очередного официального визита, и Наташа, сильно соскучившись по нему, поплелась вниз, чтобы обняться с любимым родителем. Их большой и неуютный дом в этот час был пуст, как шкаф, из которого вынули всю одежду. Девушка в накинутом на нижнее белье теплом глухом халатике прямиком направилась в кабинет отца, но неожиданно поняла, что папа там не один.

Двери кабинета не были закрыты, и девушка узнала голоса. Папа большей частью молчал, подавая время от времени лишь реплики, а говорили, перебивая друг друга, двое: дядя Виталий Смирнов и дядя Коля Любимов, которые часто бывали у них в доме еще в Санкт-Петербурге, а теперь прижились вот и в Москве. И того, и другого Наталья не сильно жаловала. Вообще с некоторых пор, скорее всего повзрослев, она не симпатизировала большинству друзей и сослуживцев отца. Какие-то они были все фальшивые, делано многозначительные и очень как-то навязчиво вроде бы опекали отца.

Другое дело – ее детская любовь дядя Собчак. Красивый, веселый, такой живой. И это несмотря на то, что он был начальником над папой. Но больше всего ей нравились их с папой разговоры за чаем или за обедом. Анатолий Александрович и папа всегда размышляли о жизни, строили планы для себя и для будущего страны.

Президентская дочка рано поняла, что такое либералы, монетаристы, реформаторы, оппозиция. Поняла, конечно, по-своему, чуточку по-детски. Но главным для нее оказалось то, что папа среди них свой, единомышленник, товарищ.

Когда же они переехали в Москву, сначала все казалось еще прекраснее, чем в Питере. Больше интересных людей в доме. Больше вольнодумства, свободы. Она стала читать совершенно недетские книги, размышлять над совершенно недетскими темами. Ей очень понравился Борис Николаевич, которого видела всего несколько раз. Во-первых, он всегда обращался к ней на «Вы», не гладил по голове, как частенько, вечно сбивая волосы, норовили делать другие взрослые. А еще он был такой смешной, неуклюжий, но какой-то настоящий, не противный, как некоторые другие.

Много позже, когда папа уже стал Президентом, она поймала себя на мысли, что было б здорово, если бы папа стал таким же раскованным, легким на эмоции, как Борис Николаевич. Тем более что папа гораздо умнее говорит, начитаннее, обстоятельнее. Наташа обожала папу, но со временем стала замечать, что если раньше его любили все, то теперь уже многое представлялось ей не так однозначно. Около года назад, буквально через несколько месяцев после выборов, за завтраком Наталья неожиданно заявила:

– Ну что это за дураки, папины советчики, лишили эфира Шустера, теперь Парфенова. Будто специально для меня делают. Скоро по телевизору вообще смотреть нечего будет.

– Вот и отлично, больше к экзаменам готовиться станешь, – заметила мама, наливая молоко в мюсли. – Ты, доченька, случайно, не забыла, что экзамены на носу?

– Больше – не лучше, – философски заметила Наталья.

– О чем ты? – Мама высоко вскинула брови, имитируя недоумение.

– О том же, о чем ты, мамочка. Готовься не готовься к экзаменам, а пятерки в моем будущем аттестате, наверное, уже заранее проставлены.

Наташа хотела высказаться еще резче, но сдержалась. За столом аппетитно ела яичницу Марина, а ей вряд ли были интересны перестановки на НТВ. Мариша у нас больше дока по части МТV или МузТВ.

– Мама, я не поняла, – в лоб спросила она. – Тебе действительно все равно, будет ли в эфире «Свобода слова» или «Намедни»? Помню, еще пару лет назад ты упивалась Парфеновым. Какой он умница, какой вкус у него, какая речь. Ты что, все это забыла!? Мама! Интересно, а что папа думает?

Мама лишь вскинула брови. Даже Марина стащила с головы наушники и в молчаливом выжидании вслед за старшей сестрой взглянула на маму.

– Думаю, вашему папе, как и многим в нашей стране, надоела безответственная болтовня и политические спекуляции, изо дня в день доносящиеся с экрана.

Мама выразительно кивнула в сторону молчавшего, поскольку его никто не включил, телевизора.

– И потом, доченька, ты не забыла, что твой папа не только папа, но еще и Президент нашей страны? И ему надо думать о том, что пишут, что говорят о нашем государстве. И здесь, в России. И во всем мире.

Лидия Николаевна бросила взгляд в висевшее сбоку от нее зеркало и осталась довольна собой.

– Не забыла, мамочка. Не забыла. Извини, конечно, но если ты вдруг расскажешь о нашем разговоре папе, любезно передай ему, что я лично уверена, что все эти его замы, помы просто имеют дурной вкус и еще пытаются внушать его папе. Не верю я, что лично его ущемляло ток-шоу Шустера. – Наталья всерьез завелась. – Во всем мире подобные передачи – норма. Даже когда мы жили в Германии и папа все время говорил тебе, что здесь рта человеку нельзя раскрыть. Я была тогда еще ребенком, и мы с папой смотрели что-то подобное по западным каналам. И папе эти передачи нравились.

С гордостью, как будто имея заочную поддержку отца в этом спровоцированном специально споре, Наталья завершила свой монолог и, не притронувшись к мюсли, вышла из-за стола.

Затаившись в прихожей отцовского кабинета, Наташа прислушивалась к фразам, доносившимся оттуда, и одновременно вспоминала прошлогодний диспут на кухне. Где-то поодаль, скорее всего наверху, шумел пылесос. В парке мини-трактор выскребал дорожки от пожухлых листьев. Дом жил своей обычной утренней жизнью, если бы не одно «но». Обычной, если бы в доме в тот час не было папы и тем более если бы у него не было встречи.

Наталья сделала нехитрый вывод, что гости нагрянули нежданно, и поэтому никто в доме даже не успел скомандовать прекратить на время домашние работы. Обрывки фраз, доносившиеся из отцовского кабинета и все громче звучавшие на повышенных тонах, невольно заставили Наташу прислушаться.

– Мы оказались в глупейшем положении. Да что мы, твои друзья. Все службы, кто занят этой темой, все в глубочайшей ж…

Дальше шло неразборчивое, еще более резкое словосочетание, из тех, которыми так любят порой щеголять хамоватые мужчины.

Отец, судя по всему, пропустил эту реплику мимо ушей. Наташа живо представила, как он сидит, зарывшись в любимом кресле, и, наморщив лоб, слушает.

– Если бы мы знали хоть что-то о меморандуме, наверное, и тактику приняли иную. А теперь, спустя как минимум три года, мы узнаем, что вы тоже подписывали этот документ, – с упреком сказал второй голос, принадлежащий Любимову.

– Неужели непонятно, что я не хотел нарушать договоренности? – раздраженно ответил Президент. – А вот если бы вы соблаговолили именно три года назад проинформировать меня, что существование меморандума уже не тайна, я бы тоже во многом вел себя иначе. Вы об этом не подумали? Я бы не сделал…

Папа скомкал фразу, и Наташе так и не удалось разобрать последних слов. Зато она отчетливо услышала голос дяди Виталия:

– Ты понимаешь, что мы не можем спокойно идти на выборы, проводить референдум, не понимая всех последствий? Теперь еще одна угроза как снег на голову. Эта треклятая пресс-конференция. Мы тебе уже докладывали, но никакой реакции.

– Хорошо помню. – Президент попытался остановить своего советника. – Только почему вы решили, что кроме ваших каналов у меня нет иных? Кто не хуже, а может, и лучше разрулит ситуацию.

Оба чиновника невольно сделали стойку от фразы об «иных каналах». Чего, кстати, косвенно и добивался Президент.

– Допустим, – вмешался в разговор Любимов. – Тогда почему не видны результаты? Мои люди докладывают, что уже назначена ее дата – в начале марта будущего года. И место определено – Париж, будь он неладен. И ее участники якобы определились. В том числе и твой любимый министр Илья Сергеевич. И губернаторы, говорят, как ни трусят, но могут проявиться. Особенно те, кому терять уже нечего.

– Успокойся, Николай, я контролирую ситуацию.

– Но тогда получается, что мы не контролируем. А этого быть не должно. Столько сил уже потрачено, чтобы ликвидировать носителей меморандума или сам документ. Это катастрофа. Теперь к тому же выясняется, что ты, видите ли, против наших усилий…

– Да, вы не имели права не ставить меня в известность и самолично пытаться разруливать ситуацию, – внятно, но без присущей ему жесткости сказал Президент.

Директор ФСБ уловил в его голосе некоторую слабину.

– Ну, тогда за это взялся Умнов, – заметил он. – Ты же сам не раз говорил, что по выборам, референдумам всяким – он король. Но вообще-то я хотел сейчас сказать о другом. Недопустимо, что мы до сих пор не знаем точного содержания документа, а следовательно, не можем сделать вывод о степени его значимости. А ты полностью владеешь информацией и не ставишь нас в известность о ней. Непонятно в таком случае, на кого мы работаем? – добавил Смирнов, но тут же спохватился.

– Действительно, непонятно, на кого вы работаете, – не упустил случая съязвить Президент.

Молодец папка. Наташа даже задрожала от удовольствия. Так им!

Президент в эти минуты подумал о том, сколь же оказались крепки договоренности у, казалось бы, насквозь прогнившего окружения Уралова, на протяжении стольких лет сохранивших верность слову и подписи под меморандумом. Причем не только под основной его частью, но и под тем мучительным дополнением. Если бы не один пьяный урод, спецслужбы так и не пронюхали бы о его существовании.

Он увидел, как после его резкой и малоприятной реплики поджал губы Смирнов, а Любимов и вовсе отвернулся, якобы разглядывая картину, висевшую на стене.

Обижаются.

Мощным рывком Президент поднялся из кресла и подошел к письменному столу. Неторопливым, скорее даже осторожным движением взял в руки большую фотографию в элегантной, тусклого платинового цвета рамке и, словно рассматривая внимательным взглядом, какими они с Лидией были молодыми, поднес фотографию ближе к лицу.

– «Время пришло», – сказал он на немецком языке так громко, что Наташе даже не понадобилось напрягать слух.

«О чем это он?» – не видя, что происходит в комнате, подумала она.

Между тем Президент произнес пароль, открывающий контейнер для хранения меморандума – в данном случае это была рамка для фотографии, – и достал из нее лист бумаги.

Смирнов с Любимовым не придали ни фразе, ни действиям Президента никакого значения. Возможно потому, что он стоял к ним спиной.

Легко, без всякой волшебной палочки, Президент вновь превратился в преемника и, будто не прошло почти шести лет, услышал голос главы тогдашней Администрации Дорошина.

– Какой вы предпочитаете пароль для открытия своего персонального контейнера?

Несколько человек сидели за столом в большой квадратной комнате, бедноватой на вид, но не лишенной известного шарма благодаря простоте убранства и каким-то непривычно свежим запахам. Судя по тому, как вели себя почти все собравшиеся, здесь они оказались впервые и даже не подозревали о существовании этой непонятно чьей то ли дачи, то ли резиденции.

– Какой пароль? – не понял будущий Президент.

Дорошин терпеливо пояснил:

– Видите ли, конструктор сейфов-контейнеров для хранения экземпляров меморандума предупредил, что открываются они исключительно индивидуальным паролем, причем произнесенным только голосом владельца контейнера.

– Во какие сложности, – пробасил генерал-губернатор из Сибири, но Дорошин, не обратив на реплику никакого внимания, бесцветным голосом, будто речь шла о самом заурядном пустяке, подтвердил:

– Да, такие сложности. Потому что вы должны сознавать это – в случае несанкционированного вскрытия происходит взрыв и контейнер самоуничтожается. Вместе с его взломщиком. Так что будьте любезны, пройдите в соседнюю комнату с нашим шифровальщиком. Он запишет на магнитофон ваш персональный код.

– А не слишком ли все сложно? – теперь подал голос патологически боявшийся всяких «штучек» технического прогресса Дедов.

– Степан Ефимович, только что я объяснил. Так решено, – коротко положил конец сомнениям Александр Максович.

– И еще, я забыл порекомендовать: придумывайте код из самой привычной для каждого из вас фразы. Тогда она не забудется и будет произнесена интонационно точно.

После подобной лекции преемник без лишних слов вышел в соседнюю комнату, где и записал привычную для себя фразу на немецком, ставшую ключом. Позже Дорошин, уже в Кремле, сгорая от заурядного любопытства, прослушал все записи, поскольку никакого нарушения тайны кода не было. Повторить тайную фразу не под силу никому. Разумеется, кроме ее автора. Время от времени, усмехаясь в свою грязно-седоватую бородку, Дорошин услышал голос Дедова, который ничего другого не мог придумать, как «Соня, принеси чай». Духон записал: «Мало не покажется», Огнев сострил по-своему – «Лампочка, зажгись!», а покойный генерал Лебедь скомандовал: «Рота, в ружье!» Дальше Дорошин слушать не стал.

«Люди не меняются», – сделал он свой вывод.

– Читайте, – произнес Президент как ни в чем не бывало, протягивая листок гостям.

Любимов, стоявший ближе, взял бумагу и, даже не надевая очков, отчетливо увидел заголовок.

«Меморандум», – услышала Наташа его холодный, твердый голос. Далее наступила тишина. Девушка догадалась, что гости занялись читкой меморандума. Смысл этого слова она прекрасно понимала. Но что обычно содержит подобный документ, кроме как содержание меморандума хулигану Квакину из книги Гайдара «Тимур и его команда», она не знала. «Явно что-то серьезнее, судя по тональности разговора в кабинете», – справедливо решила президентская дочь.

Шустро проскочив мимо затаившейся Наташи, в отцовский кабинет пожаловала черная лабрадорша.

– Это за мной, – сострил Президент, нежно потрепав любимую собаку за загривок. – Нам пора на прогулку. Если желаете, продолжим разговор на воздухе. Когда дочитаете, прошу.

Президент пошел к выходу, а его дочь, затаив дыхание, буквально вжалась в нишу.

«Вот и свиделись. Вот и обнялись», – подумала она.

Наташа уже собралась исчезнуть из своего укрытия, как в отцовском кабинете снова ожили голоса.

– Ну и что ты думаешь? – спросил дядя Виталий дядю Колю.

– Что я думаю? Хороший документ, правильный. Раз Президент его подписал, вдвойне правильный, – без тени какой-либо озабоченности рассудил Любимов.

– Но это полностью перечеркивает два года наших усилий, заметь – усилий совсем в другом направлении. Ты что, хочешь сказать, что не понимаешь ситуации? Как же быстро ты переменил мнение.

Смирнов суетливо зашагал по кабинету.

– Пойдем, нас ждут, – напомнил Любимов.

– Нет уж, сворачивать с полпути я не намерен. Отступление смерти подобно. Нашего сценария выборов не будет. Референдума не будет. Ожидаемого результата не будет. Изменений в Конституции не будет. Нас не будет. Ты это понимаешь? Или дурачишься?

Дядя Виталий так разволновался, что стал, как говорится, рубить правду-матку:

– Мы обязательно должны добить Президента.

От такой неожиданной постановки вопроса Наташа чуть не вскрикнула.

Но это вместо нее сделал дядя Коля.

– Ты что несешь? – возмутился обычно глухой и спокойный голос.

– Да брось, ты прекрасно меня понял. Президента надо убедить дезавуировать свою подпись. В случае чего скажем, что воспользовались его факсимиле или еще что-нибудь придумаем…

– А разве ты слышал от Президента, что он от чего-то отказался? Неважно от чего – от меморандума или от внесения изменений в Конституцию? Я лично не слышал.

– Тогда сейчас же и расставим точки.

Смирнов заспешил на улицу, не оставив шансов соратнику что-либо возразить. Когда их шаги окончательно утонули в коврах коридора, Наташа зашла в отцовский кабинет.

На журнальном столике лежал лист бумаги матово-желтого цвета.

– Так вот ты какой, цветочек аленький… – прошептала она.

Президентская дочь взяла меморандум в руки и стала читать:

«Мы, нижеподписавшиеся граждане России, облеченные властью и общественным статусом, по велению сердца и с пониманием собственного долга, составили настоящий меморандум в принципиально краеугольный момент развития современной российской государственности.

Впервые наша страна стоит на перекрестке перехода власти в соответствии с цивилизованными и многократно реализованными в мире демократическими принципами, закрепленными российской Конституцией.

Наша обеспокоенность и тревога в этот исторический момент обусловлена глубоким пониманием факта, что за минувшее десятилетие политических, экономических и социальных преобразований, сравнимых с историческим периодом, равным столетию, легитимной власти и обществу не удалось сделать процесс демократических необратимым. В стране еще живы и активно подогреваются настроения, пропитанные жаждой политического реваншизма одних слоев населения, националистического угара – других, массовой общественной уравниловки – третьих и гражданского равнодушия – четвертых.

Но историю невозможно вершить «по щучьему велению, по моему хотению».

Историю невозможно ускорить ни щелчком волшебного пульта в руках чиновников, ни сверхмощным космическим ускорителем, созданным великими учеными. Любой миг истории, в том числе и самый болезненный для общества, надо стоически пережить, переболеть, перестрадать. Другого не дано. Ни при каких условиях нельзя возвращаться с полпути назад.

Вот почему мы, нижеподписавшиеся, ставим своей задачей ни в чем и ни у кого не допустить соблазна реванша.

Вот почему власть, сдающая государственные дела, и власть, готовая принять их, при легитимном одобрении народом этой преемственности путем прямых всенародных выборов, берут на себя обязательство всем доступным политическим и экономическим ресурсом защищать существо состоявшихся договоренностей.

Важнейшие из них, требующие персонального закрепления в данном документе, это:

сохранение гарантий конституционной нормы, регламентирующей сроки и принципы перехода президентской власти;

сохранение гарантий конституционных норм федеративного устройства страны;

сохранение гарантий конституционной нормы прав и свобод личности;

сохранение гарантий конституционной нормы свободы слова.

Договоренности, закрепленные документом, действуют до две тысячи двадцать пятого года. Договоренности, выходящие за рамки данного документа, являются его неотъемлемой частью, но могут быть пересмотрены по инициативе любого, подписавшего его. Документ является строго конфиденциальным и может быть предан гласности исключительно при согласии всех его гарантов или при возникновении в стране ситуации, угрожающей любому из закрепленных настоящими договоренностями положений.

В случае, если кто-либо из гарантов меморандума уходит из жизни, его подпись дезавуируется и не может быть упомянута при любой форме использования документа.

Составлено 19 декабря 1999 года».

Какой же молодец папка, с гордостью и одновременно с некоторой растерянностью подумала Наталья, прочитав документ. Она почему-то сначала решила, что отец, подписав этот меморандум, допустил что-то крайне непорядочное. На самом же деле папа заботился о будущем страны, в том числе и об их с Маринкой будущем. Чтобы страна больше не выглядела пугалом для Европы и всего мира…

Старшей дочери Президента в ее достаточно раннем возрасте уже были близки идеалы свободы и демократии, как высокопарно порой говорили о них политики, упражняясь в ораторском искусстве. Сегодня именно ее отец – гарант этих идеалов. Причем гарант еще и потому, что был среди тех, кто нес эти идеалы России все последние десять лет. Тут Наташа подумала: разве дядя Толя Собчак, Михаил Сергеевич, Борис Николаевич Уралов, Дмитрий Сергеевич Лихачев – не эти люди? И разве папа не был с ними?

Что, папа стал думать по-другому? Что, должность меняет или, может быть, ломает людей? Или, может быть, с кем поведешься, от того и наберешься? Вопросы один за другим, как лавина, обрушились на президентскую дочку. Так, наверное, лавина унесла там, в горах, артиста Сережу Бодрова. Наташа почему-то вспомнила о своем кумире и чуть не заплакала от горя.

Никто ее не понимает. Ведь и с мамой же пыталась поговорить о том же. Впустую.

– Ну ладно, посмотрим, – сказала она жестко. И крепко сжала губы, как делает папа, когда принимает решение.

Больше не раздумывая ни секунды, она свернула листок с меморандумом в трубочку и спрятала под халат. Вернувшись в свою комнату, она выглянула в окно и увидела отца с друзьями около дальней беседки.

«Спорят», – решила она, хотя голосов, естественно, на таком расстоянии слышно не было, а эмоциональных жестов никто себе не позволял. В основном спорили Смирнов и Любимов. Президент, насупив брови, все больше слушал.

– После того как вы прочитали документ, надеюсь, понимаете, что всполошились напрасно? Что в нем не так, что надо против него действовать любыми средствами? Вы можете мне объяснить? – наконец спросил он.

– Пусть Виталий объясняет. – Любимов сделал жест, будто тыкал пальцем в грудь президентскому советнику.

– Почему всполошились мы – это цветочки, и не так уж кроме нас кому-нибудь это еще важно. А вот когда всполошится Запад, после того как наша оппозиция предъявит миру меморандум, это уже будут ягодки. С колючками. Вот такими.

Смирнов показал кулак и в запале продолжил:

– Президент вступил в сговор при передаче власти. Это – раз. – Он загнул палец почему-то перед носом Любимова. – Этим меморандумом Президент заковал себя в политические кандалы. Это – два. Народ никогда не поддержит на референдуме наши планы. И тем более не поддержит на выборах. Вы полагаете, после Украины народ ничему не научился? Это – три. Мало?! Вот почему я убежден, что нашу линию надо жестко продолжать. Продолжать уничтожать документы. Покупать гарантов. Деньгами, политическими дивидендами, чем угодно. Или… – советник Президента сделал многозначительную паузу, – ликвидировать.

Президент и Любимов переглянулись. Слово «ликвидация» в присутствии Президента так прямолинейно, в лоб, было употреблено впервые. Хотя, конечно, подобный метод воздействия был ему прекрасно известен.

– Не распаляйся, – спокойно заметил Президент.

– Я и не распаляюсь. Но кто-то же должен называть вещи своими именами! Отступать, простите, я повторяю то, что говорил у вас в кабинете, дальше – некуда. Через четыре месяца надо объявлять референдум.

Дачный лес многозначительно зашумел под порывами невесть откуда взявшегося ветра.

Смирнов ждал реакции.

Директор ФСБ догадывался, что Смирнов не остановится ни перед чем, если вдруг появится угроза уйти вместе со всей командой в политическое небытие. Тот уже не раз говорил, что воспользуется единственно серьезным жупелом для главы государства. Речь шла об оригинале сверхсекретной директивы Президента о принудительном вытеснении чеченцев в малопригодные для жизни горные районы республики. Президент якобы собственноручно поставил под ней свою подпись вместо более привычного в таких случаях факсимиле.

Для Президента это означало бы крах. Независимо ни от каких меморандумов. И приятели это отчетливо понимали. Правда, сам Президент в этот момент даже не подозревал, что такой документ имеется. Потому что тогда его, еще неопытного политика, просто умело развели, подложив несколько заурядных документов на подпись. Среди бумаг оказался явно «случайно» подсунутый тот самый сверхсекретный документ. Фактически – политический приговор.

Сам Президент думал в эти минуты о другом своем грехе, непосредственно связанном с меморандумом. Что, собственно, для него этот меморандум? Условие, при котором его как игрушку вытащили за ворот из серой массы российских чиновников и назначили преемником? Для сколько-нибудь вдумчивого гражданина сам факт некоего политического соглашения между ним и прежней администрацией очевиден, как дважды два. Меморандум в том виде, в котором был подписан, по совершенно искреннему и глубокому убеждению преемника, гарантировал обществу спокойствие и торжество демократии. Опроси сегодня людей на улицах – так полстраны и весь цивилизованный мир одобрили бы его.

Это некоторые чиновники, окружившие его, как рыбы-прилипалы, почему-то решили, что обнародование меморандума – гибель. Вот для них самих, возможно, и гибель. Даже очень возможно. Президент уже давно кипел справедливым гневом на своих чиновников, фактически в тайне от него принявших решение по зачистке всего и вся, что связано с меморандумом. «Себя спасали», – констатировал он. Жаль, что друзья тоже оказались среди них. Двое стояли рядом и жадно смотрели Президенту в рот, будто хотели утолить жажду кровью.

Президента передернуло. Но он мгновенно взял себя в руки. Вольно или невольно его собеседники затронули тему, от которой преемник мысленно бежал все минувшие годы своего президентства. Во всей этой истории с меморандумом, как в самой заурядной бытовой пароварке, имелось двойное дно. Хотел того Президент или нет, мысли вновь перенесли его в прошлое. Правда, не столь далеко от Ново-Огарева – всего лишь в Барвиху, куда Уралов пригласил его под самый Новый год, сразу после подписания меморандума.

– Нужно оформить еще кое-что. Требуют, па-нима-ешь…

Уралов кивнул в сторону дверей. Из чего преемник сделал вывод, что приглашен не он один.

– Пойдем, обсудим. – Уралов обнял преемника за плечи и бережно повел в соседнюю комнату.

Возможно, впервые выдвиженец в полной мере ощутил тяжесть президентских объятий.

В соседней комнате, а это была каминная, собравшихся было немного. Дочь Президента Татьяна, бывший и нынешний главы Администрации Президента олигархи Духон и Эленский. А также начальник всей энергетики страны Огнев.

– Ну, кто у нас объяснит задачу? – Уралов с интересом оглядел присутствующих. – Или, может, сначала закусим, пообедаем?

– Нет уж, Борис Николаевич, знаю я ваши обеды. – Таня быстро остудила пыл отца. – Сначала дело.

Присутствующие понимающе весело переглянулись.

– Ладно, – нехотя согласился Президент. – Ну, так кто же возьмет на себя бразды правления в нашей честной компании?

– Может, господин Огнев? – полувопросительно предложил Эленский.

– Я не возражаю, – сразу же согласился Огнев.

Он вытащил из портфеля пять экземпляров подписанного несколько дней назад меморандума, которые кодировщик еще не успел упрятать в предназначенные каждому гаранту персональные сейфы-контейнеры, и разложил на столе.

– У кого лучший почерк? Нужно написать некоторый текст. – Огнев достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги.

«Наверное, домашняя заготовка», – предположил преемник. И угадал.

– Так у кого? – переспросил Огнев. – Кто готов послужить Отечеству?

– У пишущей машинки, безусловно, почерк лучше, я полагаю, чем у любого из нас, – в своем духе сострил Александр Духон. – Только вот беда, спросить у нее нельзя, готова ли она служить Отечеству?

– Пусть каждый самостоятельно перепишет текст, – предложил Дорошин. – Так, считаю, будет правильнее.

Его поддержали все, кроме будущего Президента.

– Похоже, я единственный, кто не знает, что нам предстоит написать, – сказал он.

– Действительно. Это непорядок, – громко сказал Уралов.

– Сейчас исправим. Видите ли… – Огнев повернулся к преемнику: – Борис Николаевич сделал свой выбор в вашу пользу и этим решением взял ответственность за последующие годы в стране. Что, собственно, и закреплено на этой странице меморандума. – Огнев поднял вверх руку со знакомым всем присутствующим листом бумаги, заполненным с одной стороны убористым печатным текстом. – А вот на обороте мы сейчас закрепим условия передачи власти через восемь лет и назовем будущего кандидата. Собственно, вашего преемника.

– Как в театре. Но красиво задумано, ничего не скажешь, – незаметно для присутствующих усмехнулся в свои пшеничные усы Духон.

Будущий Президент, похоже, тоже не поняв, о ком идет речь, как всегда, не выдал своих внутренних эмоций, а вслух сказал:

– Неплохая идея. И спасибо, что тем самым избавляете меня от терзаний через восемь лет поисков человека, способного потянуть эту лямку.

– Приятно слышать, – пробасил Уралов, но его перебил Огнев:

– Знать об этом будут лишь присутствующие в этом помещении. Надеюсь, мы еще восемь лет проживем.

Все довольно загудели.

– А теперь за работу. Я буду писать на своем экземпляре и одновременно диктовать другим.

Один экземпляр Огнев положил перед собой. Другой передал преемнику. Еще один протянул Уралову, четвертый – Тане, пятый – через нее же, Духону.

– А мой где? Что-то непонятно, – растерялся Эленский. – Это что, принципиальная позиция?

Он гневно взглянул сначала на Таню, потом на ее отца и наконец буквально спалил взглядом невозмутимого Огнева.

– Возьмите мой, наверное, произошла техническая ошибка. – Духон протянул через стол свой экземпляр. – Кто-то у нас просто считать не умеет. Цифры маленькие, к тому же – не деньги. А все мы, кроме денег, ничего считать не умеем. Да и деньги тоже.

Все обратили внимание, как он очень уж ретиво попытался избавиться от документа.

– Мне и уже подписанного достаточно, – пояснил он.

Остальные еще не успели отреагировать, как Огнев деловито пояснил:

– Не нервничайте, просто ошибка. Мы, видимо, забыли, что подписывать документ помимо ряда гарантов будет и Татьяна Борисовна. Поскольку она является прямым участником договоренностей.

Все, кроме преемника и Духона, заулыбались.

– Это неправильно, – вдруг заявила Таня. – Раз недостает одного экземпляра, то пусть уж у нас с папой останется один на двоих.

– Что писать? – спросил Духон, получив от президентской дочери экземпляр.

– Первую часть документа, насколько я знаю, в известной мере сочиняли и вы, Александр Павлович. Теперь и другие накропали. Не возражаете?

– Диктуйте, – великодушно разрешил Огневу Эленский.

– Тогда пишите наверху страницы: «Меморандум» и в скобках – «Дополнение к основному тексту». «Мы, нижеподписавшиеся, сознавая всю ответственность перед страной и обществом, согласились о нижеследующем. В марте 2008 года действующий Президент страны должен определить в свои преемники Юрьеву Татьяну Борисовну и гарантировать законную передачу власти…»

Все, кроме будущего Президента и Духона, даже не обратили внимания на произнесенную фамилию. Оба переглянулись. Духон вежливо взял удар на себя:

– А кто у нас Юрьева?

– Полноте, Александр Павлович, – засуетился бывший глава Администрации. – Дело в том, что мы с Танечкой решили пожениться. Вскоре. И фамилию она возьмет мою.

– Мои поздравления… – пробормотал Духон.

– Поздравляю от души, – вслед за ним повторил будущий Президент.

Какой же хитрец этот Александр Павлович, пытался сплавить такую бумагу. Как чувствовал. Хотел умыть руки. Не удалось. Но так или иначе, что-то в этом пасьянсе избраннику Уралова и олигарху было не по душе.

 

Глава 2

Спустя пять лет после подписания меморандума Президент мучительно думал, рассказывать ли про скандальное дополнение к нему. И надо ли рассказывать вообще.

– По-моему, вы меня не слушаете? – Смирнов оторвал Президента от его невеселых мыслей.

– Возможно, – искренне и как-то отвлеченно согласился Президент. – Я все же не могу понять, для чего вы развернули охоту за экземплярами меморандума и его гарантами?

Он обратился с этим вопросом непосредственно к Любимову. Тот от неожиданности растерялся.

Директор ФСБ никогда не был инициатором операции под кодовым названием «Меморандум». И одна из причин того – спокойствие Президента по поводу планов на 2008 год. По крайней мере, являясь его достаточно близким другом, Любимов ни разу в своем присутствии не слышал о планируемой в той или иной форме узурпации власти, хотя ближний круг давно крутил эту термоядерную тему, вовлекая в ее обсуждение политиков, прессу, обывателей.

Единственное, в чем Любимов был согласен со Смирновым, это то, что операция зашла слишком далеко. Кому-кому, а уж ему-то отлично было известно о том, как активно (достаточно вспомнить ликвидацию Листова) действуют сами гаранты меморандума, как встрепенулись влиятельные силы на Западе, куда совсем недавно дошла информация о якобы готовящемся перевороте и, разумеется, о меморандуме. И наконец, об операции противодействия, затеянной его ведомством. Остановить всю эту машину было еще труднее, чем запустить. Слишком самостоятельные интересы стали преследовать участники операции.

Директор ФСБ открыто посмотрел в глаза Президенту, демонстративно отвернувшись от Смирнова, и твердо сказал:

– Видите ли, мы должны быть готовы к самым разным развитиям событий. Не мне вам это объяснять, господин Президент.

Именно в эти мгновения Любимов принципиально для себя решил, что потребует личной конфиденциальной встречи с Президентом. Чтобы пусть и запоздало, но поставить его в известность, какой камень воздействия держит за пазухой их общий приятель, лишь бы продолжать операцию.

Ему неотвратимо захотелось выпить, но в президентском доме его никто бы не поддержал. «Буду пить один», – зло и обреченно решил он.

– Я, пожалуй, сегодня в Кремль уже не поеду, – неожиданно сказал Президент, хотя еще пару часов назад у него были совсем другие планы. – Увидимся. А пока будем думать. – Он пожал руку каждому из своих утренних гостей и, круто повернувшись, пошел в дом. Лабрадор живо встрепенулся и, виляя хвостом, побежал за ним.

– Вот черт, опять ушел от ответа, – не стесняясь, зло прокомментировал ситуацию Смирнов, садясь в машину.

Президент вернулся в дом, секунду покрутился в нижнем холле и пошел на кухню.

Там никого не оказалось, и обрадовавшись этому, он заварил себе чаю. Налил почти до краев большую чашку и вернулся с ней в кабинет.

«Надо вернуть меморандум на место», – вспомнил он. Но ни на рабочем, ни на журнальном столе документа не оказалось.

«Что за чертовщина?» – всерьез всполошился он, пристально еще раз обыскивая взглядом комнату. Но документа нигде не было. Президент попытался восстановить в памяти картину минувшего утра. Собственно, и восстанавливать было нечего: он вышел из кабинета, когда Смирнов и Любимов начали читать меморандум. Ни один, ни другой унести с собой документ конечно же не могли.

Президент вызвал по телефону дежурного охранника объекта и потребовал объяснений. Тот четко доложил, что кроме утренних гостей на первом этаже примерно в это время с регулярным пятничным обходом находился часовой мастер, естественно, в сопровождении охранника, и какое-то время крутилась приболевшая старшая дочь Президента.

«Наташа?! – мелькнула мысль. – Но при чем тут Наташа?»

Он быстро взлетел наверх, где находилась спальня дочери. Но комната была пуста.

– Где Наталья? – сбежав опять вниз, коротко и строго спросил он ничего не понимающего охранника, все еще стоявшего как вкопанный рядом с кабинетом. – Вы же только что сказали, что она приболела?

– Приболела. Уже как неделю, – запинающимся голосом пробормотал охранник, смутно догадываясь, что произошло непоправимое. – Утром еще болела, а потом вдруг быстро собралась и вызвала водителя. Сказала, что срочно нужно взять задание для контрольной. Вы были заняты, а супруги вашей тоже нет.

– Свободны.

Президент скрылся в кабинете.

Минутный порыв, который неосознанно заставил Наталью схватить с отцовского стола сверхсекретный документ, теперь приобретал более ясные для нее самой формы. Именно поэтому, несмотря на болезнь, она спешно уехала в Москву – якобы к подруге. Меморандум лежал среди общих тетрадей в модном портфеле-сумке. Сначала Наташа решила спрятать документ у единственной подруги, но поразмыслив, быстро поняла, что такой вариант неприемлем. Максимум через час-другой папа обнаружит пропажу и пустит «ищеек» Любимова по следу, и «воровку» Наташу, и подругу Светку, у которой спрятан документ, «ищейки» безошибочно вычислят.

Наташа пока не очень понимала, зачем ей вообще нужен меморандум и что с ним делать. Но природная, а точнее отцовская интуиция подсказывала – меморандум поможет помешать планам отцовского окружения, о которых раньше она лишь смутно догадывалась. А после сегодняшнего утра поняла окончательно. Президентская дочь еще не догадывалась, что оказалась словно в параллельном мире и что в этом мире совсем не так уж много людей, кто, как теперь и она, участвуют в этом противостоянии.

Наташа думала о том, куда спрятать документ. А потом уж объясняться с папой «по принципиальным вопросам». Так она сформулировала для себя задачу.

Как и все, что в это утро она делала спонтанно, Наташа, мобилизовав все свое девичье обаяние, взмолилась перед водителем-охранником:

– Дядечка Петечка, миленький, отвезите меня в ГУМ. Я хоть раз в жизни сама выберу новогодние подарки маме, папе, Маринке. Пусть хоть раз это будет для них сюрпризом, А то все всегда знают, кто и что друг другу подарит. Ну пожалуйста.

– Не положено, – неуверенно пробормотал водитель. – Вы же знаете, куда вас можно возить. Не могу.

– Ну пожалуйста, я и вам выберу подарок.

– Это уж совсем лишнее, – с явной обидой в голосе сказал водитель. – Вы думаете, я не понимаю, мама, папа…

Водитель и вправду подумал о том, как плохо порой бывает, когда у человека вся жизнь строго регламентирована. Особенно когда это мальчишка или девчонка. У самого «дядечки Петечки» в доме была двойня, от которой он отдыхал исключительно на работе, потому что дочери Президента, которых ему полагалось возить, ни нравом, ни работой не обременяли.

– Ну, пожалуйста! – в третий раз взмолилась Наталья.

– Ладно, – наконец смилостивился водитель. – Только осторожно, я тебя умоляю. И молчок.

– Об этом меня и предупреждать не надо, вы же меня знаете.

Наташа действительно была в этом смысле кремень. Машина подъехала к ГУМу со стороны Ильинки, и девушка быстро юркнула под стеклянные своды. Она с интересом переходила из магазинчика в магазинчик, разглядывая какие-то безделушки, кошельки, дешевую бижутерию.

Никакого представления, что купить родителям и сестренке в подарок, Наташа пока не имела. Неожиданно для себя она оказалась перед входом в отделение банка О.В.К., где на дверях перечислялись его услуги. Будучи по природе девушкой внимательной, Наташа обнаружила среди них и такую, как аренда ячейки для хранения ценностей. «А чем меморандум – не ценность?» И решительно толкнула дверь, поскольку кой-какой опыт пользования банковскими ячейками уже имела.

– А паспорт у вас имеется? – осторожно поинтересовалась консультант.

– Все в порядке, – заверила президентская дочь и вытащила из сумки документ.

Консультант, не намного старше клиента, внимательно изучила паспорт и, прочитав фамилию и отчество, удивленно подняла на Наташу еще не испорченные знанием жизни глаза.

– Совпадение, – предвосхитив вопрос, сразу же уверила президентская дочь и доверительно, будто подруга подруге, добавила: – Когда надо, злоупотребляю. Билеты, например, в театр или еще куда достать. Понимаешь, иногда очень удобно, а иногда – кошмар и ужас, надоедают с вопросами. Ты бы, например, что делала с такой фамилией и таким отчеством?

– Я бы тоже чего-нибудь изобразила, – на минуту стала принцессой банковский консультант.

– Остынь, только мороки больше. А кстати, можно как-то без фамилии получить ячейку? За границей, например, можно.

– Это на вокзале можно, а у нас банк! Так будешь оформлять? – парировала консультант. – И не бойся, у нас все строго. В эту бумажку у нас тысячу лет никто не заглянет, пока ты не придешь забирать деньги обратно.

– Какие деньги?

– А ты что, разве не деньги хранить собираешься? – теперь пришел черед удивляться банковской служащей.

– Какие там деньги?! Письма от парня. Он у меня в армии, а родители все зыркают, – быстро нашлась что сочинить Наташа.

– Понимаю, – сочувственно заметила консультант.

– Оформляй, а то мне в школу пора.

Оставшись одна в депозитарии, она деловито засунула меморандум в пластиковый файл, а затем положила в ячейку. Затем вернулась в машину и быстро сообщила дядечке Петечке, что присмотрела, но, оказалось, забыла деньги.

– Могу одолжить, – предложил водитель.

– Да не стоит, потом.

Вернувшись домой, Наталья с удивлением узнала, что папа так и не уезжал в Кремль. Такое случалось крайне редко. «Не миновать бури», – мгновенно поняла она. Хотя не могла себе даже представить, как выглядит эта буря в исполнении ее дорогого папочки. Еще по дороге домой девушка жестко решила, что не будет врать и скажет отцу все как есть. Поэтому, когда при входе охранник встретил ее словами, что Президент приглашает дочь в кабинет, Наташа незамедлительно направилась туда.

Дверь была открыта настежь, но как только дочь вошла, папа ее быстро прикрыл.

– Что это все значит? – спокойно, но твердо спросил он. – Если ты оказалась способной на подобные поступки, поговорим, невзирая ни на родственные отношения, ни на возрастные барьеры. Идет?

Словно не услышав вопроса, Наташа подошла к отцу и нежно поцеловала его:

– Ты что, забыл, что мы почти неделю не виделись?

– Прости, – обескураженно пробормотал отец.

– Я всю неделю болела, а сегодня утром первым делом побежала к тебе. Но у тебя были люди. И я все слышала.

– Что все? – чуть не поперхнулся Президент.

– Все. – Губы дочери побелели и вытянулись в линейку. – Все слышала и все поняла.

– А тебе не кажется, что тебе рановато все понимать? И потом, понимаешь, что, подслушивая, ты совершила очень некрасивый поступок?

– Не понимаю, – еще больше ощетинилась дочь. – По сравнению с тем, что вы обсуждали в кабинете, мой поступок – невинная шалость.

– Ничего себе шалость. Ты, доченька, понимаешь, что вмешиваешься в дела государственной важности?

– А ты не понимаешь, что твои друзья-соратники тянут тебя в ту часть истории нашей страны, где все страницы черные? Папочка, я уже говорила маме, плакала, думала. Я не хочу, чтобы ты был заодно с ними, чтобы потом мне стыдно было смотреть в глаза друзьям. Ты же не такой! И потом, ты же подписал меморандум. Я читала. Ты поступил очень красиво, мудро, а теперь тебе выкручивают руки. Ты же меня сам учил читать историю между строк и делать выводы. Папа! Читай историю между строк, не поступай против истории, против себя…

Наташа заводила себя, что с ней бывало крайне редко, и, казалось, была на грани срыва.

– Девочка моя, успокойся. Не знаю, что уж там у тебя в голове, чем она забита…

– Перестань со мной говорить в таком тоне. Я уже не девочка. Причем не только в смысле возраста. Не смотри на меня так. Да, я не девочка и похожа на тебя. В смысле – умею думать и сопоставлять. И делать выводы.

Казалось, отец ее уже не слышал.

– Мама знает? – выдавил он.

– Что знает? Я тебя не понимаю. Где мама и где меморандум?!

– Да я не об этом. О том, что ты призналась. Ну, что ты не… Ну, что ты взрослая.

– Ах, ты об этом. Да пойми, я тебе не призналась. Сейчас девушки уже не признаются в этом, а просто ставят в известность. Другое время, понимаешь? А мама? Она не знает. Или не хочет знать.

– Кто-то из наших? Из дома?

– Так я тебе и сказала. И не пытай. Это моя жизнь.

– Тогда скажи, где меморандум? Фу ты, при чем тут меморандум? Кто он? Нет, ладно, о меморандуме поговорим завтра. Только скажи, он у тебя?

– Уже не у меня. Но в надежном месте, чтобы тебя никто не подставил, не заставил изменить самому себе. А сейчас, прости, я все же болею. Жутко разболелась голова, может, удастся поспать. – Повернувшись, она вышла.

«Наталья совсем стала взрослой», – подумал отец, провожая дочь рассеянным взглядом. Потом налил себе водки и заперся на ключ. Если бы его дочь знала о существовании еще четырнадцати копий меморандума, о том, какие страсти кипят вокруг, она, может быть, и не была столь решительна, как сейчас. Если бы все люди, посвященные в историю с меморандумом, были столь честны и последовательны, как она, вся история с документом, возможно, не стоила бы ломаного гроша.

Утопия.

Президентская дочь конечно же заснуть не смогла, голова разболелась невыносимо. «Наверное, всетаки поднялась температура, – предположила Наташа и решила ее измерить. – Пригодится для отговорок с родителями». Ведь папа не отстанет с вопросом, куда делся документ.

Пока президентская дочь занималась или, точнее, не занималась душевным и физическим самолечением, там, внизу, отец, несколько остывший от разговора благодаря трем рюмкам водки, приказал вызвать «дядечку Петечку». Тот незамедлительно явился. Президент без излишних предисловий спросил:

– Куда возили Наталью?

– Когда, сегодня? – хрипло переспросил водитель, смекнув, что дело с сегодняшней поездкой с Наташей явно нечисто.

– Не прикидывайтесь валенком, докладывайте.

– Как обычно – в школу заехали на пару минут. Наташа там какие-то задачки взяла. И сразу же обратно. Я еще спросил ее, что за срочность? Ведь болеет… А ваша дочь сказала, что предстоит важная последняя контрольная, кажется, по математике.

«Дядечка Петечка» принципиально решил выполнять обещание, данное Наталье: не выдавать ее.

– Свободен.

Как только тот шофер покинул кабинет, Президент вызвал начальника своей личной охраны:

– Макарыч, хочу попросить о личном одолжении. Не подключая особо никого, не могли бы вы как-то узнать, куда ездила моя дочь?

Президент перевел дух.

– Извините, но вы же сами распорядились оставить девочек в покое и оставить с ними только водителей.

– Ну да, правильно, распорядился. Я доверяю своим дочерям. Но тем не менее разве как-то нельзя узнать?

– Постараюсь, – с некоторым сомнением сказал личный охранник «семьи» полковник Хитров. – Разрешите выполнять?

И не дождавшись очевидной команды, вышел.

Уже в ходе разговора полковник знал, что выполнить задание ему не составит ни малейшего труда. Но говорить об этом по своим, только ему известным соображениям, сразу не стал. Через два часа благодаря всевидящим и всезнающим постовым столичного ГИБДД у него на столе лежала полная картина передвижений машины президентской дочери. Кроме школы и ГУМа никаких других остановок в ней не значилось. Хитров доложил Президенту об этом с его точки зрения радостном факте. Но Президент отреагировал по-своему.

– Зови этого стервеца, – распорядился он.

– Какого стервеца? – не понял начальник личной охраны.

– Этого, как его? Ну, дядечку Петечку.

Водитель пришел быстро, словно ждал развития событий за входной дверью. Судя по его растерянному лицу, было очевидно, что начальник охраны уже сделал «дядечке Петечке» соответствующее внушение.

– Почему скрыли, что, помимо школы вы завозили мою дочь в ГУМ? – задал вопрос Президент как можно строже.

– Так сами поймите, ваша дочь попросила не трепать языком, ну я, старый хрен, обещал. Потому что не вижу ничего плохого в том, что ваша дочка решила втайне от родителей и сестры купить для них новогодние подарки. Вот и вся тайна, – подытожил он.

– Не понимаю, почему из этого надо делать тайну? – растерялся Президент.

– Значит, плохо я объяснил. Потому что сюрприз! Девушка захотела сделать своим родителям сюрприз! А о сюрпризах не предупреждают.

Водитель объяснял терпеливо, как маленькому, а Президент действительно ничего не понимал. Получалось, если верить водителю, что документ все еще находится в доме или в школе. Не в ГУМе же?

– Кошмар какой-то, – сорвалось с его губ.

– Простите, не понял? – спросил водитель.

– Свободны. Извините.

– Чего уж там. Только Наталье не говорите, что я проболтался. Пожалуйста.

Как-то сразу ссутулившись, «дядечка Петечка» вышел.

«Напрасно обидел человека, – с нескрываемой досадой подумал Президент, опускаясь в кресло. – Надо будет поискать в доме, – было его следующей мыслью. – И в школе осторожно поспрашивать. Только кому это поручить? Лучше бы Наташа сказала, что уничтожила меморандум. Может, всем было бы легче. Увы, но в этой жизни легче мне, наверное, уже не будет. Никогда».

Наташа все еще ворочалась с боку на бок в постели. Пару раз приходила мама, щупала лоб и строго наказывала пить лекарство, которое еще неделю назад прописал доктор. То и дело забегала сестра, закончившая заниматься с педагогами. Уже в дверях она бодро спрашивала, объединяя два вопроса в один: ты как? может, что принести? И радуясь, что поручений нет, а визит вежливости состоялся, быстро убегала.

Неожиданно к Наташе вернулась смутная мысль, пришедшая ей в голову, кажется, в ГУМе, или нет – в отделении банка, когда она соврала про письма от любимого человека.

Точно, Габриель. Писем он ей действительно не писал. И знал ли вообще, что она его до сих пор тайно любит? Любит, как умеет, хотя с их первой и единственной встречи прошло почти два с половиной года. Она еще глубже зарылась под одеяло и закрыла глаза. Ей приснилась Италия, куда впервые в жизни отправил их с Маринкой папа отдохнуть на вилле синьора Берлускони.

 

Глава 3

Утро разбудило ее, залив всеми ярчайшими красками, какие бывают только в Италии, каждый уголок просторной старинной комнаты на втором этаже гигантской виллы. Еще вчера, расходясь спать по комнатам, Наташа с сестрой договорились проснуться ни свет ни заря. Чтобы вместе с восходом встретить свое первое утро в Италии. Чтобы непременно сразу получить все долго ожидаемые удовольствия от встречи со страной, которая с детства, скорее всего из мира чудесных неаполитанских песен, любимых буквально всеми в их родительском доме, соблазняла и манила своей притягательной силой.

В легонькой полупрозрачной ночной рубашке, Наталья вылетела на огромную, утопающую в зелени террасу. Несмотря на утро, в парке уже было жарко. Наташе даже показалось, что ее тело окунулось в горячее молоко. Она широко раскинула руки, словно пытаясь поймать порыв ветра с моря.

– Мариша, просыпайся, хватить дрыхать. Купаться пойдем! – закричала она в надежде, что сестра услышит.

Но ее звонкий, непривычный для статуса виллы крик привлек неизвестно откуда взявшегося высокого молодого человека в светлом костюме и галстуке. Он как завороженный смотрел на фигурку девушки, которая, судя по всему, так растерялась, что застыла, как изваяние.

– Как спали, синьорина? – спросил он по-английски, беззастенчиво разглядывая девушку.

– Вы бы отвернулись, – попыталась вразумить его Наташа, спрятавшись за оказавшуюся рядом кадку с кипарисом. – Вы что, подглядывали за мной?

Ей показалось, что молодой человек внизу под террасой ей знаком. Не он ли вчера поздно вечером встречал сестер в аэропорту? Такой весь из себя томный… Но приветливый, симпатичный.

– Отчасти вы правы, синьорина. Я именно тот человек, который все ваши итальянские каникулы будет не подглядывать, как вы выразились, а присматривать за вами и помогать знакомиться с Италией.

– Отлично! Только сначала отвернитесь и дайте мне вернуться в комнату, чтобы одеться.

Молодой человек мгновенно отвернулся, попутно заметив:

– Ах вот вы о чем, а я не мог понять, что вы так разволновались. У нас в Италии обнаженные женщины встречаются на каждом шагу. Правда, всё больше из камня. Но нам и живые очень нравятся.

– Не смешно! – прокричала девушка уже из глубины комнаты.

Ей в это прекрасное утро нравилось все – и эта милая пикировка с молодым человеком, и сам молодой человек, и что оба бегло говорят по-английски, и что отлично понимают друг друга. Вот бы так еще научиться говорить на итальянском языке, от которого Наташа давно была просто без ума.

Она наскоро влезла в купальник, обвязалась, словно набедренной повязкой, парео и вновь выскочила на террасу. Итальянец покорно ждал ее в тени деревьев.

«Как он может в такую жару быть при параде?» – вскользь подумала Наташа и с ходу поинтересовалась:

– А можно прямо сейчас отправиться купаться? Я сейчас разбужу сестру.

Она заметила, что красивое лицо юноши на мгновенье скривила гримаса, но вслух он сказал:

– Ну разумеется. Вы – гостьи, и ваши желания для нас – закон. Но лично я предложил бы сначала выпить кофе, позавтракать.

– Нет, сначала в море. Ждите нас внизу.

Ей понравилось, что молодой человек весьма просто и естественно сказал, что они – гости. Сказал без всякого лизоблюдства про дочерей Президента и тому подобного, что Наташа всей душой презирала.

Через минут пятнадцать сестры уже были внизу. Наташа поразилась, что сестра обратилась к молодому человеку по имени:

– Здравствуйте, Габриель. Мы вчера так устали, что даже не успели вас поблагодарить за встречу.

– Как мило, что вы запомнили мое имя. А ваша сестра даже меня не узнала, – добавил он шутливо строго.

– Вы застали меня в такую минуту, когда приличная девушка лишается дара речи, а вы про имя.

Марина ничего не поняла, но уловила необычные нотки в голосе сестрицы.

– А кто из вас Марина, а кто – Наташа? Я ведь так и не знаю.

Девушки приветливо и кокетливо представились.

Троица дружно засмеялась.

Ухоженный пляж оказался буквально в полусотне метров от виллы. Сестры, радостно взвизгнув и на ходу срывая с себя лишние тряпки, бросились в бирюзовую воду. Габриель чинно снял пиджак, несколько ослабил галстук и пристроился под навесом.

Сестры увидели, как он куда-то позвонил и тут же крикнул им вдогонку:

– Завтракать принесут сюда! Смотрите не обгорите!

Марина выбралась на берег первой и без церемоний попросила Габри намазать ей тело специальным кремом от загара. Тот старательно занялся поручением, время от времени поглядывая в сторону грациозно выбирающейся из воды Натальи.

Она взяла крем и начала сильными мазками наносить его себе на ноги, руки, грудь. Хотя Наташа была всего на год старше сестры, ее фигура уже отличалось приятными женскими очертаниями, способными пробудить даже в самом пресном мужчине нормальные мужские эмоции.

Назвать Габриель пресным язык бы не повернулся ни у одной из сестер.

– Подождите минуту, Наталья, я сейчас закончу обрабатывать сестру и займусь вами.

Предложение прозвучало весьма двусмысленно, и Наташа оборвала его:

– Сама разберусь. Руки при мне.

В это время прислуга принесла на большом подносе завтрак, и молодежь живо приступила к приятной трапезе прямо на берегу моря.

– Давайте составам план, как мы будем отдыхать, – предложила Марина. – Куда ездить, что смотреть.

– Если не возражаете, у меня есть предложение, – взял слово Габриель. – Поскольку с работы синьор Берлускони меня не отпускал, предлагаю вам с понедельника по пятницу плавать, загорать, кушать виноград, словом, как говорят у нас в Италии, заниматься своим телом. Иногда вечерами я буду вас навещать, и мы будем вместе ездить в ресторанчики, на дискотеку, если пожелаете.

– Нет, вместо дискотек я предлагаю заняться итальянским языком, – вставила Наташа. – А ты будешь нас учить.

– Дискотека тоже хорошо. Я лично «за», – подала голос Марина.

– Ну, ты и ходи, – решительно стояла на своем Наталья.

– Ладно. И то, и другое успеем, – помирил их Габри. – А в пятницу, где-то после обеда, я повезу вас во Флоренцию, Рим, Венецию.

– Здорово! – захлопали в ладоши сестры.

– Я знал, что вам понравится. И синьор Сильвио одобрил наш план. Он звонил и вашему папе.

Вся следующая неделя прошла точно так, как нарисовал ее Габриель. Пару раз он приезжал на виллу из Рима, хотя путь был не близкий.

Марина стала замечать, что итальянец все более и более засматривается на ее старшую сестру. И, как ни старается скрывать, Наташе оказывает больше внимания.

Марина и не догадывалась, какой «электрический» разряд эмоций испытали молодые люди во время нечаянного свидания на террасе в первое же утро знакомства.

За неделю до отъезда домой они всей компанией второй раз за летние каникулы оказались в Риме. На вилле Боргезе президентским дочерям были предоставлены шикарные апартаменты. Однажды вечером, провожая Наташу в ее комнату, Габри позволил себе задержать ее руку в своей:

– Не уходи, сестра уже спит. Останься.

Помощник итальянского премьера, какой бы он ни был повеса, никогда не решился бы даже намеком обидеть такую чудесную девушку. Но в эту душную римскую ночь здравый смысл и элементарный страх за возможные последствия покинули его.

Он притянул Наташу к себе и нежно поцеловал, задрожав от сжигающих его эмоций.

Наташа легко выскользнула из его объятий, но еще долго не могла вымолвить ни слова.

Она приказала Габриелю пойти поплавать в бассейне и остудить эмоции, а сама потом долго смотрела, как он весело резвится в воде. Что делать, если, наплававшись, он вновь позволит себе подобное?

Однако выбравшись из воды, он слегка протер себя полотенцем и быстро стал натягивать рубашку и брюки на мокрое тело.

– Мне пора, и тебе тоже пора, – тихо сказал юноша и проводил девушку на виллу.

Все оставшиеся до отъезда домой дни Наташе хотелось еще раз испытать тот сладостный трепет, который охватил ее в миг поцелуя, но Габри был занят. И объясниться тоже никак не удавалось. Она гнала от себя мысли о том, что Габриель специально избегает её, поэтому написала ему большое письмо. В нем она со всеми эмоциями и страстью влюбленной девушки описала свои чувства минувших двух месяцев.

А утром в день отъезда Наташа отвела Габриеля в сторону и вручила свое послание. Он растерянно посмотрел на пухлый конверт – в Италии девушки ему писем не писали – и тут же попытался его вскрыть.

– Подожди, – потребовала Наташа голосом, в который вплела стальные нотки. – Когда уеду, тогда и прочитаешь.

– Почему? – ничего не понял Габри. – Ведь ты мне написала? Почему же я не могу прочитать письмо сразу?

– Нет, так не годится, просто у тебя нет опыта прочтения девичьих писем. Послушай, а куда вы прячете документы, если не хотите держать дома?

– В сейф на работе или в банковскую ячейку, – терпеливо объяснил помощник премьер-министра. Опыта по этой части у него уже было предостаточно. – Только я не понимаю, зачем тебе это?

– Не спрашивай. Какой здесь у вас ближайший банк? – деловито поинтересовалась Наташа.

– Uno kredito Italiano, по-моему.

– Тогда вези меня туда.

Другую девчонку с ее капризами Габри послал бы куда подальше. Но изучив за эти пару месяцев характер Натальи и ни на минуту не забывая, кто именно перед ним, Габри завел машину.

– Сделай, как у вас положено, чтобы открыли сейф на мое имя. Я туда спрячу письмо, а потом из Москвы сообщу тебе код. Кстати, у вас сейфы с ключами или с цифровыми кодами?

– У нас есть любые сейфы.

– Тогда с цифровым.

После того как письмо оказалось в сейфе, Наташа записала его код в мобильный телефон.

– Может, я вообще передумаю, стоит ли тебе читать письмо или нет.

– Жалко. Мне это было бы интересно, – разочарованно промолвил молодой человек.

– Перебьешься, – сказала Наташа по-русски.

– Что значит – «перебьешься»? – спросил Габри тоже по-русски.

За время каникул они достаточно продвинулись в изучении языков.

Наташа не удостоила его ответом и направилась к машине.

Прощаясь в аэропорту, молодые люди были очень сдержанны и напряжены Они так много еще хотели сказать или хотя бы на миг прикоснуться друг к другу. Но понимали – делать этого нельзя: слишком много вокруг было лишних, жадных до сенсаций глаз.

…Наташа проснулась в своей подмосковной спальне и несколько минут не могла понять, где она.

Итальянские воспоминания двухлетней давности оказались настолько сильными и настолько реальными, что девушка даже не могла отчетливо осознать, что в ее сне была правда, а что – просто фантазии. И ей очень не хотелось отпускать эти воспоминания.

Ей до боли хотелось, чтобы за окном, если вылезти из постели и выглянуть из него, оказался залитый солнцем пляж, парк с олеандрами и кипарисами, а внизу Габриель в строгом пиджаке.

Но за окном, увы, стояла холодная подмосковная зима.

Девушка не стала вновь копаться в своих итальянских ощущениях, которые посещали ее в последнее время не раз и не два. Она бережно хранила их в самом далеком закутке своей памяти и поначалу даже очень страдала. Ей не с кем было поделиться своими переживаниями, даже со своей ближайшей подругой она не могла быть откровенна. Девчонки вокруг то и дело сплетничали о своих любовных романах, но Наташа, увы, была лишена и этого.

Все свое ношу с собой – это как раз про ее тайную любовь. Так, по крайней мере, она считала.

Но сейчас сон оказался в руку.

Наталья наконец поняла, почему в банке, куда она спрятала конфискованный ею меморандум, она вспомнила про Габриеля. Попутно она решила, что слово «конфискованный» импонирует ей больше, чем некрасивое и не отвечающее сути поступка слово «украденный».

До Наташи дошло, как может быть полезен спрятанный ею меморандум и кому она может полностью довериться в реализации своего плана. В России такого человека у президентской дочери не оказалось. Придет время, и к этому человеку она непременно обратится.

Время пришло, по ее личным ощущениям, как раз под Рождество. Тогда Наталья и послала эсэмэску Габриелю, в которой срочно просила позвонить.

Ее возлюбленный летел в Москву на личном самолете шефа, о чем можно было только мечтать. Разумеется, без прямого разговора с патроном получить такой подарок было практически невозможно. Синьор Сильвио внимательно выслушал поначалу показавшуюся ему детской фантазией историю, изложенную своим советником и по совместительству родным племянником.

– Ну-ну, – внимательно, но с нескрываемой иронией смотрел он на юношу. – Ты мне прямо скажи, что это – блажь избалованной президентской дочери? Ты ведь ее, как я понимаю, хорошо знаешь?

Премьер не был бы итальянцем, если бы не посудачил по поводу отношений Габриеля и Натальи. А может, он ошибался насчет «отношений»? Но спрашивать не стал.

– Не понимаю, что там у нее случилось, – наконец собрался с мыслями его племянник. – Уверен, Наташа серьезна не по годам и не похожа на вздорную девчонку. И потом, два года прошло, как мы виделись. Даже больше. Два года и четыре месяца.

– Похвальная точность, – вновь подколол его дядя. – И что, за все это время она тебе не звонила?

– Не звонила.

– А ты, приятель?

– И я не звонил.

– Даже когда дважды со мной бывал в Москве?

Габриель спрятал глаза.

– Такая девочка! Вокруг тебя, я как-то видел, крутились разные штучки. Так, все на раз, – грубо, помужски, выразился синьор Сильвио. – А Наташа!!!

– Мне было страшно. Я до конца не верил, что наши отношения – это серьезно. Ну, вы меня понимаете. С ее стороны несерьезно.

– Ну и болван!

Премьер снял телефонную трубку и с кем-то соединился.

Они беседовали в большом, обшитом красным деревом кабинете премьера, в котором Габриель всегда чувствовал себя скованно.

– Приготовьте мой самолет к вылету. Нет, не для официальных поездок. Когда тебе надо? – спросил он, повернувшись к Габри и предварительно прикрыв микрофон.

– Я думаю, в субботу утром.

– В субботу. В десять вылет. Вам скажут куда, – сообщил он, как уже понял Габри, непосредственно личному пилоту.

– Ты доволен, племянничек?

– Спасибо. Только я вас очень прошу, чтобы отец Натальи ни о чем не знал. Так она просила. Вдруг у нее совсем не личное?

– Не волнуйся. Сам понимаю. Вернешься – все обсудим.

Габриель вышел из кабинета со смешанными чувствами. С одной стороны – после разговора у него словно гора спала с плеч. С другой стороны – он хоть и вынужденно, но предал Наташу, которая просила ни в коем случае не посвящать своего патрона. Она, впрочем, не знала, что синьор Сильвио не только премьер, но еще и дядя ее романтического возлюбленного. И что Габриель боится его больше, чем собственных родителей.

Поскольку советник премьера Италии летел в Москву как частное лицо, номер ему был заказан не в «Метрополе», как обычно, а в «Mэриотт-отеле», на Тверской. По дороге из аэропорта Внуково Габри ломал голову, что произойдет сегодня, когда он позвонит Наталье. И вообще: помнит ли она про звонок? В отеле, не раздеваясь и не распаковывая небольшой саквояж, чем-то напоминающий медицинский, Габри не стал доверять местному телефону и набрал номер Натальи со своего мобильника.

– Алло? – услышал он незнакомый женский голос.

– Мне… – Габри от неожиданности запнулся, но все же выдавил из себя на русском языке: – Мне Наташу, прошу.

Он услышал в трубке какую-то мелкую возню, хихиканье и чужой голос: «Тебя!» От обычного слова «алло», произнесенного знакомым насмешливым голосом, у молодого человека от неожиданно нахлынувшей нежности даже не к девушке, к ее голосу, перехватило дыхание.

– Ну вот, я приехал, ciarra.

– Вот и хорошо, что приехал. Спасибо.

Как показалось Габриелю, девушка сказала это излишне спокойно, без ожидаемых им эмоций.

Этот, строго говоря, очень даже неплохой итальянский парень не мог знать и уж конечно не догадывался, сколько волнений и страсти последних дней вдруг покинули дорогую ему русскую девушку. Скольких сил ей стоило сдержать свои эмоции, чтобы вымолвить простые слова.

– Когда увидимся? – спросил он. – Завтра днем я должен улетать обратно.

– Сегодня и увидимся.

– Я с ума сойду от ожидания.

– А ты не ожидай, а бери такси и приезжай к моей подруге. Здесь совсем рядом. Запиши адрес: улица Чаянова, десять, квартира тридцать четыре. Код входного замка – двадцать два.

Наташа сделала паузу, чтобы Габри мог русскими буквами, которым она учила его два года назад, записать адрес, и повторила его вновь.

– Записал? Только заходи в подъезд уверенно, как будто ты в нем живешь. А то понимаешь… – Наташа слегка запнулась, – там, у подъезда, охрана, а я не хотела бы, чтобы ты привлек внимание.

– Понимаю, – успокоил ее Габри. – Еду.

– Будь осторожен, возьми машину на улице, а не в отеле. Понимаешь?!

Через полчаса Габриель без каких-либо помех зашел в подъезд дома на улице Чаянова.

Оперативники Федеральной службы охраны, которым Президент поручил «более внимательно» сопровождать вылазки Натальи в город, засекли незнакомого молодого человека, но не придали этому особого значения.

Подружка Светлана, увидев в дверях молодого итальянца, все поняла без лишних слов.

– Ну ладно, я пойду погулять, а вы тут сами какнибудь.

– Никуда ты не пойдешь. Мы сейчас выйдем с тобой вдвоем. Съездим в ГУМ за подарками. Я кое-что хочу отправить с ним в Италию.

Наташа кивнула в сторону Габриеля. Он несколько нервно озирался в чужой квартире и ничего не мог уловить из скороговорки подружек.

– А потом мы обе вернемся сюда. Иначе охрана сразу поймет, что дело нечисто.

На протестующие жесты подруги Наташа не реагировала.

Габриель так ничего и не понял, когда Наташа объяснила, что они сейчас уйдут. Ему хотелось как можно скорее остаться наедине с девушкой, и ни о чем другом он думать просто не мог.

Молодой человек хотел что-то спросить, но девушка нежно прикрыла его губы ладошкой:

– Потом. Все потом.

И подружки выскочили за дверь.

– Дядечка Петечка, в ГУМ, – весело скомандовала Наташа водителю.

– Опять в ГУМ? – убитым голосом повторил он, мгновенно вспомнив последствия своей первой несанкционированной поездки туда же.

– Ну, я же тогда не купила новогодние подарки, – непривычно беззаботным тоном возразила Наташа. – Вот, Светка поможет выбрать. Только, пожалуйста, быстрее.

«Дядечке» было уже все равно. Его не убрали с работы лишь потому, что Президент не хотел обострять своих и без того натянутых отношений с дочерью. Теперь попавший в немилость водитель отлично знал, что каждый их шаг находится под самым жестким контролем ведомства, не имеющего отношения к ФСО.

– В ГУМ так в ГУМ, – обреченно согласился он.

Машина выскочила на Тверскую-Ямскую и под прикрытием джипа сопровождения лихо сделала разворот в сторону центра. Дядечка Петечка включил сирену. Следом за ними, буквально спустя минуту, столь же стремительный разворот сделала еще одна машина с непростыми номерами.

В магазине, стоило девчонками нырнуть под его своды, Наташа остановила Светку за рукав шубки:

– Ты сейчас пойдешь и сделаешь покупки, в смысле подарки – маман и папан. Ну и Маринке – тоже. Только не спрашивай, что покупать. Прояви, подруга дорогая, всю свою фантазию.

– Ты чего, совсем забурела?! Твои родители, ты им и выбирай.

– Я тебе все потом объясню. Ну, выручай, пожалуйста.

Наталья чмокнула Светку в щеку и быстро по ступенькам побежала в сторону третьей линии, в банковское отделение, где в депозитарной ячейке неделю назад она спрятала отцовский экземпляр меморандума. Ни она, ни Светка не заметили, как за ними увязались какие-то невзрачные типы.

Через полчаса Наташа уже сидела в машине и жаловалась водителю, как они с подругой потерялись. При этом она набрала номер подруги и ангельским голоском проворковала:

– А я тебя уже в машине жду.

Светка появилась минут через пятнадцать с ворохом цветастых коробочек и фирменных сумочек.

– Я своим тоже кое-что приглядела. Они же сразу после Нового года прилетят. Вот удивятся, какая у них внимательная дочь. С тебя беру пример, подруга.

Подковырнуть подругу ей не удалось. Та, скорее машинально, чем внимательно, рассматривала подарки.

Габри, как теленок, смиренно ждал девушек дома, тупо уставившись в телевизор. Он даже не услышал, как открылась дверь, и лишь ощутил тонкий запах духов и почти сразу же вслед за ним – нежные объятия.

Светка скрылась на кухне и там словно умерла. Но в голове у Натальи уже никаких эмоций, напоминающих влюбленность, не было. Просто Гарби действительно был милейшим человеком. «Побольше бы таких ребят нам здесь», – думала она.

Они весело трепались, когда девушка вспомнила, что через час, ну максимум полтора ей надо уже появиться дома. Габриель вообще ничего не понимал.

Наташа взяла его руку в свою:

– Мы друзья, Габри. Ведь так? А если так, – она перешла на шепот, – я вызвала тебя для очень важного дела. Ты увезешь с собой очень важный документ…

Как могла, особо не задумываясь над политесом, Наташа пересказала содержимое меморандума и мотивации своих действий. Только после этого протянула юноше запечатанный конверт.

«Как в воду глядел, – слушая ее, думал Габри о своих предчувствиях. – Все-таки политика».

Он прекрасно понял, что к чему, и не мог внутренне не восхититься решительностью своей русской подруги, к тому же президентской дочери. Поэтому сразу же согласился ей помочь, тем самым разделить с ней груз возможных последствий.

– Обещаю тебе, что спрячу бумагу в твою банковскую ячейку, – как можно решительнее, чтобы казаться более убедительным, также шепотом сказал он. – И буду ждать твоих приказов.

Габри добросовестно заучил секретный код из четырех цифр, который ему сообщила Наташа.

– Синьор Сильвио знает, что ты улетел ко мне?

Хорошо, что они разговаривали в полутьме, а то от Наташи не ускользнула бы истина.

Но Габриель столь же решительно, как согласился помочь, соврал.

– И прочти мое письмо, которое там, в ячейке. Теперь можно, – добавила она. – Потом позвони мне по тому же телефону.

Габриель настолько разволновался происходящим, что ему, признаться, стало даже неинтересно читать упомянутое письмо, тем более что он с достаточной долей вероятности догадывался о его содержании. Что нового может написать влюбленная русская девушка, если она даже президентская дочь? Слова разве что у всех разные. Но столь ли важны тут слова?!

– Мне нужно убегать. – Наташа на какое-то мгновение присела. – Я выйду первой, а когда охрана увяжется за мной, ты тоже можешь выходить. Тебя не заметят.

Габриель обрадовался, потому что никак не мог сосредоточиться на привычных в таких ситуациях эмоциях и ощущениях.

– До встречи, – шепнула она в последний раз ему на ухо. И прикоснулась так легко, что он не понял – были это только слова или нежный поцелуй, во всяком случае, ему хотелось думать, что второе.

Затем он услышал, как Наташа о чем-то договаривалась со своей подругой. Потом хлопнула дверь.

Габриель тоже начал собираться.

Дверь неожиданно для него отворилась, и в ее проеме появилась Светка.

– А вы, голубки, вели себя здесь деликатно. Тихо. У меня так никогда не получается.

Она в доли секунды оказалась совсем близко, и Габриель ощутил ее теплые руки на своей груди. Руки умело побежали вдоль тела, и Светка совсем несдержанно застонала.

– У меня никогда не было итальянского мальчика, – выдавила она из себя последнюю членораздельную фразу.

…Утром, совершенно разбитый, Габриель заскочил на пару минут в отель, чтобы забрать свой саквояж. В машине его ждала Светка.

– Есть возможность хорошо подзаработать, – сообщила она без излишних предисловий. – У тебя имеется то, что продается. Причем задорого. Ты любишь доллары?

– Кто не любит доллары? – философски заметил Габри. – Кто и что хочет у меня купить?

– Ту бумагу, которую тебе передала Наташа и которую ты должен где-то спрятать.

Светка как можно теснее прижалась к итальянскому юноше. Но тот решительно отодвинулся, как будто у них позади и не было безумной ночи.

– Что ты себе позволяешь, подружка? – Габриель открыто рассмеялся ей в лицо. – Да, не секрет, что мы, итальянцы, любим деньги. Мы и женщин любим. Даже очень. Но честь ни на то, ни на другое не меняем. Это неприлично. А теперь давай выкатывайся из машины. А то я раньше тебя все расскажу Наташе.

После такого неожиданного поворота событий Габриель отправился не в аэропорт, где его уже ждал самолет, а в посольство, на всякий случай, чтобы заручиться гарантией собственной безопасности. Трудно судить, какие чувства овладели бы молодым человеком, если б он узнал, какова сумма сделки. Но он так этого и не спросил. Ведь слово, данное президентской дочери, было дороже всех денег. А те, кто готов был у него за любые деньги выкупить «товар», не знали, что на Запад уже переправлен по меньшей мере один экземпляр меморандума.

Ни водитель, «дядечка Петечка», ни начальник личной охраны Президента не могли знать, что их разговоры с Президентом были полностью зафиксированы. Самое удивительное – было записано и выяснение отношений между отцом и дочерью. Но поскольку никто из людей, получивших доступ к этим записям, не знал, что с ними делать, они по инстанции легли на стол директору Федеральной службы охраны Вадиму Дмитриевичу Муромцеву.

Мощный, коренастый, подстриженный коротко, как было модно еще совсем недавно в определенных кругах, главный охранник Президента лениво потер затылок, пытаясь именно сюда направить более интенсивный ток крови.

Этот гриб-моховичок вчера принял на грудь почти полведра коньяку, и поэтому, пытаясь собрать себя, с огромным напряжением прочитал содержимое конверта. Генерал понятия не имел ни о меморандуме, ни о страстях, разгоревшихся вокруг него. Спецслужбы, как правило, ревностно ограничивались рамками своей епархии и не влезали в чужую. Поэтому после нескольких минут размышлений Муромцев позвонил своему коллеге из ФСБ – Николаю Любимову.

– Я тебе тут кое-что направляю, – начал он без лишних предисловий. – Может, это по твоей части? По мне – так ясно, как день: налицо конфликт отцов и детей. Сам увидишь. И отзвони, если что.

Стоило Любимову пробежать глазами распечатку разговоров, снятых в президентском доме, как он сразу все понял. И его в последнее время неуютно себя чувствующую душу вновь обуяла буря сомнений. Он взял из ящика стола свободную непрозрачную папку и спрятал туда полученную от Муромцева информацию. Потом вызвал личного порученца:

– Вот что, майор. Проверьте, зафиксирован ли у нас пакет из ФСО, который я только что получил?

– Так точно. Зафиксирован в спецканцелярии и у вас в секретариате, – четко отрапортовал молодой офицер, которого директор несколько лет назад привез с собой из Петербурга.

– Тогда убери эти записи отовсюду. И доложи мне на «трубу». Я сейчас уеду домой.

Но домой генерал не поехал.

Выехав из внутреннего двора здания на Лубянке, его машина на большой скорости помчалась в сторону Рублевки. Из машины он позвонил в Кремль президентскому советнику Смирнову.

– Все, я выхожу из игры. Я здесь случайно получил перехват из Ново-Огарева. Что значит получил? То и значит. Он был предназначен не для моих ушей… Да, я так решил. И вам, кто там за Стенкой, советую сделать то же самое.

Не дослушав слов абонента, Любимов нажал на красную кнопку мобильника. После этого он набрал другой номер, по которому с мобильного телефона никогда еще не звонил.

– Простите, что беспокою в неурочный час. Прошу разрешения заехать на пару минут. Тема очень простая: я везу вам прошение о своей отставке.

Президент откинулся в кресле и тяжело вздохнул. Ждать Любимова? А зачем? «Время пришло» – почему-то ему в этот момент вновь вспомнилась магическая фраза, открывающая контейнер с его экземпляром меморандума. Это точно. Пришло. Оставалась последняя неделя, когда по закону можно было объявить о дате проведения всенародного референдума. На его рабочем столе уже больше месяца в папке первоочередных дел покоились два взаимоисключающих сообщения для прессы. И оба он знал фактически наизусть. Сначала даже правил их, а потом бросил это занятие.

Первое информационное сообщение гласило:

«Компетентными органами предотвращен заговор, направленный на дестабилизацию положения в стране, срыв всенародного референдума и Президентских выборов 2008 года. Как оказалось, кругами, близкими к бывшему руководству страны, отдельными главами субъектов Федерации и олигархическими структурами был сфабрикован документ, порочащий честь и достоинство Президента России, а также высших чинов государственной власти.

К реализации далеко идущих планов заговорщиков были привлечены спецслужбы западных стран и эмигрантские круги, сложившиеся за последние годы.

Прокуратурой РФ по факту заговора возбуждено уголовное дело. По подозрению в причастности к нему задержан ряд высокопоставленных чиновников, политиков, общественных деятелей.

Ведется следствие».

Второе сообщение гласило:

«Компетентными органами предотвращен заговор, направленный на дестабилизацию положения в стране, срыв всенародного референдума и Президентских выборов 2008 года. Отдельными представителями действующей Администрации Президента, правительства и силовых структур готовились серьезные шаги по установлению режима авторитарной власти, попранию принципов демократии, основных прав и свобод общечеловеческих ценностей, которые должны были привести к дискредитации всенародно избранного Президента, приведению к присяге временщиков и в конечном счете – к распаду России на мелкие самопровозглашенные государства.

Прокуратурой РФ по факту заговора возбуждено уголовное дело. По подозрению в причастности к нему задержан ряд чиновников, политиков, общественных деятелей. Ведется следствие».

Президент про себя, с закрытыми глазами, наверное, в сотый раз повторил оба сообщения. Перед ним промелькнули лица тех, кто так или иначе на протяжении почти пяти лет оказался вовлечен в фантасмагорию вокруг меморандума. Некоторые из этих людей были близки Президенту и, можно сказать, даже по-своему дороги. Но были и настолько малоприятные персонажи, что и вспоминать не хотелось.

Его бледное, застывшее лицо, как у собственного мраморного бюста с Измайловского рынка, не выражало никаких эмоций. Он еще раз взглянул на часы, затем перевел взгляд на календарь.

До объявления в СМИ в соответствии с Конституцией даты проведения всенародного референдума оставалось ровно семь суток.

До анонсирования Парижской пресс-конференции, о которой его еще несколько месяцев назад проинформировали – сначала Илья Сергеевич Суворов, а затем и спецслужбы, – времени оставалось не более суток. Президент прекрасно был осведомлен, сколько сейчас людей – кто с надеждой, кто с ожесточением – ждут его персонального решения. Какое из сообщений, хранящихся в двух – красной и зеленой – папках, увидит свет.

Как же все было когда-то просто. Простые вопросы – простые решения.

Хотя что, собственно, надо было решать?! Ведь практически всегда были люди, которые большей частью делали это за него. Сначала родители. Учеба. Женитьба. Какие костюмы носить.

Когда за него решили, что надо дальше пойти, так сказать, по линии КГБ, он тоже особо не сопротивлялся. Тут и мнение отца. Тут и рекомендации университетских особистов.

Почему бы и нет?! Престижная служба. Достойная зарплата… Чем не счастливая жизнь? Но потом почему-то не сложилось. И опять не по его вине. Какой-то начальник вдруг решил, что ему надо продолжать служить за границей. Тоже вроде бы неплохо. Звучит-то как! Заграница! Как песня.

Только стали вспоминаться кадры из модного тогда «Мертвого сезона», захватывающая работа, к которой, по крайней мере так казалось, он был совершенно готов: хороший немецкий язык, прекрасный мыслительный аппарат, железная выдержка. Что еще нужно разведчику?

И опять без него его женили. Сослали в какой-то клуб, пусть даже и зовется он Домом дружбы. Хоть кто-то спросил: ему это надо? Но в его ведомстве тогда еще не спрашивали. А приказы не обсуждались. Служба.

Когда уже казалось, что, ура, он вытащил счастливый билет, который на самом деле опять же кто-то вытащил за него, опять все в одночасье рухнуло. Что такое пять лет в жизни молодого, энергичного чиновника? Миг. Так и с ним, всего лишь миг. Только развернулся под крылом губернатора, которого половина страны обожала, а другая половина считала не более чем талантливым краснобаем, как высокий покровитель сгорел.

И опять за него решили. Мол, надо ехать в Москву. Правда, на сей раз это было лучшим для него вариантом…

Президент в этот момент оторвался от своих не самых приятных мыслей, но тут же сам себя попытался за это высечь. Президент, недовольный президентской судьбой?! Сумасшествие какое-то, и только.

Но разве этот дар не свалился с него с неба? Зачем же себя тешить какими-то иллюзиями? Ведь опять все решили за него.

Да, это так. Но пусть кто-то попробует его хоть самую малость упрекнуть, что он не справляется. Что он не отдает себя без остатка стране, ее людям. Что у него не сжимается от боли сердце, когда он понимает, что даже он, Президент, не в силах кому-то помочь.

Но увы. Какими бы сильными ни были мужские плечи, нести свою ношу рано или поздно становится невыносимо трудно.

Сбросить бы все в тартарары. И потом запить собственный живой укор хорошей кружкой пива.

Но опять увы. Не позволяет опять же та самая малость – ответственность. Да. Да, ответственность. Эта мамка нашей совести, от которой любой земной человек, сообразуясь лишь с оставшимся в нем от первобытной природы инстинктом, старается убежать, как черт от ладана.

А она все не пускает. Гнет и гнет, пока не наступит момент, когда сбросить ее уже поздно.

Тогда остается только одно – решать. Опять и опять решать. Как сейчас. Когда еще ни одна живая душа, не из числа бывших, не из числа нынешних, не знает его вердикта.

Стоп. Сам-то ты, мужик, знаешь? Может, кто-то еще знает?! Возможно, еще лишь один человек на земле – его старшая дочь. Дочь – это будущее. Его. Ее. Их всех. И это радует.