Теряет синий свет окно, И день до горизонта канул, Но я клянусь — мы не вином, Мы солнцем налили стаканы! И я поднимаю стакан. Я пью, Я пью за удачу тех, Кто гонит против пурги собак, Устав как собака сам. Здоровье команд ледокольных, что Крушат угловатые льды, Здоровье белых медведей на льдах И тех, кто их убьет. За самые северные моря, В которых идут корабли, За самые серые глаза, Которых со мною нет… Я пью! И вдруг стакан пролит, И поджигает край земли, Пожаром ночь залив. Пускай огонь, не синева, Но все равно, неси, Нева, Неси меня в залив. На парусах срывая злобу И шторму гаркая: «Не сметь!» — Вперед, чтоб землю знать, как глобус, И ей, как глобусом, вертеть… Ночной огонь до боли ярок, Пускай от шторма соль из глаз, Но смерчем закипает ярость, Которую любовь зажгла. И вдребезги разбит грозой Неуловимый горизонт, И бесится компас. Удар в корму, волна на ют, И топсель в клочья, волны бьют, И ночь летит на нас. Ломая судно наугад, В снастях свистит пурга, В морозе вспыхивают блики — За радость боя все отдашь! Хозяева земли великой — Бери пургу на абордаж! Теряют стекла ночь… На кой мне Такой чахоточный рассвет? Дома незыблемо спокойны, В самодовольной тишине. Под взглядом их сжимаюсь весь я, И хочется бежать скорей, Зачем им солнце и созвездья, Когда есть столько фонарей? Опомнись, слушай: ты на суше. Они смеются… Надо суше. Но я клянусь — сюда в окно Стучится веер с океана. Но я клянусь — мы не вином, Мы солнцем налили стаканы.