И вот опять в горах огонь. В ночи качается вагон Дорогой января. Дорогой счастья или бед? К тебе, к тебе, к тебе — Колеса говорят. Но только голову нагни, Закрой глаза, накройся сном — В глазах огни, огни, огни И тени в воздухе лесном. Но только голову нагни — Встает твое лицо у глаз. Ты на Миусской. Там сейчас Построен сквер для ребятни. Скамейки, горки и песок, Да чахлых кустиков лесок Торчит. От них какая тень, Была бы видимость хотя. Но человечки каждый день В песке копаются, пыхтят, Галдят и ссорятся. И вот Лопатки обрубают скат И вырастают из песка Черновики больших работ. Тут корпуса, дворца фасад, Постройки образцов любых. Когда-нибудь тут будет сад, А раньше птичий рынок был. Когда набухшею листвой Томились тополя, И зрело солнце над Москвой, И снег чернел в полях, Сюда стекались торгаши, В кормушки хлеба накрошив, И клетки на лотки. А детвора со всех дворов Валила стайками с углов, Сжимая медяки. Гудит трамвайная гроза, Гремит и щелкает базар, Аж по деревьям дрожь. Кричать горазды, хоть просты, Трещали славки и дрозды Из подмосковных рощ, Рулады ринули свои Застенчивые соловьи, Глядели свысока, наглы, Щеголеватые щеглы, Чуть хохолки склонив. Пищит снегирь: «Сижу, гляжу». Синица сетует стрижу: «Торчи здесь за харчи». Сова вращает хмурый глаз, И по-мальчишечьи горласт, Орет задорно чиж. И пеночка звала у ям, Тоскуя по родным краям, Березовую глушь. Всех лучше было воробьям: Они не в клетках, а у луж. Дымятся лужи. Пар со дна, Рябит в глаза апрель. И вот не город, а одна Сырая акварель. Как жарко, вдруг В глазах круги, Вон взмыли голуби опять, И часто Эдя здесь бродил, От астмы тяжело сопя. Бродил и луж не различал, Стихи какие-то бурчал, Махая полами пальто, Как птица на лету. Усталый, грузный и больной, Он закрывал глаза, и тут Вливался в уши птичий гром Апрельским чистым серебром. А все казалося ему: Открой глаза, и ты в логу, И ждут друзья в былом дому, И птицы к морю донесут… Да нет, пестрит, бесстыж базар, А под ноги булыжник, ямы. Когда-нибудь тут будет сад. Последний раз тут был ноябрь.