Эшелонов с ранеными не было до позднего вечера. Их задержали где-то на полустанке, в десяти километрах. Сперва пропускали на запад эшелоны с частями, перебрасываемыми на фронт. В приграничных районах шли упорные бои. Австрийская армия перешла на нашу территорию.
Мы ходили группками, плечом к плечу, и тихо, взволнованно разговаривали. Несколько абитуриентов нашей гимназии уже ушли в юнкерские училища. И училища эти переведены на военное положение. Вместо трех лет обучение в них продолжается всего несколько месяцев. Через полгода они будут уже настоящими взрослыми людьми и, конечно, героями. Счастливцы!
Две сотни подростков прогуливались по перрону воинской рампы, исполненные чувства собственного достоинства и гражданской гордости. Ведь на левом рукаве у каждого из нас белела повязка и на ней пламенел красный крест. Ах, эта белая повязка с крестом вызывала такие сладостные чувства! Казалось, она так и кричала каждому встречному: глядите, этот мужественный юноша, эта храбрая девушка, они уже не дети, они тоже взрослые! Гимназисты были в своих лучших, новых костюмах, гимназистки повязали в косы кокетливые разноцветные бантики.
Вдруг на рампе началось какое-то движение. Врачи и сестры милосердия в белых халатах засуетились и стали переговариваться между собой. Взволнованным голосом сзывал гимназистов Богуславский. В конце рампы музыканты наспех продували свои трубы. Тромбоны, валторны и кларнеты коротко покашливали на разные голоса.
Мы построились. Первый эшелон с ранеными, оказывается, уже вышел с поста и был сейчас в пяти верстах. Перед нами появился комендант рампы. Он коротко сообщил нам, каковы наши обязанности. Мы должны были выводить легкораненых из вагонов и препровождать их в столовую. Тяжелораненым следовало относить еду в вагоны. Кроме того, надо было носить за доктором и сестрами ящик с бинтами, ватой, йодом и другими медикаментами. А главное — это приветствовать героев, выказать им наше восхищение, наш восторг.
Затем перед подтянувшимися, стройными рядами гимназистов предстал шитый золотом синий мундир директора. Директор был при всех орденах, и на левом боку у него висела коротенькая, чиновничья шпага. В таком параде мы видели его только в «царские» дни и большие праздники.
Директор волновался. Он окинул нас быстрым взглядом и махнул рукой. На напутственную речь у него уже времени не оставалось: под семафором у первой будки вдруг появились три светящиеся точки. То были три фонаря на груди паровоза. Они все росли, увеличивались. Первый эшелон подходил.
Директор снова махнул рукой.
— Господа! Послужим же вере, царю и отечеству! — Он чувствовал себя генералом Скобелевым на белом коне.
— Ура! — прокатилось по нашим рядам, взволнованно и гулко.
— Ура! — исступленным воплем, не в лад вырвался голос Кашина и испуганно умолк.
— Кашин, — автоматически прогнусавил директор, — когда начнутся занятия, вы отсидите без обеда пять часов…
Конец фразы был заглушен шумом поезда. Промелькнул паровоз с шифром С-815. Закоптелое лицо под черной фуражкой с двумя рядами серебряного галуна — помощник машиниста Шумейко. Состав вела бригада нашего депо. Проплыла длинная цепь красных вагонов со знакомой надписью «40 человек 8 лошадей».
Нас била мелкая нервная дрожь. Зубы цокали от восторга и волнения. В конце перрона грянул оркестр — торжественно и лихо.