Думаю, что именно через знакомство с Фридбергом Миша попал в «Гудок». Не став солистом-скрипачом, в 1923 году он ушел из консерватории, а в июне 1924-го поступил работать в эту очень популярную тогда газету.
Вообще-то «Гудок» был печатным органом железнодорожников. Почему так случилось, что там в те годы собралась блестящая плеяда молодых литераторов? Олеша, Ильф, Петров (еще не ставшие писателем «Ильф и Петров»), Булгаков. Рассказывали, что однажды Станиславскому поставили в укор отсутствие в репертуаре Художественного театра пьес рабочих авторов. «Ну, как же, – возразил, якобы, Константин Сергеевич, – мы вот железнодорожников ставим». Он имел в виду Булгакова.
Тогда же в «Гудке» работали Катаев, Гехт, Славин, Эрлих, Козачинский, внештатно – Паустовский. О славных временах своей молодости лучше всего написали они сами – в 1963 году издательство «Советский писатель» выпустило книжку «Воспоминания об Ильфе и Петрове». Поводом для ее выхода явилась скорбная годовщина – двадцать пять лет со дня смерти Ильфа и двадцать – Петрова. Среди двадцати двух авторов книги – как признанные классики советской литературы – Олеша, Паустовский, Эренбург, Симонов, так и люди менее известные. Экземпляр, подаренный дядей Мишей моей маме, подписан:
Наталье Смолицкой, – чтоб вспоминала и одного из авторов этой книги – свово дядю Мих. Штиха.
16/VI-63.
Все авторы очень тепло вспоминают тогдашнюю атмосферу газеты – творческую, дружескую, веселую. Полное отсутствие нормального быта их нисколько не удручало – они были молоды и талантливы. Сами себя они называли «Могучая когорта».
Миша Штих наряду с Ильей Ильфом и Борисом Перелеши-ным трудились литобработчиками на четвертой, сатирической полосе «Гудка». В их задачу входило делать фельетоны и смешные заметки по сообщениям рабкоров – рабочих корреспондентов. При этом шло негласное соревнование на количество писем, помещенных в сданный материал.
Когда мы утром просматривали очередной номер газеты, каждый ревниво подсчитывал свою лепту. И тут подчас обнаруживались удивительные вещи. Вдруг оказывалось, что в какую-нибудь подборку о банях или общежитиях – размером около двухсот строк – Ильф ухитрялся втиснуть двадцать пять – тридцать рабкоровских заметок. Ну что, скажите на милость, может получиться из такой «прессовки» с точки зрения газетно-литературных канонов? Инвентарный перечень адресов и фактов? А получался отличный острый фельетон со стремительно развивавшимся «сквозным действием». И даже скупой на похвалы, требовательный «папаша» – Овчинников говорил, просияв своей ослепительной белозубой улыбкой: «Очень здорово!» (Михаил Штих. «В старом ,,Гудке“».)
Константин Паустовский написал для книги очерк «Четвертая полоса». Людей, работавших там, он охарактеризовал как «самых веселых и едких в тогдашней Москве»:
Сам редактор «Гудка» без особой нужды не заходил в эту комнату. Только очень находчивый человек мог безнаказанно появляться в этом гнезде иронии и выдержать перекрестный огонь из-за столов.<…>
В комнату иногда заходил «на огонек» Бабель.<…>
Он долго и тщательно протирал очки, осыпаемый градом острот, потом невозмутимо спрашивал:
– Ну, что? Поговорим за веселое? Или как?
И начинался блестящий и неистощимый разговор, который остальные сотрудники «Гудка» прозвали «Декамероном» и «Шехерезадой».<…>
Досадно, что в то время никто не догадался записывать их, хотя бы коротко. То был необыкновенный и шипучий фольклор тех лет.
Я знал мастеров устного рассказа – Олешу, Довженко, Бабеля, Булгакова, Ильфа, польского писателя Ярослава Ивашкевича, Федина, Фраермана, Казакевича, Ардова. Все они были щедрыми, даже расточительными людьми. Их не огорчало то обстоятельство, что блеск и остроумие их импровизаций исчезают почти бесследно. Они были слишком богаты, чтобы жалеть об этом.
Уточню специально для молодых людей нынешнего времени – богатство Паустовский подразумевает исключительно духовное, творческое. Все упоминаемые им люди, по крайней мере, в то время, о котором идет речь, были в денежном плане весьма бедны. Просто на это обращалось мало внимания. Большие деньги водились в ту пору только у нэпманов – тогдашнего эквивалента сегодняшних «новых русских».
И те и другие дали в свое время обильную пищу для насмешек и анекдотов. В России никогда не любили богатых и удачливых. Но это к слову.
Редакции «Гудка» и еще многих других газет и журналов находились во Дворце труда – так тогда назывался комплекс зданий, находящихся на Москворецкой набережной рядом с Устьинским мостом (сейчас это дома от № 2 до № 7). До революции там помещался Воспитательный дом – известный по многим литературным произведениям приют для незаконных и брошенных детей.
Приют здесь основал еще при Екатерине Второй известный благотворитель Иван Иванович Бецкой, сам незаконный отпрыск княжеского рода Трубецких. В народе дом называли (небеспричинно) Вошпитатель-ным. Сейчас в этих зданиях помещается Военная академия ракетных войск стратегического назначения. (На воротах восточного крыла висит еще и загадочная вывеска вполне в стиле Ильфа и Петрова: «Академия по проблемам казачества». Наверно, русская грамматика – в числе первых проблем, решаемых академией довольно безуспешно.) Дворец труда выведен в «Двенадцати стульях» под названием «Дом народов». В уже упоминавшемся очерке М. Штиха читаем:
Есть в «Двенадцати стульях» главы и строки, которые я воспринимаю как бы двойным зрением. Одновременно видимые во всех знакомых подробностях, возникают бок о бок Дом народов и бывший Дворец труда, вымышленный «Станок» и реальный «Гудок», и многое другое. <…>
Было так. Мы с Ильфом возвращались из редакции домой и, немножко запыхавшись на крутом подъеме от Солянки к Маросейке, медленно шли по Армянскому переулку. Миновали дом, где помещался военкомат, поравнялись с чугунно-каменной оградой, за которой стоял старый двухэтажный особняк довольно невзрачного вида. Он чем-то привлек внимание Ильфа, и я сказал, что несколько лет назад здесь была богадельня. И, поскольку пришлось к слову, помянул свое случайное знакомство с этим заведением. Знакомство состоялось по способу бабка – за дедку, дедка – за репку. Я в то время был еще учеником Московской консерватории, и у меня была сестра-пианистка, а у сестры – приятельница, у которой какая-то родственная старушка пеклась о культурном уровне призреваемых. В общем, меня уговорили принять участие в небольшом концерте для старух… Что дальше? Дальше ничего особенного не было.
Но, к моему удивлению, Ильф очень заинтересовался этой явно никчемной историей. Он хотел ее вытянуть из меня во всех подробностях. А под-робностей-то было – раз, два и обчелся. Я только очень бегло и приблизительно смог описать обстановку дома. Вспомнил, как в комнату, где стояло потрепанное пианино, бесшумно сползались старушки в серых, мышиного цвета, платьях и как одна из них после каждого исполненного номера громче всех хлопала и кричала «Биц!» Ну, и еще последняя, совсем уж пустяковая деталь: парадная дверь была чертовски тугая и с гирей-противовесом на блоке.
Я заприметил ее потому, что проклятая гиря – когда я уже уходил – чуть не разбила мне футляр со скрипкой. Вот и все.<…> Прошло некоторое время, и, читая впервые «Двенадцать стульев», я с веселым изумлением нашел в романе страницы, посвященные «2-му Дому Старсобеса». Узнавал знакомые приметы: и старушечью униформу, и стреляющие двери со страшными механизмами; не остался за бортом и «музыкальный момент», зазвучавший совсем по-другому в хоре старух под управлением Альхена.<…>
И до сих пор я не могу избавиться от галлюцинаций: все чудится, что Альхен и Паша Эмильевич разгуливают по двору невзрачного особняка в Армянском переулке.
Здесь я хотел бы сделать маленькое уточнение. Упоминаемый дядей Мишей «невзрачный особняк» – дом № 11 по Армянскому переулку – имеет богатую историю. Сегодня он отреставрирован, и «невзрачным» его никак не назовешь. Три доски, висящие на фасаде, извещают:
Памятник архитектуры
Главный дом городской усадьбы И.С. Гагарина
Начало XVIII в
Архитектор М.Ф. Казаков с палатами XVI – XVII в.в
Охраняется государством
В этом доме провел детство и юность поэт Ф.И. Тютчев. 1810 – 1822 г. г
Российский детский фонд
Международная ассоциация детских фондов
К написанному можно добавить, что история дома связана также с именами поэта Раича, декабристов Завалишина и Шереметева, здесь же арестовали декабриста Якушкина. Потом Тютчевы продали дом Попечительству о бедных духовного звания, и там устроили богадельню, которую назвали в честь благотворителя Горихвостова, а при советской власти переименовали в Дом соцобеспечения имени Некрасова. Долгие годы этот особняк, как и многие в Москве, стоял заброшенным и обшарпанным, оправдывая данную Мишей характеристику.
Нынче все не так. Судя по виду охранников и стоящих во дворе автомобилей, дела у Фонда идут совсем неплохо. Может, когда-нибудь здесь появится и еще одна доска – с именами Аль-хена, Паши Эмильевича и других колоритных персонажей.