В Ириных тетрадках ровным девчачьим почерком «с нажимом» описывается ее жизнь от возвращения из эвакуации в апреле 1944 года до декабря 46-го – чуть больше двух с половиной лет. Вторая тетрадка – подарок. Она – в текстильной обложке с цветочками. На титуле – надпись:

Пусть эта тетрадь будет близким поверенным всех твоих дум и мечтаний. Н. Наврозова. 3.7.44.

В военной Москве работал театральный кружок. Наталья Михайловна в свободное от занятий время мечтала с девочками – этакая творческая игра. Она придумала дом за городом, где все они будут жить и работать. Ира наивно поверила.

11.9.44. …Эта станция, это место будет называться «Счастливое». Там будет пять комнат для приезжающих, ее спальня, ее кабинет, спальня Зои Сергеевны (З.С. – мать Натальи Михайловны. – С.С.), детская, столовая, студия и т. д. Какое потрясающее лето, и какая потрясающая зима ожидают на,с там. Какая встреча Нового года, елка,, именины, дни рождений и т.д. Какая чудесная обстановка для работы! Какой уют, какое спокойствие, какое веселье! Какое блаженство!

Я очень реально вижу это, а девочки, здраво рассуждая, говорят, что очень мало вероятно. Ну и пусть, а я все равно верю в это. Крепко, как во что-то определенное.

15.9.44. Видела Нат. Мих. <…> Были все наши девочки:

Мара, Рая, Торика. Заговорили о «Счастливом».

Они все-таки не верят в это. Мы с Марой поспорили на «пир в честь выигравшего». Срок 2 года. Как глупо, что я пускаюсь на такие аферы.

Когда я рассказала Наталье Михайловне, или, вернее, не рассказала, а как-то сыронизировала о своих настроениях и уверенности в «Счастливое», в какую-то ее славу, и т.д., она назвала меня сумасшедшей, и все хотела узнать у меня все, что я думаю, все, что меня волнует и тревожит. Но я так и не сум, ела сказать ей.

14.11.44. А сегодня я что-то расклеилась.<…> И только вчера я уговаривала Наташу в том, что «киснуть нельзя, что если мы сейчас будем так реагировать, то что мы будем делать потом, когда нужно будет преодолевать большие трудности для „Счастливого“?» <…> Вот, сегодня хотела позвонить Зина, и не звонит. А как бы хотелось позаниматься с ней Марией (постановка «Марии Стюарт». – С.С.), сценой, чем угодно, только бы позаниматься. Так хочется серьезно, по-настоящему поработать. И невольно переношусь я, когда думаю так, туда, в «Счастливое». Какая-нибудь комнатка теплая, с мягким глубоким креслом, с письменным столом, посередине нет ничего, какой-то мягкий свет, и где-то в углу шка,ф с большим зеркалом. Какая-то полочка с книгами, окна с темными шторами… Я не то думаю, что пишу. И вот та,м ра, ботать, ра, ботать до седьмого пота, до изнеможения, но делать какие-нибудь такие неслыханные вещи, которые должны будут потрясать сердца так, как никогда еще до сих пор. А потом сойти оттуда в столовую с большим круглым столом, где на белоснежной скатерти стоит горячий чайник, сервиз, какой-то такой. солнечный, излучающий какой-то чудесный свет, под какими-то белоснежными салфетками стоят всякие вкусные вещи и вся столовая погружена в чудесный запах ванили, сладости и т.д. Камин, который обязательно должен гореть, диван, на который можно забраться с ногами и непременно здесь милая Нат. Мих., Зоя Сергеевна,, ждущая, чтобы, наконец, все сели за стол, и, непременно, малыш, здоровый, задорный, замечательный мальчишка! А здесь яркий свет! И на душе так тепло, так светло, так радостно от сознания, что поработала я сегодня на славу!

Читая Ирино описание «Счастливого», я думаю: может быть, Наталья Михайловна и не мечтала вовсе, а просто рассказывала про обычный дореволюционный дом интеллигентной семьи среднего достатка. Может – свой, может – кого-то из подруг. Да уж не моей ли бабушки? Но девушкам следующего, советского поколения это казалось красивой сказкой – кроме Иры никто всерьез «Счастливое» не принял.

А Ирины наивные мечты местами почти текстуально совпадают со словами чеховских героинь, рвавшихся из окружающей действительности в светлую комнату к работе во имя высоких идеалов. Как и у них, реальная жизнь вызывала в чистой душе честной и неглупой пионерки совсем другие чувства:

29.11.44. Как противно, что все, буквально все, не так. Ведь любая мелочь в нашей жизни, любая вещь достается нам не так, как нужно. Все окружение, вся та среда, в которой мы вращаемся, – не та. Ведь начиная с мелочей, например, с пионерской работы в школе – не то. Добросовестности – ни на грош ни у кого. Ответственности никакой. Цифры, которые даются в отчетах, дутые. И от той пионерской работы, которая есть в школе – воротит. И меня не удивляет, что когда кому-нибудь что-нибудь поручают, без отказов и отговорок не обходится. Меня не удивляет, что отказываются. Но меня все-таки поражает, почему это так. Почему все сплошная липа? Почему всем безразлично? Почему пионерской работой школы руководит такая Ася? Неужели в райкоме, в городе, в Союзе недостаточно людей настоящих, которые могли бы от всей души заняться таким важным делом в каждой школе, в каждой пионерской организации? Ведь нельзя же считать, что работа пионерской организации важна постольку, поскольку от 3-го до 7-го класса надо девочек занять чем-то, кроме уроков. А то так скучно им, и делать нечего. Так вот, вместо того, чтобы им в кино пойти, или дома сидеть без дела, так пусть она посидит лишних часа два в школе и газету сделает, или к соцсоревнованию заголовок напишет, или в пионерской уберет, а то пусть в библиотеке останется и стихотворение спишет к сбору. А их потом другой «бездельнице» отдадут – пусть учит. А сбор будет такой: в лучшем случае доклад будет делать докладчик. Но, честное слово, когда я смотрю на этих докладчиков, тоска берет. И всегда вспоминаю, как Никита (А. Толстой) говорит, что у портнихи такой вид, будто она валялась за шкафом в пыли, а потом ее вынули, почистили немного и посадили шить. И доклада, как правило, никто не слушает. Потом начинается художественная часть. Все ерзают и не могут дождаться конца. Постоянно смотрят на часы. И когда объявляют, что: «Ребята, наш сбор кончен!» – все облегченно вздыхают и спешат скорее домой. А по дороге почти всегда кто-то говорит, что больше он на вечер ни за что не пойдет.<…>

То я думаю, что я одна бессильна, то мне кажется, что я не одна, что всем вместе можно поставить это на место. И зажить человеческой жизнью. Но если бы это вот был недостаток нашей школы, но ведь это везде, всюду, во всем. Я взяла просто пример, а ведь таких примеров миллионы. Да вся, почти вся наша жизнь состоит из таких примеров. Какая разница в том, что Ася в райком, а Л.М. в более ответственную организацию дают липовые отчеты о своей работе. И их хвалят, награждают, ценят, как работников, как организаторов. И так все! И во всем! Какой ужас!

Работа кружка кончилась неожиданно. Нужно сказать, что Наталья Михайловна была очень религиозна. Конечно, работая в Доме пионеров, она свою религиозность тщательно скрывала. Но как-то ее видели в церкви, об этом доложили директору Дома, и Наталью Михайловну попросили уйти. Тогда она никому не рассказала о причине, однако ее уход из кружка девушки восприняли как трагедию – Ира пишет в дневнике:«Ведь это значит, что рушится интерес жизни».

Много в дневнике и проблем сердечных – некий В., который дарил цветы и фотографии, а потом, вдруг, четыре дня не появлялся – почему? Ира анализирует ситуацию: «Это я-то вл. в В.? Не может этого быть! А, собственно, почему и нет!»

И о дружбе:

6.9.44. Была вчера у Наташи. Мы почти все время проговорили с ней о том, что говорила накануне мне Наталья Михайловна.<…> Если бы не то, что Наташа понимает меня даже не «с двух слов», а с первого звука, то она вообще бы ничего не поняла.<…> Она первая за, говорила о том, что мы с ней должны остаться друзьями почти на всю жизнь. Она сказала «на всю», а я почему-то вставила «или почти», и она почему-то согласилась на это.

Слова обеих девушек вышли пророческими. Наташа действительно дружила с Ирой всю оставшуюся жизнь. Ира, пережившая Наташу на несколько лет, – почти всю.