Большинство улиц и переулков носили тогда другие имена, но я-то этого не замечал. Правда, в разговорах старших иногда проскакивали некоторые старые названия – Лубянка, Маросейка, Милютинский, но почему-то никогда – Мясницкая, всегда говорили «Кировская». По прихотливой логике народного сознания новое имя пришлось ей «впору». Больше того, даже для находящейся посередине нашей улицы площади – Тургеневской, именовавшейся раньше Мясницкими воротами, старые москвичи по аналогии сконструировали название «Кировские ворота», никогда не существовавшее официально. По моим наблюдениям, имя «Тургеневская» стало утверждаться за площадью только после того, как в 1972 году под ней открыли станцию метро с таким же названием.

Слушая дедушкины рассказы о его детстве, я пытался представить себе Москву незапамятной поры – «при царе». (Замечу, что промежуток времени, прошедший тогда после революции, был меньше того, что отделяет меня сегодня от моего детства.) Однако некоторые вещи вообразить зримо я никак не мог (да и сейчас не получается).

Мне трудно представить нашу улицу без теперешнего здания почтамта – а оно появилось на дедушкиных глазах. Магазин Перлова «Чай – кофе» возник в дедушкином детстве, его память хранила вид Мясницкой еще без этого дома. Не могу представить себе Мясницкую мощеной, с рельсами конки, а потом и трамвая посередине. И еще одно здание, про которое я много слышал и читал, – снесенная в 1936 году церковь Успения на Покровке, стоявшая недалеко от дедушкиной гимназии, – он ежедневно видел ее по дороге. Про нее почему-то теперь редко вспоминают, хотя это было, по мнению многих, одно из московских чудес.

Великий Баженов ценил ее наравне с храмом Василия Блаженного. Мои любимые растреллиевские барочные пятиглавые церкви – Андреевская в Киеве и собор Смольного монастыря в Петербурге – явно построены под ее влиянием. В 1812 году храм Успения так понравился Наполеону, что он распорядился выставить рядом охрану и тем спас от пожара.

А в советское время ее постигла участь многих «зданий культового назначения», с некоторыми, впрочем, оригинальными подробностями. Два соседних переулка, называвшиеся по церкви Большим и Малым Успенскими, в 1922 году были переименованы соответственно в Потаповский – в честь построившего церковь архитектора – и Сверчков – по имени купца, на средства которого ее возвели. (Случай, в советское время редчайший: купцы считались эксплуататорами, и имена меценатов, за исключением разве что Третьяковых, тщательно стирались с карты города.) Отдав должное памяти создателей замечательного шедевра, власти вскоре распорядились его снести «как здание, выходящее за красную черту улицы». На этом месте за почти семь десятилетий так ничего и не построили. Одно время там стоял пивной ларек.

Я хорошо представляю ее себе по фотографиям, но увидеть мысленно в панораме Покровки никак не могу. Так же, как не «вписываются» у меня в знакомые московские улицы извозчики. Бывшие обязательной приметой городского пейзажа еще в детстве моих родителей, они к пятидесятым уже полностью сдали позиции автомобилям, и я их не застал. Кое-где лошади еще трудились по хозяйству: я помню гнедую, запряженную в телегу, на которой старый татарин в рабочем халате неопределенного цвета привозил фляги в молочную на перекрестке Банковского и Кривоколенного. И еще лошади были для меня непременным атрибутом праздников 1 мая и 7 ноября.

В эти дни с раннего утра над городом гремела музыка, не давая осуществиться маминой мечте – выспаться в нерабочий день. По улицам к Красной площади шли демонстранты – строго по организациям и предприятиям. Чужих в колонны не пускали, а для своих явка по разнарядке была обязательной. На всех перекрестках в пределах Садового кольца ставили оцепление. Отдельных граждан до окончания прохождения колонн пропускали только в направлении, противоположном движению демонстрации, – от центра. Так я обычно и шел с кем-то из взрослых – от Банковского к Кировским воротам. Там на площади стояла конная милиция. Я мог подолгу смотреть на милицейских лошадей под синими вальтрапами с красными звездами в углах. Скучавшие от долгого стояния, они помахивали головами, переступали на месте и шевелили мягкими губами. Благодушные милиционеры обычно позволяли мальчику «погладить лошадку» или угостить ее принесенной конфетой. Конечно, они мало походили на столь обожаемых мной мушкетеров, но у них тоже были шпоры! А главное – лошади! Лошадей я полюбил сразу и на всю жизнь.

И еще одну радость дарили детям эти дни: 1 мая и 7 ноября частникам разрешали продавать в центре Москвы кустарные игрушки. Мы шли на Чистые. Я знал, что мне купят только что-нибудь одно (мама или папа строго произносили: «Уговор!»

Я побаивался этого слова). Чтобы не ошибиться в выборе, мы несколько раз проходили бульвар от метро до пруда и обратно, рассматривая выставленные на продажу сокровища. Обычно в эти дни здесь продавались воздушные шары, разнообразные трещотки, пищалки «уди-уди», шустрые глиняные мышки с резиновыми хвостиками, набитые опилками бумажные шарики на резинках, пустотелые утки и лебеди из воска, плававшие в тарелках, бумажные «тещины языки», маленькие цветные стеклянные чертики, опускавшиеся и всплывавшие в пробирках, фигурные сладости из жженого сахара на палочках и еще много чего. Бульвар был заполнен гомонящей толпой. Большую часть продавцов составляли многодетные цыганки с орденами «Мать-героиня» на жакетках. Чумазые живые свидетельства их героизма сновали вокруг, белозубо улыбаясь. Мальчишки, подкравшись сзади, стреляли из рогаток по гроздьям воздушных шаров, те лопались, и цыганки звонко ругали хулиганов по-русски и по-цыгански. Все игрушки демонстрировались в действии, поэтому вокруг все пищало, трещало, крутилось и дергалось.

Продавцы прекрасно знали основы маркетинга, хотя слова такого тогда не существовало не только в нашем обиходе, но даже, наверно, в советских учебниках экономики. Товар выставлялся на продажу огромными связками. Когда видишь вместе сто воздушных шариков или сто глиняных мышек, дрожащих сотней хвостиков, так хочется такое же. В выбранной после долгих душевных терзаний и купленной, наконец, игрушке при детальном изучении обнаруживались разные мелкие недостатки, и вообще, взятая в отдельности, она сразу теряла большую часть привлекательности.

Все игрушки были аляповатые, яркие и очень недолговечные. Обычно они ломались на первый-второй день после покупки, не успев надоесть. И начиналось ожидание следующего праздника, когда мы купим такую же, но нам больше повезет: она не сломается и с ней удастся наиграться вдоволь.