И еще был на Кировской один замечательный магазин. Собственно, он и сейчас стоит на своем месте и, практически не изменив своего облика, справил столетний юбилей. Я уже упоминал о нем. Это – магазин «Чай – кофе», бывший Перлова, старожилами центра Москвы называвшийся тогда «Чаеуправление». Его знают, конечно, все москвичи, да и приезжие, побывавшие в Москве хоть раз, наверняка помнят. Снаружи и изнутри декорированный в китайском стиле, с огромными вазами, зеркалами и драконами, он не мог не будоражить детского воображения. Больше всего он напоминал мне китайские шкатулки из красного резного лака, которые стояли на трюмо у Юли, Мишиной жены, – мне иногда позволяли потрогать их.

Выставленные в витрине вещи прочно ассоциировались с праздниками: за стеклом высились пирамиды из коробок с наборами шоколадных конфет. Подемократичнее – «Садко», дорогие – «Олень» и еще какие-то, кажется, «Салют» или «Праздничный», но тот был совсем огромный, и я не представлял, чтобы кто-нибудь мог его для чего-то купить. Присутствие коробок на витрине совсем не означало их обязательного наличия в ассортименте. В магазин могли не завезти вообще никаких наборов, оформление витрины не продавалось.

Конфеты в коробках считались в нашей семье роскошью, их иногда приносили гости. Обычно после них коробка оставалась чуть початой, ее убирали в ореховый шкаф, и потом я долго получал конфеты поштучно после ужина (если не числилось за мной серьезных прегрешений).

Когда я пишу, что магазин практически не изменил своего облика, это и так, и не так. Сейчас он отличается от других разве что своим диковинным убранством, тогда же сильно разнился ассортиментом. Здесь всегда можно было купить что-нибудь к парадному чаепитию, но главное – в нем (чуть ли не единственном в Москве) всегда продавалось несколько сортов натурального кофе.

С натуральным кофе вышла интересная история. Как-то недавно, в конце девяностых, в общем разговоре о временах моего детства стали вспоминать кофейный отдел «Чаеуправления» с его длиннющей очередью за натуральным кофе. В разговоре участвовал и мой старший сын. Я вдруг сообразил, что мы говорим о разных вещах, и для уточнения спросил, что он понимает под словами «натуральный кофе?» Паша ответил, что кофе бывает натуральный – молотый или в зернах, его нужно варить, и растворимый, в банках, который можно готовить даже в холодной воде. Альтернатива представлялась ему именно так.

Тогда, в пятидесятые, выбор был другой. Растворимый кофе появился у нас только в конце шестидесятых. То, что подавалось в столовых под названием «кофе», делалось из желудей, ячменя, цикория и не знаю чего еще. Продавалось это зелье в унылых картонных коробках под разными названиями:

«Кофе желудевый», «Кофе ячменный», «Кофейный напиток „Дружба“» и так далее – сортов существовало много. Именно на них мы и выросли – в школьных буфетах натурального кофе не держали. Надо сказать, что некоторые из этих напитков обладали приятным вкусом. Коробки из матового картона, в которых они продавались, заполняли собой все бакалейные витрины. Я долго считал, что уж чего-чего, а кофейного суррогата при социализме у нас выпускали в избытке, но оказалось, что и это не так. Моя теща, Александра Ивановна, из-за больного сердца пить натуральный кофе не могла и из заменителей предпочитала «Дружбу» (до появления в наших магазинах растворимого кофе без кофеина она не дожила). Когда я однажды искал для нее ее напиток, оказалось, что вокруг навалом чего угодно – и «Кубани», и «Ячменного колоса», а вот «Дружбы» по всей Москве нет, хоть ты тресни.

Вообще в широкий обиход кофе вошел у нас на рубеже пятидесятых и шестидесятых, до этого пили чай. В «Чаеуправлении» продавался кофе настоящий. Не менее трех-четырех табличек с названиями сортов висели высоко, цены не менялись годами: «Арабика», «Колумбийский», «Харари» – по четыре пятьдесят за килограмм, «Йеменский» – четыре десять. В кофейном отделе гудели две огромные блестящие мельницы – кофе продавали в зернах и молотый, по желанию. Очередь к прилавку (направо от входа) шла через весь магазин, часто загибаясь так, что конец ее достигал начала, а иногда и вилась по тротуару за дверьми магазина. Однако эта очередь – одна из немногих – шла очень быстро.

За прилавком орудовали две, иногда – три продавщицы, очень сноровисто и быстро. Одну из них, проработавшую дольше других, Софью Апкаровну Акопьянц, наверно, помнят многие. Маленького роста, всегда в белейшем накрахмаленном халате и шапочке, аккуратно зашпиленной на уложенных пышных волосах цвета «перец с солью», Софья Апкаровна работала с быстротой и точностью фокусника, держась при этом как добрая королева, одаривающая подданных щедрой благостыней.

Когда до вас доходила очередь и вы протягивали чек, Софья Ап-каровна, вскинув большие армянские глаза, спрашивала: «Для вас?» – и, услышав в ответ: «Двести „Арабики“ пополам с „Ха-рари“» – полукивком давала понять, что поняла и всегда уточняла – серьезно, как врач-кардиолог: «В молотом виде?» Сам процесс отвешивания требуемого занимал три-пять секунд, и вы получали теплый пергаментный пакетик. Софья Апкаровна успевала каждому на прощанье полуулыбнуться, и вот уже ее «Для вас?» звучало для следующего.

Мама пристрастилась к кофе в шестидесятые, и вскоре, увидев через прилавок ее или меня, Софья Апкаровна спрашивала уже: «Для вас – как обычно?» – и улыбалась на полсекунды дольше. Мы никогда не знакомились и не разговаривали: темп, в котором работали продавщицы кофейного отдела «Чаеуправления», не давал такой возможности. Имя ее я узнал по табличке на весах, они появились здесь едва ли не раньше всех в Москве – «Чай» на Кировской всегда был фирмой!

Но все это случилось уже потом. Вначале я просто стоял и смотрел на коробки в витрине. Небольшие, продолговатые, из темно-красной бархатной бумаги, по которой летел тисненый тонконогий олень. Он был сказочен и прекрасен. Сами конфеты из набора «Олень» я не помню. Не уверен даже, что когда-нибудь их ел.