V.1. ПОИСК АЛЬТЕРНАТИВЫ ДЕМОКРАТИИ

«… и Бог воззовет прошедшее». Начало XXI века совпало с концом постсоветского либерального диктата, идеологи которого, всего на какие-нибудь десять лет попробовали заменить институт государства свободолюбивыми прениями о «гражданском обществе», о «свободном рынке». Не заставившим себя долго ждать с итогом этого эгалитарного эксперимента, с попыткой жить «без мозжечка в голове» и «без позвоночника в теле» стал страшный упадок государственности, потеря территориального единства и устремленность второпях построенной федеративной системы в сторону распадающейся конфедерации.

Современность, приостановившись, как кажется (с приходом Путина), перед бездной небытия, повелительно настаивает на пересмотре либеральных представлений о государстве и других человеческих союзах и требует утверждения нового понимания в противовес прошедшему «десятилетию сугубой индивидуальности», и на государственном, и на общественном уровнях.

Сущностью этого современного требования государственной необходимости не является прямолинейная противопоставленность коллективного — личному, общих интересов — интересам индивидуума. Смысл современной реанимации ценностей государства и других человеческих общностей (церкви, слоя, семьи) заключается в выравнивании отношений между личностью и различными социальными союзами, объединяющими эти личности. Смысл новой теоретически предполагаемой государственной политики в гармонизации корпоративных отношений, вписываемости личности в мир государства и общей устойчивости общества.

Поиск лучшей работоспособной и наиболее стройной подобной системы — сверхзадача и большое дело для современной государственности. Эта глобальная и величайшая задача в теоретико-практической области, от которой во многом зависит дальнейшая жизнеспособность русского государства. И она встает в полный свой рост прежде всего перед русской юридической наукой. Именно от нее мы вправе были бы ждать и даже требовать положительного решения этой насущной проблемы современной государственности.

Государство должно снова выйти на общественную сцену в главной роли устроителя и творца общественной жизни.

На этом пути в новой современной ситуации появляются и новые соблазны, главный из которых можно назвать соблазном «чистой государственной силы», — государственной власти без духовного ограничения и без духовного основания. Этот «языческий» соблазн возможно преодолеть только на пути обращения к христианскому пониманию власти как тяжелого бремени, «почти Голгофы».

Иван Солоневич в одной из своих поздних статей как-то писал: «Российская государственность строилась на православии, а не на юриспруденции. Все попытки перевода с православного языка на язык “конституций” суть попытки безнадежные».

В этой мысли мэтра консерватизма нет пренебрежения к юридической науке, как может показаться на первый взгляд. В ней есть отрицание сугубо секулярного и позитивистского подхода к традиционалистским формам властвования, которые демонстрировало правоведение в своем увлечении чисто теоретическими бумажными «конституционными» конструкциями и попытками «зарегулирования» свободных и единоличных властных действий. В ней есть убеждение, что юриспруденция не должна быть автономна в своих теоретических построениях ни от исторической судьбы нации, ни от вероисповедных форм ее сознания. В противном случае беспочвенность права будет только ослаблять и нацию, и союзы ею создаваемые.

Глядя на современное государство, на его властные институты, сегодня трудно не заметить их крайнюю слабость и скованность, прежде всего в вопросах защиты правды и справедливости, в противодействии антигосударственной, уголовной и экономической преступности. Сложилась такая правовая ситуация, при которой богатый и влиятельный преступник может легко уходить от любой ответственности, предусмотренной государством, были бы хорошие адвокаты и надлежащие связи в судах. Государство само способствует этому через многочисленных своих служащих, так или иначе включенных в коррупционную деятельность.

Неиспользование власти есть тягчайший грех государства перед законопослушными гражданами. Оно оборачивается прежде всего утяжелением для них государственного бремени, приучает слабых не рассчитывать на защиту сильного государства, а значит, наносит тяжелейший урон престижу власти как социального института. Но кроме этого, при демократическом принципе властвования есть большое количество ситуаций, когда невозможно (по действующему закону) использовать власть из-за ее скованности всевозможными узаконениями и юридическими идеологическими фетишами. Так, например, в случаях с разнообразнейшими «народными избранничествами» тех или иных деятелей местной администрации, неприкосновенностью депутатов и несменяемостью судей, которые в своей автономности от федеральной власти легко вырастают в тоталитарные и сепаратистские режимы внутри страны и в коррупционные картели депутатов и судей.

Общий кризис демократического мировоззрения и государствования подталкивает людей думающих к поиску политических альтернатив этой идеологической системе, столь легко мирящейся с отсутствием правды и социальной справедливости в возглавляемом им обществе. Демократия родила в XX столетии (да и не только в нем) слишком много государственных монстров и политических маньяков, чтобы доверять ей и дальше столь безальтернативно власть в государстве.

В этом поиске политической альтернативы никуда не уйти от христианского взгляда на власть, изложенного в Священном Писании и Священном Предании церкви. Прежде всего, власть, по слову Божию, должна стремиться поддерживать и ограждать от посягательств на него тот идеал христианской жизни, который формулируется Библией, — проведение человеческой жизни, тихой и безмятежной, во всяком благочестии и чистоте. «Итак, прежде всего прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех человеков, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте» (1 Тим. II, 2).

Метафизика и государство. Довольно давно было замечено различными учеными, что метафизические воззрения напрямую связаны с государственными и вообще правовыми — от того или иного восприятия Бога и мира, как системы, зависят и теоретические рассуждения о государстве и обществе. Церковь для теологического миросозерцания имеет параллелью в социальных отношениях идею государства как тела социума, в него входящего. Так же как Бог имеет в этой системе миропонимания «параллель» в государе.

Государство как институт- упорно стремятся лишить связи с церковью, а в более широком смысле вообще с метафизическими представлениями о власти и низвести его до подчиненной роли. Отделение церкви от государства ударяет по обеим частям былого союза. Церковь остается без земной защиты. Государство остается один на один с политическими партиями, тайными союзами и религиозными сектами, каждая из которых постоянно работает на подрыв государственных устоев, в том числе и основанных на нравственных понятиях. Весь кругозор этих государствоборцев представляет собой более или менее узкий мирок — партийный или сектантский.

Наша современная государственность находится примерно в столь же неудовлетворительном состоянии, как и девяносто—сто лет назад. Государственный корабль крошится, разъеденный различными антигосударственными политическими кислотами. Нация находится в страхе перед своим будущим. «Наши сограждане, — писал в начале XX столетия Л.А. Тихомиров, —…совершенно растерялись. В ужасе они не знают, где искать спасения. Обычная жизнь человека в нормальное время со всех сторон окружена ясными рамками политических и социальных учреждений, охранена законом и властью.

Теперь же все кругом рассыпается. Вся страна вообще и все ее жители в частности не знают, что с ними будет завтра, не знают, что будет сегодня: не ограбят ли? не сожгут ли? Не застрелят ли или не взорвут ли?.. Вокруг него (обывателя. — М.С.) все перевернулось вверх дном, и жители, как слепые среди пропастей, не знают, куда ступить, где гибель, где торная дорога.

Как же им тут не обезуметь? А когда человека охватывает безумный страх перед жизнью, все его нравственные устои неизбежно расшатываются. Все соблазны низости, корысти, злобы, эгоизма усиливаются в десять и сотню раз, а спасительная нравственная сила сопротивления во столько же раз ослабляется в душе.

Как известно, главная опора духовной силы есть самообладание, а тут у всех является, напротив, полная растерянность».

Подобная же растерянность царит и в нашем обществе. Политика демократических правителей повергла нацию в глубокий психологический и нравственный шок. Мир вокруг перестал быть узнаваемым, благоприятным для жизни; он стал ощутительно опасен, враждебен; борьба с себе подобными стала неотъемлемой его частью. Мы потеряли национальное самообладание и приобрели страх за свое будущее. Для тех, кто не смог уцепиться за «спасительный круг» веры, последнее десятилетие стало концом спокойной и нормальной жизни.

Л.А. Тихомиров считал, что христианская проповедь при подобном государственном хаосе способна заменить отсутствие правильного понимания социальных и государственных идеалов. Политическая наука у нас крайне молода и пока не может быть ведущей в области формирования положительных политических идеалов. Христианская же проповедь возрождает правильное отношение личности к обществу на основе христианской нравственности и, имея двухтысячелетнюю историю, может на исторических примерах раскрывать те базовые основы общественности, которые не исчезают, но подвергаются временным искажениям ради социальных экспериментов.

«Отрешившись от руководства, — утверждал Л.А. Тихомиров, — какое имели наши предки в христианстве, мы теперь не столько ведем строение, как мечемся среди противоречивых принципов, которыми доводим свое общество и государство до истинного разложения.

Если бы христианская проповедь твердо стала на свою почву, она, несомненно, снова помогла бы русскому народу выйти из этого мятущегося состояния. Но для этого нужно, чтобы христиане не боялись твердо противопоставить свою правду тем спутанным фантазиям, которые у нас выдаются за якобы научные системы общественного и политического строя».

Не надо делать из церкви партию, сводя на уровень борющихся за земную власть, но для возрождения государственности в России необходимо дать политике духовную опору в христианском учении, внести ее философию как системообразующую в нашу политическую жизнь. Л.А. Тихомирову претило понятие «светского» государства, рожденного суемудрием французских освободителей XVIII столетия. «Свое представление о том, в чем состоит главная, высшая мировая сила, и свое стремление быть с ней в гармонии человек налагает на все области своего творчества, в том числе и на государственность.

Поэтому государству приходится заботливо беречь и поддерживать все то, в чем происходит самое зарождение нравственного чувства».

Он гениален в своем упорном и последовательном протесте против сумасшествия антигосударственных сил XIX и XX века, решивших (с большей или меньшей степенью радикализации этого требования), что социальная жизнь возможна и без государства в традиционном его понимании. Говоря языком крупнейшего немецкого правоведа XX столетия Карла Шмитта (1888—1985) о Л.А. Тихомирове, можно сказать, что он был политическим теологом, метафизиком монархической государственности.

Молодой Карл Шмитт писал об отношении метафизики и государства другими словами, но, по сути, дела в том же духе, в каком всю жизнь о них писал и Л.А. Тихомиров. «Все точные понятия, — утверждал Шмитт, — современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия… Чрезвычайное положение имеет для юриспруденции значение, аналогичное значению чуда для теологии. Только имея в виду подобные аналогии, можно понять то развитие, которое проделали в последние века идеи философии государства. Ибо идея современного правового государства реализуется совокупно с деизмом с помощью такой теологии и метафизики, которая изгоняет чудо из мира и которая так же отклоняет содержащееся в понятии чуда нарушение законов природы, устанавливающее исключение путем непосредственного вмешательства, как и непосредственное вмешательство суверена в действующий правопорядок».

Чудо, о котором говорит Шмитт, в государственном нраве может быть названо чрезвычайным управлением, диктатурой или какой-нибудь подобной формой правления, не предусмотренной в обыкновенном (конституционном) порядке, но без которого государственность во времена глубоких кризисов, крупных (мировых) войн или каких-либо глобальных катастроф рискует пасть под напором антигосударственных разрушительных сил, стремящихся использовать и использующих подобные ситуации. Это понимание было сформулировано уважаемым юристом в самом начале 20-х годов. Для него, да и для Л.А. Тихомирова, верховной властью была та, которая может учреждать чрезвычайное положение в государстве, или, иначе говоря, диктатуру.

Это понимание метафизики верховной власти, — поставленной для творения «чудес», диктата вне законодательных актов управления государством, — занимает особое место в системе, разработанной Л.А. Тихомировым.

Метафизическое сознание Л.A. Тихомирова при его глубоком самообразованиии логической интуиции от Бога в области государствоведения дало необычное (для традиции либеральной и социалистической юриспруденции) понимание монархии и ее верховной власти. Его сознание исследователя шло вослед сознанию христианина в отношении к власти земной и желало видеть (и этим своим видением воспитывало и саму власть) в государе — владыку, во власти которого есть отблеск власти Владыки Вселенной (Вседержителя), как, впрочем, и в любой другой власти (начальника, отца и т.д.); хотело видеть благостность, личностность, авторитетность, покровительственность, идеальность и т.д.

Тихомиров Л.А. был прежде всего христианским и православным мыслителем, что очень важно и для понимания его системы взглядов на государство и верховную власть. Идея жертвенности, столь понятная религиозным людям, ставится Л.А. Тихомировым в основание мощи государственной. Как церковь стоит кровью мучеников, укрепляющих дух верующих и пополняющих сонм небесных молитвенников, так и государство строится разнообразной жертвенностью его граждан. Никакие законы не заменят жертвенности. Юридические законы могут обеспечивать личные нрава гражданина и сохранность его собственности, но только жертвенность граждан относится к области неписаного нравственного императива, единственного жизненно необходимого для поддержания самого существования государства. Государство стоит до тех пор, пока граждане видят смысл жертвовать всем или многим во имя общего достояния.

Поэтому выражение «Россия превыше всего» не является эмоциональным преувеличением или шовинистической риторикой, а только ответом на вопрос: быть нам или не быть исторической нацией. Строительство государственности — не дело одного поколения, но дело длинной преемственной чреды поколений, наращивавших веками нашу территорию, экономическую, военную мощь.

«Если нам суждено жить, мы должны искать иных путей». Демократия, с момента своего появления в новое время, в XVIII веке, принесшая столько крови и всевозможных потрясений христианскому миру, требует объяснения своего феномена. Можно оставаться при пессимистическом взгляде, что лучше демократии человечество не изобрело ничего в области государственности. А можно и вообще стараться не поднимать этого вопроса и считать демократию в России за священную и неприкосновенную «корову». Но все это «консервативное» мировоззрение, застывшее на идеях Французской революции, устарело и не может развивать русское общество. Оно лишь способно подрывать национальные силы и ослаблять государственное единство, что умело и делает по сей день.

«Демократия, — как писал один русский монархист в начале XX столетия, — где бы она ни появлялась, представляет собой разрушающий государства психологический яд, действующий более или менее быстро, в зависимости от присутствия или отсутствия в государстве психологического противоядия — сильно развитого национального самосознания». Наша страна, не имея такого крепкого национального самосознания, с торжеством демократии оказалась сразу же отравлена ее ядом, свободно, почти без сопротивления, разрушающим и государственность, и нацию. Сформировавшиеся в русском обществе две антинациональные, антиобщественные группы населения — интеллигенция и пролетариат — стали носителями соответственно двух разрушительных теорий демократии либеральной и социальной, «начала и конца» системы разрушения империи. Если интеллигенция пестовала из всех принципов французской революции принцип политической свободы, то пролетариат к свободе потребовал еще и всеобщее равенство. Эти идеи стали так популярны, что их считалось совершенно излишним доказывать, хотя эти два принципа могут пониматься людьми по-разному.

Федерализм или унитарное государство? Все более современной становится мысль В.В. Розанова о том, что при демократическом принципе, завладевшем Россией, «“быть в оппозиции” — значит любить и уважать государя…», а «“быть бунтовщиком” в России — значит пойти и отстоять обедню». Пусть же эта благородная «оппозиция» духу времени и духовный “бунт” против прививаемой демократией теплохладности будут нашими всегда возможными ответами на внутреннюю и внешнюю агрессию против Отечества.

Демократия облила грязью и опошлила многие глубокие русские традиционные воззрения. Сколь однозначно ругательным еще недавно было словосочетание «имперское мышление». Демократические идеологи старались убедить великую нацию, что ей ненужно, неудобно, наконец, не выгодно быть имперской нацией, что ей будет легче и спокойней жить мелочными проблемами, занимающими швейцарца или люксембуржца, проблемами биологического потребления, а не духа и творчества. Биологическое существование рефлексивно, несмело и творчески бесплодно; дух же всегда сознателен, дерзок и не может жить без творчества.

Почему же так боятся империи?

Страшит врагов имя русское, чувствуют они, откуда может прийти им бесславный конец. Это слово несет опасность для демократии, поскольку потенциально может стать знаменем русского объединения. Империя несет современному распадающемуся русскому миру национальную концентрацию.

Каждая нация, доросшая до великой мировой роли, стремится построить свою империю, свой мир, свою цивилизацию, которая предъявляется остальному миру как высшее развитие национально-государственного таланта. Империя развивает национальные идеалы до некоей универсальности, внутри которой могут свободно чувствовать себя и все другие народы. Имперское сознание вырабатывает особую ответственность перед Историей — ответственность хранителей идеалов христианской государственности и охранителей мира от всякого посягательства на тихое в нем житие во всяком благочестии и чистоте. Имперское сознание появляется как результат осознания нацией своей великодержавной миссии. То есть как осознание особой задачи нести миру свои государственные идеи, выраженные в идеалах правды, порядка и справедливого общежития.

«Нам же, — писал М.О. Меньшиков, — простым гражданам, несущим трудовою жизнью своей тяжесть государственности, нельзя не прислушиваться к вечным заветам. Мы хорошо знаем, что эта святыня народная — Родина — принадлежит не нам только живым, но всему племени. Мы — всего лишь третья часть нации, притом наименьшая. Другая необъятная треть — в земле, третья — в небе, и так как те нравственно столь же живы, как и мы, то кворум всех решений принадлежит скорее им, а не нам. Мы лишь делегаты, так сказать, бывших и будущих людей, мы — их оживленное сознание, — следовательно, не наш эгоизм должен руководить нашей совестью, а нравственное благо всего племени».

Имперское мышление — русская консервативная традиция. Имперское мышление давно стало русской консервативной традицией, но как тип сознания оно изучено крайне слабо. Что же такое консерватизм и имперское мышление? Попробуем дать этим понятиям несколько определений.

Консерватизм может быть разным, — как левым, так и правым. Всякая идея, положительно сформулированная, выраженная словами и ставшая традицией для ее приверженцев, формирует консервативное или традиционное восприятие этой идеи. Поэтому консерватизм сам по себе не несет ни положительного, ни отрицательного содержания. При рассуждении о консерватизме необходимо обращать большее внимание на ту базовую идею, традиционным пониманием которой он (консерватизм) является. В нашем случае мы говорим об имперском консерватизме, то есть о сложившемся в дореволюционной публицистике традиционном понимании значения империи и идеи империализма.

Консерватизм, как здоровый скепсис, всегда готов держаться за сложившуюся традицию до последнего, пока жизнь не докажет безусловной жизнеспособности нового или не отвергает его. Консервативное сознание чистоплотно в мыслях, оно гарантирует обдуманность решения, сверенного с исторической традицией. Через него, как через сито, просеиваются в сознании людей все их помыслы и остается только ценное и весомое, а ненужное и вредное извергается вон.

Консерватизм имперского сознания соответственно оставляет в своем багаже все жизнеспособное, отвергая все жизнеразрушающее или не способное к жизни. Имперское сознание является достоянием лишь великих наций, наций осознающих и желающих являть миру свой национальный идеал справедливого государственного общежития. Наличие подобного сознания есть положительный знак психологической зрелости нации, способной самостоятельно, часто вопреки всем жить так, как она считает правильным. И являть тот идеал правды, который лежит в основе всей системы жизнедеятельности народного организма.

Имперский консерватизм необходим для движения против течения, для создания почвы, на которой со временем могло бы вырасти здание русского дома, почвы, периодически уничтожаемой новыми социальными переворотами. Консерватизм — это устойчивость общества и государства во время социальных бурь, внутренняя защита государственного и общественного организма против проникающих в него разрушительных политических бактерий.

Консерватизм — это психологический элемент социального иммунитета любого государства, с потерей которого, как при СПИДе, обезоруженный государственный организм быстро хиреет и умирает в страшных муках, пораженный антителами.

Имперский консерватизм — это государственное и церковное единство в противоположность республиканской федеральности; это борьба с любыми проявлениями распада и сепаратизма в обществе и государстве. Федерализм не сколько не спасает от сепаратизма, а дает этому движению дополнительные силы, вынашивая и растя новые расколы и будущие проблемы. Нет никакой другой возможности остановить этот процесс, кроме решительного перехода на имперский путь развития, с его безусловной унитарностью в государственном строительстве.

Жить особо, по-своему, самобытно, самостоятельно, своим умом дается не каждому. Легче всего пытаться скопировать соседа, жить чужим умом, не напрягая свои духовные силы, которые без подобного напряжения остаются неразвитыми и не способными на большие дела. При такой подражательности можно ли говорить о великой нации, можно ли вкладывать всю душу, всю энергию в такое нетворческое существование?

Отказ от самобытности является отказом от возможности называться и быть великой нацией, отказом от самого себя, предательством себя и продажей первородности, то есть того предназначения, которому должна служить каждая нация в этом разнообразном мире. Отказ от самобытности — это появление еще одного живого народного трупа, смоковницы, не приносящей положенного ей Богом плода. Это духовная смерть; смерть, с которой прекращается возможность для нации быть творцом своей жизни. Происходит превращение ее в биологический организм, со временем неизбежно становящийся удобрением для великих наций, не отказывающихся от дара творческой самобытности.

Наша современность расхолаживает, раскаляет (в противоположность закалке), расслабляет и пытается убедить в ненужности сопротивления течению дел. Зарабатывай и отдыхай, пей и веселись — вот ее лозунг!

«Новгородцы, по замечанию Костомарова, пропили свою республику. Афиняне проели свою. Едва ли не от той же причины пала величайшая из республик — римская. Демократия начинает с требования свободы, равенства, братства, кончает же криком: хлеба и зрелищ! А там хоть трава не расти!»

В этом нет ничего, что должно относиться к человеческой личности. Человек — это творец, раскрывающий в своей жизни дары Божий. Демократический идеал потребляющего человека выглядит мерзко и склоняется скорее к идеалу животного, а не богоподобного создания, каковым является человек. Человек же с большой буквы — это творец, в отличие от человека толпы, человека идеала демократически-мелочного и к творчеству не способного…

Духовные корни территориального сокращения России. Территория России сокращается, чахнут ее силы. А почему?

Не потому ли, что по свержении монархии и разрушении Российской империи мы стали инертны и сами готовы сузить размеры своего влияния в стране и мире? Пока были государи, которые вдохновляли, а порою и просто заставляли нацию энергично бороться за свое существование, империя росла и крепла, могла защищать свою веру и братьев по крови. Не потому ли теперь Бог не дает нам сил, необходимых для широкого возрождения Отечества, что не желает вливать драгоценное вино творчества и энергии в саморвущиеся мехи? Зачем давать дары тем, кто не ценит их и готов закопать в землю и имеющиеся уже таланты?

Только желающим много и со смыслом тратить могут даваться большие силы. Только тем, кто знает, на что их употребить, они нужны. От беспечных и не желающих нести тяготы, неизбежные при реализации большого дарования, таланты эти отнимаются и отдаются другим, более верным, жертвенным и рачительным. Необходимо быть готовым к большой отдаче сил, к жертвенности, которая одна только может способствовать получению нацией тех громадных сил, что необходимы для возвращения имперской государственности и способности решать великие дела. Кому много дается, с того много и спрашивается; кто на многое готов, тому многое и суждено совершить.

Русские — прирожденные империалисты. Империя — традиция, хранящая в душах и сознании нации всегда возможный для реализации один из самых больших талантов русского народа — талант к государственному строительству. Таланту — по своей силе редчайшему в мире: таланту подчинения всех одной объединяющей цели и возможности отказа от свойственного всем (в большей или меньшей степени) эгоизма во имя блага ближних; таланта, воспитанного и окрепшего за века активной церковной и государственной жизни…

«Троноспособность» — основа имперского сознания. Можно не стремиться в Отечество Небесное, но тогда смерть духовная неизбежна; можно не делать ничего для своего Отечества земного, но тогда зачем нужен такой гражданин Отечеству Небесному?!

Как говорил один философ-романтик прошлого, «каждый человек должен быть троноспособным». Не в смысле повального самозваного стремления занять царский престол, а в смысле всегдашней готовности решать великие гражданские дела и нести государственные тяготы, которые в большом количестве внезапно могут падать на человека.

О мире окружающем человеку бессознательно дают информацию органы чувств и нервные окончания. На последующем же этапе — ум и сердце сознательно осмысливают полученные знания. Нация в мире живет бессознательно как психологический тип и сознательно осмысливает реалии этого мира через лучших своих сынов, вырабатывая осознанный тип поведения в той или иной ситуации. Без решающего влияния этих лучших людей на поведение нации она реагирует на предлагаемые миром раздражители реактивно, рефлекторно, бессознательно и бесцельно.

Имперское сознание несет то исцеление обществу, прошедшему через идеологический демократический пресс коммунизма и либерализма, которое можно уподобить лечению косоглазия, требующего от пациента много времени и большого напряжения. Лечение современного общества, политически косоглазого, через внедрение в его сознание текстов творцов русского самосознания потребует также много времени и напряжения, но при определенной последовательности лечения и тщательного отбора «идеологических препаратов» результат должен быть достигнут. Результат коррекции зрения должен дать выработку нового взгляда нации на окружающий мир и на самих себя. Необходимо взглянуть на многие вещи глазами людей, зрение которых было особенно напряженно, точно и совершенно.

Почему это важно? Взгляд человека из дореволюционного свободного русского мира на вещи не преходящие может быть наиболее точным в силу нескованности его мышления инородными идеологическими наслоениями или малой образованностью. У них была более высокая колокольня — империя, с которой было дальше и глубже видно, в отличие от современного равнинного состояния России.

Национальное творчество — дело, не свободное от молчаливого требования предков следовать выработанной ими традиции миросозерцания. Мифотворчество современных неоязычников, сочиняющих завлекательные картины не существовавших никогда русских миров прошлого, не может утешать мыслящего человека. Им невозможно руководствоваться для реальной жизни. Одни фантомы быстро сменяют другие. В таком мире нет основания. Это своего рода виртуальная реальность, которая поддается командам человека в ней находящегося, но в которой нельзя жить и тем более в ней нельзя ничего сотворить реального. Это наркотик для слабых натур, готовых скрыться от печального современного положения России в доисторические видения бойких неоязыческих рассказчиков, подавляющих способность критически осмыслить реальность и ловко держащих слушателей в своих руках.

Идея империи — единственная идея, которая может противопоставляться в области политики таким разрушительным идеям, как демократия, революция и т.д. Империя — более выразительное слово, нежели монархия. Это то слово, которое может и должно стать знаковым словесным символом возрождения русской государственности.

В политике трудно представить принципиально недостижимые, сугубо социальные цели. Волевое желание, любовь к идеальному может двигать горами, разрушать мифы демократии и строить великие империи.

«Империя, — писал Михаил Меньшиков, — как живое тело — не мир, а постоянная и неукротимая борьба за жизнь, причем победа дается сильным, а не слюнявым. Русская империя есть живое царствование русского племени, постоянное одоление нерусских элементов, постоянное и непрерывное подчинение себе национальностей, враждебных нам. Мало победить врага — нужно довести победу до конца, до полного исчезновения опасности, до претворения не русских элементов в русские. На тех окраинах, где это считается недостижимым, лучше совсем отказаться от враждебных “членов семьи”, лучше разграничиться с ними начисто».

В политике стушевался — значит проиграл. Побеждает упорно твердящий свое, не сомневающийся и не позволяющий другим глубоко впадать в сомнения.

Ставь высшую цель — достижения идеального и не бойся надорвать силы. Имперское величие, его почти недосягаемый идеал, один может сохранять энергию стремления к возрождению империи. Эту дорогу осилит лишь упорно идущий по ней вперед.

Что можно противопоставить демократии, с ее идеей слепого большинства и разрушительного федерализма? Только идею империи. Только империя и православная церковь будут всегда препятствием к демократизации мира.

Если федерализм Швейцарии и США объединял разрозненные земли, то он нес в себе зерно государственного строительства. Федерализм же в России делит единое русское государственное тело между инородными местными центрами, а значит, несет антигосударственное, анархическое, сепаратистское, разрушительное начало. Федерализм погубил Россию в границах СССР, он погубит ее и в границах Российской Федерации, если не перестанет быть государственным догматом.

Демократии, толпе можно противопоставить только монархию и олицетворяемую ею личность. Только организовав нацию в групповые профессиональные союзы, можно победить и переродить демократию толп в подчиненную власти наследственных государей — в единую империю русской нации.

* * *

Империя — это русская свобода. Свобода честного, законопослушного гражданина, которая противоположна демократическим свободам. «“Державы” иного, — писал М.О. Меньшиков, — более древнего, более близкого к природе типа, именно монархические, в состоянии гораздо легче, чем “республиканские штаты”, регулировать бедность и богатство, защищая слабое и отставшее большинство подданных от слишком уж прогрессирующих по части кармана».

Среди прочих особенностей имперского сознания можно назвать стремление к самодостаточности русского мира без закрытости вовне его; активность русского «я» (имперского сознания) в самоопределении себя в человеческом мире; противоположение себя другим, в силу ощущения, что «мы» не «они». Ощущение совершенно естественное человеческому сознанию, способному отличать родное от чужеродного.

Империя как вершина государственности — историческая награда русской нации за жертвенность в своем многовековом существовании, в развитии духовных сил и государственных дарований.

Государства — малые и средние — неспособны к самостоятельности, к самостоятельному существованию в политике, и великие государства всегда навязывают им свою волю. Самостоятельность — привилегия сильного и смелого. Стать самостоятельным, развить до имперских масштабов свои силы — это подвиг, на который не многие решаются и достигают цели. Необходимо больше ценить и глубже осознавать призванность России к мировой деятельности и не стремиться к успокоенности и беспечному существованию.

«Если есть нравственное убеждение, — писал Л.А. Тихомиров, — что присоединение к империи той или иной чуждой области определено необходимой силой обстоятельств, то вопрос о желании нашем взять ее или ее желании присоединяться имеет лишь второстепенное значение. Хотим или не хотим — должны быть вместе».

Это вопрос государственной целесообразности, а не вопрос прав нации на самоопределение; нельзя, помня все время о свободе других наций, постоянно забывать о свободе своей.

Вообще, глупо и нерезультативно вспоминать о политике и о политическом образовании, когда уже стреляют танки. Об этом нужно задумываться значительно раньше, возможно, тогда и стрелять придется значительно меньше. Дурная голова в данном случае не дает спокойно лежать на складах оружию.

У русских людей еще слишком мало сил, чтобы и эту малость растрачивать, каждые несколько лет, в никуда. Идеология, формирование идей, вербовка соратников, политическое миссионерство должны предшествовать всяким решениям о политическом переустройстве.

Одновременно слишком соблазнительно и слишком глупо идти в лоб с незначительными силами на массивное препятствие. Надо менять тактику противодействия, перестраивать ряды последователей, изменять планы, точки своей обороны и более правильно оценивать силы противника.

Не надо смущаться малостью наших сил, — сегодня это наше несчастье, завтра оно может постичь наших врагов. Надо научиться бороться — живя. Идеологическая борьба сродни партизанской: точечные удары, небольшие дела, борьба за выживание.

Настоящая русская трагедия в том, что каждое поколение современных русских мыслителей уподобляется человеку, ищущему цель своего пути, но не спрашивающего о ней ни у одного из встречаемых по дороге. Вновь и вновь мы попадаем в тупики и принуждены возвращаться, искать заново верный путь. Благо, если по этому пути никто до нас не хаживал, то и спрашивать было бы некого. Но ведь часто дело совсем не в этом, а в том, что мы нелюбознательны и поспешно проходим мимо тех русских мыслителей прошлого, которые много могли бы нам поведать о пути к цели и даже о самой цели имперского пути.

Необходимо стремиться быть созвучными предыдущим поколениям, развивавшим идеологические основы имперского сознания; прислушиваться к заданному ими тону размышлений, чтобы не звучать фальшиво самим.

 

V.

2.

ПРАВОСЛАВНАЯ ТЕОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО. ЗАДАЧА ВОЦЕРКОВЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВА

Естественно ли разделение церкви и государства. Нет ничего более содействующего расцвету государственной жизни, как уверенность нации, что она ходит по путям истины. Эта уверенность порождает энергию и последовательность народную в достижении успеха в своих земных предприятиях. «Человек с двоящимися мыслями нетверд во всех путях своих» (Иак 1, 8), убежденность же в знании истины помогает преодолеть сомнения и нерешительность, пагубно отражающихся на государственной жизни.

Мы можем только согласиться с библеистом рубежа XIX— XX столетий, «что государство только тогда может процветать и развиваться, когда его граждане отличаются энергией, бодростью и настойчивостью в достижении своих целей — качествами, доставляемыми только верой».

Вера в истину повелительно потребует построить всю свою жизнь, личную, общественную и государственную соответственно с основами той веры, которую искренне исповедует нация, ибо «истина обращается к тем, которые упражняются в ней» (Сир. 27, 9), а не отводят ей лишь место, дозволенное современностью.

Православная церковь, членами которой мы являемся по милости Божией, земною своею частью (в которой, собственно, мы, православные, и проводим свою жизнь на Земле) существует сегодня в России, в политических и нравственных реалиях демократического принципа правления. Последний по отношению к церковному мировоззрению имеет стойкую вековую антипатию, засвидетельствованную многочисленными гонениями христианского духа, то ли под ликом либерального свободомыслия, как кислота, способная медленно, но верно разъедать моральные и идейные устои традиционного общества, то ли под видом социалистического или коммунистического прямого разрушения, способного взрывать русское государство изнутри, подвергать его подданных междоусобной гражданской войне и многолетней духовной разрухе.

Сама жизнь показывает, что состояние настоящего современного общества нельзя назвать устойчивым ни в нравственном, ни в мировоззренческом смысле. Русское общество за последние полтора десятка лет: времени перестройки, реформ, шоковой терапии, нашествия всевозможных псевдорелигиозных сект Запада и Востока, культурной экспансии западной геомасскультуры, — перенесло сильнейший духовных стресс, ставший последствием поражения советской цивилизации в холодной войне.

Беда, как известно, не приходит одна. Потому и выход из-под советских идейных развалин не закончил наших мытарств, а подверг еще большим испытаниям. С величайшим трудом начиная выходить из псевдозащитного охранения идеологических советских догм, постсоветский русский человек попал под мощнейшее влияние современного западного тоталитарного порядка. Еще не успев отойти от советского эксперимента, у еще неокончательно зарытой могилы коммунизма «восприемниками» многих постсоветских граждан явились западные победители в холодной войне и потащили этих неспособных к сопротивлению неофитов в свои «чертоги» разнообразной мистики и развлечений.

Партийная советская идеологическая машина так бережно следила, чтобы народ не имел никаких идей, кроме коммунистических, так старалась, чтобы население было «белым листом бумаги», на котором борцы идейного фронта смогли бы пропечатать самые общие коммунистические установки, что после падения коммунизма постсоветские люди в своем подавляющем большинстве оказались почти абсолютно неспособными к сопротивлению новой идейной экспансии. Люди, только вышедшие из разрушившегося советского прошлого, сразу попали в жесткое либерально-демократическое настоящее, о злых духах и «светлых» идеях которого не подозревали ровно ничего.

И если бы не проповедь церкви в этой новой религиозно-политической реальности нашего мира, если бы не выставленная православием мировоззренческая альтернатива этому «новому господству» в нашем обществе, то русская цивилизация не имела бы ни одного шанса выдержать новый «натиск на Восток». Сегодня нельзя, конечно, говорить о том, что мы выстояли перед вторжением демократической западной цивилизации. И именно поэтому в противодействии ей роль церкви видится еще более значимой.

К сожалению сегодня осознанию этой роли православного мировоззрения мешает довольно сильное распространение в светской среде, да и даже в некоторой части собственно церковной общественности, суждения о том, что православной церкви безразлична или по меньшей мере неважна форма власти в государстве, в котором она несет свое служение. Эту позицию можно охарактеризовать как экономную в вопросе влияния церкви в мире, позицию, суживающую церковную роль в современном посткоммунистическом русском обществе. Отчасти такое мнение корнями, безусловно, уходит еще в советское секуляризованное сознание, отчасти питается новыми и одновременно уже старыми демократическими идеями «о свободной церкви в свободном государстве» (идее, на которой остановились европейские государства после реформации и многолетних религиозных войн)…

Быть православным человеком трудно уже потому, что необходимо бороться со своими внутренними духовными нестроениями, греховными желаниями и т.п. Неужели же при этом православному человеку должно быть безразлично, что кроме всех внутренних искушений и борений существует еще и внешний могущественный враг в лице противоцерковного государства, которое будет навязывать антицерковные идеи, воспитывать антицерковный дух, разрушать христианскую нравственность и т.п.? Неужели же все равно, сколько иметь врагов? Как можно отделять борьбу с внутренними врагами от внешних, да и возможно ли это в действительности?

Вообще, наивно думать, что церковь и государство могут полюбовно «развестись», отделиться друг от друга юридически и духовно, но оставаясь физически другв друге. Абсурдность республиканско-демократического принципа отделения церкви от государства, с девизом «свободная церковь в свободном государстве», очень хорошо была вскрыта еще знаменитым канонистом Иоанном (Соколовым), епископом Смоленским. «По законам природы, — рассуждал Владыка, — свободная сила не может, безусловно, существовать в другой свободной силе: между ними должна быть или связь, следовательно взаимодействие, и поэтому одна сила будет сдерживать, ограничивать так или иначе другую; или будет между ними борьба, и одна сила будет стремиться подавить другую, чтобы быть вполне и действительно свободною».

Более прямолинейно дилемму отношений церкви и государства должно сформулировать — как либо связь, либо борьба. Путь религиозного индифферентизма, на первый взгляд вроде бы являющийся со стороны государства третьим путем в этой коллизии, с исторической точки зрения есть лишь периодически затухающая борьба против церкви уставшего и временно ослабевшего секуляризованного светского сознания, которая непременно разгорается всякий раз после подобного перерыва. Таким образом, религиозный индифферентизм государства является не наиболее толерантным для церкви светским принципом, а лишь наиболее расчетливым и умным противником. Безразличие к религии индифферентизма, как тонко подметил профессор И.С. Бердников, есть «безразличие тенденциозное», которое выражается следующим принципом: «не должно быть религии ни в гражданских, ни в политических отношениях».

Это рассуждение знаменитого русского канониста Ильи Степановича Бердникова (1839—1915) еще раз подтверждает, что нет союза между светом и тьмой, и если когда-либо кажется, что борьба секулярности с церковностью ослабевает, то это лишь значит, что либо церковная сторона сильна, либо что антицерковная накапливает силы для продолжения борьбы. Стремление к воцерковлению (приведение законов государства к соответствию церковным канонам) государства, стремление к духовному союзу с государством, проповедь церковного учения о христианском государстве в современном нам обществе есть такое же церковное миссионерство, как, например, выяснение и обличение неправомыслия еретических, раскольнических или сектантских религиозных учений. Стремиться к торжеству в нашем обществе православного учения о государственности есть такая же деятельность на благо церкви, как и отстаивание принципов христианской нравственности и чистоты православного вероучения.

Православной церкви не безразлично, в каком государстве она несет свое служение, находится ли она в гонении, в притеснении или в положении господствующей духовной силы. Да, проповедь Христа была всегда возможна, в том числе и в годы самых страшных гонений; да, кровь мучеников за веру создает новых христиан. Но не дает ли нам церковная история примеров, когда поместные церкви (например, африканские) исчезли с лица земли без покровительства православных государей при нашествии мусульман. Разве после взятия Константинополя в 1453 году и по сей день не ущемлена константинопольская церковь и все более не сокращается ее паства; а разве не то же самое испытали на себе и все восточные православные церкви? Да, врата адовы не одолеют церкви, но разве господство этих церквей при византийских Василевсах можно сравнивать с униженным выживанием при турецких султанах, а сегодня при сирийских социалистах или еврейских фундаменталистах?

Разве Русской православной церкви все равно, кто будет обладателем светской власти в нашем государстве: коммунистическая ли партия — многолетняя гонительница церкви, либеральные ли демократы, духовные и экономические экспериментаторы, в том числе и на церковной пастве, открывшие страну для всех возможных антихристианских ветров, или православные цари, которых еще Священное Писание Ветхого Завета изображало «питателями церкви» (Ис. 49,23)?

Разве все равно — иметь доступ к преподаванию нации Закона Божия и православного богомыслия или отправлять своих детей в школы, насаждающие нравственное растление и проповедующие антицерковные учения? Неужели все равно церкви — видеть ли во главе государства организатора гонений или ревностного защитника? Поверить в такой государственный индифферентизм церкви невозможно, иначе нужно утверждать, что церкви все равно, быть ли под властью антихриста, или под властью православных государей. Но такое безразличие к тому, что происходит вне церковных стен, не соответствует принципу воинствующей со злом церкви.

Не безразличие, а забота о государстве видна в актах VII Вселенского Собора, по восшествии на престол православного императора Константина с матерью его Ириною, после царствований иконоборческих императоров. В этих актах видна радость церкви, в них мы читаем следующее: «Священник есть освящение и укрепление императорской власти, а императорская власть есть сила и поддержка священства… Священство хранит и заботится о небесном, а императорская власть посредством справедливых законов управляет земным. Теперь преграда пала, и желаемая связь восстановлена» (цит. по книге: Никодим (Милаш), епископ. Православное церковное право. СПб., 1897. С. 683).

* * *

Речь идет о радости церкви по поводу восстановления православной симфонии между церковью и государством.

Да, конечно, современное государство имеет преграду в своих отношениях с церковью, и эта преграда — в демократии, в этом принципе властвования и в этом принципе мировоззрения в целом.

В этой связи хочется вернуться к работе профессора И. С. Бердникова, уже цитировавшейся выше, в которой он пишет: «Человек не может двоиться в своем мировоззрении, в своих принципах, как предполагает, по-видимому, новое (построенное на демократическом принципе. — М.С.) государство. Он не может оставаться долгое время на распутий двух разнородных цивилизаций. Он не может в одно и то же время верить в Бога, в святое Евангелие, и признавать святость законов государственных, противоречащих закону Божию. Человеку трудно учиться вере после того, как он пройдет школу, игнорирующую веру или прямо враждебную ей. Ему тяжелее должны казаться требования религии после того, как гражданское общежитие освободило от них его и себя. Вообще, не может человек служить в одно и то же время двум господам с одинаковым усердием. Теперь только еще начало деятельности нового государства… Но не дай Бог, если возобладает в политической жизни народов демократическое направление. Тогда достаточно пройти двум, трем поколениям, воспитанным в началах новой безрелигиозной цивилизации, и новому государству, вероятно, не будет надобности маскироваться титулом христианского. Справедливо замечают даже поклонники нового государства, что религиозная терпимость, проистекающая из безразличия к делу религии, находится в близком родстве с преследованием, что индифферентизм есть самая опасная форма враждебности к религии».

Да, современное государство в большой степени индифферентно к церкви, а значит, близко к борьбе с ней. Но разве римское государство не было враждебно церкви, разве оно не устраивало массовых гонений на христиан? Разве во времена гонений не было слов Тертуллиана, что мы уже и во дворцах ваших, то есть что христианами становятся уже и государственные чиновники, и приближенные императора? Разве потом не было и самого святого равноапостольного Константина, водрузившего изображение Спасительного Креста на своем знамени (лабаруме)? Или сегодня церковная проповедь не может «во дворцах демократии» найти себе приверженцев и приводить ко Христу первых лиц современного государства?

Так разве нет шанса к возрождению православной государственности? Мне кажется, если на это есть воля Божия, то все возможно. Но Бог помогает людям через людей же, а потому необходимо при всякой возможности усиливать влияние церкви, церковных иерархов, священников и мирян на государство, на президента и других власть имеющих.

Государство, в отличие от церкви, естественно, есть временно-земное учреждение, но оно также божественного установления. И власти церковные, как и государственные, имеют свою власть от Бога.

Церковь может и должна поэтому всякий раз напоминать государству в лице его представителей, что власть государственная имеет происхождение от Бога, а не от многомятежного человеческого хотения, как учит демократия. Любым представителям власти придется отвечать перед Всемогущим, Милостивым, но и Справедливым Творцом, а не перед безгласными избирателями.

«Бог есть Творец, — писал знаменитый сербский канонист, епископ Никодим (Милаш), — не только человека, но и общества. Он вложил в самую природу человека любовь к общественной жизни, вселил в человека стремление к общению с другими людьми. В сотворении жены, данной Богом человеку в качестве друга, мы видим первый акт в предначертаниях Божиих об обществе… Но эта первая семья не могла остаться ограниченною тесным кругом мужа и жены и их непосредственных потомков, а естественно должна была расшириться за пределы семейства и постепенно составить большую общественную единицу». Человек должен был прославлять Бога, и общество должно было делать то же, но с падением человек стал прославлять самого себя. «Но Бог, по вечной Своей премудрости и безграничной благости, не захотел оставить человека и общество в таком неопределенном положении, и, умилосердившись над своим созданием, обещал ему послать Искупителя, “когда наступит полнота времени”; а между тем, вместо первобытного устройства, Он в первом же семействе установил власть мужа над женою и тем власть главы семьи над всеми остальными членами ее. Этим тотчас же после падения человека и в самом начале общественной жизни в мире было положено основание верховной власти одного над другими, ограничено самоволие отдельных лиц волею верховной власти одного. От семьи власть человека переходит в господство над миром и владение им в силу положительной заповеди Божией, во имя власти Божией. Следовательно, первое семейство положило основание государству, сообщив ему те свойства, которые оно само получило и имело».

Даже Сам Христос повиновался прокураторской власти Пилата, поставленного римским императором, когда говорил: «не имаши власти ни единые на мне, аще не бы ти дана свыше», тем самым указуя, что его власть также от Бога, и, повинуясь власти Пилата, Христос повинуется власти Творца. 

О том же говорят и Апостолы Павел и Петр.

Церковь не должна принципиально отказываться от влияния на государство, каким бы антихристианским оно ни казалось. Ожидать гонений и радоваться их временному стиханию не позиция воинствующей церкви, несущей миссию Благой Вести всем языкам. Пока в мир не пришел антихрист, который соединит в себе власть всех государств, до тех пор христианская власть в государстве возможна и стремиться к христианизации государства нужно, одновременно не переставая повиноваться той государственной власти, которая есть на данный момент.

Хотя бы потому, что церковь никак не может избегнуть отношений с государством.

«Но если уже, — пишет епископ Иоанн (Соколов), — неизбежно совместное существование двух царств от мира и не от мира, то наилучший вид соотношений между церковью и государством есть тот, когда они единством веры и духа входят между собою в благонамеренный, общеполезный союз».

Еще более неизбежен и необходим подобный союз государству, которое без духовного влияния церкви остается лишь с одним возможным влиянием на своих граждан, а именно страхом физического наказания. Государству в его многочисленных земных заботах, если оно, конечно, желает искренне заботиться о своих гражданах и о своих государственных интересах, никак не обойтись без воспитывающей нравственной силы церкви, которая одна только и может преподать подданным государства истинные понятия о христианских гражданских добродетелях.

«Государство, — пишет профессор И.С. Бердников, — всего менее может игнорировать именно религиозно-нравственные начала, которыми живет народ. Каждое государство, независимо от сходства с другими по одинаковости жизненных целей и задач, ими покровительствуемых, имеет и свою особенную природу, зависящую от различного способа удовлетворения жизненных целей, от различного склада идей, которыми живет народ, одним словом, от особой цивилизации народа. Известный склад цивилизации влияет необходимо и на характер учреждений, входящих в государственный организм, и характер самого государства. Главной же основой цивилизации всегда служила и служит религия народа. Религией главным образом определяется миросозерцание народа. Нравственные правила, ею преподаваемые, служат фундаментом правового порядка. Эти положения составляют истины общепринятые. Если так, то опять следует, что религия никак не может быть для государства делом посторонним и безразличным».

О религиозной терпимости и свободе совести. Проблема свободы совести решается совершенно различно в православии и в современном секуляризированном обществе. В православии совесть верующего человека не имеет свободы выбора содержания веры, человек в вопросах веры не является творцом, а лишь учеником. А догматическое же современное сознание желает сделать и в этой сакральной области человека господином, последовательно проводя принцип антропоцентризма, о том, что человек есть мера всех вещей, а значит, и судья в вопросах религии. Это, по сути, есть отрицание метафизики, отрицание за религией, Богом самобытности. Поэтому для церковного сознания всегда было характерно критиковать таковое понимание свободы совести.

«Если свобода совести, — писал епископ Иоанн (Соколов), — в том состоит, что религия должна основываться на собственных, личных убеждениях его ума и сердца, не стесняемых никакими внешними влияниями, что в отношениях человека к Богу, составляющих сущность религии, никакой внешний авторитет не может управлять человеком, а должно действовать его собственное сознание и чувство, то при этом сама религия может ли и должна ли заключать в себе положительное учение, определительные требования, действительный суд над человеком, и все это обязательно ли для человека при свободе его чувств и убеждений, или нет? Если да, то человек, свободный в религии отвне, не будет свободен в ней самой: он должен быть ей послушен, ей предать свой разум, свое сердце и волю. В таком случае свобода совести не есть ли только преувеличение понятия, неправильное выражение, даже самообольщение и заблуждение? Если же нет, — если самое содержание религии не обязательно для человека, то не нужно ли признать, что человек может быть и полновластным в религии, быть не учеником и исполнителем ее, а самоучителем и судьею, то есть свободно может сам себе составлять учение религии, выбирать в ней себе угодные правила, отвергать не угодные, и сам будет определять свои отношения к Богу? А подумает ли он и узнает ли, и откуда узнает, как сам Бог относится к нему, — что может открыть человеку только религия, происходящая от самого Бога, и следовательно, независимая от человека? Словом сказать, полная свобода человека в содержании религии равняется отрицанию ее в совести, ведет к уничтожению ее в действительности».

Действительно, не может ведь совесть, глас Божий, исходить из временных понятий цивилизаций, быть настолько «ручной», чтобы изменяться вослед за ежеминутными веяниями «духа времени». Поэтому за пониманием оснований истинной свободы совести необходимо обращаться к самой религии.

Примат свободы совести объявляет все религии равными и равно свободными. Свобода совести признает в религиозных вопросах высшим судьей убеждения каждой в отдельности личности. Личность, а не богооткровенная религия становится авторитетом в вопросах веры. Идея свободы совести говорит, что религия есть частное дело каждого и что потому именно и необходимо отделение церкви от государства.

Такой подход совершенно противоречит православной вере. «Христианство, — пишет профессор И.С. Бердников, — есть религия всеобъемлющая и оживотворяющая все стороны жизни. Христианин не может двоиться в правилах своей жизни, не может быть христианином только в частной жизни, а в жизни общественной держаться воззрений и правил, осуждаемых и запрещаемых христианством. Государство, состоящее из граждан, исповедующих в громадном большинстве христианскую православную веру, необходимо должно иметь и законы, согласные с духом христианского нравственного и социального учения».

Свобода совести, как она понимается либеральной идеологией, противоречит церкви именно тем, что предлагает наделить единичную личность свободой в религиозном мире, в мире, где есть только религиозные общины, а не отдельные личности. Верующий человек в мире религии живет не один на один с нею, а в обществе, в союзе верующих людей, в церкви, а потому, становясь членом церкви, он принимает на себя обязательства, дисциплину и учение общества, которое ему преподается как живая традиция, которой нужно следовать, а не которую нужно еще сотворить.

«Что такое церковь? — вопрошает епископ Иоанн (Соколов) и сам же отвечает: — Не собрание только верующих во Христа, а общество христиан, соединенных собою единством веры и духа, которое утверждено в точном, определительном исповедании Божественного учения. Не трудно понять, что тут не может быть места независимой свободе мнений или совести. Может ли какое бы то ни было общество держаться там, где входящие в него люди не обязываются, или не считают себя обязанными следовать общим правилам, а каждый из них может иметь для себя свои правила? И это — в пределах не частных, касающихся своих дел каждого, а именно в основных идеях общества, составляющих положительные цели его? А какие цели церкви? Сохранение в мире веры Христовой, распространение Евангелия, утверждение на земле благодатного царства Христова — и в нем освящение и высшее духовнонравственное совершенствование людей».

Отсюда, из цели проповедования православной веры всем народам во спасение и формируется отношение к другим вероисповеданиям, на основе не свободы совести, не индифферентного равного уважения всех, а деятельной духовной борьбы с неправосмыслием других религиозных систем, сопряженной хотя и с терпимостью к ним, но отрицанием за ними всяческой благодатности и спасительности, а значит, духовной вредности.

Так, например, говоря об апостольских постановлениях, владыка Иоанн (Соколов) подчеркивает: «Особенного внимания здесь требуют правила против религиозного общения христиан с иудеями, еретиками и язычниками. Какая мысль этих правил? Какой дух? Какая цель? В основе их ненадобно видеть нетерпимости, которую можно было бы объяснить только духом времени; в целях правил нет мысли произвести совершенное разобщение между людьми разноверными, мысли, которая происходила бы от религиозной суровости или от недостатка широты в любви христианской; также совсем нет в этих правилах и духа рабства, то есть нравственного порабощения человеческой воли игу внешнего закона, противовольно налагаемому на христианина из презрения к человеческой природе или ненависти в свободе. Основания и цели указанных правил — совсем другие, высшие: мы означим их одним общим названием — церковных. Нужно было утвердить новооснованную Христом церковь, дать ей прочные опоры, раскрыть и укрепить ее дух, оградить ее от всякого вредного влияния вовне, дать верный, твердый ход ее жизни к назначенным для нее свыше целям. В таких видах, кроме того, что нужно было определить, так сказать, каждый шаг юного общества христиан, определить верно и точно на пути духовного его развития, надобно было еще оградить в жизни их основания самого общества или точнее — общественности, так, чтобы это было бы действительно тело Христово и верующие были действительно живыми членами этого тела: ибо духовное преспеяние христиан и целого христианства в мире не иначе должно было и могло развиться, по мысли самого Божественного Основателя веры, как в образе и составе церкви, то есть именно духовного общества христиан, а не под видом отдельного воспитания в вере каждого христианина и всех — врознь. Что же для этой цели было нужно? Упрочить самыми крепкими связями единство веры и духа между христианами: иначе церковь не могла бы долго существовать в мире и назначение христианства не могло бы быть выполнено».

Священные права православия и охранение их государством. (О господстве православия в государстве.) Но перейдем к теме отстаивания православным государством священных прав церкви, которая издавна для сохранения своего мира, благоустройства и благочиния просила помощи у православного государства, когда собственные, собственно духовные, меры у церкви не достигали результата. Об этой охранительной помощи государства говорят многие церковные правила (Карфагенский Собор: правила 59, 69, 74,78,86; Антиохийский 5; Двукратный 9).

« Известно, — писал профессор Т. Барсов, — что по объявлении христианства господствующим вероисповеданием в империи государственная власть, в видах большого торжества христианской веры и большего успеха благотворного ее влияния на общество, предоставила церкви и в частности ее служителям разные преимущества и привилегии в гражданском и общественном отношении. От участия во всех этих преимуществах и привилегиях были совершенно удалены и исключены иноверцы и еретики, как приверженцы и распространители противного вере нечестия. Преимущества (постановил еще закон императора Константина), данные из уважения к религии, должны быть распространены только на чтителей православного закона. Что же касается еретиков и раскольников, то хотим, чтобы они не только были чужды этих преимуществ, но и несли различные повинности».

Права православной церкви в обществе, которые требуют охранения государственной властью, очень мудро сформулировал епископ Иоанн (Соколов). «Священные права церкви православной, первенствующей в обществе, — пишет этот знаменитый русский канонист, — требуют: 1) чтобы иноверные религии не имели права распространения между православными в обществе, где эта церковь должна господствовать и где, следовательно, это право для нее одной должно быть сохранено (Карф. 104, 105, 112); 2) чтобы иноверцы своими открытыми обрядами не производили соблазна и вреда для сынов церкви, особенно чтобы своим вмешательством или насилием не делали никакого замешательства в православной церкви, в ее собраниях, обрядах, управлении (Лаодик. 6. Тим. 9. Ал. 75. II Всел. 6); 3) чтобы намеренно не препятствовали распространению православной веры в своих обществах и свободному обращению к ней желающих из своих членов; 4) чтобы, не подлежа прямо внутренним законам православной церкви, касающимся только ее членов, не нарушали внешних, к ней относящихся постановлений, как-то: относительно ее мира, благочиния, прав гражданских (Карф. 104); наконец — 5) чтобы со стороны государства употреблены были надлежащие меры к предупреждению и пресечению всяких совращений в иноверие от веры православной (Карф. 69, 71, 95, 104, 120)».

Теперь посмотрим, каково было отношение православной церкви и государства к неправославным в сферах личной и общественной жизни. Для этого попытаемся выяснить, есть ли в Священном Писании какое-либо указание на отношение правоверных к иноверцам и иноземцам, и как этому соответствовала история православных государств.

Святитель Иоанн Златоуст утверждал, что «пророчества (ветхозаветные. — М.С.) имеют, между прочим, и такое свойство, что многое, сказанное об них (иудеях), исполняется и на других». Такое применение пророчеств основывается на словах Соломона: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, — и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас… Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, — и Бог воззовет прошедшее» (Еккл. I, 9,10; III, 15); и Апостола Павла: «Все происходило с ними (с древними израильтянами), как образы; а описано в наставление нам, достигшим последних веков» (I Кор. XX, 11,6—10; Рим. XV, 4).

Священное Писание, упоминая о пришельцах, то есть иноземцах, говорит, что «для вас, общество Господне, и для пришельца, живущего у вас, устав один, устав вечный в роды ваши; что вы, то и пришелец да будет пред Господом» (Чис. XV, 14—15). «Но, — толкуя это библейское место, говорит А.А. Сапожников, — уравнивая пришельцев с коренными жителями относительно прав, Священное Писание уравнивает их и относительно обязанностей, гражданских и религиозных. Другими словами — пришельцы должны были принимать и исповедовать религию коренных жителей».

Священное Писание говорит и о том, что пришельцы должны наравне с коренными жителями отмечать все праздники, Пасху и другие (Втор. XVI, 11—17; Чис IX, 14), слушать и научаться Закону Божию (Втор. XXXI, 12; Нав. VIII, 33—35). Эти постановления ясно говорят, что допускать переселение в православную Россию можно только православных или обязавшихся принять православие иностранцев, и только при таком условии не должно быть никакого изъятия в их правах.

В противном случае иноверные группы, принимаемые в православный организм империи, так и останутся обособленными и инородными телами, зачастую вступающими в союзы с различными внешними врагами Отечества. Из истории Византийской империи можно привести в качестве примеров, например, готов-ариан, поселенных в империи, сохранявших свою враждебную обособленность и поднимавших восстания, и колонии генуэзцев-католиков в Константинополе, которые приложили свою предательскую руку к падению столицы царства греков.

Возвышение пришельцев Священное Писание считает верным признаком несоблюдения Божиих повелений и говорит: «Пришелец, который среди тебя, будет возвышаться над тобою выше и выше, а ты опускаться будешь ниже и ниже. Он будет главою, а ты будешь хвостом. Пошлет на тебя Господь народ наглый, который не уважит старца и не пощадит юноши; и будет теснить тебя во всех жилищах твоих, во всей земле твоей» (Втор. XXVIII, 43—52,63).

Именно поэтому права гражданства должны даваться очень осторожно и с разумением. Есть в Священном Писании и такое повеление: «Не гнушайся идумеянином, ибо он брат твой, не гнушайся египтянином, ибо ты был пришельцем в земле его; дети, которые у них родятся, в третьем поколении могут войти в общество Господне» (Втор. XXIII, 7,8). То есть, как нам кажется, это место в Священном Писании говорит, что есть народы, способные воспринимать истинную веру, под воздействием совместной жизни с православными, то есть религиозно ассимилироваться, однако Слово Божие говорит, что есть народы, у которых «и десятое поколение их не может войти в общество Господне во веки» (Втор. XXVIII, 3, 4). Что же это за народы? Вероятно, узнать о них можно, только исходя из истории самой империи, в которой одни народы легко перенимали православие (как, например, финские народы), а другие были глухи к нему (как, например, евреи).

Как само собой разумеющаяся мера, в православном государстве права православных и иноверных должны быть не одинаковы. Все, что будет поддерживать господство православных в империи, должно быть поддерживаемо государством, все же противодействующее должно быть ослабляемо и разрушаемо.

«Мы не думаем, — пишет А.А. Сапожников, — чтобы было желательно возбудить в православных такое же стремление к власти, какое существует в иноверцах, а также сделать православных менее разборчивыми в средствах. Следовательно, только для достижения действительного равенства должно было бы быть установлено законом неравенство политических и гражданских прав православных и неправославных граждан России. Но такая неравноправность должна быть установлена не для достижения только равенства, а именно для достижения неравенства в пользу православных.

Если русские православные люди создали сильное государство, то они имеют нравственное право установить у себя законы, дающие им решительное преобладание над иноверцами без совершенно излишней борьбы, в которой нельзя обходиться без употребления безнравственных средств».

На чем же основать такое неравноправие? А на том же Священном Писании, которое положительно указывает: «От единокровного твоего не укрывайся» (Ис. V, 7), «Будем делать добро всем, а наипаче своим по вере» (Гал. VI, 10), «Если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного» (I Тим. V, 8).

Иначе говоря, в православном государстве должно быть выгодно и свободно жить православным.

Здесь могут возразить, что без совершенного избежания насилия добиться такого положения вещей невозможно. Тут мы сталкиваемся с одним из мифов о христианстве как о религии, которая принципиально не допускает никакого насилия в делах веры. И чтобы остаться объективным, не скажем от себя ни слова, а дадим выдержку из блаженного Августина: «Щадящие нас — не друзья нам, и не все поражающие нас — враги наши. Сказано, что раны, нанесенные другом, лучше поцелуев врага (Притч. 27, 6). Связывающий бешеного, расталкивающий летаргического беспокоит обоих, но он их любит. Кто может любить нас более Господа? Между тем Он не перестает примешивать к сладости наставлений страх угроз. Вы думаете, что никого не следует принуждать к правде, однако вы читаете у св. Луки (14, 23), что господин сказал своим слугам: принудьте войти всех, кого найдете. Разве вы не знаете, что иногда разбойник разбрасывает траву, чтобы выманить стадо из овчарни, а пастух кнутом возвращает заблудших овец? Если бы претерпевшие гонения за одно это были достойны похвалы, то достаточно было бы Господу сказать: Блажени изгнали, — Он не прибавил бы: правды ради. Может же случиться, что претерпевающий гонение зол, а причиняющий его — наоборот. Убивающий и врачующий оба режут тело, но один изгоняет жизнь, а другой гнилость. Не надо обращать внимания на то, что человек принужден делать известное дело, а нужно смотреть, каково это дело, хорошо или худо. Конечно, никто не может сделаться добрым по неволе, но боязнь прекращает упорство, и принуждая изучать истину, приводит к нахождению ее. Когда светские власти преследуют истину, ужас, который они наводят, для сильных — славное испытание, для слабых — опасный соблазн. Но когда наводят ужас, в интересах истины, то это полезное предупреждение для ошибающихся и заблуждающихся». Эти размышления блаженный Августин вынес из наблюдения над воздействием светских властей Византии на еретиков донатистов. «Гордые донатисты, — говорит он далее, — непоколебимые в прениях, упрямо изворачивавшиеся в них, из страха перед законом, массами переходили в церковь; а перейдя, оставались там. Среди новообращенных было много таких, которые не только не жаловались, но даже благодарили тех, кто избавил их от заблуждений и поздравляли себя с перенесенным насилием, как с величайшим благом».

В подобном взгляде на насилие не нужно видеть сразу дух католической инквизиции, блаженный Августин, безусловно, отвергал смертную казнь еретиков, говоря лишь о взимании с них денежной пени, конфискации имущества и иногда изгнания…

Какие же отношения государства и церкви назвать церковно-благоприятными, дающими церкви господство и заслуживающими названия покровительственных?

Определение отношений церкви и государства — компетенция последнего. Именно оно в многочисленных церковно-государственных делах: в вопросах открытия новых церковно-административных и церковно-судебных учреждений, в основании новых церковных округов, епископских кафедр, оснований новых монастырей, приходов брачных дел, вопросах регистрации рождений и смерти, в утверждении государственного значения за церковными праздниками и поддержании особого благочестивого порядка их празднования, преподавания Закона Божия в школах и богословия в высших учебных заведениях и т.д., — показывает свое отношение к церкви.

История православных империй явственно говорит о том, что государство было заинтересовано в поддержании господства церкви и православной веры в своих подданных, и ригористски боролось с еретиками, сектами и расколами доступными ему властными методами и репрессалиями.

Так, о поддержании государственного значения православия в византийском обществе профессор И.С. Бердников пишет, что «исповедание христианской веры было непременною обязанностью всякого гражданина в Византийской империи. Отсюда естественно, что отступление от христианства в язычество, еврейство или другую секту должно было влечь за собой ограничение или же потерю гражданского состояния. По законам Феодосия Великого и Валентиниана III отступники от христианской веры наказывались инфамией, лишались всех прав гражданского состояния, в том числе и права распоряжения своим имуществом и права получения имущества по завещанию других. А император Юстиниан угрожал отступникам смертною казнию.

Граждане Византийской империи обязательно принадлежали к государственной христианской вере, должны были и исповедовать ее согласно православному учению, утвержденному на вселенских соборах и признанному со стороны государства. Всякое отступление от признанного церковью и государством образца православной веры было не только нарушением правил веры, но и государственным преступлением, потому что оскорбляло Бога, покровителя государства, и было знаком непочтения к императору, исповеднику православия. Отсюда, как необходимое следствие, репрессивные меры против еретиков и раскольников: 1) денежная пеня за поставление клириков для еретических обществ, 2) удаление из столиц или из других городов еретических епископов и клириков, вообще учителей и распространителей ереси, 3) ссылка для ересеначальников и главных их сообщников, 4) лишение права почетной государственной службы для всех еретиков и раскольников, 5) лишение прав имущественных — конфискация в казну имущества еретиков и раскольников после их смерти, а иногда и при их жизни, 6) угроза смертною казнию тем еретикам, на которых не действовали исправительные меры и которые не подчинялись постановлениям против них законам».

К некоторым особенно нетерпимым еретикам, как павликиане, богомилы или манихеи, применялись более строгие меры. Так, например, манихеи лишались всех гражданских прав: на распоряжение своей собственностью, права продавать и покупать, заключать договоры, свидетельствовать в суде и даже изгонялись из пределов империи.

Византийское государство глубоко почитало православные праздники и содействовало их благочестивому проведению. Так, законы повелевали прекращать общественные и частные работы (с изъятием из правила только земледельцев), производство суда и приведение в исполнение приговоров, запрещались театральные и иные общественные развлекательные зрелища.

Церковное имущество хотя и не освобождалось от государственных налогов, но было освобождено от муниципальных повинностей. Одновременно само духовенство было освобождено от всех личных натуральных повинностей, а платило лишь налоги с имущества, как и остальные граждане империи.

«Византийский император имел постоянные сношения с органами церковного управления. У константинопольского патриарха для этих сношений с императорским двором было особое должностное лицо — референдарий, который передавал императору то, что ему поручал патриарх. Прочие патриархи имели в столице постоянных доверенных лиц, называвшихся апокрисиариями, для представления императору различных просьб о нуждах церквей, находящихся под ведением патриарха».

У епископов были широкие полномочия в контроле за государственными чиновниками. Так, епископы имели право и обязанность посещать еженедельно тюрьмы, наблюдать за правильностью порядка заключения и решения без замедления дел заключенных; епископы имели право защиты всех угнетаемых, через своих особых чиновников — дефенсоров, которые могли отстаивать права таких лиц в суде; епископы имели право разбирательства гражданских тяжб, как третейские судьи, и их приговор не мог быть обжалован; епископы имели право принимать жалобы на государственных чиновников и ходатайствовать об удовлетворении обид, вплоть до посылки просителя со своей грамотой к императору; епископы имели право участия в делах опеки и попечительства; епископы имели обширные права в делах городского управления (участие в выборе городских должностей, наблюдение за исполнением своих обязанностей городскими чиновниками и т.д.).

В России церковно-государственные отношения развивались под сильным влиянием Византии, поскольку, приняв христианство от нее, русское государство переняло и традиции церковно-государственные. «Поэтому, — пишет профессор И.С. Бердликов, — подчинение русской церкви константинопольскому патриарху по церковным отношениям необходимо влекло за собою признание византийских начал гражданского общежития и даже некоторое подчинение русского государства авторитету византийского государства».

В Византии было свое учение о всемирном православном царстве, по которому у всех православных христиан есть одна церковь — православная и одно государство — Византийская империя. До выделения Русской православной церкви в 1447 году в самостоятельную поместную церковь, вследствие признания Византией Флорентийской унии, Русское государство и Русская церковь в целом не противоречили этому византийскому пониманию православного царства. Принятие вместе с верою и византийского Номоканона говорит в пользу этого утверждения.

Влияние Византии особо заметно в период междукняжеских распрей, когда митрополиты из греков старались проводить византийское понимание единоличной власти, мирить князей, внушать им необходимость единства власти.

«Содействие духовенства московским князьям выражалось не одними увещеваниями, обращенными к тем, кто противодействовал их стремлениям, но и прощениями по отношению к ним, а иногда и благословением московских князей на брань для достижения прочного мира и порядка. Московские князья так высоко ценили благорасположение митрополитов в их политике, что иногда прямо опирались на их содействие; например, великий князь Иоанн II при смерти поручил попечение о своем сыне и преемнике Димитрие святителю Алексию. И святитель Алексий действительно до конца своей жизни был постоянным советником великого князя Димитрия и его правой рукой. Вообще московские митрополиты Петр, Феогност, Алексий с другом своим преподобным Сергием и Иона стяжали себе славу незабвенных поборников утверждения единодержавия в России».

Учением о божественном происхождении власти государей был «положен краеугольный камень государственному строительству нашего отечества. Этим учением указано высшее назначение государственного общежития — в служении его делу Божию на земле, делу спасения людей для вечной жизни. Отсюда само собой следует, что в силу указанного высокого назначения своего христианское государство не должно допускать в своем законодательстве и в своих распоряжениях ничего несогласного с христианским нравственным учением и с христианской дисциплиной».

Попечение государства о церкви заключается в ограждении всех церковных учреждений, церквей и монастырей от внешних врагов государства, в доставлении церкви необходимых нрав и материальных средств для се благополучного существования, в создании наиболее благоприятных условий для духовного развития церковью народа, в ограждении судом и наказанием церкви от всех посягающих на нее внутри государства.

Еще преподобный Иосиф Волоцкий в своем «Просветителе» говорит об обязанности государей гнать еретиков и наказывать за религиозные преступления. Об этом он говорит в своем 13-м слове так: « Слышите цари и князи, и разумейте, яко от Бога дана быть держава вам, яко слуги Божий есте. Сего ради поставих есть вас Бог пастыря и страха людем своим, да соблюдете стадо его от волков невредимо. Вас бо Бог в себе место избрал на земли и на свой престол вознес посади, милость и живот положи у вас, и меч вышняя Божия десница вручи вам. Вы же убо да не держите истину в неправде… и не давайте волю зло творящим человеком, то есть еретикам и отступникам, которые с телом и душу губят. Если же они сотворят зло, то на душу попустившаго падает грех, то есть на царя и на князя и на судей земских, аще власть дадут злотворящим человеком, о сем истязаны будут от Бога в страшный день второго пришествия Его».

Это учение было официально признано государством, буквально изложившим его словами преподобного Иосифа Волоцкого в чине венчания царя Иоанна Грозного на царство.

Долгое время русским князьям не приходилось исполнять еще одну их обязанность — охранять чистоту правоверия. История Русской церкви долго не давала повода к проявлению русскими государями этой своей обязанности. Повод дала Флорентийская уния, насаждению которой в Московском государстве лично воспротивился великий князь Василий Васильевич, обличив униатствующего митрополита Исидора в вероотступничестве и заключив его в монастырь.

В допетровской Руси кроме ересей уголовному преследованию со стороны государства подвергались и преступления против веры и нравственности. Так, в Уложении царя Алексея Михайловича к таким деяниям причислялись: идолослужение, волшебство и чародейство, ложная присяга, богохульство, церковный мятеж, приверженность к суеверным обычаям, ересь и раскол, совращение из православной веры, святотатство, недозволенные браки, кровосмешение, непочтение детей к родителям, блуд и прелюбодеяние, изнасилование, сводничество, противоестественные пороки.

Для применения наказания характерно было изначальное прибегание к духовному врачеванию, то есть попытка рассмотрения преступления такого рода церковным судом. Если преступник раскаивался, то на него налагалась церковная епитимия, если же нет — тогда государство брало на себя решение его дальнейшей судьбы, то есть подвергало преступника соответствующему уголовному наказанию (характерным примером здесь может быть преследование ереси жидовствующих).

«Уголовная юстиция допетровской Руси приняла во внимание церковное воззрение на преступника как на грешника и при наказании имела в виду не одно возмездие за правонарушение, а и исправление согрешившего и поэтому к уголовному в тесном смысле наказанию присовокупляла еще церковную епитимью».

Со времени реформ Петра I патриаршее устройство русской церкви было отменено и введено управление через Св. Синод, по поводу которого И.С. Бердников пишет, что «по существу же дела, все перемены, какие испытал Св. Синод в течение своего существования в своем внутреннем строе, влекли за собой постепенное отклонение его от канонического строя церковного управления и обезличение его с точки зрения церковной автономии».

Послепетровские архиереи не раз обращались с просьбами восстановить каноническое управление церковью. Так, на Предсоборном Присутствии (1906 года) были даже выработаны конкретные положения по данному вопросу:

«Высшее управление русскою церковью принадлежит поместному собору ее епископов, созываемому периодически не реже как через десять лет. Повременный собор русской церкви созывается патриархом ее с соизволения государя императора. Поместному собору русской церкви принадлежит власть законодательная, руководственная, ревизионная и судебная в высшей инстанции. К полномочиям его относится также и право избрания патриарха.

Исполнительным органом управления русскою церковью в высшей инстанции должен быть постоянный Синод. Синод состоит из председателя и двенадцати членов епископского сана, из которых четыре постоянных и восемь временно-очередных… Председатель Синода именуется патриархом и пользуется патриаршими каноническими правами. Патриарх всероссийский, в качестве председателя Синода, входит в сношения с высшими государственными установлениями империи по текущим делам, пользуется правом непосредственно и лично ходатайствовать пред государем императором как верховным покровителем церкви о неотложных ее нуждах, а по истечении каждого года представляет государю всеподданнейший отчет о состоянии русской церкви и о ее нуждах и потребностях, имеющих связь с общественным благоустройством.

Русская церковь в своих внутренних делах управляется свободно своими учреждениями, под верховной защитой государя императора. Постановления повременного Собора учредительного характера представляются чрез председателя его патриарха на благовоззрение государя… Постановления повременного Собора или Священного Синода, связанные с расходованием средств из Государственного казначейства или с предоставлением церковным учреждениям и лицам прав государственных или гражданских, восприемлют силу закона в общем законодательном порядке.

Как верховный покровитель церкви, государь император занимает почетное место в заседаниях повременного Собора и Священного Синода…»

Со своей стороны государство в лице обер-прокурора представило в Совет министров свои соображения.

«1) Правительство обязано силой Основных Законов неизменно стоять на страже прав и преимуществ православной церкви как господствующей в государстве, неуклонно проводя в то же время в жизнь действие высочайше дарованных узаконений об укреплении начал веротерпимости и о свободе совести. 2) Правительство признает за Православной русской церковью полную свободу внутреннего управления и самоустроения на основании соборных правил и ее собственных установлений и узаконений, наблюдая лишь за соответствием церковных распоряжений общим законам государства. 3—4) Правительство признает необходимость широких реформ во всех сторонах внутренней жизни православной церкви, но считает это делом, подлежащим ведению самой церкви в лице предстоящего Поместного всероссийского церковного Собора. С своей стороны оно считает своим долгом содействовать успешному осуществлению самого Собора и проведению в жизнь его будущих постановлений по мере государственной в том надобности. 5) Правительство считает своею обязанностью не только пред господствующею церковью, но и пред самим народом и государством иметь неотложную заботу о должном обеспечении материального быта приходского духовенства путем ассигнования на этот предмет необходимых сумм из средств государственного казначейства. 6) Правительство считает духовно-школьное образование детей православного духовенства как кандидатов на пастырство делом самой церкви. С своей стороны оно готово предоставить воспитанникам духовно-учебных заведений права воспитанников светских учебных заведений, под условием соответствия общего уровня образовательного курса духовной школы курсу светских учебных заведений. 7) Правительство, признавая за православной церковью неотъемлемое право и священную обязанность заботиться о просвещении народа, полагает, что церковно-приходские школы должны войти в одну общую сеть со школами других ведомств и наименований и считаться вполне благонадежными рассадниками народного образования и с государственной точки зрения».

Предсоборным Присутствием была предложена и более правильная редакция статей Основных Законов, имеющих отношение к церкви. Так, статья 64 получала следующую редакцию: «Император, как православный Государь, есть верховный защитник господствующей Церкви и охранитель ее благоустройства», статья же 65 такую: «В отношении Православной Церкви самодержавная власть действует в согласии с признанными ею всероссийским Церковным Повременным Собором, Священным Синодом и Предстоятелем Православной русской церкви — Патриархом».

Эти строго канонические и симфонические отношения, выработанные перед революцией, к сожалению, так и не были введены в практику Российской империи.

Но таковое не строго каноническое управление церковью, ведущее свое начало со времен Петра I, отменившего патриаршество, не уничтожало в Российской державе ее православной сути.

Так, но чину коронования государь император всегда коленопреклоненно просил у Бога: «Да наставит его, вразумит и управит в великом служении, яко царя и судию царству всероссийскому, да будет с ним приседящая Божественному престолу премудрость, и да будет сердце его в руку Божию, во еже вся устроити к пользе врученных ему людей и к славе Божией, да и в день суда Его не постыдно воздаст Ему слово» (Основные Законы 1906 года. Статьи 57 и 58. Примечание 2).

А верховная власть Российской империи государственными законами подтверждала церковные установления о праздниках и причисляла к ним: «1) все воскресные дни в году, 2) дни нарочитых праздников церковных, а именно: в январе 1 и 6 числа, в феврале 2 число, в марте 25, в мае 9, июне 29, в августе 6, 15 и 29, в сентябре 8, 14 и 26, в октябре 1, 22. в ноябре 21, в декабре 6, 25—27, 3) те числа, в которые празднуются дни рождения и тезоименитства государя и государыни императрицы, день тезоименитства государя наследника, день восшествия на престол, день коронования, и 4) те числа, в которые бывают пяток и суббота сырной недели, четверг и суббота страстной недели, пасхальная неделя вся, день Вознесения Господня и день Сошествия Св. Духа. Сверх сего судебные присутственные места свободны от заседаний с 23 декабря по 2 января. Кроме означенных дней для некоторых городов устанавливаются особые праздничные дни, освобождающие присутственные места и училища от занятий».

«Хотя, — продолжает профессор И.С. Бердников, — православное духовенство и не состоит на государственной службе, тем не менее его деятельность признается полезной не только для церкви, но и для общества гражданского и для государства. Некоторым религиозным обрядам и священнодействиям, совершаемым духовными лицами, придается юридическое значение в гражданском общежитии. Церковная запись о рождении и крещении признается гражданским актом, удостоверяющим рождение от законного брака или внебрачное происхождение. Бракосочетание совершается в форме венчания брака у христиан и в соответствующей религиозной форме у иноверцев. Развод брачный также производится по суду церковному. Погребение умерших совершается в форме религиозного молитвословия при участии духовенства. Преподавание Закона Божия признается обязательным предметом общего образования. Правительство наше оказывает всякое вспомоществование лицам, посылаемым церковного властью проповедовать Слово Божие иноверцам. Полиция помогает духовной власти в отправлении правосудия исполнением тех же поручений, какие возлагаются на нее отправлением правосудия светского».

При Петре I преступления против веры и нравственности были разделены между духовным и уголовным судопроизводством. Дела о богохульстве, еретичестве, раскольничестве, волшебстве, о суевериях, о правильных браках, разводах и прелюбодеянии оставались в ведении суда церковного, а дела об изнасилованиях, о кровосмешении, неестественных пороках ведались уголовным судом.

На практике же такое разграничение все же часто не соблюдалось, и судопроизводство по одному и тому же делу производилось как церковным, так и гражданским судом (в делах о раскольниках, о не-исполняющих ежегодной исповеди и т.д.). Хотя, конечно, отношение государства к подобным преступникам существенно изменилось: их уже не считали грешниками, а лишь нарушителями общественного порядка. В воинских артикулах Петра I есть даже такое несообразное установление, что «церковное покаяние назначается судом светским».

В дальнейшем особую роль сыграло Уголовное уложение 1903 года, дополняемое после 1905 года законами о свободе совести. Уголовное уложение пошло еще далее по секулярному европейскому пути, все менее оказывая поддержку православной вере и все более разрешая проповедь инославия и иноверия, и даже не наказывая за совращения в них православных.

При всех этих «свободосовестливых» нововведениях законы Российской империи все же еще утверждали господствующее положение в империи православной веры (ст. 62 Основных Законов 1906, и ст. 1 Устава иностранных исповеданий).

Основными Законами Российской империи положительно заявлялось, что император всероссийский не может исповедовать неправославную веру (статья 63). И потому государство все время обращается к церкви за молитвенным освящением, прежде всего в чине коронования государя императора (Основные Законы, статьи 57 и 58). Календарь гражданский определялся календарем православной церкви.

Православная церковь пользовалась большим, чем прочие исповедания, правом публичного отправления богослужения. Только православная церковь имела право убеждать инославных и иноверных к переходу в православие (статья 4 Устава иностранных исповеданий по продолжению 1906 года), чему никто не мог препятствовать (статьи 4 и 5 Устава иностранных исповеданий по продолжению 1906-го и статья 184 Уложения о наказаниях 1885 года). На остальных же накладывалось ограничение в этом вопросе и даже уголовное наказание (там же).

Не допускалось и совращение православных через брак с неправославными, последние в таком случае давали подписку, что не будут совращать православного супруга в свою веру, а детей будут крестить и воспитывать в православной вере (Свод Законов Российской империи. Т. X. Ч. I. По продолжению 1906 года. Статья 67). Законную силу такой брак получал, только если он был совершен православным священником по православному чину (Свод Законов Российской империи. Т. X. Ч. I. По продолжению 1906 года. Статьи 72—74).

Иноверные и инославные исповедания в Законах Российской империи назывались лишь терпимыми государством (Устав иностранных исповеданий. Статьи 6—8). К числу видов совращений из православной веры в законах были поименованы следующие: публичная проповедь, речь или прочтение сочинения, распространения сочинений или изображений, побуждающих к переходу в другие вероисповедания или веры (статья 90. Уголовное Уложение 1903 года).

Переход из христианского исповедания в нехристианское был запрещаем и уголовно наказуем (Уложение о наказаниях. Статьи 184—186).

Далее нельзя не отметить, что субъективизм в религиозных вопросах, в законодательстве Российской империи был допускаем только настолько, чтобы он никаким образом не ущемлял права господствующей, государственной веры — православной.

Как писал один российский обер-прокурор: «По Основным Законам Российской империи она (Россия. — М.С.) есть государство конфессиональное и толерантное, в котором присвояется свобода веры всем российским подданным и в котором все веры распределяются по степени их совершенства с точки зрения единой истинной православной церкви. Из согласования принципа господствующей веры с принципом веротерпимости и образуется вероисповедная система, принятая нашим государственным строем».

Особо, пожалуй, надо отмстить отношение церкви к смешанным бракам с иноверцами как важную сферу жизни христиан, которую церковь охраняла особо, поскольку считало семью «малой церковью».

Сущность позиции церкви в этом вопросе хорошо охарактеризована профессором И.С. Бердниковым. «Различие религии у жениха и невесты, — пишет он, — не согласно с моральной стороной брачного союза. Религия кладет отпечаток на образ мыслей и обычаи своих последователей. Поэтому при резком различии религии того и другого супруга нельзя ожидать полного духовного согласия между ними, единства в образе мыслей, гармонии в жизни домашней, — а без этого условия брак не удовлетворял бы христианскому понятию о браке. Равным образом при различии не могло бы быть между супругами согласия относительно воспитания детей, что также принимается во внимание при оценке условий правильного христианского брака. Наконец, неуместен брак христианина с иноверцем уже по тому одному, что христианину запрещается иметь всякое близкое, особенно религиозное общение с иноверцем. “Неуместно вам, говорит апостол Павел (2 Кор. VI, 14…). запрягаться в одно ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою? Или какое соучастие верного с неверным?” Поэтому-то апостол заповедует вступать в брак в Господе (1 Кор. VII, 39), то есть с лицом, верующим в Господа Иисуса Христа».

* * *

Церковь запрещала браки православных с нехристианами и с еретиками. 72-е правило Трулльского собора повелевает расторгать браки с язычниками и еретиками. «Недостойно мужу с женою еретическою браком совокуплятися, ни православной жене с мужем еретиком сочетатися. Аще же усмотрено будет нечто таковое, сделанное кем-либо, брак почитати нетвердым и незаконное сожитие расторгати. Ибо не подобает смешивати несмешиваемое, ниже совокупляти с овцою волка, и с частью Христовой жребий грешников». Этому правилу вторят 10-е и 31-е правила Лаодикийского собора, 30-е правило Карфагенского собора и 14-е правило Халкидонского.

«Православным, — пишет известный канонист профессор Императорского Юрьевского университета М.Е. Красножен, — брак с неправославными лицами вообще запрещается, под угрозою признания такового соединения незаконным и под страхом отлучения для нарушителей этих церковных предписаний».

Законодательство православных государств и в этом вопросе старалось следовать правилам церкви.

Так, например, гражданское законодательство (с 339 года) Византии воспрещало браки православных с еретиками, а за браки с иудеями наказывало, как за прелюбодеяние. С христианскими же раскольниками браки иногда разрешались, если раскольники имели правильные христианские понятия о святости и достоинстве брака как церковного таинства.

Законы Российской империи также запрещали браки с нехристианами. Препятствием к браку было и инославное христианское исповедание одного из супругов.

До Петра I браки с инославными запрещались. Далее было сделано постепенное послабление, тяготившее церковь, как определенная антиканоническая уступка государству, которое вылилось в требование крестить и воспитывать детей от таких браков в православной вере, а также инославным супругам не совращать православных в свое исповедание. С 1905 года с изданием странного с религиозной точки зрения закона о свободе совести разрешались браки со старообрядцами и сектантами, с теми же условиями, что и в ранее оговоренных браках с инославными (о детях и о несовращении). Священный Синод не пошел навстречу государству по отношению к браку с сектантами, определенно выразив невозможность такового.

Среди канонистов высказывалось даже мнение, что раз государство идет по пути секуляризации брака, то церковь может отказаться от своей уступки в отношении браков с инославными супругами…

Таким образом, перед нами раскрыта номоканоническая картина господства православия в государствах, признававших Христову веру спасительной для любой сферы жизни своих подданных. Современность пока не дает возможности реализовать идеал православного государства в нашем обществе. Но это не значит, что вниманию этого же общества церковная общественность не должна представлять свое понимание отношений церкви и государства, проповедовать свой идеал государственности и в конечном счете ставить перед собою задачу воцерковления государства.

Осуществление всех вышеописанных идеалов православного государства в современном секуляризированном обществе возможно только постоянно, в процессе все большего воцерковления народов, населяющих нашу Родину.

Церковная составляющая современного русского мира может и должна быть усилена как можно более значительно. Сегодняшнее состояние нашей государственности таково, что без здорового церковно-клерикального усиленного влияния на все сферы государствования мы не можем надеяться на самостоятельное выправление института государства как защитника слабого от сильного, бедного от богатого, поборника социальной справедливости, защитника национальных интересов русского народа и охранителя христианской жизни во всяком благочестии и чистоте.

 

V.3. СЕПАРАТИЗМ ИЛИ ЕДИНСТВО? (УКРАИНСКИЙ И МУСУЛЬМАНСКИЙ СЕПАРАТИЗМ)

Нисхождение украинского сепаратизма.

О существовании государства «Украина» в XX столетии заявлялось трижды: в 1917, в 1941 и в 1991 годах. Для нас это были годы революции и потери национальной самостоятельности — в 1917-м; годы немецкого нашествия и смертельной борьбы — в 1941-м; время раскола и федерализации страны — в 1991-м. Всякий раз, когда нам было трудно, украинский сепаратизм поднимал свою голову на малороссийской земле с требованием расчленения единого русского тела.

Книга Л.М. Лукашевича «Украина. Восхождение к независимости (1991—1996 гг.)» (СПб., 1997), профессора и доктора наук, вероятно, гражданина России, о которой мы пишем, является сама по себе важным проявлением влияния украинского сепаратизма уже на территории Российской Федерации, среди населения, имеющего малорусские корни. Эта книга — отражение не культурной деятельности, а сугубо политической, направленной на создание «украинского» лобби в российской среде.

Исторические документы, летописи не знают ни государства Украина, ни «украинского» народа, ни «украинского» языка. В них можно найти только реальные исторические названия, такие, как «Малая Русь», «Великая Русь», «малорус», «великорус» и т.п. Эти понятия достались нам от Византийской империи как культурное достояние.

Книга Лукашевича имеет два раздела. Первый посвящен взглядам «украинской историографии» М. Грушевского и его последователей на историю малорусских земель. Второй раздел посвящен пятилетию жизни государства Украина. Основная мысль сочинения высказана на первых же страницах: «Нужно осознать себя украинцами, а не малороссами… Совершая свое движение к независимости между Сциллой и Харибдой наших бед и трудностей… мы то и дело слышим голос сирен интеграции, соблазняющих достатком и покоем» (с. 5). Разница, которую видит Лукашевич между терминами «малоросс» и «украинец», нетрудно объяснить. На языке сепаратизма малоросс — это тот, кто считает себя неотделимой частью русского народа, а значит, предатель. Украинцем же может называться лишь сознательно стремящийся самоопределиться (и отличающийся антропологически и культурно) особый, иноязычный народ.

«Украинская нация» формируется как политическая общность, как этническая общность, сложившаяся не «вследствие исторического этногенеза, а рожденная политической волей группировки сепаратистов, стремящихся к своей цели — отделению малорусских земель от России. Прав Лукашевич, когда пишет, что «историческое развитие Украины — это развитие ее национальной идеи» (с. 8). Идеи раскола русской нации — скажем мы.

Исторический раздел книги Лукашевича по большей части похож на хрестоматию или цитатник из «украинских историков». Книга носит популяризаторский и пропагандистский характер и своим пафосом направлена на малороссов, проживающих в Российской Федерации.

«Украинские историки» в искажении русской истории пошли по самому простому пути: объявили «украинским» все, что существует в современных границах государства Украина. Другой базовой идеей стало злободневное желание записаться в европейцы, хотя бы и во второсортные.

Выдвигается целая концепция «Украины-Руси» как окраины Европы, сдерживавшей на протяжении всего своего существования восточный деспотизм, олицетворяемый кочевниками и их преемниками — русскими (с их имперскими амбициями). «Щитом, — пишет Лукашевич, — защищавшим Западную Европу от восточных кочевников, была Украина-Русь». Принадлежность к западноевропейскому суперэтносу определяется для них эволюцией «Украины на Запад»: имеется в виду Галицко-Волынское княжество и переход в дальнейшем под власть Литвы и Польши — разумеется, «безусловных европейцев».

Великий народ должен иметь великую историю. Если с великой историей есть трудности или ее вовсе нет, то вместо нее необходим великий миф.

Легче всего создавать исторические мифы, мысленно уходя в до-письменные времена, — там большая степень свободы от источников, позволяющая предаваться любым фантазиям.

Делая выписки из львовского учебника, Лукашевич приводит следующую фразу: «С конца IV в. и до VI в. н.э. предки славян расселились почти на всей территории нынешней Украины под названием “анты” (группа племен). Название “анты” в переводе с санскрита означало: “люди, которые живут у края, украиняне”… Государство антов просуществовало около трех столетий — от конца IV в. до начала VII в. Это было могущественное государство, которое можно считать праславянским предшественником последующего украинского государства — Киевской Руси» (с. 16, 17). Считать, конечно, можно многое: например, вслед за некоторыми русскими неоязычниками, пытающимися создать миф о величии русской дохристианской истории, можно утверждать, что этруски — это русские, а доказательством их русскости выставлять то обстоятельство, что они якобы пришли с Бахрейна (Персидский залив). Мифотворчество вообще не подчиняется историческим фактам и аргументам письменных источников — оно развивается по внутренним законам политической фантазии, создающей миф и обозначающей цели, осуществляемые ею в этом «творении».

От «антов-украинцев» самостийники переходят к «русичам-украинцам» Киевской державы. «Украина, — пишет Лукашевич, — засияла еще в XII в. Ее название блистало в древних летописях: так, в 1187 году в Киевской летописи говорится о переяславском князе Владимире Глебовиче, что «за ним уже Украина много потужила» (с. 299). Мифическое «сияние Украины» сразу померкнет, если знать, что переяславские земли в XII веке являлись в Киевской Руси окраинными, пограничными со степью. Они были такими же окраинными, как, например, псковские земли. Но никто же на этом основании не ищет на Псковщине «украинский народ», хотя ее население, конечно, было окраинным. Любому непредвзятому исследователю, видевшему воочию русские летописи, не придет в голову, прочитав, скажем, в Новгородской летописи под 1517 годом: «По королеву совету Жигимонтову приходиша крымские татарове на великого князя украйну около города Тулы», искать около этой Тулы «украинскую державу».

Аналогичный случай видим и с летописным известием под 1213 годом: «Князь Даниил Галицкий и Волынский занял Берест, Угорек и всю украйну, — часто приводимым сепаратистской историографией. Имеющийся в виду город Брест был в XII веке пограничьем, или «украиной», где сходились границы трех государств: Руси, Польши и Литвы. Поэтому смысл приведенной выше фразы надо понимать следующим образом: князь Даниил занял два города и все пограничные земли.

Раздробленность Киевской Руси и разграбление ее татаро-монгольскими полчищами привели к формированию в ее южных землях Галицко-Волынского княжества, или «Галицко-Волынского украинского государства» — как его именуют самостийники. Продержавшись недолгое время как самостоятельное образование, оно было включено в орбиту литовско-русского, а затем польского государства.

Если Киевскую Русь можно еще попытаться приписать к «украинской государственности», то уж ни Литву, ни Польшу сюда никак не втиснуть. Но самостийное «остроумие» не покидает «украинских историков», и они находят новое продолжение своей «государственности» в Запорожской Сечи — в этой лихой, отрицающей всякую государственную власть вольнице. Поистине «анархия — мать порядка», если это «украинский порядок».

Вторя идеологу «украинского» национализма Дмитру Донцову, Лукашевич подводит следующий итог историческому развитию «украинства»: «Таким образом, государственнические усилия украинского народа проявлялись в разных формах государственного строительства: Киевской Руси, Королевства Галиции и Владимирии (? — М.С.), Украинской Республики — “Гетманщины” (1654—1734), дальше в форме автономной провинции другого государства, затем опять в кровавых, периодически повторяющихся войнах против каждого из государств, захватившего его земли насильственным путем, когда народ был этими войнами полностью истощен и почти доходил до изнеможения, а страна лежала опустошенной, идея украинской самостоятельности не погасала, а искала новых путей своего развития, путем тайных обществ и подпольной пропаганды» (с. 25). «Украинская самостийность» в XX веке сделала большие успехи в реализации своих целей. 24 августа 1991 Верховная рада провозгласила независимость государства Украина. Родившаяся новая государственность считает себя обиженной Россией и занимает последовательно антирусские позиции по всем проблемам внешней и внутренней политики. Так, много посодействовал отделению миф о якобы существовавшем донорстве УССР в отношении России.

Поэтому с «украинской» стороны предъявляются бесконечные политические, экономические и культурные требования к России. Например, «украинские» специалисты по реституции требуют от Москвы вернуть скифское золото, сабли и пушки Мазепы, картины Тараса Шевченко, древнерусские книги, такие, как Остромирово Евангелие и Изборник Святослава. Обвиняя современную Россию в имперских амбициях и исторических грехах против Украины, современные идеологи создают для своих соотечественников такие фантомы: «…Причина недостаточно высокого уровня и провинциальности современной украинской культуры, — утверждают они, — лежит не в природной неспособности украинцев, а в разрушительной культурной экспансии России, вырывающей из украинского общества значительную часть человеческого потенциала. И если бы удалось все население Украины, включая русифицированную часть, замкнуть на украинской национально-культурной основе, то мы, безусловно, вышли бы за короткое время на рубежи мировой культуры» (из газеты «Вечiрнiй Киiв» от 30.03.94).

Оставив все эти нелепые претензии к России на политической совести самоутверждающейся «молодой украинской государственности», обратим внимание читателей на другое. Книга Лукашевича, которую можно назвать пособием по сепаратизму для российских «украинцев», была издана… редакционно-издательским центром Санкт-Петербургского государственного института точной механики и оптики (Технический университет) под грифом Министерства общего и профессионального образования Российской Федерации и Санкт-Петербургской государственной инженерно-экономической академии. Почему под эгидой этих российских государственных заведений печатаются книги, призывающие российских граждан малорусского происхождения стремиться укреплять «самостийну Украину»?! Поистине удивительные вещи могут происходить в нашем Отечестве…

«Майн кампф» по-дагестански, или Протоколы горского мудреца. «Наши нрава на обладание этим государством, — писал о Русской империи профессор П.И. Ковалевский, — есть права крови, вытекающие из крови, пролитой нашими предками; права имущественные, вытекающие из затрат наших предков, проценты на которые нам приходится платить и поныне; права исторических судеб родины, обязующие нас хранить целым и невредимым завоеванное предками…»

Выше мы писали о книге «гражданина РФ украинской национальности» Л.М. Лукашевича «Украина. Восхождение к независимости (1991—1996 гг.)», адресованной россиянам малорусского происхождения, с восхвалением украинской самостийности и призывом создания обособленно-враждебных «украинских» сообществ внутри России. Теперь перед нами труд «гражданина РФ из Дагестана» Магомеда Тагаева «Наша борьба, или Повстанческая армия имама», в котором наиболее ярко выражена позиция северокавказского экстремизма, взращенного российским федерализмом.

Федерализм уже давно стал значительной проблемой для целостности России. Сейчас наблюдается второй виток окраинного сепаратизма, сепаратизма, подготовляющего себя к вооруженной борьбе с русскими. Первый этап распада большой России (в границах СССР) принес гонения и унижения нескольким десяткам миллионов русских на окраинах; следующий этап по планам наших расчленителей приведет к гибели нации, которая будет не в состоянии жить в границах Московского княжества XIV—XV веков в силу того, что задохнется от подобного сжатия и потери жизненно важных земельных пространств.

Идея федерализма искусственна для России. В США и Швейцарии федерализм принес единство разделенным штатам и кантонам, доходившим в своих противостояниях до гражданских войн. Их федерализм объединил разрозненные земли, он нес в себе зерно государственного строительства. России же федерализм дал расчлените. Путь от былого единства к обособленности и самоопределению — путь развала страны. Федерализм принес искусственное разделение на национальные сообщества и держится в России лишь на инородческих интересах, получающих одновременно и самоопределение, и дотации русского центра. Чем более мы беднеем и меньше от нас дотаций, тем слабее федералистская сцепка республик. Высосав все возможное, они уйдут, оставив нас ни с чем. Федерализм в России делит единое русское государственное тело между инородными местными центрами, а значит, несет антигосударственное, анархическое, сепаратистское и разрушительное начало. Федерализм погубил Россию в границах СССР, он же погубит ее и в границах Российской Федерации, если не перестанет быть государственным догматом.

Наша слабость — результат вредных демократических туманов в головах наших правителей, неспособных или не желающих проводить имперскую политику, политику господства на русских территориях строителей Отечества. Политику, единственно возможную в современном жестоком мире, где все борются со всеми, где нет постоянных союзников, а есть только естественные исторические интересы государств и наций.

Сейчас все (и наши враги, и мы сами) находятся в переходном времени, времени борьбы за будущее, когда будет решено, кто и кем будет в следующем тысячелетии на пространствах Евразии. Будет ли это новая имперская Россия или десятки мелких государств, борющихся друг с другом; либо на наших пространствах будет один хозяин, и тогда будет мир, либо это пространство станет ареной нескончаемой войны всех против всех. Империя — это всегда мир для своих граждан; это всегда умиротворение завоевателей всех мастей; это защита слабого от сильного соседа. Имперский мир способен к удержанию внутреннего сосуществования разных сообществ.

Империя как животворящая и поныне идея, как вершина государственности — историческая награда русской нации за жертвенность в своем многовековом существовании, в развитии духовных сил и государственных дарований. Империя является нашим национальным достоянием, государственным наследством, доставшимся от великих предков.

Государства и народы — малые и средние — неспособны к самостоятельности, к самостоятельному существованию в политике. Великие государства всегда навязывают им свою волю. Самостоятельность — привилегия сильного и смелого. Стать самостоятельным, развить до имперских масштабов свои силы — это подвиг, на который не многие решаются и достигают цели. Необходимо больше ценить и глубже осознавать призванность России к мировой деятельности и не стремиться к успокоенности и беспечному потребительскому существованию.

«Если есть нравственное убеждение, — писал Л.А. Тихомиров, — что присоединение к империи той или иной чуждой области определено необходимой силой обстоятельств, то вопрос о желании нашем взять ее или ее желании присоединяться имеет лишь второстепенное значение. Хотим или не хотим — должны быть вместе».

Так и нам должно понимать: здесь ставится вопрос государственной целесообразности, а не вопрос о правах нации на самоопределение. Нельзя, помня все время о свободе других наций, постоянно забывать о свободе своей.

Россия строилась государственным гением русской нации, что давало единое направление в строении державы и не вносило интернациональной разноголосицы и разномыслия, которые принес федерализм — сначала советский, обозначивший и взрастивший национальные образования внутри тела России, а затем демократический, сделавший и делающий все, чтобы эти национальные образования разорвали русскую территорию на куски. После чего, «естественно, — как пишет М. Тагаев, — Россия останется в пределах только исторической Московии, Тверской и Новгородской области».

Можно было бы, конечно, не обращать внимания на подобные «писательства» всевозможных «гитлеров» и «Шамилей» малых народов и смотреть на них с великодержавным спокойствием, как и подобает имперской нации. Но в последнее время мы основательно перестали верить в свои государственные силы, а наши бывшие «младшие братья» возомнили себя творцами истории.

Тагаевым кажется, что «империя сегодня еле-еле теплится» (с. 126), что виделось всем предыдущим врагам России, решавшим вести против нее войну. Примерно то же казалось Гитлеру, писавшему в книге «Моя борьба» о слабости России и о возможности легкой добычи на русских равнинах.

Книга М. Тагаева, безусловно, является попыткой поднять против России по возможности всех мусульман нашей страны. Мы уже видели Чечню, теперь то же готовится в Дагестане, дальше будет Татарстан, а за ним и другие поволжские мусульмане. Если не остановить эту волну, то она может вылиться в кровавый шторм.

Недавно по телевидению уже говорили о некоем центральном фронте освобождения Дагестана, который ведет войну с Россией на Кавказе. Необходимо не дать развернуться этому движению и не дать втянуть в него массы мусульманского населения.

Мусульманство высоко ценит силу, только с ней готово мириться и только ей готово служить. Слабое современное демократическое государство в России, российская армия, ищущая мира, вызывает у кавказских боевиков презрение и предчувствие легкой добычи. Наша видимая слабость и наши огромные богатства (территориальные, сырьевые и т.д.) не дают спать спокойно многим.

В Коране есть правило, воспрещающее мусульманам воевать с «неверными», если те сильнее «правоверных». Необходимо дать возможность «правоверным» всегда исполнять это хорошее правило в отношении России и русских. Не всякое миротворчество и не со всеми приводит к миру. Хорошая война лучше плохого мира, при котором захватывают заложников с требованием выкупа, обстреливают воинские части, убивают гражданских лиц, взрывают вокзалы, а террористы становятся премьер-министрами в отделяющихся субъектах Федерации. Все эти события свойственны военному времени или псевдомиру, изобретенному демократическими властями Федерации. Плохой мир на Северном Кавказе — это незаметно тлеющая война, всегда готовая разгореться с новой силой…

При чтении книги «Наша борьба, или Повстанческая армия имама» обращает на себя внимание, что многие тексты из этой книги мы уже слышали в различных интервью с чеченскими террористами. Тотальная война на всей территории России, взрывы атомных станций, угрозы расправы с мирными жителями (немусульманами) — все, что обещали чеченские «воины ислама», все это находим мы и в книге М. Тагаева. Кто из них был учителем, а кто учеником — сказать трудно; важно, что они не ушли в ненависти к русским далеко друг от друга. Опасность мусульманской агрессии реально осязаема, и от нее нельзя отмахиваться рассуждениями об умиротворении волков, желающих питаться разбоем. Русское государство не должно выращивать внутри себя кровавые язвы.

Знаменателен выход этой книги на территории государства Украина (в издательстве «Наука»), которая становится центром антирусских сил, помогая всем без разбора, всем, поднимающим свое оружие против России. Автор предисловия («сознательный украинец») пишет о том, что книга Магомеда Тагаева «будет интересна и полезна всем народам, находящимся под русским игом, независимо от национальности и веры. Она, как следует из содержания, предназначена не для простого чтения, а как руководство для конкретных действий (выделено мною. — М.С.). Лично я с большой надеждой ожидаю не только создание и организацию повстанческой армии имама, не только создание и организацию национальных легионов, но организацию и создание армии Конфедератов, которая объединила бы в своей борьбе все угнетенные русской империей народы на национально-освободительную борьбу за независимость и свободу» (с. 6). Итак, отделившимся недостаточно самостоятельности, они желают смерти России и готовятся к созданию конфедеративного Интернационала, лозунгом которого мог бы стать призыв: «Все, кто ненавидит русских, объединяйтесь».

М. Тагаев весьма подробно говорит о том, как он писал свой труд. Начав в конце 1993 года, он завершил свою работу летом 1994 года в Буйнакске. Отпечатана книга была впервые в конце 1994 года. Все проклятия в адрес русского народа были написаны им еще до чеченского столкновения, так что списать их на раздражение чеченскими событиями никак нельзя.

«Мой труд, — пишет Тагаев, — вначале в рукописи, затем в отпечатанном виде прошел экспертизу самых, на мой взыскательный взгляд, честнейших людей, а также алимов Дагестана. Все, кто прочитал эту рукопись, подтвердили, что она не противоречит Кур'ану (Корану. — М.С.). И это для меня, мусульманина, было очень важно, поскольку стимулировало меня к дальнейшей работе» (с. 8).

Мусульманские радикалы грозят России армией Конфедерации народов Кавказа. «Страшись, империя! — пишет М. Тагаев. — Такого удара не выдержит никто!» (с. 54). Не запугаете! Русские и не такие удары держали, за свою историю превратив в дорожную пыль и хазар, и печенегов, и половцев, и татаро-монгольские орды, и литовцев с поляками, и турок, и Карла XII, и Фридриха II, и Наполеона I, и всевозможных кавказских Шамилей, и Гитлера. Кто будет следующим в этом списке воров-самоубийц, кто станет следующей партией удобрений на наших бескрайних просторах, России все равно. Кто бы ни был, он окончит свою жизнь так, как и все предыдущие.

Автор книги пытается заниматься планетарными, глобальными проблемами, но его историческая подготовка стоит ниже всякой критики. Вот, например, что он пишет о русской военной истории второй половины XIX столетия: «Мы напоминаем тем, кто не знает, и тем, кто знает, но “подзабыл”. Именно в 1856 году Россия, уже называвшая себя империей, вела последние захватнические войны одновременно на трех направлениях и в трех местах: в Фергане это был князь Горчаков, на Кавказе — князь Ермолов, а в Крыму это был князь Долгоруков или Потемкин» (с. 79—80). Конечно, М. Тагаев что-то слышал о русской истории, но помнит ее весьма туманно. В Фергане был не князь Горчаков (это был министр иностранных дел тогдашней Российской империи), а генералы Черняев, Кауфман, а затем Скобелев; на Кавказе — соответственно не князь Ермолов (который был на Кавказе главнокомандующим в 1816—1827 гг. и не являлся князем), а князь Барятинский; в Крыму же в это время ни князя Долгорукова (неизвестно кого М. Тагаев имеет в виду), ни уж тем более Потемкина (умершего еще в XVIII столетии) не было, а командовал русскими войсками светлейший князь А. С. Меншиков, а затем генерал Лидере…

Русский язык М. Тагаева весьма далек от стилистического совершенства, несмотря на то что его обучали этому языку в советских учебных заведениях. Язык его коряв, во многих выражениях пропитан коммунистической фразеологией и не дает возможности правильно выразить желаемую мысль. Например, он пишет: «Мы считаем, что необходимо продолжить борьбу до тех пор, пока ни одной пяди дагестанской земли не будет освобождено от иностранного ига» (с. 35). С такой формой борьбы русским легко согласиться. Или подобный перл стилистики: «Дагестанцы тем и отличаются, что делают то, что или о чем не говорят, а говорят то, о чем не думают» (с. 72).

Зачем мы печатаем отрывки из этой книги — книги, преисполненной ненависти к русскому народу? Печатаем, чтобы излечиться от беспечности, с которой глядим на ненавидящий нас мир, беспечности, ведущей нас к гибели; печатаем, чтобы «изблевать» (святоотеческое выражение в отношении еретичества) интернациональную болезнь русского общества — это индифферентное национальное бесчувствие; болезнь, превращающая русского человека в существо без роду, без племени, безразличное к своим национальным корням. Если мы сами не встряхнемся и не одумаемся, то наши враги заставят вспоминать славное имя русских в кровавых войнах за существование нашей Родины.

Современная ситуация в Дагестане и в других мусульманских республиках накалена до предела: мусульманские экстремисты вроде М. Тагаева призывают объединяться всем оппозиционным антирусским силам для борьбы против единства России, до полного отделения северокавказских земель и построения единого кавказского мусульманского конфедеративного государства.

Борьба интересов и идей не всегда требует войны, она ведется и в «мирные» времена. Национальные интересы и национальные идеи рождаются, живут и умирают вместе с нацией. Нам нужно стать русскими, достойными славы имперских времен.

Итак, как пишет М. Тагаев, «добро пожаловать в мой мир, мир национально-освободительной борьбы, который я вынашивал, как вынашивает мать своего младенца» (с. 8), или, как мы бы сказали, добро пожаловать в мир мусульманского экстремизма, кровавой ненависти и русофобской злобы. Этот мир должен отрезвить тех, которые еще не вышли из коммунистического тумана интернациональной дружбы и не осознали, что у каждой нации есть свои национальные интересы, часто противоположные интересам других народов. И дай Бог, чтобы выносливость и оптимизм русского народа в сохранении империи, о которой говорит и М. Тагаев, не иссякли, дав русским надежду на возрождение русской государственности, а вместе с ней и на национальную свободу.

Предлагаем самому читателю оценить русофобские тексты (предаем печати не самые хамские места) из этой книги.

Магомед Тагаев. «Наша борьба, или Повстанческая армия имама». «Не позволяйте себя обманывать. Русско-московская империя — это просто чудовище, которое повинно в гибели целых народов, наций и государств. Это страшное явление представляет непредсказуемую угрозу всей планете. Русская нация — это симбиоз финно-угорских, славянских и тюркских племен, распыленный в сибирских, среднеазиатских и кавказских анклавах, никогда не имевшая национальной территории и конкретно очерченных национальных границ. Она никогда не представляла из себя цельной нации. Она привлекала к себе всю нечисть, что была в других народах, и создавала страшные организации типа охранки, ГПУ, МВД, КГБ, КПСС, армия, ОМОН, «Альфа», «Беркут» и т.д. Весь этот сброд и составляет русскую нацию. Нацию душегубов, мародеров, пьяниц, насильников, беспредельщиков и уголовников. Они создали империю, для которой нет другого названия, кроме как империя насилия и зла, империя растлевателей, империя душегубов, империя уголовников, империя пьяниц и мародеров, империя-тюрьма, империя-зона! Помните: пока мы не избавимся от русско-московских колонизаторов, мы не сдвинемся с мертвой точки и не очистимся от их вековой скверны! России как национального русского государства никогда не было, поэтому идет нормальный процесс обретения завоеванными народами самостоятельности, независимости своей земли, родины. Естественно, Россия останется в пределах только исторической Московии, Тверской и Новгородской области.

Напрасно русские пытались воспитать в нас любовь к чужой родине, к родине русских, которая была родиной всех, и только русские называли ее своей родиной, у других же людей не было родины в прямом смысле слова. Зря мы приносили те жертвы, проливали свою кровь, жертвовали своим имуществом. Совершенно бесполезно пытались возвеличить славу «русского» оружия, «русскую» науку, культуру, искусство и спорт. Ведь все это было нашим кавказским, казахским, дагестанским, крымско-татарским, узбекским, но только не русским. Умножая богатство “русских” трудом на полях, рудниках, фабриках и заводах, мы умножали общее богатство, но пользовались им русские, а мы получали упреки и унижения. Воспользоваться моментом, пока у руля находится слабоумный чиновник, и срубить этому деревянному слону ноги топором. Ведь фактически народы таких стран, как Татарстан, Тува, Башкортостан, Марий Эл, и народы Северного Кавказа не признали президентского правления, как не признали его конституции. Все это признание сегодня держится на страхе перед русским штыком, который ныне заржавел и не может быть использован.

Так вот, чтобы они не смогли вновь и вновь повторять с нашими народами подобные издевательства и надругательства, нам необходимо уже давно открыть глаза, уши и наши сердца и понять, что мы должны в подобных случаях давать сдачу. Хватит терпеть и подставлять вторую щеку для очередного удара и плевка. Пора дать почувствовать всей этой гнусной Русской империи, что в очередную свою попытку или выходку она получит ответ, сдачу, немедленно и хлестко, так, как привыкли отвечать на оскорбления и зло кавказцы.

Собачьей лжи мы противопоставим огонь и меч. Мы можем согласиться на компактное проживание русских на Кавказе в том случае, если они приносят пользу проживающим на Кавказе народам в целом. В противном случае эта нация, нация русских завоевателей, теряет моральное и политическое право своего проживания там, где они находятся. Нет у этой нации права решать вопросы своего будущего в ущерб будущему коренных народов, способных дать миру гораздо больше, чем русские. Русские — это нация без прошлого и нация без настоящего, русские — нация без будущего.

Кавказский народ — это уникальное историческое явление на всем мире. Это нация, раса и носитель специфической цивилизации. Ни одна некавказская нация в мире не способна столь изящно преподнести и продолжить свою религию, традиции, обычаи и человеколюбие. Мы являемся всемирной нацией, связанной прочными узами с нашей родной землей — Кавказом.

Представляя собой неповторимую общность в истории человечества, кавказцы принадлежат Кавказу, как и Кавказ принадлежит кавказцам. Это неразрывные понятия. Проведение соответствующих мероприятий с целью создания кавказского Конфедеративного государства будет являться обязательным и актуальным элементом всей нашей политики на Кавказе.

Русско-московская империя знает уже сейчас, что мы от них хотим и чего мы от них требуем. Необходимо создавать обстановку совершившихся фактов и разъяснять русскому населению, что они должны покинуть нашу территорию и убраться к себе домой. Как это сделали в свое время имеющие достоинство другие государства и народы.

К ружью, господа дагестанцы!

Мы лишь укажем путь. Мы лишь отыщем ровное и просторное место для этого полноводного течения, направим в русло народный поток. Мы лишь укажем места, через которые должен пройти этот поток, чтобы достичь свободы и независимости. Мы уверены, что важнейшим условием реконструкции всего общественного строя Дагестана является национальная независимость. Поэтому нашей целью является нацелить Дагестан на достижение этой независимости. Полная же национальная реконструкция возможна только после достижения национальной независимости. Для Дагестана, учитывая его многонациональную специфику, исторические традиции, мы предлагаем следующий вариант решения вопроса национальной независимости.

Колониальные народы могут сломить сопротивление империалистов целым комплексом мероприятий, направленных на реконструкцию всего национального, общественного, лишь путем захвата политической власти, то есть отстранения от управления страной марионеточного правительства и создания национальных государственных институтов. Для колониального народа достижение политической власти означает достижение национального освобождения и независимости. Достижение права на создание собственных постановлений, права на создание собственного правительства.

Перед нами встал вопрос, быть или не быть. Всех, кому дорога честь, свобода и независимость, мы призываем на курултай народов Дагестана. Там мы изберем имама и определим пути дальнейшего развития общественно-политической жизни нашей многострадальной страны гор, рек, озер и моря.

Народы Дагестана не могут добиться выхода из империи, не объединившись вместе в один братский союз. Дагестан не принял русско-московскую конституцию, как не принял и президентское правление. Это не было принято при почти 100-процентном единомыслии. Юридически это означает, что референдумом народа, то есть плебисцитом, народ по всему Дагестану сознательно отверг предложенный империей закон. И отверг главного его исполнителя. В любом другом государстве этот шаг народа был бы расценен как несогласие и выход из империи. Не может же долго продолжаться столь вакуумное состояние.

Кавказские народы до сих пор не познали алчную и звериную сущность русской империи, сплоченность имперского духа перед лицом нашей смерти, безмерную выносливость и оптимизм русского народа в сохранении империи.

Война, которую русское воинство развяжет на Кавказе, легко перекинется или будет перенесена армией имама на русские провинции — Вологду или Череповец, Архангельск, Мурманск, Мончегорск, Рыбинск, Ярославль, Кострому, Рязань, Курск, Орел и так далее. И конечно, Москва, Санкт-Петербург и Екатеринбург. Ведь нам умереть все равно где — что здесь, что там.

Любое проявление дерзости и хамства русской империи мы будем подавлять столь же дерзко, как вооруженная и единственная сила, могущая и имеющая право говорить от имени дагестанского народа.

Русскому народу, который сконструировал эту зловещую структуру при помощи наших местных лизоблюдов, не хватит жизни, чтобы расплатиться за свои преступления.

Мы должны направлять свою энергию на то, чтобы сломить волю русской нации к созданию всемирной империи, сталкивая всех с русским безрассудством. Армия имама, сделавшая уже пять попыток освобождения народа от русского ига, сделает шестую попытку. Она будет решительной и последней. Мы можем по праву гордиться такими качествами, какими не обладает в той же мере ни одна национальность и нация в мире. Как и в прошлом, так и в настоящем и в будущем. Правом независимой и свободной национальности в мировом сообществе.

Мы будем сражаться на полях, в горах и на море. Вдоль и поперек, в Поволжье, на Урале и в Сибири, на Севере и Дальнем Востоке. Мы создадим немногочисленные отряды особого назначения, не более трех, обученных и подготовленных в специальных лагерях мюридов. Хорошо обученные и мобильные для ведения малых войн, эти отряды будут в состоянии поднять угнетенные татарские народы, народы Южного Урала, Сибири и Дальнего Востока в нашей борьбе против империи.

Нам необходимо в борьбе в полной мере использовать также женщин. В голодных и бесстрашных женщинах есть все черты безотказной самоотверженности, мужества и великого терпения, что так полно сказались в трудные дни борьбы за независимость земли дагестанской. Они в наименьшей степени дискредитированы в связях со зловещей российской империей.

Русскую ложь нельзя ни понять, ни простить. Мы ничуть не сомневаемся в том, что русские будут вести войну с применением самого смертоносного оружия. Танки, пушки, самолеты, а также ракеты с применением химического и бактериологического оружия. К этим мыслям нам не привыкать. Это и ваше, и наше прошлое. Допустим, что вы своей бомбой уничтожите наше село или даже целый район, а мы в худшем случае уничтожим мосты через Волгу, соединяющие Восток с Западом России. Вы нам пригрозите взрывом плотины гидроэлектростанции, так удобно и предусмотрительно построенной на нашей земле, а мы — как акт возмездия — обстреляем дальнобойными микроракетами и подобными устройствами ваши стратегические пункты. Поверьте, мы точно нанесем удары по вашим базам и складам со смертоносным оружием. Если русские и русское правительство будут считать, что судьба горских народов решена, то это не остановит нас перед тем, что мы будем вынуждены взорвать несколько ваших атомных электростанций, причем не приближаясь к ним. Почему мы должны жалеть вас, если вы не желаете делать того, что мы вам предлагаем по-доброму? Подумайте, кто сможет защищать от нас ваши фабрики и заводы, все ваши трубопроводы, склады и леса?

Мы перевернем море и землю, дорожные и надводные мосты, аэродромы, аэропорты и авто- и железнодорожные вокзалы, как гражданские, так и военные, автопарки и элеваторы, электроэнергетические системы всей вашей империи. Мы заставим вас взять под охрану все, что у вас есть, от наших предполагаемых ударов. Вот только не знаем, как вы, прибрав к рукам столько чужого добра и земли, собираетесь это охранять? Нам представляется, что здесь вам не помогут даже высокоэффективные американо-японские технические средства!!! Все это не сохранит вас, а, наоборот, погубит.

Если вы думаете, что Дагестан, как и в старину, будет один против ваших трехсот, то ошибаетесь. Нас научила горькая истина и история, мы стали умнее и сумеем объединить обиженных и недовольных империей. Мы продолжим с вами войну вне пространства и вне времени. Если мы смогли держать войну с вами в иные времена 59 лет (войну, которую нам навязала империя с помощью казаков 150 лет тому назад), то мы выдержим и теперь. А вот выдержите ли вы? Если армия имама есть начало объединения всего Дагестана, то силой, объединяющей весь Кавказ, будет армия Конфедератов. Страшись, империя! Такого удара не выдержит никто!

Возвращаясь к истории, напомним, что стервятник как герб России появился лишь в конце XVIII — начале XIX века, никак не раньше, как думают многие. До этого вплоть до конца XVIII века все русские самодержцы использовали в своих документах и официальных бумагах в качестве герба России обыкновенную тамгу, бессовестно украв се у правителей Крымского ханства, исполненную арабской графикой. Хотя о каком стыде говорить, эта империя никогда своего ничего не имела, об этом ниже… Это также подтверждает и тот факт, что сегодняшняя российская федерация, или прежняя русская и советская империи, до конца XVII века платила дань Крымскому ханству, являясь с начала XIII века одним из не самых больших улусов Золотой Орды… Она так и осталась дикой и беспросветной страной, не имеющей ничего своего и, наоборот, все воспринявшей от так ненавистных ею монголов Золотой Орды, Казанского ханства, Сибирского ханства, Астраханского, Касимовского и Крымского ханств. Известно, что до прихода монголов русские ходили без штанов, и не потому, что их не было, просто так у них там было принято. Как известно, что эти самые штаны им привезли на своих лошадях те, кого они проклинают до сих пор, — тюрки. Известно также, что ходить без штанов, в длинных платьях или рубахах, принято в России до сегодняшнего дня. Проезжайте в отдаленные уголки Вологодчины или Архангельщины, вы увидите двенадцати-шестнадцатилетних и даже двадцатилетних девиц, которые ходят без штанов. Такова психология русской женщины, но и об этом чуть позже.

Чем бахвалится перед нами эта мразь? Парой десятков писателей, которых и русскими не назовешь: Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Аксаков, Бунин, Куприн — это все татары. Карамзин — великий русский историк, крымский татарин из рода Карамурзалар, Костомаров — украинец, даже Суворов и Кутузов — тоже из татар и тюрков. Петр I и тот имеет непосредственное отношение к крымско-татарской крови и родству, а граф Шереметьев, в честь которого назван сегодня известный аэропорт Шереметьево, это же один из известнейших людей, имеющий корни, далеко уходящие в татарские корни, к Золотой Орде. Покажите нам хоть одного из семейства настоящих русских писателей и поэтов, из семейства Романовых, которыми так гордится Россия. Одни пьяницы и гомосексуалисты…

Алкоголизм русского народа — самое слабое место, которое мы должны в полном объеме использовать против них.

Пусть наша плодородная равнинная земля Дагестана будет поражена и превратится в бесплодную пыль, пусть на время высохнут наши реки, озера и море. Пусть голод своими холодными и костлявыми пальцами схватит за горло наших жен и детей, но мы не нарушим данное нами обещание сражаться за полное освобождение родной земли от русских варваров. Кровь за кровь, смерть за смерть…

“В одну телегу неможно нельзя коня и трепетную лань”. Мы уже никогда не сможем жить с русскими вместе. Сегодня всем, кому небезразлична судьба наших народов, мы представляем право говорить о самом сокровенном, о стратегических последствиях, оставленных нам великим открытием, сделанным “великой” империей. Мы должны внимательно следить за событиями, происходящими в Москве, в правительстве русских, в администрациях, на окраинах и периферии… Мы будем строги и решительны с московскими агентами у нас в Дагестане. Война с Москвой должна быть превращена нами из обыкновенной национально-освободительной в тотальную… Мы будем использовать то превосходство, которое нам дает сверхмощное оружие, находящееся в русских губерниях, и которое принесет нам пользу вместо вреда.

80 процентов солдат русской армии не обустроены, каждый третий офицер и каждый второй курсант не уверены в своем будущем. Армия империи морально разложена… Это самый подходящий момент сломать державный фашизм русского правительства, его кабинетных “гениальных” генералов. Иначе говоря, должен быть поставлен конец тому, что могут творить русские в Дагестане и что не могут сделать дагестанцы во владениях русско-московского “монстра”. В борьбе с хищником не могут быть использованы никакие правила. Напротив, мы должны испытать карты врага, сохранить восточную непроницаемость, когда мы хотим напасть или взрывать.

Жесткая и безоговорочная дисциплина, исполнительность и беспрекословие — вот основа нашей победы над врагом. В беспощадной войне должны быть беспощадные принципы. Иначе мы загубим все, для чего живем. Быть или не быть? Быть всему тому, что поможет родине приобрести независимость, и не быть тому, что родине может препятствовать! Создание русской армии — это результат сна, безумия и зла. Создателем и вдохновителем этого бесхребетного чудовища втайне и наяву был русский мужик. Величайший авантюрист и пьяный спрут, жалкое создание природы и результат ее аборта, которому предрешено больно упасть. Русские бесцеремонно уничтожали села за селами, народы за народами. Русский мужик подобен полуживой или полумертвой статуе Ермолова, у которого от черепной коробки давно отъехала крыша. Но это чудовище и сегодня кажется нам живым. Стереотип, созданный в народе, о равенстве и братстве разрушен до основания. Теперь, когда империя, созданная гением-злодеем, рушится по швам, мы должны с хрустом сломать фальшивое единство и неделимость России, как больную и высохшую тополиную ветку.

Хотелось бы, чтобы они поняли, что все наши дома надо оставлять без продажи, поскольку делать им здесь нечего, а дагестанцы не должны покупать то, что принадлежит им, а возвратить себе свое, то, что у них было отобрано силой. Если надо, возвратить силой.

Русские должны понять, что они никогда не приживутся здесь, на нашей земле, родными. Эта земля, земля Дагестана, их никогда не примет, как не примет и народ Дагестана. Жаль, что они придут к этому мнению спустя три с половиной века после прихода — в этом русский феномен. Пока их дубинкой не огреешь, не поймут. Это же нация рабов, которая привыкла к кнуту и силе. Как у русских говорят: “Мужик не перекрестится, пока гром не грянет”. Мы предлагаем ему, русскому мужику, не ждать этого грома, потому что в этот раз он может не просто грянуть, но и ударить их до смерти или сжечь, вместе с русской бабой и детьми…

Казакам и казачкам мы рекомендуем, повторяем, рекомендуем подумать, в какой позиции им находиться, когда они делают высокопарные заявления, представляя из себя русских или заступаясь за русских, выставляя себя этакими заступниками…

Вам ли, бывшим беглым крепостным и рабам, которые должны знать, каков кнут российский, каков вкус их хлеба за ваш рабский труд. Вам ли, гонимым и несчастным, принятым нами, приютившими вас, научившими тому, что вы никогда бы не узнали… Вам ли, принявшим нашу одежду, наши обычаи и традиции, научившимся работать и защищать себя от кавказцев и считающим себя кавказцами. Вам ли говорить…

Вам ли, паршивым уголовникам, пьяницам и наркоманам, бездельникам и дармоедам, заступаться за тех, кого мы вправе оставить как своих гостей или их выгнать как своих врагов?

Если вы, уважаемые казаки и казачки, забыли свою историю, мы свою помним. Мы помним хорошо и вашу историю, откуда пошли и появились казаки… Земли, на которых вы сегодня живете, являлись и являются кавказскими землями, а вы наши гости, без роду и племени. Но став казаками, ожив и устроившись, встав на ноги и зажив, сегодня наш политический изгой начинает защищать перед нами своего бывшего хозяина, очевидно, забыв про плети и каленое железо… Если так, если вы, зная свою историю, тем не менее стоите на сегодняшних позициях, опасаемся, что нам придется выгнать и вас. Не сомневайтесь, мы это сделаем превосходно, подумайте об этом хорошенько.

Речь идет о нации, которая весь свой исторический путь развития изобретала самогонный аппарат, балалайку и особенную коммунистическую партию. Себе этот народ завоевал ненависть от всех проживающих вокруг него.

Пока русские не откажутся от своих злых намерений сохранить русскую империю, не прекратят сеять вражду среди других народов империи (например, на Кавказе), нам с русскими вместе не жить. Другого не дано. Не могут же два врага жить на одной земле, тем более один из них в статусе господина, другой — раба.

Думается, что это мы им должны будем объяснить силой оружия, иначе русские давно бы поняли, что жить в чужом доме и быть счастливыми невозможно.

Поэтому, если Москва все же будет настаивать на империалистической экспансии, то нам необходимо построить тактику борьбы с таким расчетом, чтобы идею независимости экспортировать в Центральную Россию. Необходимо так расширить масштабы нашей борьбы, чтобы не только национальные окраины, но и русские провинции включились в борьбу с Центром, и особенно надо сделать ставку на Урал и восточные регионы. Отделение восточной части империи, находящейся за Уралом, — вопрос времени и историческая неизбежность. Сложность в связи с развалом экономики инспирирует такие ситуации, когда провинциям выгоднее будет разорвать связь с Москвой и уйти из-под ее влияния, соединившись с экономическими системами восточных стран.

Мы осознаем, что сегодня Москва неизмеримо сильнее нас. Наше дело — расти, расширять свое влияние, работать не покладая рук над разъяснением истинных причин войны и необходимости в развале империи, в какую бы форму она ни одевалась. Мы будем расти, можете быть в этом уверены. Империя одряхлела и деградировала настолько, что уже ждет, когда ее кто-нибудь развалит и изолирует, чтобы она, ограничившись рамками Садового кольца, издохла бы в своей грязной и неубранной, смердящей мертвечиной “квартире”.

Мир станет чище, небо и земля очистятся от этого гада, закоптившего небо и испоганившего землю своими испражнениями и зловонием. Станет легче дышать и жить всем нашим народам.

Мы в своей борьбе не должны надеяться на нашего врага, Россию, которая говорит о свободе и насилует миллионы «своих подданных».

Мы должны сами воевать за свою свободу и показать им всем их настоящее место. Мы ничего не теряем, они теряют многое — нашу рабочую силу, наши богатства и право распоряжаться нами как скотом. С нами Всевышний, который знает, кому помочь. Он поможет нам в нашей священной борьбе.

Все на войну с империей. Все на войну с русскими, все на войну за свою свободу, свободу своих детей, своей земли, родины и отечества. Все на борьбу за свою независимость, за право открыто и свободно чувствовать то, что хочешь, свободу и право произносить то, что думаешь и чувствуешь, писать, думать и говорить не то, что тебе велят, а то, что ты сам пожелаешь. Что может быть лучше такой свободы и независимости.

Наши предки могут позавидовать нашему терпению к беспределу, который осуществляют враги нашего отечества. Пришло время положить конец всей этой лжепропаганде и лжеимперии. Преступления русских достигли такого несоизмеримого масштаба, когда мир с ними невозможен. Даже если все женщины мира бросят одновременно свои платки под ноги угнетенным и оскорбленным.

Русский никогда не олицетворял собой ни быт, ни сознание, ни мысль. Он робот, автомат и машина, зомби, запрограммированный в кухне бабушкой, в школе учителем, на улице бродячей и шальной жизнью. Это опасный “кнут”, который красиво говорит, отвратительно и злобно бьет, которому все верят, а он не верит никому. У него в сердце яд, за пазухой камень, а в голове затмение разума. Вы никогда не услышите от него саморазоблачительной речи, он всегда обвинитель, прокурор, судья и палач. Ему бы только чужой землицы, чужого хлеба и воды из чужих колодцев, озер, рек и морей. В тот момент он становится похожим на ленивого и самодовольного быка. Вот его пристрастия, так называемый феномен русской неразгаданной психологии. Он всегда прикидывается простодушным и порядочным. Не верьте, все это обман, мираж.

Репертуар казарменной империи так изменчив и непостоянен, как сам беспутный и погрязший во лжи “великий русский народ”. Они запутались в своих прелюбодеяниях. Поэтому сейчас самый подходящий момент, чтобы выступить против него. Да поможет нам в этом Аллах.

У нас только два выхода. Или чужая армия с чужими порядками, или своя со своими законами на своей земле. Мы не собираемся ждать, пока русские соберут курултай народов Дагестана от России. Мы никем не уполномочены заявлять, что в своей борьбе готовы на все, даже если ценой этому будет вся планета. Но нам также никто не может закрыть рот и запретить думать и говорить то, что мы считаем необходимым.

Мы не намерены дальше терпеть от империи всевозможные сходы закупленных людей, некоторых народов и наций, взявших на себя роль представителя всех дагестанских народов с согласия империи. Схема психологической обработки до примитивности проста и нам понятна. Неугодный цвет мышления обрабатывается в химикате сомнения до полной политической задуренности, затем в обесцвеченном состоянии подвергается обработке красителем нужного цвета.

Поэтому нам представляется необходимым выступить со следующим предложением. Это наше право и наш выбор. Мы отдаем на алтарь свободы самое дорогое, что у нас есть, нашу жизнь. Во имя свободы Дагестана, во имя свободы нашей родины, земли кавказской.

Смерть русским захватчикам и оккупантам. Смерть, смерть и еще раз смерть!!!

Русские будут обвинять нас в пропаганде войны, мы не против, только небольшая поправка: пусть русские говорят о том, что мы пропагандируем не просто войну, а национально-освободительную войну. Это священное право и обязанность всех народов Дагестана и Кавказа встать на защиту родного Отечества, земли кавказской. Обязанность каждого мужчины, который считает себя кавказцем и горцем, женщины и девушки, считающих себя горянками.

Ну а если русские думают, что мы будем воевать только на своей земле, проливая кровь своих же, то мы им противопоставим, в отличие от Таджикистана и Приднестровья, войну на их собственной земле и на воде, в небе и даже под землей и водой, пусть не успокаиваются. Земля под русскими ногами будет гореть на Кавказе и на всех других территориях, вплоть до окраин Москвы. Вот куда мы должны загнать этого мерзкого иуду. Русские всегда будут чувствовать наше дыхание за своей спиной. Это наше право, которое мы выстрадали, право, которое нам передано нашими предками по наследству в качестве завещания.

Ведение войны с русской империей должно быть продумано до мельчайших подробностей и деталей. Главной целью должна быть тайная война со штабами войск, отдельными комитетами и райвоенкоматами, радиостанциями, железнодорожными станциями, особенно имеющими узловое назначение, где большие скопления железнодорожных подвижных составов. Линейных отделений милиции, прокуратур, административно-управленческих зданий, глав колониальной администрации. Элементарный поджог здания прокуратуры также незаметно приблизит нас к желаемой победе.

Обезглавить, парализовать действия империи против нас мы можем лишь тем же путем, какой использует империя против нас. С русским оружием против русских же. Необходимо держать под постоянным страхом места скопления русских войск.

Война будет нами начата без начала и конца, зимой и летом. Мы не будем состязаться с русскими, кто больше украл у дагестанского народа, мы будем состязаться в войне с империей не на жизнь, а на смерть. И этой мужской профессии мы научим лишь тех, кто этого захочет так же, как мы!

Мы, дагестанцы, как родственный чеченцам народ, как братья, как кавказцы, должны быть рядом с этим мужественным и действительно героическим народом, которому надо отдать должное сегодня и в другие времена.

Необходимо четко понимать и представлять, что Чеченская Республика Ичкерия сегодня на Кавказе в тысячу раз независимее и свободнее, чем Грузия, Азербайджан и Армения. Что чеченское государство является оплотом свободы и форпостом независимости всего Кавказа!!! Наша поддержка независимости и свободы Чечни сегодня со всей очевидностью решит вопрос и нашей свободы и независимости завтра. Аллах помогает этому мужественному и свободолюбивому народу. Сегодня наша поддержка чеченского государства впоследствии обернется поддержкой чеченского народа в борьбе и отстаивании независимости не только нашего Дагестана, но и всего Кавказа.

Говоря о Калмыкии, Ставропольском и Краснодарском краях, Ростовской области, необходимо подчеркнуть, что это не исконно русские земли, что их настоящие хозяева это ногайцы. Ногайцы — это некогда огромная нация, частично физически уничтоженная русскими, частично распыленная по всей территории империи. Когда-то в недалекие времена — лет 240—200 назад, ногаи имели огромную территорию от реки Амударья до Карпатских гор. Они имели великолепную государственность во главе с военной аристократией, им не было равных ни в казахстанских степях, ни в степях нынешних Ростовской, Волгоградской и Астраханской областей, Ставропольского края, Запорожской Сечи, а также на территориях сегодняшнего Молдавского и Украинского государств, на западе размещались улус Буджак, или Буджакская Орда, улус Елисанская Орда, которые входили вместе с Едичкульской Ордой в известную Золотую Орду. Именно они создали Ногайское княжество, а сегодня этот маленький и неприметный по численности дагестанский народ, имеющий тысячелетнюю историю, свою блистательную материальную и духовную культуру, не имеет клочка своей государственной земли… Этот народ также сегодня провоцируется империей для создания своей автономии путем раздела Дагестана. Правильно ли это? Конечно, нет. И русским надо сказать, надо сказать этим негодяям, чтобы они прекратили травить этот загнанный народ. (Для справки сообщаем русским: в Турции сегодня проживает около 5 миллионов ногаев.) Так вот, возвращаясь к сказанному, вопрос следует ставить ребром: если кавказцы считают, что это кавказские земли, то эти земли никогда не были и не будут русскими, поскольку это исконные земли ногаев, которые необходимо очистить от русской вони и нечисти — и торжественно передать их ногаям. Пусть занимаются овцеводством, скотоводством и земледелием, это их земля! С правом возвращения на свои исконные земли из-за рубежа проживающих там ногайцев и других кавказских народов.

Претензии казаков не принимаются. Бесполезно! Для того чтобы претендовать на какую-либо землю, мы, народы Кавказа, Крыма, Калмыкии, Татарстана, Башкортостана, Чувашии, Марий Эл, Удмуртии и другие, устанавливаем возрастной ценз и ценз оседлости, при котором право проживания на этой земле будет за теми, кто предоставит свою родословную не менее чем до седьмого колена, не считая заявителя.

Это значит, объясняем для непонятливых, что ваш предок начиная с XV века постоянно и безвыездно здесь жил. Сами мы сможем это доказать, мы помним своих дедов, прадедов и прапрадедов. В отличие от русских, которые все «Иваны, не помнящие своего родства», но и родства-то никакого и не было, все были холопы и рабы… Видите, как все просто. И тогда все претензии казаков будут решены просто, без головной боли для них и для нас. Ведь русские прекрасно знают, что за сто верст от Москвы в XV веке русского духа на упомянутых землях не было и в помине. Если же найдутся умники и будут тыкать нам в лицо сфабрикованные русские летописи X—XI веков, мы пошлем их куда подальше, пусть утрут сопли своими бумагами… Это то, что русские придумали в XVIII веке и написали для подтверждения своих прав, что лишний раз подтверждает фальшивость их претензий. У нас есть доказательства прочные, наши народы, их лица, их язык и литература, их быт, уклад, элементы материальной и духовной культуры, которые русские уничтожали с XVI века, а неуничтоженное присвоили и назвали русским.

Одним словом, все это будет узаконено представителями Кавказской Конфедерации. С теми, кто не согласится с этим мирно, будем решать вопрос вооруженным путем, с кинжалом. Учитывая, что Татарстан, Башкортостан, Калмыкия, Украина, Белоруссия, Молдавия, республики Средней Азии, Сибирь и Дальний Восток воевать с нами будут, все равно количество русских будет превышать количество кавказцев.

Мы постараемся увеличить цифру убитых русских, воюя на русской территории с мирным населением, во-вторых, на нашей стороне Всевышний, ну и в-третьих, нам терять нечего.

Интеллектуальный и экономический уровень у народов Дагестана достаточно высок, особенно у молодежи, способной осознать лживую политику ставленников империи. Пример — массовый отказ дагестанской молодежи служить в армии империи. Это является высшей ступенькой и проявлением национального самосознания в подрастающем поколении. Помыслы нашей молодежи должны быть направлены к единству и идее освобождения нашей родины, изгнанию из своих домов и земель русского мужика с его бабой в их пустующие, заброшенные русские дома и земли. Пусть сидят там, едят свою капусту и картошку, запивают своей водкой и развращают друг друга хоть до последнего. Нет и не может быть другой судьбы, которую мы выбрали сами для себя.

Мы должны понимать, что лишение империи жизнедеятельности — дело не такое трудное, как кажется на первый взгляд, но при условии совместных усилий. Империя сегодня еле-еле теплится. Нам представляется сложным и трудным делом в борьбе за независимость создание стройной конкретной государственности, со всеми подгосударственными и государственными структурами.

Нам необходимо для самих себя определить правила игры в этой страшной для империи войне. Они предельно ясны. Необходимо бить этого слона, даже если он станет дохлым, по ногам, рукам и по ушам. Не доверять ему наши спины, всегда быть к нему лицом. Потому что этот “гигант” — робот без головы, слова ему непонятны, чувства сострадания, жалости отсутствуют, он молотит всех подряд без всякого сожаления. Нам нечего ожидать от них. Они колонизаторы, мы рабы. Они грабители, а мы ограбляемые. Дагестан, колониальная республика, для того и существует, чтобы ее грабить. Разграбить все до последней нитки, а что останется — разделить между своими прислужниками, оставив большую часть населения бедными и нищими. Так думает и поступает “империя”.

Вот так все просто и убедительно; “великая Россия”, “матушка-кормилица” кормит и поит нас всех бесплатно и даром, почти даром лечит и учит…

Интересно, спросит непонятливый (а таких, к сожалению, еще очень и очень много, не хотят просто подумать и раскинуть своими мозгами), на чем же живет сама “матушка”, весь русский народ, народ бездельник, пьяница, проститутка, который еще более раб, чем мы? Может, они, голодные и холодные, сами без портков ходят, кормя и поя нас, одевая и обувая нас, уча и леча нас, холя и любя нас, эта “матушка” и ее детки? Ведь “матушка кормит” всех татар, башкир, чувашей, марийцев, мордву, удмуртов, вепсов, которых уже не осталось, саамов, карелов, коми, чукчей и якутов, ханты и манси, удэгейцев, корейцев и ненцев, нанайцев и белорусов, молдаван и гагаузов, все кавказские народы, все народы Средней Азии и Прибалтики, евреев и цыган и, конечно, всех дагестанцев. Хорошо хоть финны, чехи, болгары и поляки, а также немцы ушли от “кормушки”. Газовая и нефтяная промышленность, деревообрабатывающая и добывающая, все прииски по добыче руд, полезных ископаемых, золота и серебра — все это находится на дотации у “батюшки и матушки” России. Но где же она берет хлеб и соль для нашего проживания и выживания? Подумайте — и вы найдете, где «наша матушка» находит для нас в “поте лица своего” хлебушко и соль.

Почему “матушка” кормит все кавказские народы бесплатно? Бросила бы неблагодарных нас, всех кавказцев, на произвол судьбы!

Русские сегодня единственные в мире, кто живут в чужом доме, чужой земле, чужих государствах и при этом остаются самыми счастливыми, и даже счастливее хозяев… Все ущемленные народы Дагестана поэтому должны объединяться и в едином силовом порыве и ударе разбить голову этому ненавистному оккупанту, русскому народу, “матушке и батюшке”, выгнав со своей земли, чтобы духу его не осталось па священной нашей земле, на земле наших предков. Это единственный и правильный, святой путь для нашего обездоленного народа. Это единственный и правильный путь для всех народов Дагестана, а также для всех народов Кавказа.

У нас достаточно людей, которые умеют думать и знают, как расквасить нос военной разведке и другим карательным органам империи. Нам особенно нужны будут бизнесмены, инженеры и военные специалисты. С нашей стороны им не будет никаких препятствий в продвижении и реализации своего таланта и ума. Достаточно того, что они перейдут на сторону армии имама. Переходите, мы всех примем.

Сегодня русские говорят о так называемом возврате “русских земель”, а мы объявляем этим подонкам и негодяям о возврате исконно кавказских земель, и, не откладывая это дело в долгий ящик, вы слушайте, а мы расскажем, куда русским необходимо будет отойти в ближайшее время; мы очертим наши границы, которые вы, русские, должны будете чтить и уважать. Вот они, границы, куда должны бегом, бросая все и спасая свою шкуру, уйти русские: вам строго-настрого следует забыть и оставить Таганрог, который вы построили для уничтожения 624-летнего Крымского ханства и повырезали всю Кубань, вам надлежит забыть Астрахань, бывший Хаджи Тархан, то есть “свободный князь”. Пусть он будет, как и раньше, свободным городом, который вы, как вандалы и варвары, разрушили еще в середине XVI века и который вам никогда не принадлежал. Вам придется оставить не только Дагестан, но и все кавказские земли, поскольку завтра поднимается на кровавую и последнюю битву весь кавказский народ; вам следует немедленно, в 24 часа после получения настоящего, оставить Ростов, который вам никогда не принадлежал, оставить названный вами Волгоградом Царицын с его настоящим именем Сары-Тын, ну а границы, которые пока мы вам определяем, следующие. Но помните: пока! Итак, с запада на восток по северной линии — от населенного пункта Кантемировка прямо до населенного пункта Мешковский, далее населенного пункта Боковский, далее населенного пункта Советский, оттуда до населенного пункта Добринка, оттуда до Калача-на-Дону, оттуда до города Волгоград, оттуда до населенного пункта Светлый Яр, далее до населенного пункта Ахтубинск и крайняя точка на севере и востоке — озеро Баскунчак.

И не вздумайте хитрить или увиливать, придумывать что-то умное. Предупреждаем, это будет опасно не для здоровья, а для вашей жизни, мы взбаламутим эту тишь и благодать, мы поднимем все народы на борьбу с кровопийцами.

Мы будем зимой и летом, осенью и весной, ночью и днем, утром и вечером жечь, взрывать, резать и убивать, чтобы у вас кровь стыла в ваших жилах от ужаса нашего возмездия.

Чтобы вашего духу не осталось после того, как вы прочитаете то, что мы для вас приготовили, мы найдем вас везде, помните это всегда: убить кровопийцу — значит совершить благое, святое дело здесь и на том свете. Вон из наших земель, и чтобы никогда больше не заикались об Азовском, Черном или Каспийском море. Они никогда не были и не будут вашими, отныне вы не увидите их как своих ушей, а все, что вы оставите, не заменит того долга, который вы нам еще будете обязаны выплачивать ежегодно до вашего последнего дня.

Как же русские не понимают, что пришел их последний день, что они закончат так же бесславно, как в свое время закончили Рим, Византия, Монгольская и Британская империи. Хватит старых песен о единой и неделимой России. Когда это она была единой? Все ее единство заключалось в пьянстве и разврате, воровстве и грабежах, в насилии и жестокости.

Мы должны всем Кавказом этим с ног до головы замазанным в грехах русским дать 24 часа на сборы и в путь, счастливого возвращения в родные, заброшенные деревенские пенаты.

И ни о каких интересах русских на Северном Кавказе речи не может идти. Нас просто тошнит до рвоты, когда мы слышим о том, что Кисловодск и Кавказские Минеральные Воды являются исконно русскими здравницами и курортами. О чем здесь можно говорить, о каком мирном решении вопроса? Здесь только один выход — мечом и огнем сжечь все дотла и дорезать, кто остался жив, чтобы ни один не уполз, кто не успел уйти за очерченные выше нами границы в установленный срок.

Такой должна быть позиция каждого кавказца, войти в его кровь и плоть, должна быть приоритетной во всех направлениях нашей деятельности и жизни.

Мы призываем всех к войне против кучки обормотов и голодранцев, пьяниц и прелюбодеев, у которых заканчивается спиртное и съестное, сужается их берлога…

Мы будем действовать по принципу: рыба тухнет с головы, но чистят ее с хвоста. Будем разрушать все от Дагестана до самой Москвы, включая Кремль. Что нам история, мы напишем несколько новых кровавых страниц в новую историю нашего народа, мы сами будем делать свою историю, даже если при этом придется погибнуть всем на земле… Наше дело правое, нас поймут.

Ударить необходимо по экономическим интересам русских, ударить решительно и точно, одновременно во всех точках… Из Дагестана война будет постепенно перекидываться в другие районы, необходимо создавать горячие точки и там и тут, повсеместно. Наступит паника, затем начнется кошмар, который мы обещаем русским. И никаких сентиментальностей. Война есть воина, мы знаем, за что держим ответ, на что идем. Как и империя знает, что она творит и за что держит ответ».

Как говорится, без комментариев!..

 

V.4. АПОЛОГИЯ ИДЕИ РУССКОЙ ИМПЕРИИ

Апология русского империализма. Чем чрезвычайное и опаснее исторический момент для государственности, тем менее гражданин, любящий свое Отечество, имеет право на пессимизм, своими психологическими корнями уходящий в сознание благополучного буржуа. При всем нашем желании уйти в область чувственной жалости к самим себе, в пессимизм, современность не дает нам этого «безболезненного лекарства» ухода от жизни. В нашем мире, материально страждущем и не дающем расслабления в добывании средств к выживанию, нет той материальной обеспеченности, характерной для появления интеллектуального пессимизма, в стиле Гартмана. В обществе страдающем, но не отчаявшемся в смысле своего существования, заглянувшем в омут государственной катастрофы и религиозной экспансии западных и восточных сект, сравнимой, пожалуй, только с ужасами «всероссийского взбалтывания» семнадцатого года и святотатствами обновленческих расколов первых послереволюционных лет, нет места для пресыщенности и расслабленности национального духа. Почти весь XX век мы жили в «неблагополучное время», не позволявшее накопить ни материальных благ, ни духовных «жиров». Как это ни парадоксально, но именно это способствовало повышенной жизнедеятельности общества, выработало у многих редкую выносливость, особый деятельно-оптимистический взгляд на жизнь, в стиле «ничего страшного, бывает и хуже», «все слава Богу» и «где наша не пропадала». Этот своеобразный дух нации нисколько не угас и сейчас, почему, собственно, настоящее время дает нам редчайший шанс к возрождению Отечества.

Сложившаяся в стране политическая ситуация стала благоприятна для консервативно мыслящих людей. После всех социалистических и либеральных перипетий XX века Россия в начале XXI начинает открыто говорить языком консерваторов. Консерватизм впервые в русской новейшей истории стал идейно современен и даже моден, — именно поэтому он нуждается в «переводе» из публичной речи в область сознательных волевых установок. Именно консерватизму предстоит ответить на те жизненно важные проблемы, которые перед Отечеством поставило наше жесткое время. Быть или не быть? — вопрос, ставший вновь актуальным для существования России как особого мира. Для России, ее особого мира, вновь актуален вопрос — быть или не быть?

Либеральное сознание современной демократии — властительницы дум конца восьмидесятых и девяностых, находится в глубоком замешательстве и теряет инициативу идейного руководства обществом. Само же общество начинает интересоваться и обсуждать такие, еще пять—десять лет назад табуированные темы, как имперское сознание, национализм, диктатура, авторитаризм, монархия и т.д. Общество ищет, пока неосознанно, интуитивно, глобальную идейную альтернативу демократическому принципу. Эта ситуация не может пройти бесследно для общества. Национально мыслящие люди всеми доступными силами и возможностями должны закрепить отрицательные оценки демократического принципа властвования в сознании нашего общества. Только так может быть создан стойкий иммунитет к идеям, столь ослабляющим нашу государственность.

Сегодня необходима формулировка и проповедь идей, — завтра изменение политической реальности. Тяга в обществе к имперскому величию — это скорее выражение биологического инстинкта самосохранения; общество отталкивается от неприятия демократии, как его противоположности.

Суть новой имперской идеологии пока туманна для общества. И хотя под консерватизмом сегодня понимаются очень разные принципы и идеи, самим временем определяется уже задача структурирования в более определенные идеологические формы консервативных устремлений общества. Православная церковь, имперская государственность, русская нация, крепкая многодетная семья — эти консервативные основы до сих пор не обрели осязаемого государственно-политического воплощения, но должны быть наполнены четким для общественного сознания идейным содержанием. Перед нами стоит задача создания идеологической основы будущего возрождения русской имперской государственности.

Исторические времена, слава Богу, меняются и меняются на удивление молниеносно, что дает определенные оптимистические надежды на реализацию планов, еще недавно казавшихся абсолютно не воплощаемыми в современных формах. Вот уже и политические верхи заговорили языком, на котором еще год-два назад говорили только изгои демократического общества — русские патриоты.

Постепенно таким новым идейным изгоем в русском обществе становится сама демократия. От нее воротит уже не только русских империалистов и националистов, давно выработавших иммунитет ко всевозможным демократическим «народным обманам» и прочим популизмам в духе «свободы от Бога, равенства с инородцами и братства с врагами», предлагающим великой нации продать свое первородство в нашем государстве за принятие своих идейных «чечевичных похлебок». От демократии, от ее реального воплощения в России, да и от ее идеи в целом сегодня подташнивает в большей или меньшей степени всю здравомыслящую часть нации.

«Теперь великодержавность России, — писал после десятилетия революционного хаоса оставшийся в России профессор Н.В. Болдырев, — понятна для нас как патриотический моральный постулат, как необходимый оттенок нашего сознания России. С идеей России неразрывно связан империализм России, потому что империализм означает мировое, космическое призвание государства. Великие государства не просто фрагменты мира, как средние и малые державы. Мировые империи сознают себя призванными в известный момент всемирной истории вместить весь мировой смысл. Большие проигрыши бывают у тех, кто ведет большую игру; Россия всегда была крупнейшим игроком истории».

Империя — это царский путь между двумя крайностями. Путь между «глобалистскою» крайностью — уничтожения самобытных национальных организмов и всесмешения их в едином «мировом государстве», с единообразным «мировым порядком», и «изоляционистскою» крайностью — замыканием одной нации сугубо в своих этнических границах и интересах. В первом случае нация теряет свое национальное лицо и свою самобытную жизнь, во втором — она без великих исторических порывов, постепенно, духовно и физически чахнет, зарывая свои национальные таланты в землю ради мнимого спокойствия.

В империях благополучно решается неразрешимый дуализм национального (почвы) и всемирного (Mipa) без смерти первого и тотального господства второго, уравновешивается глубина национального начала и широта вселенского.

В империи «национальное» начало, вложенное в государственность, дорастает до всемирного масштаба, становясь объектом мировой истории, без ущерба потерять всякое национальное лицо в космополитических проектах усредненного всесмешения всемирного государства.

Империя — это высшее состояние государства, рождающееся из иерархии человеческих союзов (семьи, рода, сословия) и перерастающее свои национальные границы, как проект государственного и культурного объединения для внешних народов. В состав империи входят как те территории и народы, которые завоевываются (либо для достижения «естественных геополитических границ» империи, либо для обуздания «неспокойных соседей»), так и те, которые добровольно принимают тот идеал человеческого общества, которым живет сама империя.

Государство в империи дорастает до цивилизации, до целого автаркийного государственного и культурного мира. Империя становится универсальным государством. И универсальность его заключается в том, что объединяющей основой, общим мировоззрением становится вероисповедание, религия, а не секулярная политико-экономическая идеология. Религиозное мировоззрение не заменяет национальное, а возводит его как часть в более высокий принцип — вероисповедный, могущий духовно объединить другие народы, усвоившие его с господствующей в империи нацией.

Совершенно очевидно, что каждое государство наделено особым национальным духом, и в империи этот «дух нации» получает выход на мировую арену как главное действующее лицо человеческой истории. Империя дает возможность нации стать творцом мировой истории. Все же остальные народы, безгосударственные или создавшие небольшие государства, довольствуются ролью зрителей или участников различных «массовок» в великой трагедии мировой истории.

Так, внутри православной традиции, в одной и той же роли носителя православной империи на протяжении двух тысячелетий играли три великих творца истории — римляне, византийцы и русские, каждый в свое время. В эти два тысячелетия православная империя в человеческой истории не сходила со сцены. Играть и дальше эту роль в мировой исторической трагедии наш священный национальный долг, долг перед нашими предками, перед нашими предшественниками (римлянами и византийцами), долг перед православным миром, долг гражданский и религиозно-миссионерский, состоящий в свидетельствовании православных смыслов и идеалов в человеческом мире. Далеко не в последнюю очередь православие как вера принималось другими народами и отдельными людьми из-за величия и красоты образа православной империи.

Православная империя — это попытка построить наиболее воцерковленное человеческое общество для различных народов, как бы являясь для них преддверием Царства Небесного. Этот смысл более или менее глубоко понимался в Российской империи вплоть до ее последних дней.

Империализм Срединного Мира. В начале XX столетия идея революции победила в России идею империи, но, будучи идеей государственно-разрушительной, не дала стране ничего, кроме опознания в советском государстве «злого, сильного и мелочного отчима». Либеральная демократия, по сути, столь же революционно настроенная по отношению к институту государственности, принесла нации ощущение «государственного сиротства». Это полное отсутствие патерналистского (отеческого, родного) государства психологически очень сильно сказывается на сознании русской нации, которая ищет в каждом новом лидере человека, который сможет вернуть на свое историческое место государственность для выполнения общественных функций защиты и регламентации жизни нации.

К началу нашего века все более появляется ощущение, что время революции прошло и вновь приходит время империи. Сегодня это почувствовали уже многие. В каких размерах она снова явится на мировой сцене, в размерах 1913,1991 года или каких-то еще других? Это, конечно, существенно, но еще более важно, чтобы в нации воскресло то осознание своей исключительной мировой миссии — альтернативы и Западу и Востоку, ощущение роли Срединного Мира (по выражению крупного филолога-слависта академика Ламанского), имеющего свои духовные корни в православном Риме первых веков христианской эры и православной Византийской империи, в противовес протестантско-католической Европе и мусульмано-буддистскому Востоку.

Мир не делится на Восток и Запад, деление не является столь простым и симметричным, есть еще, по крайней мере, один самостоятельный мир — мир Православно-Срединный, потому нет нужды искать идеалов, шатаясь из крайности западничества в крайность евразийства. Мир в целом одинаково потеряет свое силовое и духовное равновесие — и если мы присоединимся к Европе, и если уйдем на Восток. Мы одинаково должны быть близки и одновременно далеки и от католическо-протестантского Запада, и от мусульмано-буддийского Востока, это единственное, что даст нам возможность маневра в отношении ко1Пфетно-политических решений того или иного отрезка нашего исторического существования между этими двумя мирами. Необходимо одинаково опасаться как сильной интеграции в структуры Запада и Востока, так и полной отчужденности. Все должно мериться государственной и национальной целесообразностью для той или иной степени интеграции или отчужденности.

Мы мир срединный, православный, самостоятельный, со своей исторической традицией и преемственностью от римских кесарей и византийских Василевсов. Присутствие православной силы в мире удерживает этот мир от сваливания в кровавый хаос или диктат всемирного завоевателя над всеми остальными. Православная империя (будь то Римская, Византийская или Русская) выполняла на протяжении нескольких тысяч лет одну и ту же функцию в этом мире, функцию удерживающего, будучи гарантом, что любой агрессор, возомнивший себя властителем мира, рано или поздно встретится с мощью римских легионов, византийских тага или русских дивизий — и все их притязания обратятся в исторический прах, обретя уготованный им свыше законный исход.

Крестоносные православные империи были охранителями мира и спокойствия. Всю нашу историю срединный мир сдерживал как завоевательные стремления Запада на Восток: всевозможные варвары раннего Средневековья, католические крестовые походы, польские и шведские (Карл XII) устремления, французские (Наполеон) и немецкие нашествия в Первую и Вторую мировые войны (Вильгельм и Гитлер), так и, быть может, еще более сильные движения Востока на Запад, начиная со всевозможных кочевников — готов, гуннов, арабов, половцев, монголов, турок и кончая неудавшимися попытками японского милитаризма XX века.

Западничество и евразийство есть поэтому уход от сложной проблемы национального самосознания и уход в рассуждения о том, к кому мы ближе и с кем нам быть. Здесь не решается вопрос: кто мы? К чему мы призваны? Здесь — шатание из одной, западной, крайности ухода от русскости в другую — восточную, евразийскую. Уход от разрешения этих вопросов облегчает построения внутри историко-политических идеологий западничества и евразийства, но он не отвечает на внутринациональные запросы самосознания и не способен укрепить русскую государственность. Каждое поколение, откладывающее эти вопросы «на потом» и занимающееся вопросами полегче, оставляет «идущим вослед» нарастающий как снежный ком объем неразрешенных вопросов, а, следовательно, и рост недоверия нации к своей интеллектуальной элите. Наша нация все менее уважает людей образованного слоя, для которых образование служит зачастую лишь дополнительной форой в добывании средств к материальному благополучию, она все менее готова кормить национальную элиту своим трудом и одновременно все чаще стремится обращаться за идейным опытом к другим национальным элитам. Наша элита не выполняет своей созидательно-руководящей роли в национальном теле, выступая все чаще в образе той дурной головы, которая не дает покоя всем остальным членам. Бесконечно стеная о печальной судьбе демократии в России, которая все время некстати встает на дороге нашего государственного роста и своими идеологическими препонами мешает решению национальных проблем, — наша элита ассоциирует себя со все более ненавидимым остальным народом принципом демократического властвования. Демократия играет у нас роль упрямого, медлительного и несговорчивого осла, привязанного к набирающей темп русской тройке: чем стройней и энергичней старается бежать тройка, тем более упирается, лягается и ревет осел. Современный образ демократии — ревущий в безумии осел, растопыривший свои копыта в страхе перед необходимостью быть четвертым пристяжным в русской тройке. И стремящийся поэтому подравнять бег всей тройки под себя, никчемного.

Анархия или империя? Начало XXI века будет временем жесткой идейной борьбы. Борьбы вокруг выбора пути для России. Не надо смущаться относительным спокойствием современной общественной обстановки (в сравнении, скажем, с 1991 или 1993 годами). Она будет недолгой, как и все другие затишья в истории России. Это затишье лишь внешнее, за время которого необходимо укрепиться в новом имперском самосознании.

Особого выбора история нам не оставляет. Либо мы прилагаем все наличные силы к наиболее возможному в наших условиях усилению именно имперской государственности, либо будем продолжать медленно (или не медленно) двигаться к окончательной анархии и краху государственности.

Лев Тихомиров писал как-то, что русские могут быть по своим политическим убеждениям либо монархистами, либо анархистами, в зависимости от своего религиозно-нравственного идеала. Современность и идейные устремления молодого поколения весьма убедительно указывают на правоту гениального имперского мыслителя. Молодежь читает либо книги консерваторов типа Леонтьева и Тихомирова, либо сочинения таких анархистов, как Бакунин и князь Кропоткин. Всем кажутся пошлыми и безвкусными идеалы старой европейской демократии с ее ничего не значащими в современном мире «умеренными идеалами» — «свободы, равенства и братства». Либо полная, беспредельная, бунтарская, анархистская, личная Свобода от всего, либо суровая, величественная, национальная, коллективная идея Империи и глубокая вписанность каждой личности в мир церкви, государства, профессионального слоя, семьи.

Наше время, при всей кажущейся внешней безалаберности, вакханалии и разрухе, время все же очень серьезное, и это подсознательно ощущается все большим количеством людей. Наше время — время выбора нового пути, быть может пути на ближайшее столетие.

Русские, как психологический тип, способны как на титаническое революционное разрушение, так и на великое имперское созидание. Мы способны строить великие империи и совершать великие революции и в своей истории уже в полной мере доказали это. Сегодня мы должны найти в себе силы содействовать созданию власти, способной заглушить в нашем национальном характере анархические стремления и совместно с нацией укрепить государственное тело России.

Главнейший вопрос возрождения — вопрос о верховной власти! Вопрос о верховной власти — вопрос о суверенитете! Вопрос о суверенитете — вопрос о государственной чрезвычайной инициативе! Кто имеет право на введение чрезвычайного положения, на право временного игнорирования конституционного права (неследования ему) во имя кардинального переустройства государственного организма, тот и является собственно верховной властью в государстве.

Имперская мощь не может вырасти на пустом месте. Без соответственного настроения нации невозможно фокусировать необходимое огромное количество энергии в отстаивании идеала как внутри своего тела, в котором неизбежно будут антитела (инородцы и прочие асоциалы из своих), так и вовне. Никто не будет добровольно сдавать те позиции, которые нам предстоит вернуть себе по праву рождения. Это вопрос перестройки психологии нации, преодоления уныния и неверия в свои силы, сильно распространенные за последнее десятилетие.

Нам не дадут жить жизнью тихого и мирного «пенсионера» на нашей огромной «даче» (территории), мир не живет без борьбы наций, государств и религий. Можно лепетать о таких утопиях, как пацифизм и гуманизм, но они не смогут нас защитить от реальных геополитических противников, которые не будут долго спокойно взирать на наши огромные богатства и широченные пространства, с каждым годом все менее заселенные вследствие вымирания коренного населения.

Не надо ложно убеждать себя в том, что в начале XXI века невозможны мировые войны, завоевания одного государства другим, национальный геноцид или что-либо подобное. Откуда такая уверенность? На чем она базируется? Люди перестали желать власти над себе подобными? Нет в мире агрессивных военных блоков? Перестала литься кровь в бесконечных межнациональных конфликтах? В мире ощущается какая-то особенная никогда ранее не видимая стабильность и умиротворенность?

Ничего подобного и близко не видно на мировом горизонте. Все идет, как всегда шло в человеческой истории, только на другом витке технического развития и идеологической обработки масс. Люди не изменились в лучшую сторону, скорее наоборот.

Империя и пацифизм. Эпоха XX столетия, эпоха революций и демократий была эпохой коллективного размягчения мозгов, как говорили русские консерваторы-эмигранты. И «интеллектуальной чернью» этой эпохи явились пацифисты. Здесь для ослабления государственности (а армия это один из важнейших столпов любой империи) используется все, в том числе и слезы матерей, не желающих «отдавать» (слово-то какое, как будто речь идет о праве собственности и ее отнятии) своих сыновей в армию, и вопли о гуманизме и прочие интеллектуальные припадки.

А вместе с тем войны никуда не уходят из человеческой истории, и никогда (это больше чем математическая аксиома, это психологическая данность страстного человеческого характера) войны, как крайний выход при ведении международных дел, не выйдут из обихода народов. Если желать прекращения войн, то прежде всего надо запретить людям заниматься политической деятельностью, которая и является по-настоящему источником всякого конфликта, в том числе и военного. А чтобы в свою очередь запретить политику, необходимо прекратить всяческое развитие человеческих обществ, как духовное, интеллектуальное, так и экономическое и физическое. Война, как это ни парадоксально звучит, часть жизни. И сколько бы ни хотели на уровне межнациональном или международном уйти от всевозможных конфликтов — это никаким образом не удастся. С исчезновением политических конфликтов исчезнет и жизнь, их порождающая. Как говорил знаменитый военный философ и историк А.А. Керсновский: «Есть одна категория людей, навсегда застрахованных от болезней, — это мертвые. Вымершее человечество будет избавлено от своей болезни — войны».

Всякий, искренне желающий предотвратить войну и пролитие большой крови, как можно более гарантированно будет всеми силами укреплять свою национальную армию и свое государство, только это будет настоящим деланием, направленным на отдаление всех возможных войн.

Есть два правила, которые оберегают от войн лучше, чем все пацифистские стенания вместе взятые: первое — «Нападают лишь на слабых, на сильных — никогда» и второе — «Надо вовремя показать свою силу, чтоб избежать впоследствии ее применения». Это правила государственной мудрости всех веков человеческой жизни, все же остальное — от лукавого.

Идея власти самодержавия. Во всяком государстве существует верховная власть, которая является волевым стержнем нации. Верховная власть может быть верховной, только когда она не имеет себе равноценного или сильнейшего властного соперника в государстве, то есть когда она самодержавна. Всякая верховная власть всегда самодержавна но своему внутреннему властному содержанию. И в этом смысле личное самодержавие православных императоров, так же как и власть коллективного самодержавия — парламента или организованного народа, — власти самодержавные. Термин «самодержавие» является исторически русским синонимом власти вообще. Разница этих самодержавии в концентрированности верховной власти в одних руках или распыленности ее по миллионам частичек в массе населения. «Кто отрицает самодержавие, — писал русский консерватор профессор В.Д. Катков, — тот отрицает только существующую историческую его форму и хочет поставить на его место скрытую форму западной автократии, где, под прикрытием юридических форм с вытравленным термином самодержавия, маленькая группа населения может жить на счет другой большей или, по крайней мере, управлять ею, и где самодержавие одного разменивается на более жестокосердное многоголовое самодержавие лендлордов, бюрократов и королей фабрик и железных дорог».

Современная ситуация в стране не позволяет нам, если мы конечно хотим жить (не хорошо жить, а вообще жить, что особо стоит подчеркнуть), желать власти, которая будет иметь низкую концентрацию. Задачи, стоящие перед нашим обществом и государством, категорически требуют от нас энергичной и персонифицированной верховной власти, способной мпювенно и энергично реагировать на постоянно меняющуюся мировую ситуацию.

Для нас сегодня важнее помнить о том, что республиканцы римляне при росте своего могущества и государственности пришли к империи, что Карл Великий, объединив франков, думал об империи, что Петр I, выходя на новый уровень развития русской государственности, строил империю, что идеей объединения Германии в XIX столетии (связанной с именем Бисмарка) была империя. Нам важнее изучать опыт великого Наполеона по построению своей империи, а не умиляться тем, что французы в 1789 году взяли Бастилию и учинили республику. Нам нужнее путь Бисмарка и его генералов, приведший к империи 1871 года, чем революционные идеалы 1848 года, давшие писаные конституции.

Для нас возрождение России должно стать возрождением империи, это наш настоящий государственный уровень и естественный государственный вес. Все другие состояния нашего государства — это патология, переносящая свою патологичность на вес области жизни нации. Неужели нам еще не стало ясно, что демократический принцип для России неэффективен и не приносит никаких положительно-ощутимых государственных результатов?

«Ну, не возвращаться же нам в прошлое?» — снова и снова изумленно вопрошают политически запуганные люди. Мы же ответим им, что этот вопросительный возглас год от года все менее остается наполненным каким-либо жизненным смыслом. Прошлое для нас все более становится животворной традицией, все более властным и реальным господином в нашей разрушающейся современности. Еще Н.Я. Данилевский говорил, что вопрос о лучшей форме правления решается историей. А история, сделав кровавый революционный зигзаг, проведя нацию через тернии демократии, повелительно возвращает русских на имперский путь. Мир в отсутствие России вновь становится однополярным, и мы не сможем увильнуть от своей миссии — альтернативы всякому злу, жаждущему безраздельно властвовать на Земле.

Диктатура как путь к империи. Чрезвычайная власть, диктатура, воспринимается нами как последняя мера в руках автократора во времена исключительные для жизни государства и нации. В обычные времена верховная власть должна действовать в рамках бумажных конституционных определений, апробированных исторической жизнью нации, но держаться за букву написанного человеческой рукой закона во времена чрезвычайные есть государственная глупость и даже преступление. Формальное следование всегда несовершенному закону, а в чрезвычайные времена эта несовершенность становится еще более явной, является безрассудством, трусостью, безответственностью или безвластностью верховной власти. Нет большего властного преступления, чем неприменение власти, когда таковое необходимо. Последствием этого всегда были кровавые гражданские войны, революции, анархии смутных времен и подобные им социальные ужасы.

Власть должна быть властной, персонифицированной, сильной, концентрированной, авторитетной и требующей к себе уважения. А для таких великих дел, как возрождение России, — нужна великая власть. И опорой для этой власти должна стать нравственная поддержка нации того, кто взвалит на себя тяжесть дела возрождения России.

«Идея самодержавия, — писал один русский консерватор начала XX века, — не есть какая-то архаическая идея, обреченная на гибель с ростом просвещения и потребности в индивидуальной свободе. Это вечная и универсальная идея, теряющая свою силу над умами при благоприятном стечении обстоятельств и просыпающаяся с новою силою там, где опасности ставят на карту самое политическое бытие народа. Это героическое лекарство, даваемое больному политическому организму, не утратившему еще жизнеспособности…»

Другим поводом необходимости «героического лекарства» имперской власти для России является распущенность, недисциплинированность и анархичность нашего общества, пропитанного демократическими миазмами, о которых еще в XIX веке знаменитый Ренан говорил: «Эгоизм — источник социализма и зависть — источник демократии, не создадут ничего, кроме общества слабого, не способного противостоять могущественным соседям».

Мы стали несчастными свидетелями страшных последствий разрушительности демократического принципа на примере ослабления нашей Родины. Мы переживаем тяжелейшую болезнь — государственной расслабленности, единственным лечением которой может и должна стать величайшая концентрация власти. Концентрация власти нужна не сама по себе, а как орудие, с помощью которого возможно восстановить государственный порядок, добиться нравственной правды, социальной справедливости и т.п. гражданских основ.

Нам, русским — сегодняшним гражданам России, нужна сильная государственная власть еще и потому, что среди борьбы разных политических партий, народов, экономических группировок внутри нашей страны интересы Отечества в целом постепенно все более отходят на второй план. Только величайшие усилия и концентрация государственной власти, ее персонификация в лидере нации способна сбить накал внутриобщественной гражданской и национальной борьбы. Эта борьба всех против всех, не обузданная верховной властью государства, способна окончательно, изнутри разорвать Россию в клочья. Нашим внешним врагам, уже не желающим мериться с нами силами в открытых и честных поединках, а всячески поддерживающим состояние анархии в нашем Отечестве, это хорошо известно.

Тот, кто сегодня выступает против сильной государственной власти, хочет сохранить лишь свою личную власть и отстаивает лишь свои личные интересы. Нам нужен особый, временный период управления — период диктатуры восстановления государственности. Сегодня России нужен Правитель, способный вести за собой, консолидировать нацию вокруг себя, решиться на жесточайшую проскрипцию (открытое лишение защиты закона) в отношении всех врагов и воров нашего Отечества, способный, подобно Владимиру Мономаху, править с убеждением, что «Господь вручил нам меч карать зло и возвеличивать добро».