Слово «фирма» имеет не одно значение в английском языке. Обычно это означает «коммерческое предприятие», как и в русском. «Фирмы» как медицинского термина в английских словарях нет. На английском медицинском жаргоне «фирма» - это старший врач отделения или профессор, его старший ассистент, младшие ассистенты, старшие сестры, дежурная сестра и студенты. Когда профессор Джонсон или Робинзон делают обход со своей вышеперечисленной свитой, это и есть «фирма» Джонсона или Робинзона, или Маршалла.

Основателем фирмы «М» был шотландский врач Хендерсон, появившийся в Шанхае в 1864 году. О нем известно очень мало, так как протоколы заседаний фирмы, которые находятся у меня, - это уже вторая или третья книга, и первая запись в них датируется январем 1910 года. Название, которое я застал, использовалось еще до 1910 года и было обусловлено чистой случайностью: все врачи, компаньоны фирмы, имели фамилии, начинавшиеся с буквы «М», - Маклауд, Маршалл, Миллс, Меррэй и Марш. Маршалл стал старшим компаньоном, и поэтому фирма официально называлась «Доктор Маршалл и партнеры» или, для краткости, фирма «М».

Фирма была основана и существовала в уникальных условиях, поэтому, прежде чем продолжить рассказ о ней, целесообразно сделать небольшой экскурс в историю создания и развития международного сеттльмента, возникшего в Шанхае во второй половине девятнадцатого века.

Шанхай. На реке Хуанпу у набережной Банд, 20-е годы XX века

Все началось с опия. Мне кажется невероятным, что до англичан китайцы не знали этого зелья. Однако после первой (1839-1841 гг.) и второй (1856-1858 гг.) Опиумных войн, которые Англия навязала Китаю, англичане заставили китайцев покупать у них индийский опий и выращивать его на своих полях (китайцы называли опий «заморская грязь»). Кроме того, англичане начали ввозить в Китай хлопчатобумажные и шерстяные ткани из Ланкашира и принялись за освоение «открытых» (под угрозой пушек) для европейцев пяти портов. Так и образовался Шанхай. Вдоль берега реки Вампу китайцы выделили англичанам большой и наихудший кусок болотистой земли, и иностранные купцы, в подавляющем своем числе англичане, начали его заселять. Это интернациональное поселение получило название «международного сеттльмента». Французы предпочли захватить для себя соседний кусок земли и основали французскую концессию. Подобную же историю возникновения международные сеттльменты и иностранные концессии имели и в других китайских городах - Тяньцзине, Ханькоу. И внутренний рас. порядок этих поселений зависел не столько от места нахождения, сколько от его типа: свои особенности в сеттльментах, свои - в тех или иных концессиях.

Международный сеттльмент, хотя и управлялся полностью англичанами, для видимости подчинялся якобы консульскому корпусу, и даже для герба англичане предложили три щита, соединенные концами, на каждом из щитов - по четыре флага. Всего двенадцать флагов наций, которые участвовали в создании сеттльмента. Были тут и старый русский флаг, и флаг прусского королевства. Опоясывал щиты латинский девиз «Все - объединенные в одно».

Международный сеттльмент в Шанхае был своего рода независимой республикой, управляемой купеческой олигархией, имевшей собственную армию и другие атрибуты суверенного государства. Один англичанин - я не помню ни фамилии этого человека, ни времени, когда велась беседа, - говорил мне, что Лондон ничего не понимает в китайских делах и в делах международного сеттльмента и было бы лучше, если бы в ряде государств международный сеттльмент имел своих послов. Я думаю, что он высказал тогда не сугубо личное мнение, наверное, были и другие иностранцы, которые так думали. Шанхай чем-то напоминал средневековую Лигу ганзейских городов, которая по сути своей была купеческой республикой и вела свои войны, например, с Данией.

Французская концессия была полностью зависима от Парижа, и французские граждане почему-то постоянно враждовали со своим консулом и муниципальными властями, так как те, якобы, притесняли их свободы, которыми неограниченно пользовались жители международного сеттльмента. В Ханькоу одно время во французской концессии жил только сам французский консул, а все его «верноподданные» французы поселились в английской концессии и со своим консулом не разговаривали.

Французы народ темпераментный. Помню, как в Шанхае господин Рише (врач-рентгенолог, преподаватель университета «Аврора») и владелец французского книжного магазина (запамятовал «трехэтажную» дворянскую фамилию этого человека), поссорившись однажды со своим генеральным консулом, начали издавать газету, специально направленную против администрации французской концессии. Газета просуществовала год, и каждого ее номера (выходила она раз в неделю) ожидали с нетерпением все жители иностранного Шанхая, потому что в ней печатались различные гадости и пикантные подробности из жизни генерального консула Франции и его администрации. Поскольку газета издавалась, так сказать, через улицу, на территории международного сеттльмента, то французский консул не мог ее закрыть. Через год издателям все надоело, и они сами прекратили ее издание.

О том, что представлял собой Шанхай в начале активного освоения его иностранцами, хорошо описано в книге немецкого журналиста Гессе Вартега «Китай и китайцы», переведенной на русский язык и изданной в Петербурге в 1900 году. Вартег путешествовал по Китаю, очевидно, в 1882-1883 годах.

«Шанхай называют Парижем Дальнего Востока, и он действительно таков, - пишет Вартег. - В сравнении с Шанхаем все остальные оевропеившиеся города Восточной Азии: Сингапур, Гонконг, Батавия, Манила, Иокогама, Кобе, Нагасаки - отступают на задний план. Многие из них красивее, обширнее, приятнее, но ни один из них не ведет такой огромной сухопутной и морской торговли, не отличается таким развитым, свободолюбивым и добродушно-веселым населением... Здесь не придется, конечно, любоваться какими-нибудь архитектурными или другими подобными чудесами на наш лад - нельзя забывать, что Шанхай в Китае. Но все-таки люди, переселившиеся в эту болотистую нездоровую низменность при устье Янцзы, сумели устроиться в этом европейско-китайском Вавилоне поразительно хорошо - приятно и целесообразно».

Тут Вартега можно упрекнуть в неточности. Во-первых, все города, которые он сравнивает с Шанхаем, были построены в живописных местах. Здесь же, как я уже сказал, китайцы специально отвели иностранцам большую территорию, состоящую главным образом из болот. Там, где была суша, при рытье канавы на глубине двух метров выступала вода. Весь Шанхай построен на сваях. В землю забивались шестиметровые стволы деревьев, причем один ствол на другой - в одну точку забивали по три-четыре ствола,- а в целом строительная площадка состояла не из одной сотни таких стволов, и на этом основании строили уже высотные здания. Во-вторых, возраст городов, упомянутых Вартегом, исчислялся к тому времени веками, а Шанхаю, который Вартег посетил в 1882 году, едва ли исполнилось тогда сорок лет, так что никаких памятников, никакой архитектуры, естественно, быть не могло.

Шанхай. Памятник А.С. Пушкину, установленный в 1945 г. и разрушенный впоследствии хунвэйбинами.

На территории международного сеттльмента было, кажется, всего три памятника: один в честь начальника китайской таможни, англичанина, другой изображал ангела (он был сооружен в 1918 году в честь победы над кайзеровской Германией), а третий был воздвигнут французским муниципалитетом в честь столетия нашего Пушкина. Впоследствии бронзовый бюст Пушкина был украден во время японской оккупации: японцы очень нуждались в металле. После 1945 года в Москве был заказан новый бюст, и памятник восстановили. После прихода к власти Мао Цзэдуна, во время «культурной революции», бюст был снова украден, а постамент разрушен хунвэйбинами.

Вартегпродолжает: «Поразительно - здесь как раз подходящее выражение... Во время первой прогулки по шанхайской набережной я почувствовал себя словно на европейском курорте, в какой-то северной Ниц-це,- таким изящным, роскошным, аристократическим и главное европейским городом казался Шанхай со стороны реки... Торговые фирмы скорее можно было бы принять за роскошные особняки частных лиц, так они красивы и приветливы, такие перед ними уютные садики. И нигде ни малейших признаков, неприятно отличающих обыкновенно центры оптовой торговли... Я ни разу не видел на этой удивительной улице ни единого тюка, ни одной ломовой телеги, ни одного крючника... Все идет в Шанхае так чинно, гладко. В крупных деловых конторах царит самый изысканный тон, светские изящные манеры, совершенно не похожие на то, к чему мы привыкли у себя дома... (Тут Вартег похвально самокритичен)... Имея дело со здешними деловыми людьми, выносишь впечатление, как будто это все очень богатые, отлично обставленные джентльмены, занимающиеся делами лишь в виде спорта... Все деловые сделки заключаются за чашкой послеобеденного чая в Шанхайском клубе. Раньше десяти утра открываются лишь немногие конторы, а в полдень к большинству из них уже подкатывают шикарные экипажи, чтобы отвезти принципалов в клуб или домой обедать; после обеда в конторах занимаются еще часика два, и деловой день закончен».

Конечно, лирическое настроение Вартега объясняется тем, что он пробыл в Шанхае всего две недели. На набережной он не видел кули просто потому, что китайским рабочим запрещалось ходить по главным европейским улицам, такой порядок я застал еще в Тяньцзине, то есть лет через сорок после визита Вартега в Шанхай. В Шанхае до начала Тихоокеанской войны вход китайцам в иностранные парки был закрыт - это в их же собственной стране! Если бы Вартег прогулялся на километр дальше, перейдя через мост Гарден в портовую часть города, то он увидел бы совершенно другую картину. Впрочем, может быть, в момент визита Вартега в Шанхай этого моста еще не было, а кабаки и все публичные дома для матросов, а также целый город складов находились прямо на берегу в портовой части города. Здесь полуголые китайские кули грузили и разгружали пароходы. Проходя мимо контролера, они останавливались, и тот совал им в руку палочку длиной сантиметров тридцати. По этим палочкам в конце рабочего дня кули получали деньги по количеству перенесенных мешков. А рядом стояли полицейские из международного сеттльмента, китайцы и индусы-сикхи из Пенджаба, и для соблюдения порядка лупили палками этих кули по головам и спинам. Я это видел сам и очень часто. Это возмутительное зрелище. Вартег пишет, что не видел «ни одной ломовой телеги». А их и не было в Шанхае. Все грузы перевозили на двухколесных арбах все те же кули по той простой причине, что труд человека был дешевле труда лошади. Самым дешевым в том обществе был человек.

Шанхай. Набережная Банд, 20-е годы XX века.

Товары лежали в портовой части города. В Шанхайском клубе заключались торговые сделки: тут продавали и покупали. А затем привезенные товары на джонках увозились вглубь Китая по рекам и каналам китайскими собратьями русских бурлаков, а китайские товары, шелка и чай, теми же путями привозились на склады иностранных компаний и так же грузились на иностранные суда. Конечно, на фешенебельной набережной ничего такого не было, поэтому Вартег ничего и не видел. Но справедливости ради следует сказать, что он не видел всего этого только от неведения, а не по причине лени или недостатка журналистского любопытства или мужества. Он бродил по улицам Кантона, когда там свирепствовала чума. Он знал об этом, но хотел ближе познакомиться с жизнью китайцев, и его ничто не остановило.

Вне зоны деловых контор сих «уютными садиками» существовал и другой институт, очень важный в европейско-китайской торговле. Это был институт компрадоров (от испанского comprador - покупатель), то есть посредников между иностранными и китайскими купцами. Вначале иностранцы не знали китайского языка, и такие посредники были просто необходимы. Каждая иностранная фирма имела своего китайского компрадора. Весьма возможно, что один и тот же компрадор обслуживал несколько фирм, имея свой собственный штат и работая в китайской части города. Он покупал и продавал то, что ему предлагали его иностранные хозяева, получая от стоимости каждой сделки известный процент, и, вероятнее всего, брал его с обеих заинтересованных сторон. В главную контору с «уютным садиком» на набережной он приезжал на персональной рикше, черной, лакированной, расписанной золотыми драконами и цветами, и своим прибытием никак не нарушал внешнего благополучия набережной. Сделки заключались, и товары шли в Китай и из Китая. Институт компрадоров рухнул только после Тихоокеанской войны вместе со всей колониальной системой.

Между прочим, когда говорят о компрадорах, то чаще всего говорят о том, что англичане не умели говорить по-китайски и им нужны были посредники для гладкой, бесперебойной торговли. Но у компрадоров, кроме знания языка, были еще и очень широкие торговые связи, да и англичане были не такими уж плохими лингвистами. Среди англичан, родившихся в Китае, я встречал немало таких, которые блестяще говорили по-китайски. Изучению языка помогали смешанные браки: женившиеся на китаянках, естественно, довольно быстро осваивали китайский язык. Для присмотра за детьми английские специалисты часто нанимали нянь-китаянок, и китайский язык становился для таких детей вторым родным языком. Это всячески поощрялось властями. Молодые холостяки брали себе в любовницы китаянок - это тоже встречало одобрение - и делали успехи в изучении языка. За знание китайского языка увеличивалась, и значительно, заработная плата. В международном сеттльменте муниципалитет содержал штат преподавателей китайского языка, и иностранные служащие муниципалитета могли посещать бесплатно эти курсы в рабочее время. Русские в описываемое мною время редко так хорошо знали китайский язык, как англичане. Русская молодежь, жившая в Китае на территории иностранных концессий, должна была изучать французский и английский языки, чтобы потом устроиться на службу младшими клерками в иностранные фирмы.

Шанхай. Небоскреб компании «Вин Он» на Нанкин роуд, 20-е годы XX века.

В Шанхае у англичан было Королевское азиатское общество, которое много лет возглавлял Артур де С. Сауер-би, известный зоолог, издававший ежемесячный журнал о Китае. Общество находилось в здании, расположенном в двух шагах от набережной. Здесь же был музей, в котором не было никаких посетителей. В музее я часто бывал, только потому, что надо было пройти через все его комнаты, чтобы попасть в квартиру Сауерби, которого я лечил. Музей меня, как и других шанхайцев, не интересовал.

Иностранный Шанхай был равнодушен к науке и искусству. Его привлекали английские фунты и американские доллары. Здесь была единственная труппа оперетты - это была русская труппа, иногда проходили выставки художников - тоже, в основном, русских. Некоторые из них, например, Герасимов и Засыпкин, известны своими полотнами далеко за пределами Шанхая. Правда, и у англичан кое-что было. Клуб любителей драматического искусства ставил, и очень талантливо, пьесы старинных и современных английских и американских писателей. На одной такой пьесе «погорел» мой друг доктор Андерсон. Он играл в сцене, где должен был находиться в пижаме в постели с чужой женой. Это страшно возмутило английское общество, и глава фирмы доктор Гонтлетт дал Андерсону понять, что тот перешел все допустимые границы. Андерсон написал Гонтлетту подробное письмо, в котором сообщил, что не видит для себя перспектив в фирме «М». В ответ он получил следующее: «Дорогой доктор Андерсон, мы все давно уже заметили, что климат Шанхая вам не подходит. Ваше решение уехать отсюда нам представляется весьма разумным. Искренне ваш, Э.Д. Гонтлетт».

У меня сохранились эти письма, потому что я был секретарем фирмы с 1941-го по 1954 год. Кстати, это совсем не почетный пост, на него назначался самый младший, потому что никто не хотел вести протоколы фирмы.

В своей книге Вартег отмечает, что все коммерческие сделки проводились в Шанхайском клубе на набережной.

Это верно, но проводились они не за чашкой чая, как пишет он, а за стаканом виски с содовой или джина. Чая я что-то не видел в Шанхайском клубе. Чай пили в клубах, куда приходили дамы играть в теннис или вязать и сплетничать. А в Шанхайский клуб вход женщинам был запрещен. Но надо сказать, что Вартег за две недели успел увидеть очень многое. В его книге, объемом почти в четыреста страниц, много достоверных описаний, документов и исторически ценных фотографий того времени.

Вот одно из его интересных наблюдений: «...Шанхай лишен всякой национальной государственной организации, и неизвестно даже, кому в сущности принадлежит... Концессии разных держав в открытых портах заселены не исключительно подданными данной державы; эти поселения, занимающие пространство в один-два километра, даже не подчинены консулам представленных держав... В Восточной Азии англичане или немцы перестают по отношению к китайцам или японцам быть англичанами или немцами; они так же, как американцы, французы и прочие иностранцы, имеют счастье быть белыми или, как выражаются китайцы, варварами».

На этой расовой солидарности и играли всегда колонизаторы. Сейчас, например, в Южной Африке европейцу с прогрессивными взглядами (не члену компартии, конечно) жить легче, чем африканцу с реакционными взглядами, только потому что кожа у него белого цвета. Одна английская монашка-францисканка, жившая в Южной Африке, рассказывала мне о расовой сегрегации в католических школах: в одних учились белые дети, а в других -черные. Эта монашка преподавала в школе для белых девочек. Однажды в ее классе возникло волнение. Школьницы гурьбой отправились к директрисе и сообщили о том, что у одной девочки они увидели за ушами, которые были прикрыты волосами, полоску черной кожи. Они не хотят вместе с такой девочкой учиться. Было произведено дознание и выяснилось, что когда-то, три поколения назад, в ее семье была негритянка. Девочку исключили из школы. Я даже не осуждаю за это монашку-директрису. В Южной Африке ей ничего другого не оставалось делать. Если бы она попыталась защитить несчастную, то власти нажали бы на архиепископа, и тот перевел бы директрису в другую школу, а девочку выгнали бы все равно.

Англичане в Китае тоже проводили политику расовой и классовой сегрегации. В английских конторах на дверях туалетов были надписи «Только для иностранцев», «Только для китайцев». В иностранные клубы китайцев и японцев не принимали. В «аристократические» клубы (собственно говоря, никакой аристократии, как таковой, в Китае не было - следовало бы сказать, в «высокобуржуазные» клубы) не принимали «половинок» - людей со смешанной кровью, европейской и китайской, несмотря на их британское подданство. В спортивные клубы, как например в Шанхайский гребной клуб, принимали и «половинок», и русских, но зато не принимали полицейских - даже самых чистокровных англичан. Это уже классовая сегрегация. Правда, у полиции был свой клуб. Русских принимали и в другие клубы, но практически они не могли их посещать из-за высоких членских взносов.

Французы в этом отношении были лояльнее. Многие из них были женаты на китаянках или вьетнамках, и их жен принимали во французские клубы без ограничений.

Во всех этих «независимых республиках», как их справедливо называет Вартег, существовало «право экстерриториальности». Это означало, что иностранца, совершившего преступление, мог судить только его консул или смешанный суд в Шанхае. Китайским законам иностранцы не подчинялись, что было для них очень удобно. На русских это не распространялось: у них не было своего консула.

Шанхай не был свободным портом, «порто франко», поскольку китайская таможня (ее полностью контролировали англичане) взимала пошлины на ввозимые товары, но он был свободным городом в несколько ином смысле. Любой человек мог повесить на своей двери вывеску «специалист-гинеколог», даже если он был просто шарлатаном и не имел никакого медицинского (а может, и никакого вообще) образования, - муниципалитет международного сеттльмента в это не вмешивался. На территории французской концессии власти требовали предъявления диплома об окончании университета любой страны. Но во многих странах дипломы продавались за деньги, и такой диплом не давал никакой гарантии больному. Я знал одного русского, сына миллионера, который купил себе в американском университете диплом инженера-химика, хотя не умел написать даже формулу воды.

В английской газете «Норд Чайна Дейли Ньюс», да и в других газетах, много лет подряд печатал свое объявление доктор Кассов: «специалист по лечению геморроя и варикозных вен». Его даже шарлатаном нельзя назвать. Он ничего, кроме варикозных вен и геморроя, не лечил и доктором, конечно, не был. В лучшем случае, фельдшер, умевший делать внутривенные вливания. Но в сообразительности ему отказать нельзя: он выбрал себе узкую специальность, в которой не бывает неудач. На территории французской концессии он практиковать не мог, потому что у него не было никакого диплома, а в сеттльменте - пожалуйста. Правда, муниципалитет международного сеттльмента публиковал ежегодно «Список зарегистрированных врачей», в начале которого было сказано: врач, фамилия которого здесь помещена, действительно имеет диплом врача. Но шарлатаны не обращали внимания на этот список, который все равно никто не читал.

Иностранец, сошедший с борта парохода на набережную Шанхая, оказывался в «стране чудес». У него никто не спрашивал паспорта или какого-либо другого документа. Недаром кто-то написал книгу под заглавием «Шанхай -рай для авантюристов». Именно таким раем он и был.

Если у иностранца были деньги, он мог снять самый дорогой номер в фешенебельном отеле и назваться графом Калиостро или профессором астрологии Нострадамусом. Под таким именем его и зарегистрировали бы, а на другой день в газете, где ежедневно печатали фамилии людей, проживающих в больших отелях, под рубрикой «Сассун Отель» в списке гостей появилась бы фамилия «граф Калиостро». Администрация потревожила бы этого «графа» только в том случае, если бы у него не оказалось денег заплатить за номер. Он также имел право, не предъявляя паспорта, умирать от голода в пригородной канаве.

В этом странном городе не было понятия о подоходном налоге, и никто не был обязан сообщать, сколько он зарабатывает. А вот налоги на земельные участки, на содержание публичных домов, на игорные притоны были. Существовали налоги на пришвартование судов к набережной и на стоянку на якоре в середине реки. Короче, налогов взималось достаточно, чтобы содержать все это многомиллионное городское хозяйство, но устанавливались они теми же бизнесменами, которые одновременно были отцами города и делали в Шанхае деньги. Естественно, неприятных налогов для самих себя они, конечно, не стали бы выдумывать. Отсутствие подоходного налога побудило багдадского миллионера сэра Виктора Сассуна перевести свои капиталы в Шанхай. Он был британским подданным и пользовался защитой британской короны, но подоходный налог ей платить не хотел. Некоторые щепетильные англичане были возмущены таким поступком и не приглашали его на свои коктейли, но сэру Виктору было на это в высшей степени наплевать. Он сам закатывал роскошные приемы, и приглашенные - те же «щепетильные» англичане - ходили на них с удовольствием.

Шанхай. Главная улица Нанкин роуд, 20-е годы XX века

Шанхайские вольности проявлялись и в чисто военных вопросах. Международный сеттльмент (так же, как и французская концессия) содержал свою собственную армию. Это не считая того, что на рейде постоянно стояли военные корабли - английские, американские, французские, итальянские и уж, конечно, японские. На берегу всегда стояли воинские подразделения Англии или США. На территории французской концессии располагались казармы для французской морской пехоты и казармы для аннамитов (вьетнамцев), живших там со своими семьями. Этого было мало, и муниципалитет хотел иметь частную армию. Она состояла из трех рот Русского полка (наемников) и нескольких джентльменских или волонтерских рот, в которых служили не за плату, а за любовь к военной форме и выпивке. Еще в состав армии входили английская рота, шотландская, американская, русская (так что всего было четыре русских роты), еврейская, артиллерия и кавалерия, а также индусская кавалерия. Армия создавалась для защиты сеттльмента от китайцев. Все улицы, выходившие за границы сеттльмента в китайскую часть города, имели легко закрывающиеся стальные решетки, рядом с которыми делались укрепления для пулеметных гнезд. Со стороны реки Шанхай был защищен международной флотилией.

Как-то у муниципалитета возник спор с китайскими рабочими, возившими груз на тачках. В истории сеттльмента это событие отмечено как «бунт тачечников». Муниципалитет проявил к рабочим какую-то мягкость (какую -точно не известно), и армия сеттльмента предъявила отцам города ультиматум: или твердая политика, или вся армия одновременно уходит в отставку. Военная история, по-моему, не знает больше подобных случаев. До отставки дело не дошло. Отцы города отправили телеграмму в Гонконг, и оттуда прислали дополнительное число британских канонерок.

Отношение иностранцев к врачам было смешанное, как и везде в мире. Англичане хотели лечиться у врачей своей национальности по трем причинам. Во-первых, это был свой человек - причина патриотическая. Во-вторых, с врачом легче говорить на своем языке. Здесь смешивался патриотизм с удобством. В-третьих, английскому врачу можно верить, как и его английскому диплому, - а это уже недоверие к иностранцам. Но, с другой стороны, «неанглийский» врач был, возможно, лучше, чем английский, именно потому, что он «неанглийский».

Например, немцы и евреи - очень умные врачи. Немецкий еврей еще лучше. Итальянцы легкомысленны и не внушают доверия. В Шанхае был всего один итальянский врач, и, как назло, действительно такой. Пристальное внимание ко всему иностранному характерно для всех народов. Это относится и к врачам, и к духам, и к импортным товарам. Один англичанин заплатил «импортному» профессору шестьсот фунтов стерлингов за то, что тот вырезал ему совершенно здоровую почку. Вторая почка тоже была здоровая, так что профессор особенного вреда «больному», вернее здоровому, не принес и мог со спокойной совестью положить полученные деньги в банк. Этот мнимый больной лечился у всех врачей фирмы «М». У него была вечная боль в левом боку, и он был ипохондриком. Он успокоился только после того, как заплатил деньги за операцию. Боль у него прошла, и он рассказывал во всех клубах, как его исцелил «импортный» профессор.

В таком сложном и противоречивом обществе зародилась фирма «М». Все наши больные лечились в двух английских больницах: The Shanghai general Hospital и Country Hospital.

С коммерческой точки зрения идея создания фирмы была очень простой. Объединение нескольких врачей с разными специальностями имело все шансы захватить «рынок», так как каждая торговая компания в этом случае должна была платить за своих служащих ту же сумму, что и отдельному врачу, а помощь получать могла уже от группы специалистов. В Англии подобные объединения существовали давно, и идея «фирмы» не была новой.

Когда я пришел работать на фирму «М», то застал там следующих специалистов: общий хирург - Гонтлетт, офтальмолог и хирург-гинеколог - Бертон, терапевт и педиатр - Скуайрс, терапевт и педиатр - Макголрик, хирург-ортопед - Не, торакальный хирург - Торнгэйт. Я был терапевтом и анестезиологом, а позднее, в Шотландии, куда я ездил в отпуск, в Эдинбургском университете в течение трех месяцев изучал, по настоянию фирмы, еще и кожные болезни. В последние годы моей работы на фирме у нас появился Уеддерберн. К тому времени я был уже

компаньоном фирмы, а он только начинал свою карьеру в качестве служащего. По уставу «фирмы» каждый новичок должен был проработать четыре года служащим и лишь потом становился компаньоном. Уеддерберн был очень славным малым, типичным шотландцем. Когда на каком-нибудь коктейле он выпивал лишнее, то ходил и жаловался, что я, советский коммунист, являюсь компаньоном «фирмы» и как самый последний проклятый капиталист эксплуатирую его, подданного ее величества королевы. Где же социальная справедливость?

Фирмы, подобные нашей, существовали почти во всех британских колониях, то же самое практиковалось и в Англии. Когда Андерсон покинул Шанхай, он остановился в Гонконге и поступил там на работу в такую же фирму. Потом он работал в Сингапуре. Я побывал у него в обоих городах, а также в помещении медицинской фирмы в Пенанге. Все три города находились в британских колониях, и пациентами фирм там тоже были англичане. Во всех британских колониях английские врачи зарабатывали, конечно, хорошо, но вкладывать большие средства в оформление своих кабинетов не собирались. В Шанхае же, многонациональном городе, всецело находившемся под влиянием Британской империи, для любой такой фирмы важнейшим был вопрос британского престижа, поэтому на внешний блеск тратились большие деньги. Это отличало английскую фирму от французской, которая тоже неплохо зарабатывала, но французы, будучи народом экономным, больших денег на оформление помещения тратить не желали.

У нас был один конкурент, не особенно серьезный, так как мы сами не хотели увеличивать количество пациентов. Это была американская фирма «Докторе Джаксон, Данн энд партнере». Она обслуживала весь персонал американских банков, пароходов и торговых фирм, а также американских миссионеров (баптистов, методистов, армию спасения и пр.). Мы им не завидовали, а врачи-одиночки дружно нас всех ненавидели.

Врачи в Шанхае жили хорошо, но только не русские врачи. Это объяснялось тем, что у русских врачей была только русская клиентура, бедная и не способная платить достаточно большие деньги. Иностранных же пациентов русские врачи не имели из-за языкового барьера. Очень немногие русские врачи жили хорошо, хотя любые врачи всегда жили лучше, чем их пациенты. Из хорошо обеспеченных можно назвать Александра Викторовича Тарле, родного брата историка Евгения Тарле. Он был психиатром, а специалистов этого профиля было всего два в Шанхае, причем вторым была врач-психиатр, бежавшая из Германии, которая выглядела так, будто сама нуждалась в срочной госпитализации в психиатрическую больницу Александра Викторовича. Тарле имел собственную больницу. Такого не было ни у кого. Из Советского Союза он уехал не по политическим, а по романтическим причинам, но его биография не имеет отношения к истории британской колонии Шанхая. Он был прекрасным специалистом и обаятельным человеком, а кроме того, прекрасно владел тремя иностранными языками.

Все наши больные делились на «контрактных» и «неконтрактных» пациентов. Контрактные пациенты ничего не платили ни за визит к нам, ни за наш визит к ним на дому. За них раз в три месяца (а иногда - в шесть) платила фирма, в которой они работали. Неконтрактные пациенты, их было меньшинство, платили по существующим в городе ставкам, то есть довольно или даже очень дорого. Ко мне пришел как-то бывший (еще царский) морской атташе в Лондоне. Ощупывая каждый день свою шею с правой стороны, он обнаружил, наконец, в ней опухоль. Я осмотрел его и пригласил для консультации Бертона. После осмотра Бертон заставил нашего «больного» пощупать шею с левой стороны и сказал: «Сэр, это же нормальный поперечный отросток шейного позвонка». Так как этот человек не был нашим контрактным пациентом, то за свое «самоощупывание» получил счет на двадцать пять американских долларов. Отдельные семьи, которые не имели права на оплату медицинской помощи от своей фирмы (не знаю почему), предпочитали пользоваться контрактом, оплачивая его из собственного кармана.

Контрактов, как таковых, собственно говоря, не было -не существовало отпечатанного документа с условиями контракта. Все делалось гораздо проще. С торговыми компаниями заключались соглашения, с каждой - отдельное, предусматривающее особую сумму оплаты. Шанхай был городом купцов, и всякий уважающий себя управляющий торговой компанией был бы недоволен, если бы не поторговался со своими врачами. У меня сохранился один документ, который может служить образцом соглашения между компанией и фирмой. После разговора с одним из старших членов фирмы управляющий торговой компанией послал нам такое письмо: «Джентльмены, в подтверждение разговора, который я имел с д-ром таким-то из Вашей фирмы (N.B. Этот разговор происходил, наверняка, в обеденный перерыв в Шанхайском клубе за стаканом виски с содовой - В.С.), сообщаю, что мы готовы платить по 20 долларов за каждого мужчину и по 30 долларов за каждую женщину в год. Ниже прилагается список наших служащих. Ваш покорный слуга». Это было все, что у нас имелось в качестве документа, на этом все и строилось.

Конечно, муниципалитет, в котором служило несколько тысяч человек и который включал в себя полицию, тюрьму, пожарную команду и другие подразделения, за каждого служащего платил меньше, чем какое-либо частное предприятие, но так как их насчитывалось несколько тысяч, то общая сумма была огромной. Это было своего рода социальное страхование, на много лет опередившее систему национального здравоохранения, введенного в Англии после Второй мировой войны. Поскольку большинство людей из наших списков никогда не болели, мы их, естественно, никогда не видели, но деньги за медицинское обслуживание от их фирм получали регулярно.

Операции оплачивались согласно шкале, которую периодически публиковала Ассоциация иностранных практикующих врачей Шанхая. Это была своеобразная система, которая, с одной стороны, защищала интересы предпринимателя от жадности врачей, а с другой - требовала от членов ассоциации придерживаться опубликованных расценок, чтобы избежать нездоровой конкуренции, хотя проверить врачей, насколько они придерживаются этой системы было невозможно. Операции делились на классы, но по каждому классу их стоимость зависла от зарплаты больного. За удаление аппендикса простому служащему иностранная компания платила в пять раз меньше, чем за эту же операцию, сделанную управляющему. В этом была своя логика: компания больше платит за операцию управляющему, потому что он - один на сто служащих, поэтому вероятность аппендицита у служащих в сто раз выше, чем у управляющего. Вообще, такая градация была уступкой врачам со стороны торговых предприятий, в свою очередь - опубликованная шкала цен служила компаниям гарантией того, что за операцию с них врачи не возьмут больше, чем полагается. Разумная система для общества, в котором каждая сторона боится, что другая ее обжулит. Она строилась на тех же принципах, что и страховые компании.

Однако, как бы ни была привлекательна эта система на первый взгляд, применима она, по-видимому, только в колониях, потому что основана на чудовищной социальной несправедливости.

Возьмем один пример: английскую шерстоткацкую промышленность. Веками она создавалась и развивалась в графстве Ланкашир на севере Англии. Отсюда англичане вывозили свои ткани, шерстяные и хлопчатобумажные, во все страны мира и там их выгодно продавали. Ткани были очень хорошие. Своими бумажными тканями они разрушили ткацкую промышленность в своей собственной колонии - Индии. Это произошло еще в девятнадцатом веке. О трагической судьбе индийских ткачей подробно пишет в своей книге аббат Дюбуа (о нем я подробно пишу в главе «Мои индусы»). Их трагедия усугублялась тем, что они принадлежали к касте ткачей и не имели права делать никакую другую работу. Но в то время английские владельцы ткацких фабрик заботились в первую очередь об английских ткачах, а индусы их не интересовали.

Посмотрите теперь, что произошло в Китае. Зачем стричь английских овец, когда шерсть китайских овец не хуже? Зачем возить хлопок из Индии, когда он растет в Китае. Английские бизнесмены сделали совершенно логичную, с точки зрения бизнеса, вещь: построили в Шанхае ткацкие фабрики и красильный завод и начали ткать шерсть и хлопок, используя труд китайцев, который стоил намного меньше, чем труд ланкаширских рабочих. Хорошую английскую шерсть стали ткать в Шанхае, и она была дешевле, чем ланкаширская шерсть.

Для осуществления своего проекта англичане выписали человек сто хороших ткачей из Ланкашира, обеспечили их трехэтажными домами с садами и с прислугой, то есть хозяева фабрик их буквально купили. Эти ткачи были моими пациентами, я бывал у них дома и лечил их самих, их жен и детей. Мне нравились эти простые и добрые люди.

Ланкаширских ткачей в Шанхае поставили в такие условия, в которых у них никогда не могло бы быть тесного контакта с китайскими рабочими. Сделать это было легко. Ланкаширцы по-китайски не говорили. Привить им презрение к китайским рабочим оказалось нетрудным делом. Гораздо труднее привить любовь к другому человеку -Христос пытался, но ничего не вышло. Сговора против владельцев фабрик между ланкаширскими ткачами и китайскими рабочими быть не могло. Хозяева фабрик учитывали простое для колониальных условий правило: много воруют там, где мало платят. А они платили хорошо.

Колоссальная разница между зарплатой китайского рабочего и ланкаширского ткача шла в мошну английских капиталистов, которые продавали китайскую шерсть дешевле ланкаширской. То, что это было прямым предательством национальных интересов, их не тревожило: деньги выше национальных интересов. Здесь они следовали принципу римского императора Веспасиана, обложившего налогом общественные туалеты в Римской империи. Когда сын императора высказал ему возмущение по поводу такого способа зарабатывать деньги, августейший папа ответил исторической теперь фразой: «Деньги не пахнут».

Прибыли от подобных проектов были великолепными: на деньги, которые зарабатывались в колониальных условиях, можно было позволить себе оплачивать врачебную помощь для всех своих иностранных служащих - не только англичан, но и русских, португальцев и пр. Кроме того, компания содержала китайских врачей для своих китайских рабочих. Это был не альтруизм, а холодный расчет: больные рабочие невыгодны для компании. Безнадежно больных увольняли, легко заболевших лечили.

Мы китайцев не лечили, их лечили китайские врачи, услуги которых стоили намного меньше наших. Мешал и языковой барьер. К тому же иностранные врачи не хотели заниматься низко оплачиваемой работой, когда у них не хватало времени даже для хорошо оплачиваемой работы. Расовые различия, языковый барьер и экономические факторы использовались для разделения людей.

Чтобы совсем не дискредитировать клятву Гиппократа, который требовал, чтобы врач не брал денег с человека, у которого их нет, в больницах существовали бесплатные отделения - коек на шестьдесят в общей сложности. Эти бесплатные отделения были зарезервированы за фирмой «М», и туда мы посылали всех, кто к нам обращался за помощью, но не мог платить.

Большие доходы фирма получала от английских пароходных компаний и многочисленных торговых предприятий. Англичане считали своим долгом лечиться у докторов фирмы «М». В конце каждого года секретариат муниципалитета рассылал своим служащим циркуляр с просьбой указать, какого врача они хотят иметь в следующем году. Большинство записывалось в фирму «М». Полиция не имела права выбора, их автоматически приписывали к нам, но члены их семей могли выбирать: например, русским женам и детям, не говорившим по-английски, лучше было лечиться у русского врача. С появлением русского врача в фирме «М» почти все семьи русских полицейских перешли к нам. Я невольно причинил зло своим коллегам-соотечественникам, поскольку спровоцировал уход клиентов от самостоятельно практикующих врачей.

Отношения между врачом и пациентом строились весьма своеобразно. Поскольку вся британская медицина построена на базе института «семейных врачей», эта традиция поддерживалась. В фирме были разные специалисты, но каждый из нас был прежде всего семейным врачом. Пациент знал только одного доктора - своего.

Нам всем вменялось в обязанность принимать роды у своих пациенток (вызывая старшего в трудных случаях), лечить венерические болезни, накладывать гипс при неосложненных переломах, примерять противозачаточные диафрагмы женщинам, лечить все тропические и инфекционные заболевания, накладывать пневмоторакс туберкулезным больным и т.д. Если врач нуждался в консилиуме, то для этого достаточно было пройти по коридору в кабинет коллеги и пригласить его. Консилиум никогда не откладывался на следующий день. Все делалось тут же. У нас было два отделения: одно находилось на набережной, то есть в деловой части города, другое - в глубине города, где располагались частные дома. Прием больных шел одновременно в двух местах. В худшем случае врач с набережной звонил в другое отделение, и больной ехал туда на консилиум. В фирме имелся рентгеновский аппарат, и каждый из нас обязан был уметь им пользоваться. Если просвечивая больного мы видели ненормальные тени, то посылали его к специалисту-рентгенологу, то есть все, что от нас требовалось - знать, как выглядит нормальная грудная клетка. Так как в Шанхае врачи никому не подчинялись и никем не контролировались, то не требовалось писать и длинные истории болезни. На карточке больного фиксировался предположительный или окончательный диагноз и полностью записывался выданный рецепт. Консультант буквально в десяти словах формулировал свое мнение или помечал: «с диагнозом и лечением согласен». Не было никаких пятиминуток.

Раз в месяц проходило заседание Шанхайского медицинского общества, в которое принимались и китайские врачи с иностранным образованием. Заседание всегда начиналось с коктейля (процедура длилась около часа), затем был ужин, а после ужина (тут же, за кофе) вставал докладчик и делал доклад. Последнее заседание в году проводилось в июне и по традиции было немедицинским. Приглашался какой-нибудь посол либо проезжавший через Шанхай ученый или известный педагог. На этот ужин приглашали дам. Конечно, среди членов общества было несколько жен-щин-врачей, но к ним никто не относился серьезно.

Англичане как пациенты удивительно благодарный народ. Как правило, они не истеричны, их с детства приучили относиться к врачу с уважением. Не раз меня вызывали к больному рано утром, хотя больной почувствовал себя плохо уже ночью. На вопрос, почему не позвонили раньше, всегда следовал один и тот же ответ: «Не хотели вас беспокоить, доктор».

К новому врачу первым шел лечиться отец семейства. Если его устраивало лечение, то через год появлялись его жена и дети, потом родители и знакомые. Англичанин любит потолковать в клубе за кружкой пива о погоде, о политике, о торговле, о спорте, о своем здоровье и о своем враче. Уважающий себя англичанин должен иметь «своего» врача, а не абстрактного дежурного, который сегодня здесь, завтра его нет, а послезавтра - заболел либо уехал в командировку или на конференцию.

Я помню, как Бертон всегда спрашивал меня, позвонил ли я своему пациенту, которого навестил на дому за день до этого. «Это очень важно, - говорил он, - семья должна знать, что звонил доктор и справлялся о здоровье. Очень важно. Сам больной звонить не будет, чтобы зря не беспокоить доктора». И это делалось не ради рекламы, так как речь шла о наших контрактных пациентах, ничего не плативших за визит на дому.

Но не все относились к нам с таким уважением. Например, по аналогии с арабской сказкой «Али-Баба и сорок разбойников» (по-английски - воров) молодежь называла нашу фирму «Доктор Маршалл и сорок воров».

Отношения между врачами были корректными, но прохладными. Если адвокаты умеют договариваться друг с другом, то врачи этого не умеют. Все они конкуренты между собой. Ни один врач не имел права навестить на дому больного, которого лечит другой врач, если только тот не приглашал его на консилиум. Лишь кабинет врача считался нейтральной территорией, на которой врач мог принять любого больного.

Было бы неправильным обойти молчанием явно преступное поведение некоторых врачей. Во время японской оккупации Шанхая главным врачом Дженерал Госпитал был назначен профессор, приехавший из Японии. Он изредка оперировал, но регулярно приходил получать зарплату. Однажды, оперируя молодую беременную англичанку из концлагеря по поводу острого аппендицита, он удалил ей не только аппендикс, но и матку с живым плодом - так, для практики.

Другой врач, очень известный в Шанхае, работал в американском миссионерском госпитале, сам будучи миссионером. Все знали, что он встает в шесть часов утра, бегает, занимается гимнастикой, плавает в бассейне, потом идет молиться в часовню, завтракает и ровно в девять начинает оперировать. Как-то раз к этому американскому хирургу пришла англичанка, очень хотевшая иметь ребенка. После осмотра он сказал, что ей нужна небольшая операция стоимостью столько-то американских долларов и, сделав операцию, предупредил, что в течение нескольких месяцев у нее не будет менструаций, а потом все вернется в норму. Через шесть месяцев после лечения молодая женщина пришла к нашему хирургу Рансону, который и обнаружил, что у нее нет матки. Святой миссионер ее вырезал.

Не знаю, который из этих двух хирургов был большим негодяем: по-моему тот, который больше молился. Мне известно несколько случаев, когда врач специально посылал своего пациента в больницу с диагнозом «острый аппендицит». В больнице ему делали кожный надрез и сразу же накладывали швы на кожу. Никакой операции не производилось. Мнимый больной платил деньги и выписывался после снятия швов. Это криминальное действие могло иметь тяжелые последствия для пациента - вплоть до смерти от перитонита в случае действительного заболевания аппендицитом в дальнейшем. Ведь ни один врач не поставит больному диагноз «аппендицит», видя, что тот уже прооперирован по этому поводу.

Были отъявленные негодяи и среди русских врачей, например, некий К., не то чтобы глубоко религиозный человек, но глубоко молящийся и со рвением крестящийся. Я узнал о нем в связи с историей, случившейся с одним русским молодым человеком, который лечился у меня от свежеприобретенного сифилиса. Юноша заболел брюшным тифом и умирал. Его брат, член какого-то мистического общества, пригласил (с моего согласия, не согласиться я не мог, потому что делать уже было нечего) мистика Кафку, якобы лечившего людей магнетизмом. Кафка пришел (я на комедии не присутствовал), проделал какие-то пассы над больным, получил деньги и ушел. Умирающий мальчишка с температурой почти в сорок градусов был все же умнее своего мистически настроенного брата. На другой день он спросил: «Зачем ко мне приводили этого дурака?». Затем брат попросил меня пригласить на консилиум доктора К. Тот пришел, осмотрел больного, сказал мне: «Сначала я помолюсь», - упал на колени перед кроватью и начал молиться. Пока он молился, больной умер. Но это еще не все. По утверждению некоторых пациентов, К. часто им говорил: «Ну вот, для вас у меня есть особое лекарство из Исландии. Его больше ни у кого в Шанхае нет», - доставал ампулу и втягивал ее содержимое в шприц, делая это всегда под столом, чтобы пациент не мог увидеть, какое там лекарство. Брал он при этом дороже.

Вот, дорогой читатель, другая сторона свободной частной практики, без контроля свыше, без всякой отчетности и без всякой ответственности.

Один врач, родом из Центральной Европы, пригласил хирурга из нашей фирмы прооперировать его пациента, англичанина. Операция прошла успешно, и наша фирма послала ему счет через этого врача. Некоторое время спустя наш хирург встретил этого пациента в английском клубе, и тот сказал ему: «Я знаю, док, что вы очень хороший хирург, но все же брать за операцию восемьсот долларов многовато. Даже для вашей фирмы». Хирург опешил. «Счет был на триста долларов», - сказал он. Оказалось, что тот врач переделал на счете цифру «3» на цифру «8». Вскоре он был наказан - не юридически, а самой судьбой. Он начал волочиться за молодой англичанкой, а ей это не понравилось. Девушка рассказала о престарелом ухажере своим друзьям, и они пригласили его на коктейль. Он приехал, как всегда, с красной гвоздикой в петлице. Молодые сорванцы после нескольких порций крепких напитков сняли с неудачливого кавалера брюки и трусы, посадили его на велорикшу (такси во время войны ночью не ходили) и отправили в таком облегченном виде к супруге домой.

Конечно, большинство врачей были другими. В Шанхае было много хороших серьезных русских врачей: Тарле, Князев, Молчанов, Казаков, Ясинский, Осильви. Несколько лет я давал наркоз во время операций доктора А.М. Данлапа, родом из американской миссионерской семьи. Профессор одного из пекинских университетов, он приехал в Шанхай и занялся частной практикой. Самой прибыльной операцией у лор-хирургов была тонзиллотомия (удаление миндалин детям), и делалась она довольно часто. Вдруг Данлап перестал оперировать миндалевидные железы. Я заметил это и спросил, почему. «Видите ли, Смольников, - сказал он, - сейчас уже имеются совершенно определенные данные в науке, что в большинстве случаев эти операции не нужны и ничем не оправданы». Впоследствии он лишь изредка оперировал хронические гнойные тонзиллиты, уменьшая свой ежемесячный заработок на несколько сот долларов. Не знаю, молился он или нет. Наверно, молился, но свои молитвы не афишировал. Он не курил, а когда бывал у нас в гостях со своей супругой, та всегда говорила: «Мой Альберт пьет только томатный сок». Я наливал ему стакан томатного сока пополам с французским коньяком. Старик прекрасно понимал, что томатный сок основательно «укреплен», но от второго стакана не отказывался и молчал. И я молчал.

Большое значение в медицинской среде придавалось отношениям между врачом и пациенткой. Гинекологическое исследование, которое каждый из нас обязан был уметь делать, не допускалось без присутствия нашей медсестры. На дверях гинекологических кабинетов не было задвижек и замков. Это делалось также и в интересах врача, чтобы исключить попытки шантажа со стороны какой-нибудь авантюристки.

Насколько я знаю, в Шанхае был лишь один случай, когда врач-англичанин допустил близость со своей пациенткой. Когда это стало известным, его вызвал английский генеральный консул и предложил покинуть Шанхай в двадцать четыре часа. Выслать этого врача он не мог (власть консульства не распространялась на территорию международного сеттльмента), но пригрозил, что сообщит о его поведении в Генеральный медицинский совет Англии. В этом случае у врача отобрали бы диплом и лишили права практики. За последние сорок лет в английской медицинской прессе раз семь-восемь печатались решения генерального совета по такому поводу, приводились имена как врачей, так и пациенток. (В отношении пациенток генеральный совет, конечно, грубо нарушал клятву Гиппократа, разглашая медицинскую тайну, но ему, видимо, закон не писан). За констатацией фактов следовало лаконичное заключение: имя доктора такого-то «вычеркнуто из списка врачей, которым разрешено право практики в пределах Британской империи».

«Лансет» единственный раз (18 декабря 1971 года) опубликовал беспрецедентно мягкое решение генерального медицинского совета по такому делу. Оно касалось доктора Ю. Либмана, виновного в том, что он имел половые сношения со своей пациенткой у себя в кабинете. Его приговорили к лишению права практики всего на шесть месяцев. Он подал в суд на генеральный медицинский совет. Суд иск отклонил на том основании, что совет имеет право выносить подобные решения, и у суда нет никаких оснований полагать, что совет решил дело неправильно. Дело это вообще туманное. Поговаривали, что Либман предложил своей любовнице и ее мужу за молчание десять тысяч фунтов стерлингов. Это очень крупная сумма, даже в 1971 году она была равна приблизительно тридцати тысячам американских долларов. Кроме того, пациентка уже получала от него какие-то суммы. Похоже на то, что тут имел место шантаж, чем и объясняется мягкость приговора.

Наказываются не внебрачные отношения вообще. Связь врача с замужней женщиной сама по себе не представляет для совета никакого интереса, но близость врача со своей пациенткой является нарушением клятвы Гиппократа.

Клятва Гиппократа содержит следующий абзац, имеющий прямое отношение к данному вопросу: «...я воздержусь от соблазнения женщин или мужчин, свободных или рабов». Христианские моралисты всегда подчеркивали высокую нравственность Гиппократа именно в этом вопросе. Но они ошибались. Древние греки считали педерастию и гомосексуализм делом вполне допустимым, и на половую жизнь у них были самые широкие взгляды. Гиппократ, очевидно, имел в виду, что врач не имеет права посягать на чужую собственность, а жена пациента, его рабыня или раб были собственностью пациента. Медицинская деонтология (наука о долге врача, его нравах и обязанностях) рассматривает согласие врача начать лечение как своего рода устный контракт между врачом и больным, имеющий юридическое значение. Следовательно, с начала лечения вступает в силу и клятва Гиппократа, данная врачом по окончании им медицинского учреждения.

В книге протоколов фирмы «М» с 1910 года по июнь 1940-го (с этого времени до закрытия фирмы в июле 1954 года записи вел я) встречаются любопытные вещи. Обращает на себя внимание спокойное отношение всех врачей фирмы ко всему окружающему. Первая мировая война никого особенно не взволновала, масштабы ее недооценивались. Правда, протоколы заседаний были предельно лаконичны. Например, заседание, длившееся два с половиной часа, резюмировалось записью в восемь строк.

В 1910 году (26 января) врачи фирмы организовали медицинское общество фирмы «М» с четырьмя участниками. На собрании общества был сделан доклад о метастазиро-вании раковой опухоли в мозг после удаления молочной железы. Высказывалось пожелание организовать общество для всех иностранных врачей Шанхая (похвальная мысль, которая была приведена в исполнение в 1921 году, то есть одиннадцать лет спустя, по инициативе шотландского врача Патрика, никакого отношения к фирме «М» не имевшего). Тут же решили собираться для научных дискуссий каждые две недели. Это решение выполнено не было, и «историческое» научное собрание фирмы «М», судя по записям в книге протоколов, было единственным за сорок четыре года. А так как именно на нем приняли решение о создании научного общества, то, надо полагать, до этого научных заседаний тоже не было.

На одном заседании фирмы было решено, что любой из компаньонов имеет право вскрывать письма, адресованные на имя фирмы для того, чтобы ускорить делопроизводство. Не знаю, что из этого вышло, но, зная моих коллег, можно представить, сколько распечатанных писем рассеянные врачи таскали неделями в карманах. Когда я пришел в фирму, все письма распечатывала секретарша.

В декабре 1914 года торговая фирма «МакБэйн» написала письмо в фирму «М» и запросила заключение о пользе промывных туалетов. Фирме «МакБэйн» было неясно, хорошо или плохо иметь такой туалет. Фирма «М», обсудив этот вопрос (ему было посвящено целое заседание), решила, что промывной туалет лучше, изложила свое мнение письменно и послала фирме «МакБэйн» счет на сто талей (это кусок серебра в форме лодочки, весящий грамм сорок пять). Иными словами, счет был на четыре с половиной килограмма серебра. Хотя серебро и было дешевым в Китае в те годы, все же это показатель того, как высоко фирма «М» оценивала свое мнение.

Промывной туалет был изобретен молодым придворным английской королевы Елизаветы сэром Джоном Харрингтоном еще в XVI веке. Сэр Джон был приговорен королевой к домашнему аресту на шесть месяцев за прочтение неприличного стихотворения молодой придворной даме. Удрученный королевской немилостью и зловонием, исходящим из его непромывного туалета, сэр Джон изобрел промывной. Но его постигла судьба всех прогрессивно мыслящих людей и всех изобретателей. Его изобретение не было признано, и через четыреста лет фирме «МакБэйн» пришлось расплачиваться за косность английского двора времен Елизаветы чистым серебром.

Еще одна запись... В январе 1915 года доктор Биллинг-херст предложил нанять медсестру, чтобы следить за хирургическими инструментами и перевязочной комнатой. Все единодушно решили, что от такой женщины в конце концов будет больше неприятностей, чем пользы.

Обсуждался вопрос о приглашении из Англии врача в качестве помощника на полтора года, чтобы дать возможность двум членам фирмы съездить в отпуск (по уставу компаньонам фирмы полагался девятимесячный отпуск каждые три года, не считая ежегодного двухнедельного «местного отпуска»). Решили, что если этот помощник останется работать на Дальнем Востоке, то нужно потребовать от него подписку, что он не будет практиковать в радиусе ста километров вокруг Шанхая (а дальше, кроме болот, ничего нет, и ни один иностранец там не живет).

В мае 1916 года вернулся из действующей армии доктор Марш. В Первую мировую войну семь месяцев он воевал во Франции, занимаясь вакцинотерапией, и привез много вакцин. Доктору Маршу предложили продолжать этим заниматься, а за вакцины брать по пять долларов «там, где возможно». Доктор Меррэй сказал, что он тоже хочет поехать на войну. Решено было написать письмо британскому послу в Пекин и спросить, может ли доктор Меррэй поехать на войну на шесть месяцев?!

Вторая мировая война была менее милосердна к фирме «М». В ноябре 1941 года (за месяц до начала Тихоокеанской войны) уехал в армию доктор Скуайрс, но его направили не в Европу, а в Сингапур. Там он был заколот штыками японских солдат, которые ворвались в операционную, где он оперировал раненого солдата. Японцы убили всех в операционной, в тот день они взяли Сингапур.

Тихоокеанская война приближалась, молодые англичане начали записываться в армию. Они должны были пройти медосмотр и поэтому приходили к нам. Так как осмотр был неинтересным делом, то его поручали, главным образом, мне. Выражали желание поступить в британскую армию и лица других национальностей. Как-то ко мне пришел молодой человек с подстриженными на английский манер усиками по фамилии Муин. Фамилия вполне английская. Потом выяснилась, что его фамилия Мухин, он русский эмигрант и едет воевать за английскую королеву. По-английски он писал фамилию полностью «Мухин», но букву «х» проглатывал, и получалась вполне английская фамилия. У меня был пациент по фамилии «Нфгрдф». Фамилия звучала почти по-английски, а по-русски писалась: Новгородов.

Английская газета «Норд Чайна Дэйли Ньюс» печатала письма молодых людей, собиравшихся ехать воевать. Эти люди так же, как их отцы тридцать лет назад, не представляли себе, что их ждет на войне. Я следил за перепиской. Один молодой джентльмен писал другому, что нужно брать с собой на войну: конечно, надо взять белье «джодпёрс» (индийские брюки, широкие в бедрах и от колен идущие вниз узкими трубочками), так как иначе немыслимо играть в поло на лошадях.

Один мой английский пациент, молодой человек, попавший в британские части в Бирму рассказывал, что им пришлось отступать перед японской армией, подходившей к Сингапуру. Британцы шли через джунгли, и у них началась бациллярная дизентерия. Люди ножами распарывали на себе брюки, так как не было времени их снимать. Многие погибли. Да, это не игра в поло.

В Шанхае, кроме английской, французской и американской фирм, была еще и немецкая фирма, лечившая людей из немецкой колонии. Но англичане (так же, как и французы) и до начала Второй мировой войны мало встречались с немцами, не простив им войны 1914 года, и немцы на Дальнем Востоке жили обособленно. Они не посещали английские клубы, не были членами английских спортивных команд. Когда война окончилась, англичане и французы, жившие в Тяньцзине, пошли на территорию немецкой концессии (все иностранные концессии располагались вдоль берегов реки Пейхо), стащили большую статую Великой Германии и утопили ее в реке.

В начале своей практики в фирме «М» я принимал только тех пациентов, которые рисковали ко мне приходить, лечил бесплатных больных и давал наркозы во время операций Гонтлетта и Бертона. Нас было всего трое, а количество пациентов оставалось прежним.

Во время войны доктор Бертон (фирма «М») и доктор Рансон (фирма «Джэй») очутились в концлагере Лунгхуа и за время лагерной жизни договорились о слиянии двух фирм в одну - «М энд Джэй». До этого вопрос дебатировался в обеих фирмах в течение двадцати лет и каждый раз решался отрицательно. Понадобилась мировая война и два с половиной года концлагеря, чтобы прийти к такому простому и очень разумному решению.

Фирма «М энд Джэй» начала функционировать в сентябре 1945 года. Из лагеря Янгджоу прибыл доктор Саймонс, служащий бывшей фирмы «Джаксон, Данн и компаньоны». Так в новой фирме стало пять врачей: Бертон (шотландец), Рансон, (ирландец), Ие (китаец), Саймонс (англичанин) и я. Потом к нам присоединились Торнгэйт (американец) и МакГолрик (ирландец). На фирменных и рецептурных бланках ниже общего названия фирмы стояли фамилии врачей.

Бертон и Рансон, жившие в районе частных особняков и садов, скромно поделили этот район между собой. Мне было щедро отдано три четверти международного сеттльмента Шанхая: деловой сектор вокруг набережной, вся набережная по обе стороны реки с находящимися там английскими складами и заводами, бумагопрядильные фабрики, пивной завод, заводы красителей шерсти, водопроводная и электрическая компании и все торговые суда, стоящие на рейде или еще не вошедшие в устье реки Вампу.

Я уже писал, что английские пациенты не истеричны, но моряки всех наций ипохондрики, как это точно подметил английский врач и юморист Ричард Гордон в своей книге «Доктор на море». Например, однажды меня вызвали по радио на корабль, который собирался войти в устье Вампу, чтобы посмотреть у матроса указательный палец, под ногтем которого образовался маленький нарыв, возможно, от ковыряния в носу. Такие визиты, занимавшие часа четыре, пароходной компании стоили хороших денег, и наша фирма их приветствовала. В бесплатных отделениях мы действительно лечили больных всех национальностей без денег, но зато отыгрывались на богатых пароходных компаниях. Англичане это называют политикой Робин Гуда: грабь богатых, помогая бедным.

Так как не было никаких профсоюзов, то не было и никаких законов об охране труда или о времени работы. Мне нередко приходилось работать по шестнадцать часов в день, но такая работа дала мне возможность хорошо узнать жизнь английских торговых моряков, их язык, а также жизнь тех англичан, которых выписали из Англии, чтобы управлять складами, заводами минеральных вод, служить начальниками полицейских отделений. Это хорошие люди, добродушные и веселые. Врача они встречали с почетом, и с ними было легко работать.

Врач видит больше простого смертного хотя бы потому, что место врача - спальня, где лежит больной. Врач видит своего больного не в смокинге или бальном платье, а в промокшей от пота пижаме, небритого и непричесанного, женщины не напудрены, не подмазаны, с растрепанными волосами, в чашке с водой на ночном столике лежит вставная челюсть... Он и знает больше, чем кто-либо. Одна моя американская пациентка как-то сказала мне: «Вам, доктор, следует описать все, что вы видели. Назовите книгу «Двадцать лет в шанхайских спальнях». С таким названием она будет бестселлером».